«Любовь накрыла меня тогда так глобально, что я честно рассказала о своих чувствах мужу. Да и скрывать-то было невозможно — мое состояние все видели невооруженным глазом...» — вспоминает актриса Анна Каменкова.

–Мамы не стало, когда мне было всего девять лет. Запомнилось, как эпизод из кино. В пионерлагере пересменок. Всех детей забрали домой, а я почему-то осталась. Брожу одна по совершенно пустой территории. И вдруг вижу папу, который ни разу еще не приезжал ко мне, даже на родительские дни. Садимся с ним на лавочку, вдруг папа обнимает меня и говорит: «Нюшечка, мама ушла. Мамы больше нет…»

Сейчас я осознаю, чего ему стоило выговорить эти слова. Годы спустя папа делился со мной: «Я страшно мучился в принятии решения: нужно быть тебе на похоронах или нет. С одной стороны, надо бы ребенку попрощаться с матерью, но с другой — я понимал, каким страшным испытанием это стало бы для тебя». Думаю, папа поступил очень мудро: не соприкоснувшись со всеми ритуальными церемониями, с самим фактом маминой смерти, я не пережила ее глубоко. Какое-то потрясение, конечно, было, но все-таки толком я тогда даже ничего не поняла. Дети умеют адаптироваться к любой ситуации гораздо лучше взрослых. Так что я жила себе потом как обычно, с той лишь разницей, что стала замечать, как меня жалели мамы других детей —
то посмотрят сочувственно, то слезу украдкой смахнут, то приобнимут, то угостят чем-то, приласкают. Более того, постепенно мне начало казаться — вот сейчас говорю, и даже самой страшно становится, — что я… особенная, избранная. Ну вроде бы то, что у меня нет мамы, как-то выделяет меня из других. Не точно передаю ощущение, не впрямую, но какой-то такой внутренний детский посыл был. Кошмар. Не осознавала я всю катастрофичность потери. Вот когда моему сыну исполнилось девять лет и я смотрела на этого кроху, у меня от ужаса сжималось сердце. Думала: «Боже мой, какие чувства я испытывала бы, понимая, что должна его покинуть?!» И каждой своей клеточкой прочувствовала состояние моей 38-летней мамы, точно знавшей, что она уходит из жизни, оставляя двух дочек — меня и мою старшую сестру Ольгу…


Я помню мамин запах и свет, который она всегда излучала. Когда мама входила, словно солнце начинало светить, столько доброты в ней было. У нас с ней вдвоем был один из самых счастливых периодов жизни — когда я, пятилетняя, снималась в фильме «Девочка ищет отца». Попала я в картину случайно. Мы с мамой гуляли в сквере на площади Революции возле фонтана, а там ассистент режиссера просил девочек лет восьми-девяти читать стихи. Я играла и наблюдала за этим. А потом подошла и сказала: «Я тоже знаю». Он говорит: «Ну почитай». Я продекламировала: «Травка зеленеет, солнышко блестит…» Они взяли наш телефон, а потом повезли нас на пробу в Минск. Режиссер опасался, что я слишком маленькая для такой большой роли, но все равно утвердил меня. Мама взяла в школе, где она работала, длительный отпуск, и мы с ней уехали в минские леса, где на


протяжении года каждый день были рядом. Да еще в этом сказочном мире кино, где все так будоражит, восхищает, где все ловят такой кайф! И еще я помню, как нежно все относились к маме, а мужчины при виде ее просто обмирали — она была очень хороша собой. Мне казалось, просто красавица из волшебной сказки.

Дети мало что понимают про своих родителей. Мы начинаем все осознавать, когда у нас свои взрослеют, тогда мы уже в состоянии разобраться в их отношениях, оценить все — уровень их поступков, уровень трагедии, уровень жертвенности... У моих родителей были сложные отношения. Мама, по характеру необыкновенно кроткая, все терпела. Все лучшее отдавалось папе, от всех домашних проблем она его ограждала. Помню, ночью мыла полы, потом садилась проверять тетрадки. Вообще все тянула на себе, чтоб он ни в коем случае не занимался хозяйством, детьми. Лишь бы имел возможность посвящать себя работе — папа, филолог, писал книги по педагогике, на его лекции и семинары в институте повышения квалификации учителей народ валом валил. Он был очень талантливым человеком, гениальным педагогом, но жил своей, совершенно обособленной жизнью. Маму отец давил. Не баловал, никогда ничего не дарил. После его смерти мы с сестрой нашли их переписку. Начали читать: нежнейшие, трогательные письма мамы и жесткие, ироничные, уничижающие ее письма папы. В них все было соткано из этого. Ольга, будучи старше меня на восемь лет, все помнила. Она очень сдержанный человек — я видела ее плачущей всего два раза в жизни, — но тут она разрыдалась и сказала: «Ничего этого читать я не буду». Мы выпили с ней бутылку коньяка и сожгли все
письма…

