В парижской квартире Александра Васильева завораживает все. Да и к слову «квартира» в обычном понимании апартаменты не имеют никакого отношения. Скорее музей, где каждый предмет — антиквариат, каждая безделушка — раритет, каждая картина — история. «Это только малая часть экспонатов моей коллекции, — улыбается хозяин. — В Париже у меня есть хранилище, в котором собраны десять тысяч костюмов. Имеются еще и квартиры в Москве и в Оверни, имения в Литве и в Восточной Пруссии. И в
каждом хранятся коллекции старинных вещей». Туда же Александр Александрович привозит все свои новые приобретения.

Александр Васильев, безусловно, человек уникальный: будучи первым и самым известным в нашей стране историком моды, он в качестве театрального художника оформил более ста спектаклей в 38 странах мира; в качестве коллекционера собрал коллекцию из полутора десятков тысяч костюмов разных эпох и бесчисленного множества старинных произведений искусства — антикварных аксессуаров, портретов и фотографий; в качестве пропагандиста моды организует выставки из предметов своей коллекции — они уже прошли в десятках городов планеты на разных континентах; в качестве искусствоведа и знатока моды проводит собственные выездные школы, читает лекции на


четырех языках, преподает в вузах Москвы и других городов мира, да еще успел написать почти три десятка книг, посвященных моде… Но кто знает, так ли сложилась бы жизнь маэстро моды, если бы… Как говорят французы, cherchez la femme.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ТАК ОПАСНА!..

«Ты обязательно должен приехать ко мне во Францию! Я всегда буду тебя ждать», — повторяла Маша, прощаясь со мной. Моя любимая уезжала насовсем, а со мной оставались только воспоминания о нашей любви и эти последние ее слова… За них я и ухватился как за спасительную соломинку, они стали моей путеводной звездой, моей сказочной надеждой. Хотя в сложившихся обстоятельствах шансов когда-нибудь еще встретиться с Машей у меня практически не было. Но все же я нашел — один отчаянный шанс из тысячи! И совершил невозможное — решился на фиктивный брак с француженкой и все-таки оказался в Париже… Прилетев, первым делом пошел искать по карте адрес, по которому жила Маша. Дома ее не было. Не появилась она ни на следующий день, ни через день. В течение недели я ходил к ней ежедневно и каждый раз оставлял для нее в почтовом ящике записки… Наконец Маша мне позвонила. Объяснила, что уезжала за город. Мы договорились встретиться в кафе. Я летел на эту долгожданную встречу буквально на крыльях. Однако увидев Машу, понял, что у нее радости от нашей встречи нет. Когда сели за столик, она сказала: «Извини, но между нами все закончено…» Разверзнись подо мной земля, я, наверное, был бы потрясен меньше. Оторопело смотрел на нее, а она продолжила мое уничтожение: «Я встретила другого человека, очень хорошего. Он


Родители

француз — журналист!» — чуть ли не с горделивым упреком добавила она… Несколько лет потом я не мог справиться со своим чувством к этой девушке. (Со вздохом.) Первая любовь так опасна!.. Такие невероятно сильные по остроте переживаний эмоции можно испытать только в годы молодости… Много я потом размышлял над тем, почему тогда у нас с Машей так произошло. И пришел только к одному выводу: скорее всего в Москве я был ей более интересен, чем в Париже. Все-таки она — художница, а мой папа — академик Академии художеств, занимавший очень высокое положение... А может, я ошибался. Но в любом случае такое расставание стало для меня страшным испытанием. Хотя, с другой стороны, оно же оказалось чудным уроком для жизни. Я научился принимать удары Судьбы как должное… Сейчас Маша — художница-абстракционистка с большим именем. У нее семья, что не мешает нам до сих пор дружески общаться. И я всегда, чем могу, помогаю этой прекрасной и талантливой женщине, порой даже финансово…


