Буся Гольдштейн… Начиная с 30-х годов, теперь уже прошлого века, наверное не было в Советском Союзе человека — профессионала или любителя музыки, — который бы не знал этого имени. В моей жизни он был первым скрипачем-концертантом, которого мне довелось услышать в зимнем сезоне 1943-1944 г. в Большом Зале Московской Консерватории. Я тогда только начинал свои занятия на скрипке, но впечатления от его игры храню и по сегодняшний день. Его золотой звук, необычайный тон его скрипки, легко заполнявший весь Большой Зал, шел мощным и теплым потоком, восхищая и пленяя своих слушателей.

О его поразительном даровании и мастерстве восторженно отзывались такие гиганты музыкального мира, как Фриц Крейслер, Жак Тибо, Жозеф Сигети, Карл Флеш, Мирон Полякин, Сергей Прокофьев, Арам Хачатурян.

Подобно голосам великих певцов — Карузо, Шаляпина, Джильи, лишь несколько скрипачей XX-го века обладали редчайшим природным звуком — «тоном», как говорят специалисты. Буся Гольдштейн обладал этим даром сполна. Несмотря на большое количество юных скрипачей-витруозов, воспитанных в классе П.С.Столярского (в Одессе), профессорами А.И.Ямпольским и Л.М.Цейтлиным (в Москве), немногие из них обладали подобным даром, даже те, которые впоследствии получили всемирную известность.

Варшава, 1935 г. Конкурс им. Венявского. Передний ряд, слева-направо: Д.Ойстрах, М.Л.Сардо, Г.Темянка, Б.Гольдштейн, Ж.Нэвэ, И.Гендель, И.Хасид. Задний ряд: Г.Нейгауз, А.Венявский, ???, Г.Фительберг, Х.Фигуэра и Л.Спиллер.

Буся Гольдштейн был одним из первых советских скрипачей, представлявших советское искусство на Международных Конкурсах в Варшаве (Конкурс им. Венявского, 1935 г.) и в Брюсселе (Конкурс им. Эжена Изаи, 1937 г.), в послевоенное время его игра все реже звучала по радио и в концертных залах Москвы и Ленинграда.

В своей монографии «Борис Гольдштейн» (Иерусалим, 1989 г.), друг и биограф артиста Яков Сорокер писал: «предположение о том, будто перед нами — банальный случай вундеркинда, блеснувшего, подобно фейерверку, в детские годы, а затем не оправдавшего возложенных на него надежд, следует категорически отбросить… С годами он превратился из чудо-ребенка в зрелого мастера… Причиной дискриминации, то скрытой, то явной, были внешние объективные факторы и силы. Именно это побудило Гольдштейна в 1974-м году, в зените своего мастерства, покинуть Советскую Россию и эмигрировать на Запад».

В чем же была причина очевидной дискриминации Гольдштейна? Яков Сорокер дает понять, что эти «силы» были государственным антисемитизмом. В действительности, однако, государство этим «инструментом» всегда искусно пользовалось — манипулировало и балансировало. Ведь именно в советское время сделали успешные карьеры Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, шахматист Михаил Ботвинник, певцы Михаил Александрович и Марк Рейзен. Почему же именно Гольдштейн стал жертвой дискриминации? Ответы на все вопросы, надо полагать, и сегодня находятся в архивах Министерства Культуры, Госконцерта и Московской Филармонии. Мы попытаемся рассмотреть и сопоставить известные факты, чтобы понять смысл того, что привело Бориса Гольдштейна в возрасте 52-х лет к эмиграции. Но начнем сначала.

Борис Эммануилович Гольдштейн родился в Одессе 25 декабря 1922 года (Я.Сорокер «Борис Гольдштейн»). В семье уже было двое детей — сестра Генриэтта (родилась в 1911-м году, окончила Московскую Консерваторию по классу фортепиано Феликса Блюменфельда), и брат Михаил (родился в 1917-м году, скрипач, композитор и педагог).