Мама была моложе папы на 15 лет. Не­когда Ольга Каменкова-Павлова была его ученицей в школе, безумно в него влюбленной. Смотрела на своего учителя, как на Бога. Потом, в 44-м году, когда она уже стала студенткой первого курса Литературного института, зашла к нему за книгами — Семен Абрамович обладал огромной библиотекой. Пока поговорили, наступил комендантский час. Выходить на улицу нельзя, Оля осталась. Тогда у них все и произошло. Вскоре выяснилось, что Ольга Александровна беременна. Ничего не сказав своему учителю, мама бросила институт и уехала от родителей, которым сообщить об этом не смогла. Устроилась какой-то пионервожатой в Алушту. Недавно оказавшись в Крыму, я бродила по этому городу и думала: «Боже, как же все это было? Голод, зима, 19-летняя девочка одна, с пузом, среди чужих людей, с нищенской зарплатой. Как она кантовалась, чем кормила ребенка?..» Сестра родилась в феврале 45-го. Отец ничего об этом не знал. Когда ребенку исполнилось месяцев восемь, кто-то из одноклассников случайно увидел маму. Пообщались. Вернувшись в Москву, при встрече с папой этот парень сказал: «Представляете, Семен Абрамович, а Ольга наша, оказывается, родила. Знать бы, что за сволочь виновник, убил бы его…» Папа все проанализировал, подсчитал, понял, что «сволочь» — он, приехал за мамой и забрал ее с дочкой в Москву, в свою комнату, которая была ему выделена от школы. И они зажили вместе. Но так и не расписались. До конца дней.

Никогда не спрашивала у папы почему. Не успела. Молодая была, глупая и так погружена в театр... Потом пыталась


понять причину. Возможно, они не зарегистрировали брак из-за отцовского эгоизма: решил мужчина сохранить свободу и независимость, но при этом жил с женщиной, которая его обожала, обслуживала, рожала детей. А может, не хотел обременять маму проблемами, которые в те времена могли возникнуть в связи с его национальностью. Когда, получая паспорт, я хотела взять фамилию папы, он сказал: «Тебе это совершенно не нужно. Такие фамилии не в фаворе…» Незадолго до смерти он говорил мне: «Мы сблизились, когда мама уходила из жизни». А она ведь скрывала от него свою болезнь, не хотела тревожить, как-то сама справлялась. Но однажды отец случайно увидел медицинскую справку, в которой было написано: онкология. Немедленно устроил маму в хорошую больницу, организовал лечение. Но уже было поздно… После смерти мамы нас с сестрой папа официально ­удочерил.


Оглядываясь назад, понимаю, что у меня было странное детство. Хотя папа регулярно водил меня по театрам, в кино, на встречи с артистами в Дом учителя, он был абсолютно отдален от обычной, реальной жизни. Ему, например, было совершенно безразлично, во что я одета, и я ходила невесть в чем — в каких-то старых маминых вещах, висевших на мне мешком. Никогда не забуду его подарок на мое 16-летие. Войдя в комнату, я увидела на подушке обувную коробку. Мне сразу представилось, что там лежит моя мечта — красненькие туфельки на каблучке. Счастливая, с трепетом открыла ее, а там… мальчиковые полуботинки из «Детского мира». Как я рыдала! Что поделать, он был таким человеком. Одаренным в профессии, но в жизни с невероятно сложным, жестким характером. Но разве передашь словами, как я любила его, как тяжело переживала его смерть...