Влюбился я в Машу Лаврову, будучи студентом. Познакомились мы в общей компании. Она оканчивала школу и была моложе меня на два года. Едва увидев ее, я понял: эта девушка лучше всех на свете. Роман закрутил нас, как в вихре. Мы не могли наговориться, не могли надышаться друг на друга. Все было незабываемо, неповторимо — ночные прогулки, путешествие вдвоем по городам Золотого кольца. Все впервые — первое объятие, первый поцелуй, первая близость… Меня охватило огромное чувство. Ради Маши я готов был все бросить и все начать заново. Не на словах — я в реальности так и сделал. Начал жизнь с белого листа, несмотря на то что меня ждала
шикарная карьера: я уже поступил в аспирантуру Академии художеств, одновременно работал художником по костюмам в Театре на Малой Бронной, сделал вместе с папой спектакль «Волки и овцы». При этом имел собственный контракт в Комсомольске-на-Амуре на оформление «Бесприданницы», но... Моя любимая уехала с мамой во Францию... Родители Маши работали в Париже в советском торгпредстве. И вот ее мама, переводчица, влюбилась во французского архитектора. Когда отношения вышли за рамки грифа «Секретно», семейную пару отозвали в Москву. Здесь брак был расторгнут. Влюбленный француз стал настаивать на оформлении отношений со своей возлюбленной. Однако в эпоху Брежнева связать свою жизнь с иностранцем нашему соотечественнику было крайне тяжело. Брак с иноземцем?! Как такое возможно?! Это


табу. Но француз оказался человеком упертым. И все-таки добился возможности жениться на русской женщине, а впоследствии и того, чтобы ее выпустили к нему. А удалось ему достичь своей цели — ни больше ни меньше — через тогдашнего президента Франции, который договорился с советским генсеком. После чего в один день, буквально в 24 часа, мама моей любимой была выдворена из СССР. Маша отправилась во Францию вместе с ней. Их ждала неизвестность плюс полный разрыв со всеми, кто остался на родине… Вряд ли я подберу слова, передавшие бы тот ужас, который после всего случившегося испытал я. Для меня отъезд Маши стал даже не драмой. Я пережил настоящую трагедию. Понимал одно: любым способом и я должен оказаться во Франции — только в этом мое спасение. Но как осуществить такое, не представлял… Долго думал, и наконец
идея родилась: фиктивный брак! Через друзей познакомился с прекрасной француженкой. Милейшее создание, изучавшее русский язык в МГУ. Я объяснил Анне свою ситуацию и попросил помочь мне. И она согласилась. Сделала все возможное и невозможное для того, чтобы мы заключили брак. Насколько это было трудно в 81-м году, не передать словами. Пришлось собирать множество документов, преодолевать огромные преграды, но все-таки брак мы зарегистрировали. После чего Анна уехала во Францию, откуда прислала мне приглашение…

Меня не выпускали из страны год и два месяца. Сначала я подал документы на летнюю турпоездку во Францию на три месяца, но сразу же получил отказ и установку: новое заявление подавать не раньше чем через год. ОВИР в ту пору вел себя кроваво, это же было время
холодной войны. Но я пошел окольными путями — стал заводить знакомства в чиновничьих кругах, дарил всем тетушкам французские духи... Одна из тех женщин, большая любительница хорошего парфюма, однажды сказала мне: «Если вы хотите выехать во Францию, не подавайте документы на временное жительство — вас не выпустят. Подавайте на постоянное — тогда разрешат немедленно». — «Что такое вы мне советуете?!» — перепугался я. Понятно же: это значит, что у меня никогда не будет возможности оказаться на родине, ведь тогда слово «постоянное» означало «на всю жизнь». Отъезд на ПМЖ за границу фактически означал бесповоротный отрыв от всех, оставшихся здесь… И я решил опять подавать заявление на временный выезд. Почему-то разрешение дали без проволочек. Причем открытку о предоставлении мне трехмесячной визы я получил


одновременно — день в день — с повесткой в военкомат. Случайно или специально так совпало, я разбираться не стал. Почувствовав холодок в спине, тут же купил авиабилет. По дороге в аэропорт безумно боялся: а вдруг не посадят на самолет, вдруг передумают и решат срочно отправить меня в армию, вдруг арестуют?.. Не передумали, не арестовали. И 1 июня 1982 года — на всю жизнь запомнил эту дату, открывшую мне новый мир, — я благополучно приземлился в прекрасном Париже. Город света, в котором все было залито иллюминацией, произвел на меня невероятное, сумасшедшее впечатление… Поселился я у Анны.