Родители Гольдштейнов — мать Сара Иосифовна и отец Эммануил Абрамович, всю жизнь посвятили детям и стремились дать им достойное образование. Чтобы достичь этой цели, им приходилось даже часто менять профессии. Одно время они содержали частную мужскую гимназию, где сами и преподавали. Все будущие анекдоты и сплетни о безграмотности родителей, пусть лягут на совесть недоброжелателей. (В 1946-м году я, отдыхая со своими родителями под Одессой, был свидетелем часового разговора Сары Иосифовны Гольдштейн с моим отцом — скрипачем и дирижером. Речь шла о воспитании вундеркиндов, системе подготовки одаренных детей к профессиональной работе. Ее речь была безукоризненной, она выражала свои мысли как интеллигентный человек — логически, последовательно и законченно).

В возрасте 5-ти лет Буся Гольдштейн начал свои занятия в классе легендарного одесского педагога Петра Соломоновича Столярского и уже через полгода исполнил программу из нескольких пьес, через год — по свидетельству его друга детства — виолончелиста Сприкута, «Буся с непостижимым мастерством и блеском играл «Венгерскую Рапсодию» Хаузера… Я как сейчас вижу его в коротких штанишках, черноглазого, улыбающегося, радостного».

После четырех лет занятий у Столярского семья Гольдштейнов переезжает в Москву, где Буся поступает в Особую детскую группу при Московской Консерватории (позднее — Центральная Музыкальная Школа), в класс профессора А.И.Ямпольского. Его успехи поразительны — вскоре он выступает с новыми для себя, труднейшими произведениями Баха, Паганини, а Концерт Мендельсона исполняет с оркестром Московского Радио. Имя девятилетнего скрипача становится широко известным.

В 1933-м году в 11-летнем возрасте он принимает участие в I-м Всесоюзном Конкурсе скрипачей. Хотя из-за юного возраста он играл вне конкурса. но играл настолько ярко, что ему присваивается специальная премия (5000 рублей). На заключительном концерте победителей присутствовали Сталин, Молотов, Киров. После концерта вождь пригласил Бусю к себе в ложу и сказал, что он играл лучше всех и даже объяснил, почему. Он спросил Бусю, есть ли у него какие-нибудь просьбы, на что Буся ответил, что ему больше всего хотелось бы стать … пионером! Сталин понял, что ребенок наивен и неопытен и поручил своим помощникам выяснить материальное положение семьи. Вскоре Гольдштейнам была выделена отдельная квартира в новом доме на улице Чкалова. До того вся семья жила в одной комнате в 11 кв. метров. «Это была двухкомнатная квартира со всеми удобствами. Все казалось нам сказочным после кошмара, в котором мы жили прежде», — вспоминал артист много лет спустя.

В 1934-м году, во время гастролей в Москве всемирно известного скрипача Яши Хейфеца, Буся Гольдштейн предстал перед мировой знаменитостью и играл ему более получаса. До этого многих одаренных юных скрипачей Хейфен выпроводил почти сразу, так как они не сумели удовлетворительно сыграть гаммы во всех видах, требуемых Хейфецем до всего остального.

Буся Гольдштейн и Яков Хейфец

В классе Ямпольского Гольдштейн пробыл до 1936-го года. Примерно за год до этого, в марте 1935-го года, в Варшаве состоялся I-й международный конкурс им. Генриха Венявского. От Советского Союза туда были посланы 27-летний Давид Ойстрах и 13-летний Буся Гольдштейн. Третьим участником должен был быть Борис Фишман — победитель I-го Всесоюзного Конкурса скрипачей. В день отъезда он долго и безуспешно ждал машину, которая должна была доставить его на вокзал. Машина так и не пришла, и объяснений ему не было дано никогда.



Победителями Конкурса стали — Жанет Нэвэ (I-я премия), Давид Ойстрах (2-я), Генри Темянка (3-я), Буся Гольдштейн (4-я). Вот что писал в заметке о Конкурсе в «Комсомольской Правде» Давид Ойстрах: «Борис Гольдштейн исполнил сегодня сложнейшие композиции, требующие от исполнителя безупречной техники и художественной зрелости. Зал умолк… в напряженной тишине, приходя во все больший энтузиазм по окончании каждого номера программы, которая закончилась подлинным триумфом для моего юного товарища. Вопреки регламенту Конкурса, публика заставила Бусю несколько раз выходить на поклон…» Это, безусловно, важное свидетельство такого авторитетного артиста, как Давид Ойстрах, бывшего к этому времени доцентом Московской Консерватории.