ОБОЖАНИЕ

Так уж получилось, что в своей семейной жизни я абсолютно повторила мамину историю. В юности я себе ничего, кроме кокетства и легкого флирта, никогда не позволяла. Может, и надо было бы, но я не могла переступить эту черту. А с того момента, как в 21 год мой Толян взял меня за ручку, так и вообще все завершилось. Кто знает, почему мы выбираем именно этого человека, а не другого? Нам неведомо… С Толей Спиваком мы встретились в театре на Малой Бронной. Впоследствии Толя занялся режиссурой, а тогда, когда я только пришла в труппу после окончания театрального училища имени Щепкина, он был актером. И я из-за кулис


смотрела, как он играет «Золотую карету» — красивый, талантливый, какой-то особенный. Безумно мне понравился. В нем была такая мощная харизма — он просто притягивал женщин. И я не стала исключением. А он по отношению ко мне — совсем новому человеку в театре, девчонке — был доброжелателен, внимателен, как-то ненавязчиво поддерживал, помогал даже в мелочах. Однажды я шла по лестнице из гримерной, и у меня отлетел каблук. Спивак, стоя в курилке, видел это. Я жутко смутилась. «Что вы так переживаете? — включился он. — У нас же в театре есть сапожник, пойдемте, провожу к нему…» Потом мы прогулялись с ним по улице, на другой день снова встретились, дальше начали постоянно общаться. Однажды он привел меня к себе домой, в коммуналку на Сретенке. Я увидела там массу книг, старинную, роскошную мебель, которую он купил у людей,
уехавших в эмиграцию. Особенно восхитило элегантное канапе и кресло, в котором можно было утонуть. А из угощения… Толя вынул из-за окошка сверток — холодильника у него не было, — разложил на шикарном столе XIX века газетку и порезал на ней колбасу и сыр. Но для меня это не имело никакого значения, я была потрясена всем остальным. Включая импортные сигареты, которые он курил, что тогда было равносильно волшебству…

Постепенно я открывала в себе чувство, которого раньше не ведала, — обожание. Меня заворожил не только человек, но и его ошеломляющий талант. Толя был старше меня на 15 лет и стал для меня учителем, гуру. Приучал ценить настоящую красоту, лепил буквально как Пигмалион Галатею. Мы постоянно вместе работали, и я поняла, насколько он мощный профи — и как режиссер, и как педагог. Он открывал мне такие профессиональные ходы, такие клапаны для выхода на нужную эмоцию, придумывал такие сценические приспособления, о которых я даже не подозревала. Собственно, он и сделал из меня артистку. Мы с ним ночами сидели и разминали тот или иной эпизод, во мне все это набиралось, разбухало, и потом на съемке или на репетиции я даже не задумывалась ни о чем — просто выполняла то, что мы с Толей проговорили. И всякий раз, когда, допустим, по роли надо было заплакать, меня в нужном месте начинали душить слезы, сколько бы дублей ни приходилось делать.

Оказалось, что для меня, так же как и для мамы, в мужчине важнее всего талант. В этом случае я могу простить все: и эгоизм, и чуждые моему пониманию черты характера, и даже грубость. Вообще, мне кажется, что союз прежде всего крепится на обоюдном интересе. А все остальные составляющие: любовь, секс, дети — только наполняют его чувствами, эмоциями. К сожалению, сейчас из наших отношений с Толей начинает уходить это главное. Понимаю, что это происходит не просто так, а потому, что, перенеся две сложнейшие операции на сердце, муж вынужден беречься. Но, увы, мы от этого многое теряем. Прежние времена ушли. Если я еще копошусь — то одно хочу, то другое, — то Толя выбрал для себя какой-то совершенно новый стиль жизни. Обособленный. Творческие искания его теперь мало волнуют. Он давно перестал делать спектакли, даже мои сценарии не читает, говорит: «Незачем, сама разберешься…» А мне очень обидно, что у нас уже нет той совместной захватывающей работы. Я