Трехмесячную визу мне в русском консульстве продлили до полугода. Но когда этот срок подходил к концу, меня вызвали в консульский отдел и строго сказали: «На вас пришла повестка. Вы
должны ехать служить в Афганистан». К счастью, я всегда отличался быстротой ума, поэтому тут же спросил: «С каких пор военкоматы присылают повестки в консульство, а не по месту жительства? Ведь здесь я нахожусь временно». Тогда меня пригласил в свой кабинет консул и сказал: «Ну так вот, Александр Александрович, примите к сведению, что ваш долг перед Родиной — отправиться в Афганистан». Интересуюсь: «Почему именно туда? Я ведь даже медкомиссию не прошел. А может, у меня зрение плохое или плоскостопие?» И напрямую говорю: «Товарищ консул, вот посудите: у меня здесь жена-француженка, дети планируются, а мне предлагается ехать в Афганистан сражаться с моджахедами, чтобы — в случае, если меня там не убьют, — только через два года (тогда был такой срок службы в армии) вернуться в Париж. Правильно я вас понимаю?» — «Не совсем, — говорит он. — После службы из-за доступа к секретности у вас будет десятилетний запрет на выезд за рубеж, и во Францию вы сможете приехать не раньше чем через 13 лет». Тогда я спрашиваю: «И вы говорите это мне, 23-летнему аспиранту Академии художеств, который находится на территории Франции и официально женат на гражданке этой страны?! Вот скажите по совести, вы лично как поступили бы на моем месте?» — «Я не поехал бы», — ответил он мне сухо и встал из-за стола, дав понять, что аудиенция закончена. «Спасибо. Воспользуюсь вашим советом», — сказал я и вышел из кабинета… В те времена получить человеку из СССР во Франции вид на жительство, а затем и гражданство не составляло труда. Жить я продолжал у Анны.
А БЫЛ ЛИ БРАК ФИКТИВНЫМ?


Наш брак продлился пять лет. Отношения с Анной складывались весьма необычно. Как ни странно, моя фиктивная жена была ко мне не просто очень привязана, она полюбила меня. А я отвечал ей большой симпатией. Так постепенно наш союз, при всей фиктивности, из платонического перевоплотился в консумированный, а проще говоря, стал довершенным. Со всеми вытекающими из этого определения супружескими отношениями. То есть мы зажили нормальной жизнью мужа и жены. Но увы… Через некоторое время моя супруга стала встречаться с любовником. Сначала я только догадывался об этом, а потом — смешно даже вспоминать — увидел своими глазами. Возвращаюсь однажды домой и вижу, как на улице, прямо перед домом, Анна целуется с мужчиной. Я смолчал. В другой раз жена пришла среди ночи и объяснила свой поздний


приход тем, что была на позднем сеансе в кино. Я поинтересовался: «Хороший фильм?» Она небрежно ответила: «Нет, так себе». Я сказал: «А это потому, дорогая, что ты не смотрела на экран…» Вскоре Анна объявила мне, что переезжает к своему любимому. И переехала. Впоследствии она вышла замуж за того самого своего возлюбленного, родила троих детей. А теперь занимает очень большую должность — является одним из директоров французской таможни. Обеспеченная, состоявшаяся женщина-чиновница. Я рад за нее… Думаю, Анна сохранила хорошие воспоминания о нашей совместной жизни, потому что до сих пор звонит мне, всегда поздравляет с днем рождения, и мне это очень приятно. И я поздравляю ее со всеми праздниками… А тогда, после того как Анна меня бросила, я остался совершенно один в двухкомнатной квартире, которую мы с ней вместе снимали — на французский манер деля стоимость пополам: во Франции так принято… Через некоторое время моя русская приятельница Катя Перцова, дизайнер из известного французского Дома моды, вышла замуж за француза, переехала с ним в загородный особняк, а мне предложила перебраться в ее мансарду. Я согласился, так как это жилье оказалось дешевле моего. И, забрав свои русские книжки, переехал в совершенно пустые апартаменты строить новую жизнь… Вот тут моя жена совершила благороднейший поступок. Во-первых, подарила мне тарелку, вилку, ложку, нож и чашку со словами: «Для начала этого хватит». А во-вторых, сказала: «Дарю тебе кровать, надо же тебе на чем-то спать». И я принял дар с благодарностью. Кто только потом не спал на этой односпальной кровати с сеточкой — и папа мой, и мама, и звезды балета, и все друзья поочередно. До сих пор храню то историческое ложе — оно стоит в моем доме в Оверни… После нашего разрыва с Анной довольно быстро освободился от душевной депрессии и очень скоро почувствовал себя совершенно счастливым. Один в своей квартире! Могу делать в ней все что захочу! Первым делом покрасил стены в белый цвет — тогда это было модно — и купил мебель в «Икее» — в то время это для меня было просто потрясающе…
ЗАВОЕВАНИЕ МИРА

Работу во Франции я нашел на удивление быстро — через два месяца после приезда уже имел контракт в театре. И с тех пор работал без остановки — сначала за маленькую зарплату, потом за среднюю, потом за большую, потом за очень большую… Никогда не сидел на месте, всегда искал себе дело, предлагал себя.