Судя по варшавской прессе, игра Буси произвела сенсацию. Его осаждали репортеры с просьбами об интервью. Обращались к нему и представители еврейской прессы. В одном из его ответов были такие слова: «Я люблю еврейскую музыку. Она такая выразительная и грустная». «Буся Гольдштейн покинул Варшаву любимцем публики, чтобы волею властей не вернуться в нее никогда», — писал в своей монографии Я.Сорокер.

Вскоре после Конкурса им. Венявского наметились серьезные разногласия между профессором Ямпольским и родителями Буси. Дело касалось концертной работы и степени ее активности. Профессор Ямпольский настаивал на абсолютно полном посещении всей школьной программы и выступлениях на концертной эстраде только в каникулярное и свободное от школы время. Мать юного артиста была с этим категорически несогласна. «Вундеркинд должен играть концерты», — говорила она. «Дети более скромных способностей должны посещать все занятия, Иегуди Менухин в школу не ходит, а выступает на концертах», — добавляла она. Сегодня мы видим, что Сара Иосифовна Гольдштейн была абсолютно права. Страшно подумать, что стало бы с дарованием Евгения Кисина, если бы надо было следовать настояниям А.И. Ямпольского. Результатом этих разногласий стал перевод Буси Гольдштейна в класс профессора Цейтлина, который отнесся с полным пониманием к существовавшей проблеме и старался помочь совместить занятия в школе с более полноценной концертной работой.

В 1937-м году в Брюссель, для участия в Первом Международном Конкурсе им. Эжена Изаи была отправлена большая группа советских скрипачей — Давид Ойстрах, Борис Гольдштейн, Елизавета Гилельс, Марина Козолупова и Михаил Фихтенгольц. В жюри Конкурса были приглашены всемирно известные скрипачи и педагоги: Карл Флеш, Жак Тибо, Жозеф Сегити, Йено Хубай, Георг Кулленкампф, А.И.Ямпольский, сын Эжена Изаи — Антуан. В конкурсе приняло участие 56 молодых скрипачей. Конкурс этот описан во многих книгах и статьях, напомним лишь финальное распределение премий. 1-ю премию завоевал Давид Ойстрах, 2-ю — Рикардо Однопосов (Австрия), 3-ю — Елизавета Гилельс, 4-ю — Борис Гольдштейн, 5-ю — Марина Козолупова, 6-ю — Михаил Фихтенгольц. Из 12 премий пять были завоеваны советскими скрипачами. После Конкурса Советское правительство дало разрешение на гастроли юных артистов в Париже, Лондоне и Брюсселе. Отзывы критики на выступления юного Бориса Гольдштейна были всегда восторженными. Брюссельская газета («Ла Газетт») писала: «Маленький Гольдштейн станет великим». Более значимыми, чем восторги критиков, были слова всемирно известного профессора Берлинской Хох Шуле Карла Флеша: «Буся Гольдштейн, чарующий скрипач, талант которого развился очень рано. Он играет поразительно».

Профессор Флеш был известен своими суровыми требованиями и бывал обычно чрезвычайно сдержан в своих оценках. Интересно также познакомится с отзывом одного из участников оркестра, аккомпанировавшего в финале Конкурса Бусе Гольдштейну (приводится по книге Я.Сорокера). «Выбор произведения для финального прослушивания оказался необычным для мальчика его возраста. Это был Концерт Брамса… Вот он ступает на подмостки под бурные аплодисменты публики, которая была пленена его юностью и обаянием, его непосредственностью. Оркестровое тутти, напряженная тишина и маленький Гольдштейн всего за два такта до своего вступления спокойно кладет скрипку на плечо, становится поудобней и… громоподобный вступительный пассаж ошеломляет всех нас, захватывает дыхание. Я никогда не забуду этих начальных звуков — мурашки бегали по моей спине. Чудо продолжалось по мере того, как разворачивалась музыка. То был исполин и мастер в облике 14-летнего мальчика». Эти заметки написал скрипач Жозеф Спира вскоре после Конкурса 1937 г. Они были предоставлены Я.Сорокеру для публикации в его книге.

Вскоре после возвращения в СССР вся группа молодых скрипачей получила приглашение из США для выступления в рамках Всемирной выставки в 1939-м году. Этим гастролям не суждено было состоятся из-за начала Второй мировой войны. Однако имя Гольдштейна было вычеркнуто из списка участников гастролей задолго до этого.

