— Вы напрасно не установите у себя телефон, — сказал как-то художник Форен художнику Дега.
— Представьте, вертите вы маленькую рукоятку, и в квартире человека, которому телефонируешь, звонит звонок.
Он подходит, снимает трубку, и на огромном расстоянии вы слышите вдруг знакомый голос.
— Это действует и в обратном направлении? — спросил Дега.
— Ну, еще бы!
— И когда звонит звонок, вы встаете и идете к нему?
— Разумеется!
— Словно лакей? — спросил Дега. (Разговор между Фореном и Дега, услышанный Ренуаром на одной из выставок)

Спятить можно!

Вся страна звенит, тенькает, дребезжит, переливается ксилофонной радугой, вколачивает в измученные барабанные перепонки цитаты из классики. Моцарт, Бетховен, Шопен и Шуберт в гробу переворачиваются. Едет автобус и наполняется изнутри бисерным, дробным, малиновым, металлическим, неистовым, оглушительным звоном позывных неугомонных мобильных телефонов.

У кого сегодня в Израиле нет "пеле-фона"? Например, у меня. Но я и обычный-то телефон терпеть не могу. Всегда тороплюсь закончить разговор, свести его к нескольким деловым фразам. В физическом отсутствии собеседника подозреваю тайное желание уклониться в той или иной мере от полнокровного существования. Но такого консерватора и мракобеса как я, искать и искать, а ведь даже я в последнее время, отправляясь в дальнюю поездку, выпрашиваю у сына или у дочери этот, презираемый мною, аппаратик. Ничего не поделаешь, удобно, черт побери! Так и так, мол, нахожусь там-то и там-то, или проезжаю мимо того-то? все ли в порядке дома?

И то сказать — я по-прежнему недосягаема для любого, кто в данный момент мне не нужен.

Как возникла и обезоружила, раздела нас донага эта безжалостная проницаемость пространства и времени? Когда успели опутать нас вездесущие щупальца осведомленности? Ведь еще буквально пять лет назад человек с мобильным телефоном в руках привлекал внимание прохожих.

Не хочу-у!!! Закрытости жажду, сугубо частной недосягаемости. Мое тело — моя крепость. Где я — не знаю, и в ближайшее время не буду. Нигде. Ни для кого.

Говорят, уже появилось новое поколение мобильных телефонов, по которым можно определить местонахождение абонента.

Господи, оставь мне свободу передвижений, шальную отвязанность перекати-поля! Оставь неподотчетность, отрешенный взгляд в окно бегущего автобуса или поезда, благостную тягучесть умозаключений, медленный поток беспорядочных мыслей, не прерываемых звуком телефонного бича.

Избавь меня, Господи, от звонкого ошейника!

Если вдуматься — как опасна эта иллюзия владения пространством. Как тяжко ощущение "настигнутости" в любом месте. Вы возразите: "так отключи телефон"! Да нет, это все жалкие попытки отвести взгляд от дула нацеленного на тебя времени, бравада глупого пса, спущенного с поводка. А вот хозяин сейчас свистнет, окликнет негромко, но властно, и ты уже бежишь, как цуцик — выслушивать оставленные электронной секретарше сообщения.

Глумливый образ событийной свальности мира тяготеет над нами. Проклятое торжество информации. А вы спросили меня, хочу ли я быть информированной-инфицированной вашими проклятыми, ежесекундно плодящимися, как бактерии, новостями? Вообще — желаю ли я ежесекундно консолидироваться со всем человечеством?

А между тем мое трагическое неумение включиться в ситуацию создает массу комических недоразумений.

Поскольку я член редколлегии одного из израильских русских журналов, приходится читать кучу графоманских рукописей. Попался рассказ следующего содержания: некий мужик является в муниципалитет, после скандала с чиновницей забегает в тамошний туалет и случайно оказывается запертым. Тыр-пыр…выйти не может. К счастью, дверь кабинки не доходила до потолка, он встал на унитаз, полез, перевалился через дверь, рухнул на пол? еле выбрался. Такой вот перл литературы. На очередном заседании редколлегии я с пеной у рта доказывала, что подобные произведения нельзя даже обсуждать, что их надо выбрасывать в корзину после прочтения первой же фразы, что яркие туалетные переживания автора должны оставаться интимными подробностями его жизни? Словом, похоронила молодое дарование.