уже, прости меня, Господи, за самонадеянность, действительно многое могу сама, быть может, даже больше, чем он может мне дать. Но честно признаюсь: для меня это ломка. Нарушение всего привычного, какая-то новая система взаимоотношений… Не могу сказать, что за годы семейной жизни у нас все было гладко. Противоречия возникали постоянно. Если мировоззренческие установки у нас с мужем очень близкие, то по характеру мы с ним люди совершенно разные. Например, я человек мобильный, мне всегда все интересно, могу мгновенно включиться в любое новое дело, путешествовать обожаю, а ему ничего этого не надо. Я с удовольствием иду на контакты с людьми, легко общаюсь. А Толя закрытый. В оценке человека я, как правило, наивно-восторженная, а он жестче. Я вижу одни черты, а он — совсем другие. Допустим, мне кажется, что наш новый знакомый остроумен, открыт, а ему представляется он жучарой, нечестным, себе на уме. Но, кстати, должна признать, что зачастую он оказывается прав. Просто суть в том, что в любой ситуации мне все видится в розовом цвете, а муж, наоборот, по натуре своей пессимист, ищет драматическое. Да даже такая мелочь: долгое время Толя абсолютно искренне не понимал — ну точь-в-точь как мой папа, — что в гости надо обязательно идти с подарком. Особенно если там ребенок. Хотя потом как-то приучился... Он не любит праздников, а я обожаю — и чтобы обязательно свечи на столе горели, и красивые салфетки, и сервиз, и разнообразные блюда. А ему ничего этого не надо. И в результате я уже дома гостям ничего не устраиваю. Дом закрыт…

И все-таки мы с Толей 38 лет вместе. Как-то приспособились, потому что
изначально взаимоуважительно относились друг к другу. Хотя сначала, конечно, гремели скандалы. Он своей педантичностью мог довести меня до белого каления. Но страсти быстро утихали, и тогда он говорил: «Если тебе хочется делать так, делай...» И я ему тут же вторила: «Если не хочешь этого делать, ну и не надо…» Первое время я подчинялась абсолютно всему, как ученица. Но после рождения сына стала смелее, отважнее, начала совершать поступки, которых сама от себя не ожидала. Допустим, втихаря от мужа купила машину. Потому что, скажи я ему, начались бы вопросы и отговорки: «Зачем?.. Какой смысл?.. Это опасно, я буду дергаться... А денег сколько…» Миллион причин нашел бы. Так же и сына я учила водить по секрету. Так же и дом за городом строила. Думала, это совсем нереально, невозможно, однако получилось. Нашелся мой строительный ангел-хранитель, замечательный мастер Алексей Голунов, благодаря которому мой чудный домик рос, рос и дорос до настоящего жилища. Стоит теперь, красавец. Я его обожаю, могу, наконец, принимать в нем своих подружек-друзей. И всем здесь здорово. Сейчас уже, на последнем этапе, Толя тоже подключился, но я вижу: не может он понять моей сумасшедшей радости, ему там пока все равно неуютно. Вот говорю же: мы — разные…

Но зато у моего мужа среди многих редких черт характера есть одна, полагаю, в наше время совершенно уникальная. Я точно знаю: ни при каких обстоятельствах Толя не продаст и не предаст. Что бы со мной ни случилось, никогда не бросит, сделает все возможное и невозможное, чтобы спасти, вытащить и быть рядом. В этом я уверена на сто процентов. И мне кажется, это один из основополагающих


моментов стабильности нашей семейной жизни… Всякое в ней бывало. Думаю, у каждой женщины время от времени случаются какие-то мощные эмоциональные всплески. Они не напрасны. С одной стороны, дают заряд на новую жизнь, с другой — понимание. Ты меняешь угол зрения: на все начинаешь смотреть иначе, обретаешь способность оценить что-то справедливо — и изъяны понять серьезные, и увидеть огромные достоинства того, что имеешь… Бывали и у меня отношения с мужчинами, про которые я понимала: это очень серьезно. Реально можно было лавировать в ту сторону и начать все заново. Один раз я практически это сделала. Правда, хотя влюбленность меня буквально накрыла, черту дозволенности в том романе я так и не переступила. Для меня двойная жизнь невозможна. Не утверждаю, что это мое достоинство, совсем нет. Скорее
всего слабость, нерешительность, трусость... Но факт остается фактом. Словом, накрыло меня тогда так глобально, что я честно рассказала о своих чувствах Толе. Да и скрывать-то было невозможно — мое состояние все видели невооруженным глазом. В эту же ночь я убежала — туда, к тому мужчине, но… так и не смогла переступить через себя. А Толя, умный, тонко чувствующий все нюансы, взял меня потом просто мертвой хваткой, да так и не выпустил. Пообещал, правда, что станет совершенно другим, будет вести себя иначе. Какое-то время так и было…

«ДЕТЕЙ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ…»

