Владимир Зельдин –  человек-эпоха. Великий артист, не сыгравший и малой части написанных словно специально для него великих ролей.

В свои девяносто «с хвостиком» Зельдин по-прежнему строен, подтянут, элегантен и красив. Конечно, не прежний Альдемаро из «Учителя танцев», по которому сходила с ума вся послевоенная Москва. Но и назвать его почтенным старцем язык не поворачивается. Всегда в движении: вот и встречу нашу он начал отнюдь не восседая в кресле, а пригласив меня на «экскурсию» по одному из самых знаменитых (и уж точно самому большому) театральных зданий России. Мы вышли на колоссальных размеров сцену Театра армии, Зельдин с гордостью сказал: «На эту сцену танк может въехать. И въезжал в одном спектакле. Настоящая конница выходила в «Александре Пархоменко». А в спектакле «Суворов» была грандиозная массовая сцена – переход Суворова через Альпы. На сцене были и Альпы, и пропасть, на краю которой стояла деревянная избушка. Солдаты на глазах у зрителей избушку раскатывали по брёвнышку, строили мост, по которому проходил полк. Во время этой сцены зал всегда аплодировал стоя...»

После импровизированной экскурсии мы пришли в зельдинскую гримуборную. Кресла, покрытые казёнными белыми бязевыми чехлами. Журнальный столик, заваленный книгами. На вешалке – мантия почётного члена Международной академии культуры и искусства. На стенах – фотографии покойной жены Зельдина, замечательной актрисы Генриетты Островской, афиши, плакат с изображением любимой теннисистки Курниковой. Зельдин удобно располагается в кресле и говорит: «Вот это моя святая святых. Я в этой гримуборной с 1945 года».

Танцор, пастух, ворошиловский наездник
– Правда ли, что сюда заходила Анна Ахматова?
– Правда. Её привела режиссёр Нина Антоновна Ольшевская – мать Алёши Баталова. Она работала у нас в театре, дружила с Анной Андреевной и как-то привела её на «Учителя танцев». После спектакля Ахматова зашла сказать мне несколько тёплых слов, а я поцеловал ей руку. Величественная женщина, красивая, седая. Я очень горжусь тем, что её видел. Это было как раз то время, когда на неё обрушились власти и клеветали, преследовали, как могли.
– Кстати, об «Учителе танцев». Говорят, вы могли бы стать звездой Большого...
– Танцую я и по сей день – в спектакле «Приглашение в замок». «Учителя танцев» в последний раз сыграл в 1975 году, в день своего 60-летия. Но никакой особенной балетной подготовки у меня нет. Когда мне было двенадцать лет, я поступал в хореографическое училище, но меня предупредили, что никаких успехов я не добьюсь, потому что у меня больное сердце. Мой отец очень не хотел, чтобы я учился в хореографическом, и был доволен таким поворотом дела. А для меня это была первая настоящая драма в жизни. Несколько дней не мог успокоиться.
– Вы с детства мечтали стать артистом?
– Нет, я об этом тогда не думал. Родился в маленьком провинциальном городе Козлов. В начале тридцатых годов его переименовали в Мичуринск. Всегда любил танец, движение, спорт. Занимался лыжами, волейболом. Всё это потом очень пригодилось в профессии. Мой отец был военным музыкантом, мама – учительницей. У меня было три сестры, с которыми мы очень дружили. Сёстры учились музыке, и я музыку любил. Когда наша семья переехала в Москву, я попал в военизированную школу, вроде современного суворовского училища. Мы даже участвовали в параде на Красной площади в 1930 году. И после школы я хотел поступать в военно-морское училище. Меня очень увлекала вся эта романтика – море, корабли, морская форма. Но в морское училище меня не взяли из-за плохого зрения. Поработал после школы слесарем. Однажды увидел объявление о приёме в Театрально-производственное училище при Театре МОСПС – ныне Моссовета. Я пошёл на авось, считал, что шансов у меня мало. Читал стихи и прозу громко, но не очень понимал, что читаю. Но двигался хорошо, и голос у меня был. Поступил. Надо сказать, танец, ритмика и фехтование так и остались моими любимыми дисциплинами. Моим педагогом по танцу была бывшая балерина Большого театра Вера Мосолова. Она меня очень любила. Урок всегда заканчивался тем, что все мужчины должны были делать упражнение «ползунок». Это такая украинская присядка с выбрасыванием ноги вперёд. При этом очень трудно удержать равновесие. Она не отпускала нас до тех пор, пока каждый не сделает определённое количество «ползунков». Я всегда сразу делал все эти «ползунки», а мои товарищи мучились. Хватались за станок, чтобы удержать равновесие, а Мосолова их била по рукам...