На следующий день оказываюсь в одном из уважаемых государственных учреждений. После краткого, но впечатляющего разговора с чиновницей в полном расстройстве спускаюсь по лестнице и в последний момент решаю заглянуть в туалет — дорога в Маале-Адумим долгая? Через минуту выясняется, что выйти я не могу. Ключ проворачивается. Тыр-пыр? сюрприз. Я безнадежно поднимаю глаза и убеждаюсь, что дверь доходит таки до потолка, и я довольно герметично запакована в коробочке метр на метр. Между тем, конец рабочего дня, и левантийская чиновничья братия скорее всего в эти минуты стремительно утекает из своих кабинетов. Тотальная тишина вокруг это подтверждает. Здание учреждения огромное, коридоры широченные, двери непроницаемые, колотись — не колотись, никто меня не услышит, а до утра я здесь просто задохнусь. Более того, со всей отчетливостью представляю, что муж, не дождавшись, будет искать меня по больницам и моргам и — что самое интересное — не найдет. Туалетов в здании много, никому в голову не придет ломиться в закрытый или дожидаться, когда он освободится, если можно зайти в соседний на этом же этаже? Короче: смерть в туалете. Неплохой финал писательской биографии.

И тут я вспоминаю зарезанный мною рассказ незадачливого автора.

Почему же, думаю, я говорила, что рассказ плохой, что переживания плевые? Нет, думаю, это хороший рассказ! Нет, это сильные переживания!

В полнейшей безнадежности принимаюсь стучать в дверь? Тишина?

Где-то далеко процокивают каблучки по лестнице. Я впадаю в панику, и мне уже кажется, что я начинаю задыхаться. Далее в ход идут не только кулаки, но и пятки. Я наваливаюсь на дверь всем телом и хрипло ору: "Помогите!!"…Тишина и покой, тихо журчит вода в бачке? Затхлая идиллия? "Помогите, помогите!! А-а-а-а!!" Вот так теряют человеческий облик. Звериный оскал члена редколлегии "Иерусалимского журнала"? Надо беречь силы, если я буду орать, то не доживу до утра? В воображении ярко проносятся все читанные и слышанные когда-то случаи о заживо погребенных? "По-моги-и-те-е!!!"

И вдруг, как-то издалека, негромко, словно бы рассеянно — мужской голос:

— Да?.. Да?

— Господин!! — вскрикиваю я, захлебнувшись от счастья. — Помогите пожалуйста, я застряла в туалете!!

— Понял, понял? — доносится ко мне как-то смутно, неблизко?

Ура, спасена!! Я приваливаюсь спиной к двери и в изнеможении закрываю глаза. Спасена! Сейчас он вызовет какого-нибудь слесаря или сторожа, дверь взломают и меня выпустят?

Проходит пять минут? Голос вдали продолжает монотонно кому-то что-то говорить. За мной никто не приходит.

Я опять настойчиво колочу в дверь:

— Господин! Помогите же мне, скорее! Я тороплюсь, мне надо отсюда выйти.

И опять этот, почему-то отдаленный, голос, к которому я напряженно прислушиваюсь, отвечает:

— Ты права, права?

Что значит — права!? Так делай же что-нибудь, идиот!!

Проходит еще пять минут.

— Господин!! — я уже в ярости колочу кулаками в дверь: — До каких пор мне здесь сидеть!?

И в наступившей тишине слышу такое, от чего кровь стынет в моих жилах:

— И зимой и летом, — бормочет монотонно голос, — и зимой, и летом?

Это маньяк, понимаю я? Он ждет, пока здание совсем опустеет? Убьет? расчленит? части туши спустит в этот же самый туалет?

В состоянии полной безнадежности дрожащими руками я опять принимаюсь и так и сяк покручивать ключ, поглаживать его, тоненько причитая над ним и жалобно его уговаривая? Вдруг раздается сладостное "крек", и?

Кажется, не веря себе, я еще несколько секунд стою перед раскрытой дверью, после чего выпадаю в коридор.

Вот что я вижу:

В некотором отдалении, у лифта прогуливается респектабельный господин чиновничьего вида и разговаривает по мобильному телефону. По-прежнему монотонно гудит в трубку: — Понял? понял? я же говорил, что ты права? Повторяю — сезон ни при чем. Там одна цена и зимой и летом?

... Я уж не говорю о запредельном виде ультрарелигиозных евреев где-нибудь на улочках Меа-Шеарим. С деловым видом несутся они куда-то вдаль, с развевающимися пейсами и фалдами сюртука покроя восемнадцатого века и, прижимая к уху мобильный телефон, оглашают воздух воплями:

— Скажи этому идиоту, Эфраим, чтоб засунул свои акции — он знает куда!

Попадая в силки радиотелефонной связи, люди как бы отключаются от места, где в данный момент находятся. Есть нечто экзистенциальное в выражении лица человека, выхватывающего из сумки или кармана верещащий мобильник и торопливо вытягивающего антенну. При этом, как правило, человек продолжает куда-то стремительно двигаться, жестикулировать, словно хочет кого-то догнать или прорваться в другое измерение. Настаиваю: эта тотальная разомкнутость пространства опасна.