Большое счастье заключалось в том, что мне удалось познакомиться с представителями первой русской эмиграции. Когда только приехал в Париж, у меня с собой было несколько адресов, которые мне дал знаменитый тогда актер Петр Глебов. Он сам из старинного дворянского рода, его бабушка была урожденная княжна Трубецкая. И у него во Франции жило много родственников, к которым он передал мне ряд поручений. Я их исполнил, и у меня появился круг общения… Звезды, словно сговорившись, освещали мою дорогу. Ну представьте: едва только я переехал на новую квартиру, ко мне пришел ее хозяин — балетный танцовщик, живший и танцевавший в Германии. Он сказал: «Для того чтобы быть уверенным в том, что я сдал свое жилье приличному квартиранту, мне необходимо знать вашу профессию. Кто вы?» Я рассказал, что являюсь театральным художником,
приехавшим из России. И добавил, что уже начал преподавать историю костюма и моды для французских студентов в Русской театральной школе в Париже — французским языком к тому времени я уже овладел вполне прилично. Квартиросдатчик воскликнул: «Невероятно! Вы не шутите?! А знаете ли вы, что моя тетка — хозяйка самой крупной французской школы моды «Эсмод», и уже два года она ищет преподавателя по истории моды, но их нет. Позвоните по этому телефону». Я позвонил. Аннет Гольдштейн, польская еврейка, тут же назначила мне свидание в своей школе. При встрече спросила: «Как вы намерены преподавать?» Я сказал: «Буду показывать диапозитивы и таким образом иллюстрировать свой теоретический курс». И продемонстрировал слайды, которые на всякий случай сделал еще в России. Она просмотрела их и задала вопрос:

«Согласны преподавать у нас пять лет?» Я ответил: «Согласен». И тут же был направлен в класс. От страха меня просто трясло. Там все были такие супермодные, так шикарно одеты — школа-то дорогая, частная, учатся только дети богатых родителей. На их фоне я казался себе обшарпанным отщепенцем. Но я был молодой, симпатичный, стройный плюс экзотичный — из России, да к тому же великолепно знавший свой предмет. И это произвело на всех хорошее впечатление. Меня приняли… Преподавание дало мне очень много — прежде всего, на гонорар я получил возможность нормально жить. А кроме того, приобрел невероятно широкий круг новых знакомых. Причем из совершенно нового для меня социального класса — я начал общаться с богатыми людьми. И что приятно, отнеслись они ко мне очень лояльно… Через полгода ко мне стала выстраиваться очередь из журналистов, я же был новинкой: «О-о, русский педагог во французской школе моды! Как интересно…» К 83-му году у меня уже был французский паспорт, и я начал открывать для себя Европу — путешествовал в Бельгию, в Англию, затем через Исландию полетел в США: вез с собой портфолио в надежде найти там работу. И вот опять — волею случая — рядом со мной в самолете оказался главный режиссер Исландского драматического театра. Разговорились. Увидев в моих руках папку с рисунками, он попросил разрешения посмотреть их, а посмотрев, предложил выйти с ним в Рейкьявике. Я объяснил, что мой багаж оформлен до другого пункта назначения, на что он сказал: «Я все устрою». Действительно устроил, и мы вместе приехали в театр, где я тут же получил контракт на оформление ранней пьесы Чехова «Платонов». Сразу после завершения этой работы мне предложили сотрудничество в Бельгии, в Королевском балете Фландрии со знаменитым русским хореографом Валерием Пановым… А к сегодняшнему дню я в общей сложности поработал в 38 странах мира…


С проблемой языковых барьеров сталкиваться практически не приходилось. Во-первых, у меня отличная память, и во-вторых, есть слух. А все, кто имеет музыкальный слух, легко улавливают произношение. Английский я учил в школе. Французский выучил, живя во Франции. Польский понимал с детства, поскольку проводил каникулы в Литве — на территории, в советских учебниках называемой белопанской Польшей, у родственников мамы, в семье которых все говорили только по-польски. Получив контракт во Флоренции, мне пришлось очень быстро овладеть