Сын нам достался нелегко. Да что там нелегко — ужас как тяжело! Несколько выкидышей я пережила, а для женщины, которая мечтает о ребенке, это страшное испытание. Мы с Толей очень хотели ребенка, ждали, но так получалось, что, будучи в положении, я не имела возможности заниматься собой, все равно продолжала работать. И играла эти бесконечные спектакли и фильмы — с беготней, со слезами, с истериками. Причем без пауз: утром репетиция, днем съемка, вечером театр. И в результате — дикие приступы боли, кровь и… всё. Один из выкидышей вообще был трагический — на шести месяцах. Я уже знала, что это мальчик, мой мальчик… И вдруг опять эта беда. После той ужасной чистки мне сказали: «Больше детей у вас не будет…» Даже сейчас вспоминать об этом страшно. Все было как в тумане: истерика на разрыв души, отпад лицом в стенку, неостанавливающиеся реки слез… Не знаю, как сумела себя сохранить. Кошмар. Спасибо театру, он все-таки спасает. Всю боль, все эмоции можно выплеснуть в ролях. Перерабатываешь их в другую энергию


и отдаешь. И я работала взахлеб, чтобы минуты не оставалось задуматься о своем горе… Муж переживал страшно, но никогда ничего не говорил по этому поводу. Спасались одним: окунались в работу. Могли ночами сидеть на кухне и разбирать сцены. Это очень мощная заглушка, потому что она переключает эмоции, забирает всю энергию, и подсознательно мы это понимали. Мне тогда не надо было, чтобы меня гладили по голове, утешали, сюсюкали. Нет — только работать, работать и работать.

Но вот что удивительно: у меня не было ощущения, что на всей моей будущей жизни поставлен крест. Почему-то я все равно верила в чудо. Где-то там, глубоко-глубоко, ангел-хранитель шептал мне: ничего, ничего, не отчаивайся... Когда я поняла, что беременна Сережей, пришла к врачу. Она посмотрела и как отрезала:

«Бесполезно. На аборт». Меня начали душить слезы, я сказала: «Вы понимаете, мне 33 года, и это мой последний шанс. Может, все-таки можно что-то сделать, чтобы сохранить?» — «А чего там сохранять? — отвечает. — Уже нечего». И выписала направление на аборт… Приезжаю в истерике домой и начинаю собирать сумку, чтобы ехать в проклятую больницу. Видя мое состояние, муж говорит: «Ты никуда не едешь!» И звонит своей приятельнице-гинекологу. Ира сказала: «Аборт всегда успеется. Приезжай-ка ко мне. Давай попробуем что-нибудь сделать». Я приехала, она меня осмотрела и положила в клинику. Ну а там как положено: ноги вверх, капельницы — одним словом, сохранение. Три месяца лежала. А я тогда снималась в «Визите к Минотавру» и в первых сериях уже отснялась. Так всей группе пришлось ждать моего возвращения. А когда,
наконец, я пришла на съемочную площадку, передать не могу, как они все меня оберегали, с какой заботой и теплом относились. Невероятно. Я сыну все время говорю: «Мы в этом фильме с тобой вдвоем снимались…» Каждый день я говорю: «Господи, спасибо тебе за мальчика!» Как мне хотелось пойти потом к той докторше уже вместе с Сережей и сказать: «Вот видите — это мой сын. Мое счастье, радость моя ежедневная, надежда, гордость. И вы хотели меня этого лишить?! Скольким же женщинам вы вот так испортили жизнь?..»
А сыну моему скоро будет уже 25 лет. У нас невероятные отношения. Абсолютное доверие. Сережа мне про всех рассказывает, всех показывает, мы обсуждаем любые темы, разговариваем обо всем, даже об очень тонких нюансах взаимоотношений, вместе находим решение любых проблем. Причем так у нас с самого его детства. И я этим очень дорожу. Он абсолютно мой мальчик. То есть с папой они, конечно, тоже в прекрасных отношениях, но такой близости, как у нас, между ними нет. Наверное, потому, что папа на сына давил, а я считаю, этого делать нельзя. Поэтому с того момента, как Сережка появился на свет, я просто дружила с ним. А отцы, я заметила, вообще склонны давить на детей, тем более такой, как наш, — мощнейший по энергетике человек. Помню, когда Сереже было еще года два, я сказала Толе: «Что же ты делаешь? Представь, ты, как огромный великан или динозавр, нависаешь над этим крохой и начинаешь что-то громогласно ему говорить. Что ты сам чувствовал бы, если бы с тобой поступали так же?» Муж засмеялся: «Да, правда, я идиот». Но через пару дней началось ровно то же самое... Я вообще не помню, чтобы когда-нибудь ругала сына, за что-то отчитывала. Не