В середине 30-х годов Москву еще посещали всемирно известные музыканты. Крупнейший итальянский композитор Альфредо Казелла с восторгом отзывался об искусстве юного скрипача. Знаменитый пианист Альфред Корто во время встречи со студентами аккомпанировал Гольдштейну пьесу Сен-Санса «Интродукция и Рондо-каприччиозо». Гольдштейн выступает со 2-м скрипичным Концертом Прокофьева с оркестром Радио под управлением самого Прокофьева. В это же время Гольдштейн начинает записываться на пластинки. Он делает ряд записей, которые можно смело назвать бессмертными. Среди них — «Песня без слов» Чайковского (с аккомпанементом Гантриэтты Гольдштейн), «Славянский танец» Дворжака, пьесы Шопена, Крейслера. Запись I-го Концерта Венявского, сделанная в конце 40-х — начале 50-х годов (дирижер К.Н.Кондрашин), вероятно является вообще лучшей в мире. В ней проявилась вся мощь романтического таланта Гольдштейна, поднявшего музыку Концерта на уровень истинно гениального творения. Все известные записи этого сочинения западными скрипачами бледнеют в сравнении с этой уникальной записью. В конце 30-х годов и до начала войны концерты Буси Гольдштейна триумфально проходят во всех городах Советского Союза, где он выступал. Казалось, что карьера выдающегося скрипача развивается вполне благоприятно. Но началась Вторая мировая война, а с ней и крутой поворот в столь успешно начавшейся карьере уже практически международно признанного артиста.

После окончания Центральной Музыкальной Школы Борис Гольдштейн стал студентом Московской Консерватории, оставаясь в классе профессора Цейтлина. С началом Отечественной Войны Гольдштейн, как и все советские артисты, выступал на концертах с фронтовыми бригадами, играл бесчисленные «шефские» концерты на заводах и фабриках. Несмотря на такую занятость, он продолжал занятия в Консерватории, которые, естественно, для такого зрелого артиста сводились главным образом к сдаче экзаменов по различным предметам. Из-за несвоевременной сдачи экзамена по «Краткому Курсу истории ВКПБ», Гольдштейн был отчислен из Консерватории ее тогдашним директором В.Я.Шебалиным. Это случилось в 1943-м году, когда Гольдштейну пришлось провести на базах Северного Флота почти 6 месяцев! Все обращения Гольдштейна и профессора Цейтлина к высшим чиновникам не дали результата. Лишь пять лет спустя, после снятия Шебалина, новый директор Консерватории А.В.Свешников восстановил Гольдштейна в Консерватории и дал ему возможность закончить ее курс в 1953-м году!

Совершенно очевидно, что уже во время войны высшие чиновничьи инстанции признали дальнейшее развитие карьеры Бориса Гольдштейна «нецелесообразным». Несмотря на выдающиеся художественные достижения молодого артиста. сначала Наркоматом по делам искусства, а потом — Министерством Культуры, делалось все для максимально эффективного торможения его концертно-исполнительской деятельности.

Конечно, Гольдштейн был не единственной жертвой дискриминации. Такие выдающиеся скрипачи, как упоминавшийся в начале Борис Фишман (I-я премия на I-м Всесоюзном Конкурсе скрипачей 1933 г.), Самуил Фурер, Лиза Гилельс, совершенно исчезнувшие из музыкальной жизни, Михаил Файнгет, окончивший свою жизнь артиста в качестве концертмейстера оркестра Театра Кукол Сергея Образцова (да и то, благодаря личному участию С.В.Образцова), остались для любителей музыки во всем мире «белым пятном». Из всей блестящей плеяды учеников Столярского, как показала жизнь, лишь карьера Давида Ойстраха оказалась «целесообразной», т.е. отвечающей интересам государства. И лишь еще одному скрипачу, но уже другого поколения, удалось выйти на мировую эстраду во второй половине 50-х годов. Это был Леонид Коган. Цена за его известность была максимальной — это стоило ему многих лет жизни и подорванного здоровья. Надо отметить, что он, ко всему прочему, обладал правильным политическим инстинктом и был способен вписаться в советский художественный истэблишмент.