итальянским языком. А когда в 89-м году я поехал работать в Южную Америку, чуть ли не через неделю заговорил на испанском — он оказался совсем несложным языком. Тем более что была постоянная возможность практиковаться — я много работал в Чили, Мексике, Боливии. Позже и преподавать стал по-испански. А вот на польском читать лекции или проводить семинары без переводчика все-таки не смогу. Так же как и на турецком. Хотя на бытовом уровне говорю бегло… Очень благодарен Судьбе за то, что получил возможность стать человеком мира. Ко мне же обращаются не только театры, но и музеи самых разных стран. У меня проходили выставки в Брюсселе, Антверпене, Стамбуле, Сиднее, Токио, Гонконге, Лондоне, неоднократно я выставлялся в Парижском музее моды — а это крупнейший музей, на сорок тысяч костюмов. (Смеясь.) Неплохой
послужной список, да? Вот недавно стартовала грандиозная выставка в Венеции, в Музее костюма, — «Дягилев и мода его эпохи»... Мечтаю открыть в России музей моды, но пока эта мечта недостижима. Много раз обращался в разные компетентные инстанции с этим предложением, но везде получал отказ. Увы, время для такого музея в нашей стране еще не пришло. Но ничего, подожду. А пока буду продолжать собирать коллекцию и выставлять ее. И пускай у меня в парижской квартире тесновато, но, слава Богу, здесь имеется хранилище, где уже собраны десять тысяч костюмов. Также есть и другие апартаменты — квартиры в Москве, Оверни и Восточной Пруссии, имение в Литве. И в каждом хранятся коллекции старинных вещей, везде стоит интересная мебель. Туда же я привожу новые вещи и картины. Самое радостное для меня то, что делаю я это в свое удовольствие и на честно заработанные деньги.
ОТКУДА ТАКАЯ СТРАСТЬ?

Интерес к миру моды, к коллекционированию, наверное, передался мне из семейной атмосферы. Коллекционером был мой папа — он собирал старинные фотографии, картины, у нас в доме была антикварная мебель. И мама увлекалась собирательством — ее интересовали узамбарские фиалки, поэтические книги и фигурки маленьких черепашек из полудрагоценных камней, металла, керамики. Но в отличие от меня у родителей это увлечение не переросло в страсть. Я же начал собирать старинные вещи еще подростком. Находил на помойках всевозможные шкатулки, рамочки, самовары, кружева, зонтики, альбомы и все это притаскивал домой. Узнав о том, что в