Обратите внимание — сам с собою разговаривающий человек, по нашим понятиям — явно сумасшедший. Но ведь он разговаривает с неким умозрительным собеседником, голос которого слышит. На громко беседующего человека с мобильным телефоном на улице никто не обратит внимания. Хотя и он, если вдуматься, разговаривает с не менее умозрительным — для нас — собеседником. Поди проверь — кого он там слышит.

И вообще: физическое отсутствие собеседника не порождает ли мысль об условности его существования?

Недавно в автобусе я стала невольным слушателем разговора двух влюбленных. В кармане куртки сидящего рядом со мною солдатика запищал мобильник, он, едва не выбив мне зуб локтем, судорожно выхватил его и — "золотко-солнышко-люба моя — еду вот уже мимо блокпоста — только помыться — можешь уже стелить — не, к черту платье, только ту голубую рубашечку, шоб было шо снять?"? Я уверена: если б эти двое сидели в автобусе оба, они, конечно, понижали бы голос? Радиосвязь гасит реальный мир вокруг беседующих.

А это дьявольское изобретение, наушники, когда вообще ничего не видно, и ты, по природной своей деликатности, начинаешь отвечать заговорившему с тобой постороннему человеку?! Несколько раз я попадала в самые идиотские ситуации.

— Ну?! Я говорил, что сегодня будет дождь? — мой случайный сосед в автобусе досадливо смотрит в залитое окно.

— Так, в новостях же передавали, — отзываюсь доброжелательно.

— И как назло, зонтик не захватил? А покупать новый неохота.

— Может быть, он перестанет, — любезно стараюсь я поддержать совершенно неинтересную мне тему. Реплик через пять вдруг обнаруживаю, что молодой человек разговаривает вовсе не со мной, а с кем-то, кто подсоединен к его левому, обращенному к окну, уху.

В смятении умолкаю.

Вы никогда не пробовали искать друг друга "наощупь" с мобильником в руке? Это напоминает детскую игру в "холодно-горячо":

— Ты где?

— Я на углу кондитерской "Райские булочки".

— Стой там, не двигайся, я буду минут через пять.

-...Где ты?!

— Ну, стою же на углу кондитерской!

— На каком, черт побери, углу, я здесь гуляю целую вечность?

— На том углу, что рядом с телефоном-автоматом?

— Я просто хожу за тобой по кругу. Не двигайся! Иду навстречу. Ага, вижу, вижу твой синий плащ. Отключаюсь.

И влюбленные падают друг другу в объятья.

Появилась новая порода деловых людей, чья рука заканчивается мобильным телефоном, кто не отключает его никогда. Причем, я заметила: умение использовать все возможности этого таинственного на мой взгляд прибора и нездоровая привязанность к нему, не зависит ни от технических каких-то талантов человека, ни от образования, ни от интеллекта.

Недавно мне пришлось заверять некий документ у адвоката.

В том же помещении, за перегородкой — маклерское агентство. Поминутно характерным переливчатым "к Элизе" взрывается мобильный телефон. И протяжный горловой женский голос вступает в надрывный диалог с некой Генриэттой. Очень скоро становится ясно, что Генриэтта брала в долг, а отдавать не собирается. За стенкой рыдают, кричат, умоляют, проклинают. Адвокат-израильтянин косится на стенку и говорит негромко, тягуче:

— Людми-иля? — вяло призывая компаньонку к тишине.

— Почему!? Почему ты мне это сказала, Генриэтта! — слышится вопль из-за перегородки. Тишина, и затем: — Я прокляну твой дом!! Будь проклят твой дом, Генриэтта! Зачем ты это сказала — так? Почему ты не сказала это нежно? Я погибну, я умру от разрыва сердца?

Я была уверена, что в наше время уже не бывает ни таких шекспировских страстей, ни такого их озвучания.

Вскоре она вышла из-за перегородки. По голосу я предполагала увидеть нечто совсем иное (тот типаж, что один мой сноб-приятель называет "украинской низотой"). Но это была дама в огромной черной шляпе с вуалью, в черном платье, присборенном по подолу — будто сшитом из французских занавесей. Кто б ни увидел ее, сказал бы: вот вдова главного швейцарского раввина приехала, чтобы преподнести в дар Иерусалимской ешиве серебряный семисвечник шестнадцатого века из флорентийской синагоги?

Продолжая рыдать и возносить проклятья к небесам, она, с мобильным телефоном в руках, прошелестела мимо всеми оборками и воланами, вынеслась в дверь и трагическое — "Я прокляну тебя, Генриэтта! — мы слышали уже под окном, по направлению к остановке?