Этими способностями совершенно не обладали ни Борис Гольдштейн, ни его вышеназванные коллеги. Все, что они умели делать — это замечательно играть на скрипке. В коридорах власти они себя чувствовали совершенно потерянными, никто их там всерьез не воспринимал. Там действовали иные законы, к искусству никакого отношения не имеющие.

Гольдштейн был добрым, мягким, простодушным человеком. Он не умел лгать, изворачиваться, писать постыдные статьи или подписывать письма «протеста» — всего того, что только и давало «пропуск наверх».

Обратимся к фактам. За 35 лет работы солистом Московской Филармонии (1939-1974) Гольдштейн был командирован за границу… 2 раза! В 1955-м — в Грецию и в 1958 году — в Венгрию. В это же время стали постоянно ограничиваться его появления на концертных эстрадах Москвы и Ленинграда. А ведь он играл все лучше и лучше.

Яков Сорокер совершенно прав, написав в предисловии своей книги, что идею несостоявшегося превращения вундеркинда в зрелого мастера следует категорически отмести. Позволю себе обратиться к собственным воспоминаниям. 24-го ноября 1951 года в Зале им. Чайковского Гольдштейн исполнил Концерты Баха, Бетховена и Брамса с Госоркестром под управлением Н.П.Аносова. По моему мнению, никто из тогдашних самых знаменитых коллег Гольдштейна не поднимался в этих сочинениях до тех вершин интерпретации, глубины и духовной возвышенности, которые были доступны уникальному таланту выдающегося мастера. Это был уровень интерпретации, который нам явился через несколько лет в лице таких всемирно известных артистов, как Исаак Стерн, Хенрик Шеринг, Ида Гендель.

После этого концерта Гольдштейну не разрешали играть эти сочинения в Москве в течение семи лет! Не видеть в этом чьей-то злой и целенаправленной воли могут только наивные люди. Вернемся к единственным заграничным гастролям Гольдштейна за 35 лет. Несмотря на то, что в Грецию он был послан не один, а с группой советских артистов, каждое выступление Гольдштейна было триумфальным. Дотошные журналисты разыскали его досье и писали в рецензиях о концерте главным образом о нем. Каждый концерт сопровождался ошеломляющим успехом у публики, всегда требовавшей бесконечных «бисов». Это раздражало руководительницу группы балерину Софью Головкину, которая и сама выступала в гала-концерте как солистка Большого Театра.

«Как-то, после одного из моих выступлений, — рассказывал мне Борис Эммануилович, — Головкина сказала — «Сыграйте мне «Эстреллиту» (популярная пьеса для скрипки — А.П.).

«Это значило, что она требовала сыграть аккомпанемент для ее танца. Я сказал, что приглашен как солист и вообще часто играю эту пьесу здесь во время гастролей». Он не выполнил ее требование и навлек на себя немедленный донос в советское Посольство и в Москву — в Министерство Культуры и в Госконцерт.

Дальше — больше… Кто-то очень могущественный, оставшийся в тени, позаботился о появлении статьи в «Правде», где рассказывалось о том, что дочь Гольдштейна от первого брака, трагически погибла, сбитая машиной на улице. Виновником этой трагедии, по смыслу статьи выходил …Борис Гольдштейн, потому, что развелся с матерью своей дочери и, ясно, был плохим отцом… Это была плата за триумф в Греции.

В 1962 году, во время 2-го Конкурса им. Чайковского, Гольдштейну снова довелось встретиться с Жозефом Сигети. Выдающийся музыкант был членом Жюри Конкурса скрипачей. Вот воспроизведение краткой беседы из книги Сорокера «Борис Гольдштейн».

Сигети: «Господин Гольдштейн, играете ли вы еще на скрипке?»
Б.Г.: «Разумеется».
Сигети: «Являетесь ли вы профессором Консерватории?»
Б.Г.: «Нет…»
Сегети: «Почему же?»
Б.Г.: ……….
Сегети: «На Запад приезжают иногда советские скрипачи. Почему же вы не приезжаете?
Б.Г. как мог, пытался объяснить своему маститому собеседнику, что независящие от него причины препятствуют его гастролям, но он надеется, что в будущем…

В этой краткой беседе фокусируется вся наивность и незнание жизни в Советах западным интеллигентом.