одной из коммуналок кто-то умер, я начинал ждать того момента, когда станут выносить на помойку старинные сундуки — так всегда делали. Сколько прекрасного я в них обнаруживал! Шляпки, веера, зонтики, старые открытки, газеты, письма… Сейчас все это стоит немалых денег, а тогда в антикварные магазины брали только фарфор, серебро и хрусталь. А такими предметами быта никто не интересовался. (С улыбкой.) Возможно, кроме меня. Позже, когда переселился в Париж, я постоянно ходил на многочисленные блошиные рынки, которые в Москве отсутствовали вообще. Первое время из-за безденежья не мог позволить себе что-то купить. Просто любовался. Но как только появились деньги, сразу продолжил собирать костюмы и всякие старинные вещицы. Постепенно коллекция разрасталась, и сейчас — не скрою — у меня одна из самых больших частных коллекций в мире. А что касается моего увлечения модой… Вот разглядываю фотоальбомы и вижу, что у нас в семье все были модниками: и бабушки, и дедушки, и родители мои, и сестра. Все всегда очень следили за своей одеждой, только, если честно, не столько за модой, сколько за стилем: цветом, формой, кроем, тканью. Так что у меня просто быть не могло наплевательского отношения к тому, как и во что я одеваюсь. Тем более что папа, бывая за границей, всегда привозил мне оттуда красивую одежду, благодаря чему я часто был одет лучше всех своих сверстников… Семья наша всегда была тесно связана с Европой. Дедушка с папиной стороны — морской офицер в царской армии, статский советник, инспектор Волжского судоходства, до революции бывал и в Италии, и во Франции, и в Германии, и в Константинополе. В конце 20-х годов он был репрессирован и отправлен в лагерь в Мордовии. Его жена, моя бабушка, осталась с тремя детьми, правда, уже довольно взрослыми: моему папе, самому младшему, было 16 лет. Некоторое время спустя ее, как лишенку, стали выселять из Москвы. А податься ей было некуда. И она покончила с собой. Предпочла уйти из жизни ради того, чтобы весь этот кошмар не отразился на детях, боялась, что и их выселят. Страшная эпоха... Самое трагичное в этой истории то, что дедушку освободили досрочно, с формулировкой «за ударный труд на лесоповале». И — вот какая Судьба! — вернулся он в Москву в тот самый день, когда бабушка приняла яд. Застал ее в больнице, в страшных мучениях. Спасти уже было невозможно. Так и умерла бабушка у него на руках. Вскоре после освобождения деда отправили в ссылку в Кострому, где он стал работать преподавателем пения в музыкальном училище. Там и скончался, и могила
его нам неведома… А все дети остались в Москве, их не тронули — в те годы дети еще за отцов не отвечали… Папа окончил Художественное училище памяти 1905 года и сразу был востребован как художник. В общей сложности он оформил более трех сотен спектаклей — работал и в ведущих столичных театрах, и в самых разных театральных коллективах страны. Во время войны был назначен главным художником фронтовых театров, а впоследствии занял и совсем высокие по тем временам позиции — стал секретарем правления Союза художников по театральной секции, и председателем Международного совета театральных художников по СССР, и академиком Академии художеств... А мама моя была актрисой. Красавица. По материнской линии — из старинного польского дворянского рода Гулевичей. В 1943 году поступила в Школу-студию МХАТ — попала в первый набор этого
театрального училища, ее диплом подписан Книппер-Чеховой. Но оказаться в Художественном театре маме было не суждено по причине ее польской фамилии Гулевич — тогда как раз началась травля космополитов. И все девушки с ее курса с нерусскими фамилиями — Миньковская, Шефер, Фрид, — так же как и мама, вместо МХАТа были взяты в Московский центральный детский театр, где мама сразу же стала ведущей актрисой — переиграла все главные роли… Замуж она вышла по большой любви за своего соученика по Школе-студии Виктора Монюкова (впоследствии известный театральный режиссер и педагог. — Прим. ред.). В этом браке у мамы родилась дочка — моя сестра Наташа. Но семейная жизнь с Виктором Карловичем не сложилась. По рассказам мамы, только по одной причине — он был большим ходоком по женской части. Все время гулял:
сначала крутил романы с молодыми артистками, потом, начав преподавать в Школе-студии МХАТ, со студентками. Папа мой тоже очень любил красивых женщин, поэтому, познакомившись с мамой во время репетиций в театре, сразу же положил на нее глаз. А она, будучи к тому времени уже более-менее свободной от семейных обязательств, на ухаживания откликнулась. У них завязались отношения. Но поженились они только после того, как мама забеременела — я все сверил по датам в документах. Когда родился я, папе было 49 лет, и я стал его первым и, как впоследствии выяснил, единственным ребенком... После папиной смерти попытался разыскать братьев или сестер, но не нашел. Хотя через неожиданно проявившихся его любовниц узнал, что в период семейной жизни у него на стороне случались весьма бурные романы, но он ухитрялся так тщательно
их скрывать, что ни мама, ни тем более я ни разу ничего не заподозрили...

Атмосфера в нашей семье была очень творческая. Я часто ходил к папе в мастерскую, смотрел, как он работает. Так и учился живописи. Одновременно занимался и музыкой — играл на фортепиано, и хореографией. С мамой постоянно торчал в театре — то в гримерных, то за кулисами. Пересмотрел все репетиции и спектакли, изучил все костюмы и парики. Вдохновившись, начинал лепить из пластилина костюмы. Часто использовал битые рюмки — переворачивал их и превращал в фигурки манекенов: получалась юбка, корсет и большой воротник. Очень рано стал рисовать эскизы костюмов для маминых подруг. Поначалу это было с подачи мамы — чтобы меня чем-то занять, но вскоре актрисы и сами начали просить меня придумать для них
что-то. У меня получалось… А в восемь лет я попал на телевидение. Снимался художественный телефильм «Женька наоборот», в который никак не могли найти ребенка на главную роль. Мама, игравшая там эпизод, привела меня, и я прошел пробу. Потом снялся еще в нескольких телевизионных фильмах, а затем меня пригласили быть ведущим детской передачи под названием «Театр «Колокольчик». Я стал узнаваем — на улице, в метро дети смотрели на меня во все глаза. Письма получал мешками. Адрес простой: директору театра «Колокольчик» Сане Васильеву. Года два я снимался в этой веселой программе, а попутно и в других детских передачах — «Спокойной ночи, малыши!», «Приходи, сказка». А в начале 70-х начал вести «Будильник» вместе с Надеждой Румянцевой… Работа моя на детских программах на «Шаболовке» закончилась по самой банальной
причине — я вырос. И у меня началась новая жизнь. После окончания школы, проработав год бутафором в театре «Современник», я поступил в Школу-студию МХАТ на постановочный факультет и стал оформлять студенческие спектакли. Очень много занимался там подбором костюмов, досконально изучил костюмерную, влюбился в профессию театрального художника и… просто влюбился.