В силу профессии, вероятно, а может быть по складу характера, я обожаю недоразумения. Любое недоразумение — могучий источник сюжетных ходов, завязок и развязок литературных произведений. Когда удается "попользоваться" очередным недоразумением, я чувствую себя если не повелителем Вселенной, то уж по крайней мере хозяином в своем небольшом литературном хозяйстве. Впрочем, на некоторых таких происшествиях можно заметить следы явного божественного прищура.

В нашем городке появился цирк. Для меня все это было неожиданностью, потому что газет местных я не читаю, и знать ничего не знала о гастролях цирка "Медрано".

Просто в одно прекрасное утро на соседнем пустынном холме, на вершине его, на гигантской, расчищенной для строительства нового района, площадке вдруг раскинулся полосатый шапито. Словно летающая тарелка приземлилась ночью на этот лунный пейзаж. Несколько дней по вечерам цирк сверкал праздничными огнями, оттуда доносилась музыка, маршевый звон литавр и слабый стрекот барабанов. Все это происходило в глубокой и бездонной окрестной тьме Иудейской пустыни, одного из самых мифологических мест на земле.

Ощущение было абсолютно инопланетное.

В один из этих дней я возвращалась из Иерусалима, и там, где автобус плавно разворачивает под парком огромную карусельную дугу, передо мной опять возник соседний холм с полосатым куполом Шапито. Пока я разглядывала это удивительное сооружение, зазвонил мобильник в сумке. Я достала его и, как всегда, со свежим изумлением приникла ухом.

"Ну, где ты? — спросил раздраженный голос по-русски.

"В автобусе", — торопливо ответила я, поскольку подсознательно заискиваю перед этим аппаратиком, следовательно, не особенно дознаюсь — кому в данный момент понадобилась. Кроме того, я человек открытый абсурду.

"Ну, давай, а то здесь такой бардак! Сейчас начнем клетки грузить, Офелия психует, у Гамлета понос, и вообще, проблем до...!"

Повторяю, я — человек, открытый абсурду. Зачарованно слушала я этот голос невидимого духа шапито.

"Лекарство давали?" — спросила я. — "Гамлету?"

"Коляныч пичкал его чем-то,.. его знает — чем? Может, пронесет? Ну, давай, короче, жду!"

И пока автобус огибал подножие холма, я все смотрела на полосатый шатер вдали, пытаясь угадать — кто такой Гамлет: тигр? медведь? или пони? И что за проказливый ангел попутал неизвестного циркача, набравшего неправильную комбинацию цифр на своем мобильнике?

Кстати, цирк Медрано исчез неожиданно, в ту же ночь. Просто утром его не оказалось. По строительной площадке ползали букашки— экскаваторы. Скорее всего, артисты собрались с наступлением темноты, чтобы уехать "по холодку".

И все-таки, и появление их, и исчезновение оставались событием чудесным и необъяснимым. И я представила себе, как продолжая переливаться разноцветными огнями-бусинами, под стрекот барабанов и бряцанье литавр, под перезвон мобильных телефонов, шапито медленно отрывается от вершины холма и концентрическими кругами волшебный цирк Медрано сверкающей юлой уносится в черноту вселенной?

Гуляем вечером по своему городку. У калитки одного из домов, у кустов олеандров, в теплой пахучей тьме видим нечто, по очертаниям напоминающее старинное ландо. Не веря глазам своим, подходим ближе — так и есть, настоящая, очень старая двуколка, только без лошади. Крытый верх совершенно облез, кожа на сиденье растрескалась, но экипаж без сомнения действующий, потому что на запятках привязан лист картона и на нем написано:

"Ландо "Аделаида" хочет вас катать! Платим десять шекелей и имеем удовольствие на сто! 10 шекелей — и вы в добром старом времени, в котором не успели родиться! Стоит только позвонить по номеру?" — далее следует, конечно же, номер мобильного телефона...

Господи, думаю, никогда в моем народе не переведутся продавцы воздуха! Больше того — и покупатели воздуха тоже не переведутся. Ибо каждый еврей захочет за десять шекелей иметь удовольствие на сто. Вот почему в этом воздушном бизнесе самое удобное средство коммуникации — неизвестно на чем работающие, загадочные говорящие коробочки.

Эра мобильных телефонов, как и положено, обретает свою историю, свой фольклор, свои анекдоты. Ведь само по себе это явление дает богатейшие возможности для разнообразных мизансцен и сюжетов.

На днях я слышала байку о том, как во время церемонии похорон кто-то из скорбящих уронил в разверстую яму мобильник. Так и засыпали, и пока не иссякли батарейки, из могилы раздавались ликующие звуки "Оды к радости", словно заботливые родственники пытались удостовериться в благополучном прибытии дорогого покойника в рай.

Что можно добавить ко всему вышесказанному?

Только то, что живу я на улице "Цильцаль", что означает — вот именно! — "звонок".

Аудиокнига