Яков Сорокер проанализировал географию конвертных поездок Гольдштейна и пришел к выводу, что они охватывали в 60-е годы все большую территорию на Северо-Востоке и все меньшую — в Европейской части России. В списке городов почти нет Москвы и Ленинграда, зато множество таких городов, как Ачинск (Красноярский Край), города Камчатки, Дальнего Востока, Казахстана, Южного Урала… Нет нужды доказывать, что и в таких городах была горстка истинных любителей классической музыки, но дело в том, что за счет этих мест происходило постепенное вытеснение Гольдштейна из концертных планов филармоний Москвы, Ленинграда, Прибалтики. Впрочем, в Москве в 60-е годы Гольдштейну позволялось играть раз в два года, но только с исполнением I-го Концерта Венявского! Совершенно очевидно, что художественный руководитель Филармонии М.А.Гринберг был озабочен сохранением искусственной конкурентоспособности государственно учрежденных скрипачей. В его власти было не давать возможности Гольдштейну выступать с Концертами Брамса, Бетховена, Мендельсона в течении многих лет. Все это происходило не только в Москве. Следовательно, решение о дискриминации Гольдштейна принималось где-то значительно выше.

Дискриминация не ограничивалась только концертными выступлениями. В такой важной области исполнительской деятельности, как звукозапись, систематическое игнорирование Гольдштейна продолжалось почти все 50-е годы. Где-то в начале 60-х скрипач решился на крайнюю меру: он просил содействия Д.Д.Шостаковича восстановить его имя в листе артистов, записывающихся на пластинках «Мелодии». На вопрос Шостаковича, адресованный директору «Мелодии» Б.Владимирскому, почему имя Гольдштейна совершенно исчезло, и его не приглашали ни для одной записи на пластинки, «босс» «Мелодии» ответил, что давно разыскивает скрипача, но… никак не может его найти! Так, благодаря вмешательству великого композитора, впервые за почти десять лет Гольдштейну было разрешено записать две долгоиграющие пластинки…

Борис Гольдштейн

В 70-е годы, когда открылись ворота эмиграции, семья Бориса Гольдштейна воспользовалась этой возможностью. В 1974-м году семье удалось поселиться в Германии. В те годы официальной иммиграционной квоты для советских эмигрантов не существовало. Несмотря на многие трудности первых месяцев, Гольдштейн выиграл конкурс на должность профессора Музыкальной Академии в Вюрцбурге и в Гановере, где поселилась его семья. Однако, похоже было, что и поселившись на Западе, начав преподавать и снова выйдя на концертную эстраду, артист не ушел полностью от опеки родины.

Где-то в 1976-м году, бывшая соученица и многолетний друг артиста, скрипачка Большого Театра М.Стыс волею судеб попала как-то в «салон» Нины Львовны Дорлиак. По словам Стыс, среди многих тем текущего момента вдруг возник разговор о Гольдштейне. Неожиданно Нина Львовна сказала: «Пока мы (т.е., надо понимать, её муж С.Т.Рихтер — А.Ш.) ездим в Германию, Буся Гольдштейн там карьеры не сделает…» Естественно, вскоре ее слова стали известны очень многим, да и, наверное, были адресованы многим потенциальным эмигрантам, подумывающим о переезде на Запад.

Можно верить и не верить в совпадения, но факт остается фактом — вскоре после этого импресарио Гольдштейна потерпел банкротство. По причинам, впрочем, весьма тривиальным — жена импресарио подала на развод, и все деньги почему-то оказались в ее руках. Скептики скажут: «Неужели можно серьезно думать, что у советских властей не было более важных дел, чем ломать эмигрантские карьеры? Это — детективный путь анализа концертного бизнеса». И все же, глядя назад, мы видим много примеров, когда некоторые импресарио, имевшие дела с «прокатом» советских артистов на Западе категорически отказывались иметь дело с одними эмигрантами, даже хорошо известными западной публике, и совершенно спокойно имели дело с другими. Так что зловещие слова, произнесенные в Москве, и банкротство импресарио все же связались воедино. Карьера Гольдштейна на Западе хоть и не могла быть сломленной, но оказалась на время замедленной. Что и требовалось!