– Хотя в балете вы и не работали, насколько я знаю, среди ваших друзей очень много балетных, не так ли?
– В Большой театр я начал ходить, когда познакомился с выдающимся характерным танцовщиком Сергеем Коренем. Он приехал в Москву из Ленинграда и в 1943 году начал танцевать в Большом. Я пришёл на его творческий вечер, где он исполнял испанские танцы с кастаньетами. Мой Альдемаро многому учился у Кореня. Я очень люблю балет. Если я иду в Большой театр, то это для меня всегда событие. Я видел все постановки Лавровского, Григоровича, Якобсона. Был знаком и дружен с Олей Лепешинской, Галиной Улановой, Мариной Тимофеевой, Майей Плисецкой. С Катей Максимовой и Володей Васильевым мы познакомились и подружились, ещё когда они заканчивали училище. Они стали великими русскими артистами на моих глазах.
– Но ваша слава началась ещё до «Учителя танцев». В знаменитом фильме «Свинарка и пастух» вы тоже поразили воображение всего советского народа выправкой, великолепным умением танцевать и гарцевать на лошади. Ведь скакали верхом без дублёра?
– Какие дублёры?! Я когда-то очень серьёзно занимался верховой ездой в конном Манеже. В 30-е годы на Поварской улице (тогда это была улица Воровского), в усадьбе Гагариных размещалось кавалерийское училище имени Будённого, где был манеж. Там я и осваивал вольтижировку в компании Васи Сталина и сыновей Микояна. Это были хорошие, скромные ребята. Театральное училище я закончил, имея ещё и диплом ворошиловского всадника. Всё это очень мне помогло на съёмках «Свинарки и пастуха».
– А почему Иван Александрович Пырьев выбрал вас, романтического по амплуа актёра, на роль пастуха Мусаиба?
– Пырьев снимал не бытовую комедию, а лирическую сказку. И главного героя он искал соответствующего. На эту роль пробовались несколько актёров, в том числе настоящие грузины и осетины. Никто его не устраивал. Я тогда работал в Театре транспорта, нынешнем Театре имени Гоголя. В спектакле «Стрекоза» тоже играл грузина. И, кажется, неплохо, потому что «на меня» приходили тогда все грузины Центрального рынка. В этом спектакле меня увидела ассистентка Пырьева и пригласила на пробы. Пырьев снял для кинопробы сразу три сцены. Потом в просмотровом зале собрали женскую часть группы и показали разные эпизоды с разными кандидатами на роль Мусаиба. И после того, как посмотрели сцену, где я приезжаю к Глаше объясниться ей в любви, все женщины единодушно выбрали меня. Мне было тогда 26 лет.
Сейчас принято ругать весь наш старый кинематограф, в том числе и фильмы Пырьева. Те, кто ругает, просто не понимают авторский замысел. «Свинарка и пастух» по жанру был сказкой. Поэтому обвинять режиссёра в попытке приукрасить реальность нелепо. Обратите внимание: фильм же называется почти как андерсеновская сказка! Сказка – это не обман, а способ очистить душу. Людям нужна сказка, они тоскуют по ней, как тоскуют по красоте, любви, добру.
Съёмки начались ещё в мирное время. Война застала нас в Домбае, где мы работали на натуре. Пырьев записался добровольцем на фронт. Я был мобилизован и попал в танковую школу. Но очень скоро съёмочную группу собрали и приказали продолжить работу над фильмом. Эпизоды на ВДНХ снимались под бомбёжками. А почти все мои товарищи по танковой школе погибли на фронте. Так получается, что этот фильм меня спас.
– Говорят, чтобы сыграть настоящее чувство, надо хотя бы немного влюбиться в свою партнёршу. Как вам работалось с Мариной Ладыниной?
– Конечно, я обожал её. Когда мы смотрели в глаза друг другу, меня охватывал трепет. Но она была женой Пырьева, поэтому никакого романа между нами не было и быть не могло.
– А у вас в жизни была такая большая любовь, как у вашего героя?
– Была и есть. Я люблю свою жену Иветту Евгень-
евну Капралову, мы вместе уже 46 лет.
– Но это ведь не первая ваша жена?