Узнав о моей задумке уехать во Францию, родители не стали меня отговаривать. Если они и сомневались в долгосрочности моей первой юношеской любви, то в отношении того, что я совершаю правильный поступок, у них сомнений не было. Папа не раз говорил: «Сынок, помни: вблизи большого дерева ничего не растет». Он прекрасно знал, что при своем положении является для меня, с одной стороны, огромной поддержкой, если иметь в виду карьеру, но с другой — в творчестве — гигантской преградой. Я же постоянно слышал в свой адрес: «Так это все его отец сделал!» По поводу любой своей работы: нарисовал — конечно же не сам, а папа; контракт с театром заключил на оформление спектакля — ясное дело, Александр Павлович организовал. А во Франции, где папы рядом не было, никто не мог бы мне такого сказать. Там у меня появилась бы возможность все доказывать самому… Сам я тогда еще не представлял, чем обернется мой отъезд, но родители отдавали себе в этом отчет. Конечно же папу сняли с должности. Сначала из секретаря правления Союза театральных художников перевели на пост секретаря по художественным материалам — то есть он стал заведовать кисточками и мольбертами. Но и это продолжалось недолго — очень быстро его отправили на пенсию. И звание народный художник СССР, к которому отец был представлен, так и не дали — только из-за того, что сын был за границей. Так он и остался народным художником РСФСР. Но родители ни разу не упрекнули меня за мой отъезд… Мама, провожая меня в аэропорт, сказала: «Я знаю, что ты оттуда не вернешься, я же была в Париже». Она все понимала правильно… Вновь нам довелось увидеться только восемь лет спустя. Но зато к этому времени родители уже могли по-настоящему мною гордиться.
МОДНЫЙ ПРИГОВОР

— Александр, сейчас у нас интерес к моде огромен. Как на ваш взгляд, наши соотечественники и соотечественницы овладели культурой вкуса и стиля, научились красиво одеваться?

— Русский взгляд на моду не имеет ничего общего с западным. Мы все время тянемся к Европе, но живем совсем по другим принципам. Наш принцип все-таки в том, что мужчина — глава семьи. И женщины все время ищут кормильца, защитника, этакого рыцаря на белом коне, желательно принца. Хотя всех принцев расстреляли в 18-м году, нет их больше, к сожалению. А оставшихся мужчин, по статистике, в России гораздо меньше, чем женщин. Не хочется расстраивать читательниц «7Д», но от правды не уйдешь: только по официальным данным, в стране 56 процентов женщин, а по неофициальным — 64. Убийственное соотношение. Но если отнять от оставшейся части мужского населения всех пьющих, а их у нас немало; всех больных простатитом — а мне сказали, что в России самый большой процент заболеваемости среди европейских стран; всех социально непригодных, а их немереное количество; и всех нетрадиционно ориентированных, число которых растет не по дням, а по часам; да еще приплюсовать сюда пожилых мужчин и желторотых юнцов, — то с выбором достойных партнеров у наших женщин возникают очень серьезные проблемы. Поэтому-то они хотят быть суперженщинами — гиперженственными, самыми блондинистыми, с самыми длинными ногтями, с самой большой грудью, с самыми пышными губами. Этакое нарочитое форсирование своей сексуальности дамам необходимо, чтобы привлекать внимание потенциальных партнеров. Которые, кстати, в массе своей на собственный внешний вид вообще никакого внимания не обращают — знают мужчины, что любыми сгодятся и будут нарасхват. А в это время в Европе подавляющее большинство женщин предпочитают выглядеть естественно — одеваются скромно, макияжем практически не пользуются, за прической не следят, волосы не красят, седину не скрывают, каблуки не носят. Они самодостаточны. Натуральны. А русская женщина, наоборот, даже в моменты, когда садится в электричку, идет за хлебом или выносит мусор, старается прихорошиться, накраситься. Потому что свято верит: ее принц недалеко. Ей кажется: вот сейчас она зайдет в метро, и он появится. И сядет в вагоне рядом с ней. И как увидит ее наклеенные ногти и бюст, выпадающий из лифа, воскликнет: «Зоя, вы прекрасны! Не возражаете, если я останусь с вами? А может, вы согласитесь проводить меня до дворца?» И она, вспыхнув от счастья, скромно ответит: «Я подумаю». С этого момента все и начнется… Но я призываю: дорогие мои, перестаньте мечтать о принце, у нас в стране никто сыновей своих принцами не воспитывает! Живите реальной жизнью, наслаждайтесь каждым днем! Появится кто-то — хорошо, но если нет — тоже будет хорошо. Не нужно только плакать и убиваться из-за этого. Не надо с завистью думать: «Что ж это мне так не везет! Вон у Гальки какой муж, а у меня нет...» Неизвестно еще, какой у той Гальки муж… Не стоит ради такого же рядиться в вычурные наряды, пытаясь привлечь к себе его внимание и удержать рядом любыми способами. Одевайтесь лучше просто, но элегантно, подбирайте одежду по себе — ту, которая идет именно вам, воспитывайте в себе вкус, в том числе и с помощью таких программ, как «Модный приговор» на Первом канале… Вот наблюдаю я за тем, как многие наши женщины выглядят во время перелетов в самолетах: гипюр, стразы, голые пупки, красные стринги… Но, дорогие мои, — как бы помягче сказать — так выглядеть есть смысл только в будуаре, а в дорогу наряжаться подобным образом не стоит. Хотя… это их право. Кому-то ведь все-таки удается. Допустим, балерина Волочкова — соблазнила же в самолете своего бывшего мужа ярко-красными носками, положив ноги на сиденье соседнего кресла. И мужчина пропал…