И все же, несмотря на неудачу с первым импресарио, дальнейшая карьера Гольдштейна на Западе развивалась исключительно успешно. Он выступал в лучших концертных залах Германии, Франции, Норвегии, Испании, Голландии, Швейцарии, Израиля. Наконец он смог беспрепятственно играть концерты Брамса и Бетховена, выступал с новым для себя концертом Бартока. В ансамбле со своей дочерью Юлией он играл сочинения Блоха, Пуленка, Онеггера, Равеля, Дебюсси.

«Пресса с теплотой реагировала на новые «дебюты» выдающегося скрипача на Западе», — писал Сорокер. «Скрипичный феномен», «Скрипач мирового класса», «Бесподобный концерт».

Летом 1975 года Иегуди Менухин пригласил Гольдштейна участвовать в Фестивале Музыки Бетховена в Гштадте (Швейцария). Исполненный им Концерт для скрипки с оркестром Бетховена имел огромный успех у публики, был высоко оценен прессой и повторен в Цюрихе.

В 1984-м году Борис Гольдштейн посетил Нью-Йорк с частным визитом. Мы не смогли увидеться, но я говорил с ним по телефону более полутора часов. Он остался тем же добрым и простодушным. Не хотел смотреть в прошлое и, кажется, не задавался целью объяснить себе и окружающим главного — кто систематически и целеустремленно ломал его карьеру на протяжении десятилетий.

Некоторые фрагменты разговора, который я записал по памяти, представляют интерес, поскольку яснее характеризуют атмосферу вокруг его имени и до и после его отъезда из СССР.

Я напомнил ему историю, когда директор консерватории Свешников, услышав исполнение Гольдштейном 5-го концерта Моцарта, спросил его: «А почему вы, собственно, у нас не преподаете?» «Я бы хотел и сам спросить вас об этом, Александр Васильевич», — ответил Гольдштейн. Вскоре ректор пригласил его к себе и попросил представить ему характеристики от профессоров Консерватории. (Излишне говорить, что ни Ямпольского, ни Цейтлина уже не было в живых). Ни один из профессоров не захотел дать своей рекомендации! Что это было — страх конкуренции? Страх иметь рядом скрипача такого дарования? А ведь он уже имел опыт педагогической работы в Музыкальном Училище при Московской Консерватории. Только там ему и разрешили работать…

(Помню, как в 1958 году мой профессор Д.М.Цыганов, узнав, что Свешников думает пригласить Гольдштейна в консерваторию, вылетел из класса, метеором промчавшись по всем скрипичным аудиториям. Через полчаса он вернулся (в свой класс) успокоенным. Дело было сделано…)

«Я очень часто вижу своих друзей-соседей по дому на Бережковской набережной. Когда ансамбль Моисеева или «Березка» приезжают в Германию, им дают разрешение на наши встречи — у меня дома, естественно. Но когда в 1981 году умер мой отец, и я попросил в Советском посольстве разрешения приехать на похороны, то, несмотря на все мои усилия и объяснения, что я уехал вполне легально, мне было сказано, что разрешения я не получу… Если бы вы слышали — в каком тоне и как это было сказано…»

«Вы, наверное, не знаете истории, как я попал на концерт Иегуди Менухина в 1971 году? (Я действительно не знал, т.к. в это время был в Вене с оркестром Большого Театра). «Так вот, в билетах на концерт мне было отказано в Филармонии, где я проработал солистом столько лет. Тогда я взял своих двух детей и пошел с ними к Большому Залу Консерватории. Мы встали у милицейского оцепления. Дальше не пускали. Когда появился Менухин, с которым мы встречались неоднократно, я объяснил ему, что билетов у меня нет и купить их нельзя, что мои дети музыканты и… Менухин все понял с полуслова. Когда милиционер потребовал билеты, Менухин по-русски сказал, что ведь и у него нет билета и что придется пропустить всех. Надо было видеть потом лица Филармонического начальства, когда я с детьми появился в «директорской ложе»…

Я рассказал ему историю со зловещим предсказанием Н.Л.Дорлиак. Мне показалось, что он об этом знал. «Ну, что вы хотите? Они ведь подневольные люди», — ответил он спокойно.

Меня волновал вопрос, имевший в общем отвлеченно-этический характер, но ответ на него был таким важным для всех переживших эмиграцию. «Вы ведь писали Хейфецу еще в 1974-м году из Вены и просили его совета? Вы послали ему копию фотографии, вашей совместной с ним, во время его гастролей в 1934 году?» «Да, — ответил Борис Эммануилович, но к сожалению… он не ответил».