– Третья. Первый раз я женился, когда ещё работал в Театре транспорта. Вторая жена, Генриетта Островская, была моей партнёршей в спектакле «Учитель танцев». Она очень рано умерла.
– У вас было много поклонниц?
– Я к этому спокойно относился. Сам я человек эмоциональный. И когда спектакль производит на меня впечатление, у меня возникает желание подождать актёров у служебного входа, поблагодарить. Мне понятно, и когда влюблённость в героя переносят на актёра. Это и есть настоящее искусство, заставляющее сопереживать происходящему на экране или на сцене.

Самый лучший театр
– Театр армии – это военная дисциплина, особый репертуар. У вас никогда не было желания сменить обстановку?
– Я никогда не изменял этому театру. Однажды я опоздал на спектакль «Учитель танцев» на 45 минут. Это был выездной спектакль, он шёл за городом, в клубе. Я решил поехать на мотоцикле, а он по дороге сломался. Но я всё-таки добрался, хотя и очень опоздал. А тогда время было очень строгое. Устроили «общественный суд» и стали меня обвинять в том, что я «вредитель» и чуть ли не шпион. У нас в то время начальником театра был генерал-майор по фамилии Паша. Шутя он сказал собравшимся, что после всего сказанного Зельдина нужно расстрелять. Благодаря этому обстановка как-то разрядилась, и я отделался выговором. Сначала я даже решил, что немедленно уйду после этого из театра, но было жалко расставаться с «Учителем танцев», и я остался.
– Но ведь после «Учителя танцев» вам не много пришлось сыграть романтических музыкальных ролей. Неужели не хотелось перейти в другой театр, более близкий вашему таланту? В Вахтанговский, например?
– Меня приглашали и Михаил Царёв в Малый театр, и Рубен Симонов в Театр Вахтангова. Но я не мог изменить своему театру. Актёр вообще зависимая профессия. Переводчик пьесы «Учитель танцев» Щепкина-Куперник подарила мне книгу своих переводов с надписью: «Дорогому Володечке! В надежде, что Альдемаро превратится в Ромео». Я мечтал сыграть Ромео, Сирано де Бержерака, Хлестакова. Но не сыграл. Алексей Дмитриевич Попов ставил «Ревизора» и даже написал на своём режиссёрском экземпляре пьесы: «Володя – Хлестаков». Я присутствовал на всех репетициях. Но репетировал и играл эту роль Андрей Попов. И, по-моему, замечательно играл.
– И вы не завидовали ему?
– Вы знаете, я абсолютно лишён чувства зависти. Всегда радуюсь успеху коллег. Иосиф Бродский говорил: «Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь».
– Вы упомянули имя Алексея Дмитриевича Попова. Сейчас оно мало что кому скажет. А ведь именно этот человек создал театр, в котором вы проработали всю жизнь...
– Он не просто создал театр. Он создал ту удивительную атмосферу, которая царила у нас и отличала наш театр от всех прочих. У нас в театре никогда не было интриг, подсиживаний. Это была его заслуга. Но главное – у нас шли выдающиеся спектакли: «Укрощение строптивой» с Добржанской и Пестовским, «Сон в летнюю ночь», тот же «Ревизор»... А спектакли на военную тему! «Последние рубежи», «Сталинградцы», «Южный узел», «Степь широкая»: из посредственных, слабых пьес Попов умел делать великолепные спектакли. Не в одиночку, конечно. У нас была великолепная литературная часть. Её возглавляли знаменитый театральный критик Бояджиев, писатель Борщаговский. Они работали с драматургами, дописывали, порой переписывали их пьесы. Музыкальной частью заведовал Тихон Николаевич Хренников (1941–1965). Он написал великолепную музыку к спектаклю «Давным-давно». Вы представляете, какие люди заведовали цехами в нашем театре? А какой у нас был оркестр – 35 человек! Это был один из лучших оркестров драматических театров. Всё это заслуга Алексея Дмитриевича Попова. Сейчас всё разрушилось. Очень жаль.
– А правда ли, что все актёры Театра Советской армии имели воинские звания?
– Неправда. А жаль. Я с большим уважением отношусь к армии.
– Но разве не мешала театру его подчинённость военному ведомству? Вообще, в чём она ощущалась?