— А вы вот продолжаете вести жизнь холостяка. Неужели вас до сих пор никто не соблазнил?

— Соблазняли и соблазняют. У меня много поклонниц. Женщины обхаживают меня всячески: завлекают, одаривают, пишут любовные письма. Понимаю: я для них лакомый кусок. Все-таки холостяк, да еще с недвижимостью, с именем, с коллекцией, но… Я сразу вижу людей, которых интересует только материальная часть. И мне они не
нужны. Зачем? И, главное, среди них я ни разу не нашел ту, которая обладала бы знаниями, хотя бы приближенными к моим. С которой мне было бы интересно разговаривать. Вот что ужасно. Не хочу я беспрерывно быть профессором. Я и так преподаю и воспитываю каждый день: и по телевизору вещаю, и вне экрана всех поучаю, даже через Интернет учу — отсылаю ответы большинству своих собеседников, а я очень активный пользователь социальных сетей. Но мне хочется, чтобы уж под крышей собственного дома кто-то чему-то поучил и меня. К сожалению, на сегодняшний день те, кто в состоянии это сделать, либо уже заняты другими мужчинами, либо находятся в несоответствующей мне возрастной категории. К примеру, у меня есть подруга Ксения Триполитова, в прошлом балерина, ей 96 лет. Сейчас она живет в моем литовском имении.

Вот с ней мне есть о чем поговорить. Странно, да? А мне нравится… Или, допустим, Эвелина Хромченко. Очень многому научился я у нее во время нашей совместной работы на «Модном приговоре» — как по части умения себя подать, так и в отношениях с людьми, в мировосприятии, да даже в оборотах речи, за что я ей премного благодарен. Возможно, и Эвелина от меня что-то почерпнула, не знаю, но для меня она действительно стала прекрасным педагогом. Умная, образованная, талантливая, великолепно разбирающаяся в моде, особенно современной… Очень мне нравится эта женщина, иногда даже вижу ее во сне. (Вздохнув.) Эх, жалко, что замужем…


— Александр, а как же дети? Разве нет желания обзавестись семьей — хотя бы ради продолжения рода?

— Хотел. И обзаводился, о чем я вам рассказывал. А одно время, когда жил в Рейкьявике, у меня была еще и исландская жена Стефания. Но до детишек дело, к сожалению, не дошло. Почему? Не знаю. Бог не послал… Давайте не будем развивать эту тему, ладно?.. У меня есть четверо крестных детей, которым я помогаю всеми возможными способами. В частности, и в получении образования. И это уже неплохо, вы согласны?

Париж — Москва

Татьяна Зайцева
http://7days.ru