Этому факту можно найти объяснение, но очень трудно это объяснение принять. Великий виртуоз XX-го века Яша Хейфец порвал все отношения со всеми близкими, собственными детьми и окончил свою жизнь в обществе полу-ученицы, полу-домработницы, полу-китаянки, полу-индонезийки…

«А знаете, все же самое главное — сколько оказалось прекрасных людей! В первое время в Германии нам помогали совершенно незнакомые люди — русские, немцы… Все помогали, как могли, — помогали найти учеников, организовывали концерты в частных домах, помогали даже занимать деньги — ведь тогда мы не могли ожидать никакой официальной помощи. Потом я выдержал настоящий конкурс на место профессора, сначала в Гановере, а потом в Высшей музыкальной школе в Вюрнбурге. Все стало становиться на свои места…»

Педагогическая работа Гольдштейна на Западе была столь же успешной — многие его ученики стали лауреатами международных конкурсов, концертмейстерами европейских оркестров, преподавателями университетов. Его ученики, как российские, так и европейские, отмечали, что Гольдштейн не принадлежал к педагогам-методистам, но являл собой вдохновляющий пример педагога-артиста.

Один из его бывших российских учеников, первый среди скрипачей «третьей волны», принятый в состав оркестра Метрополитен Оперы, — Владимир Баранов, сказал очень точно: «Самим своим существованием на концертной эстраде, (даже в тех, советских условиях), Гольдштейн оказал влияние на всех без исключения скрипачей своим неповторимым, волнующим «золотым» тоном. Он создал эталон, звуковой идеал, к которому стремился каждый, кто когда-либо его слышал».

К сожалению, все пережитое артистом стало давать себя знать — его здоровье было подорвано, и ему пришлось ограничить количество студентов и концертных выступлений. В июне 1987-го года я получил письмо от Бориса Эммануиловича, где он писал: «У меня подписан контракт на два концерта с оркестром Солт-Лейк Сити (дирижер Джозеф Сильверстайн), но, к сожалению, мне придется отказаться — из-за серьезной болезни ног. Сидя играть не могу. Я уже ездил лечиться, пока ничего не помогло…» Никто не мог предположить, что именно теперь, когда не было никаких препятствий для его творчества на концертной эстраде и в педагогике, все случится так быстро… Через пять месяцев его не стало.

«Не иначе — провидению было угодно, чтобы Борис Гольдштейн завершил свой путь артиста на Святой Земле», — писал Сорокер в заключении своей книги. 17 марта 1987 года в зале театра «Жерар Бехар» состоялось последнее выступление Бориса Гольдштейна. На земле Израиля он играл с особым волнением. Играл свои любимые произведения Моцарта, Франка, Блоха, Бетховена, много «бисов», в основном — Крейслера.

«Мы благодарны судьбе за то, что именно нам, израильтянам, довелось слушать последний его концерт, последние звуки его волшебной скрипки, обреченной умолкнуть на веки. Да будет благословенна его память!» — так написали в некрологе израильские друзья и соученики артиста.

«Природа, а часто и люди, стоят на пути молодого виртуоза», — писал профессор Леопольд Ауэр. Природа невероятно щедро наградила виртуоза Бусю Гольдштейна. Люди, советские люди — чиновники, коллеги делали все, чтобы Гольдштейн появлялся как можно реже на эстрадах Советского Союза и особенно за границей.

Хотелось бы закончить эти заметки на более оптимистической ноте. Показанная недавно по телевизионному каналу PBS программа «Скрипичное искусство» включила редчайшие кадры игры юного Буси Гольдштейна в 1936-м году. Он бесподобно исполнял пьесу Польдини-Крейслера «Танцующие куклы». Есть надежда, что западное музыковедение скоро сумеет добраться до всех оставшихся записей Гольдштейна, и в первую очередь — услышать и опубликовать запись концерта Венявского №1.



Это будет сенсацией для всех скрипачей и любителей музыки в Европе и Америке. А пока скажем — «Зихроно ли враха!» — «Память (его) благословенна». Благословенна память артиста, давшего столько радости людям, своим слушателям в разных странах мира. История музыкального исполнительства еще скажет свое слово об одном из самых уникальных скрипачей XX-го века.