– Во многом. Министерство обороны исправно содержало театр. В то время летом армейские части уходили в лагеря на учения. Нам тоже выдавали военную форму. Мы её надевали и уезжали в лагеря. Месяцами там жили, играли спектакли на открытых площадках. Ездили в воинские части, в округа, гарнизоны. Были в Афганистане, в Чернобыле. Бывали замечательные концерты, после которых к нам подходили воинские начальники и говорили, что за два часа выступления мы сделали то, что они не смогли сделать с солдатами за два года.
– Что же это такое вы с ними делали?
– Например, после наших концертов резко увеличивалось количество солдатских писем домой. Писали даже те, кто за всё время службы не удосуживался черкнуть родным пару строк. Это общение с армией и для нас было очень важным. Сейчас мы никуда не выезжаем в связи с тяжёлым финансовым положением нашего театра, нашей армии и вообще нашей страны.
– Неужели не было никаких конфликтов с армейскими властями? Не может быть, чтобы какой-нибудь Скалозуб не попытался вам «фельдфебеля в Вольтеры дать»...
– С нашим ГлавПУРом – политуправлением Министерства обороны, курировавшим театр – гораздо легче было договориться, чем с чиновниками из Министерства культуры. Это признавали все «гражданские» театры. Министерство обороны всегда к нам хорошо относилось. Я помню только один спектакль, закрытый по идеологическим причинам. Это была пьеса Бориса Васильева «Офицеры», поставленная на малой сцене. Мы сыграли всего несколько спектаклей.
– А как вам удалось не вступать в партию, будучи народным артистом СССР, ведущим актёром ЦАТСА?
– Я, между прочим, не был ни пионером, ни комсомольцем. Артисту всё это не нужно, он должен быть свободен. Многие вступали в партию, чтобы сделать карьеру. А я был от этого далёк. Я просто играл роли. Меня, правда, вызывали, спрашивали: «Как это так, вы, ведущий мастер, и не член партии?» Я отвечал, что должен совершить какой-то поступок, чтобы быть достойным этого звания. Однажды мне на эту дежурную отговорку сказали: «Разве вы не совершили поступок, сыграв столько ролей?» Но я как-то отшутился. Я далёк от политики, хотя мне небезразлично происходящее в нашей стране. Самая большая общественная должность, которую я занимал в своей жизни, – председатель жилкомиссии театра.
– Многие актёры с вашей помощью получили хорошие квартиры, а сам вы живёте в двухкомнатной квартире, ходите в театр пешком и выполняете всю работу по дому. У вас никогда не было желания уехать куда-нибудь за границу, где актёры, а тем более звёзды, куда лучше устроены?
– Я объехал многие страны, но нигде мне не было так хорошо, как в России. Как и Маяковский, «я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва». Вы знаете, на меня очень большое впечатление произвело русское кладбище под Парижем, в Сент-Женевьев-де-Буа, особенно могилы офицеров Белой гвардии. Они же все там страшно тосковали по России. На одном надгробии надпись, обращённая, очевидно, к потомкам: «Никогда не забывайте Россию». Не представляю себе, как бы я жил за границей...

Прогулки с Борисом Николаевичем
– Я так понимаю, вы не очень довольны сегодняшней ситуацией в вашем театре?
– Мне очень больно приходить сюда, потому что я помню совершенно другой театр. С яркими спектаклями, интересными актёрскими работами...
– И всё-таки почти каждый день вы репетируете, играете спектакли. Как вам удаётся поддерживать творческую форму?
– Никогда не курил, не пил. Конечно, могу себе позволить рюмку водки или бокал шампанского. Но я очень эмоциональный человек, и для моего организма не нужны никакие искусственные стимуляторы. Актёр часто тратит во время спектакля всю свою энергию, все силы.
И возникает желание как-то расслабиться, снять возникший стресс. Но мне после спектакля всегда хочется не расслабиться, а подумать. Спортом занимался всю жизнь – играл в теннис, ходил на лыжах. Вообще надо побольше двигаться и поменьше кушать. Хотя двигаюсь я помногу – люблю гулять с собакой. Это обыкновенный «дворянин» по имени Борис Николаевич. Я его назвал, как нетрудно догадаться, в честь нашего бывшего президента. Подобрал его зимой на улице, в сугробе. Иду после спектакля – вижу: щенок замерзает. Теперь он член семьи.
Когда есть время, стараюсь бывать в театрах, на концертах, встречах, или, выражаясь современным языком, «тусовках». Но всё же больше всего в жизни я люблю выходить на сцену. 

Международный ежемесячник “Совершенно секретно”
Галина СТЕПАНОВА