было этого. А может, он мне просто повода не давал.
Задевала меня только одна странная особенность Сережи — ни за что он не хотел видеть меня ни на сцене, ни в кино. Ему все говорили: «Ты что?! У тебя мама такая артистка, у нее столько поклонников, а ты ни разу...» На что он неизменно отвечал: «Она там — для всех, пусть так и будет. А дома она моя». Сначала я обижалась, но в какой-то момент сказала и себе, и другим: «Все, надо отстать от мальчика. Не хочет, ну и пусть…» Поступать Сережа решил в Высшую школу экономики. Я тогда жутко психовала, хотела пойти туда, попытаться как-то посодействовать, но умные люди сказали мне: «Даже не показывайтесь там. Увидят твое лицо, скажут: «А-а, сынок из богатых, значит, его точно надо валить, чтоб учился на платном. А поскольку у него фамилия Спивак, если ты не проявишься, никто
и не узнает, что его мать — известная актриса». Я послушалась. Первый экзамен сын сдал средне, второй получше, но я уже понимала, что за обучение все-таки придется платить. Но он, блестяще сдав два последних экзамена, набрал нужные баллы и совершенно самостоятельно поступил на бюджетное отделение. (Смеясь.) Ой, надо было видеть меня возле доски, где были вывешены результаты. Подошла, прочитала, не поверила, отошла; потом вернулась, надела очки, еще раз посмотрела, опять ушла; походила кругами, подумала, что это ошибка, снова подбежала. А потом прыгала там от счастья, как мартышка… Но меня можно понять: поступление Сережи — это моя гордость. На сегодняшний день он владеет двумя языками, окончил юридический факультет, защитил диплом по авторским правам в России и сейчас работает в антрепризе «Независимый театральный проект», где и я тоже с удовольствием играю два спектакля: тонкий, акварельный «Госпиталь «Мулен Руж» и «Девочки из календаря» — пронзительный, эмоциональный и одновременно смешной, эксцентричный. В общем, мой сын наконец вплотную приблизился к театру… А лет пять назад был в моей жизни такой знаковый случай. Я играла моноспектакль в театре «Школа современной пьесы». Отыграв, вышла, вымотанная, уставшая, на поклоны. Смотрю, по проходу к сцене идет молодой человек с огромным букетом. Подходит ближе, и я с недоумением вижу, что это мой сын. Не поверила глазам: «Сереж, ты сидел на спектакле?!» — «Да, мама». Дома спросила: «Ну что, как тебе?» Он сказал: «Первые десять минут меня как-то выкручивало, ломало, а потом я включился в действие и забыл, что это ты. Мне понравилось…» Сереже тогда
уже исполнилось 20 лет, и это был первый раз, когда сын увидел меня на сцене. Но с той поры он стал ходить на мои спектакли.

«ПРОФЕССИЯ НАША ЖЕСТОКА»

На главную роль в фильм «Принцесса на бобах» меня пригласили пробоваться, когда я была уже известной артисткой. После окончания проб официально сообщили, что я утверждена. Мы с художником начали подбирать костюмы, с оператором что-то обсудили. И я стала учить роль... Однажды встречаю Сашу Назарову, которая в картине играла маму героини. Говорю: «Саш, не знаешь, а чего мне не звонят-то? Когда же они начнут снимать?» Вижу, Александра странно реагирует: замялась, глаза в сторону отводит и в результате так ничего и не ответила. Подумала: «Что-то тут не так». А потом совершенно


случайно услышала, что фильм, оказывается, уже полным ходом снимают… У меня шок. И не потому, что в результате на роль взяли Лену Сафонову — она отлично сыграла, и получился прекрасный фильм. Но я никак не ожидала такого к себе отношения. Не знаю, что уж у них там произошло, но только со мной обошлись, мягко говоря, неинтеллигентно. Я ведь помню времена, когда пробовалась совсем соплюшкой, никому не известной артисткой, но после проб со мной из съемочной группы непременно связывались: мол, благодарим вас, но утверждена другая актриса, а вам желаем удачи в других картинах. Понимаю: неприятно, психологически трудно сказать человеку «нет». Но говорить обязательно надо. Чтобы не ставить артиста в такое унизительно-гадостное положение. А в данном конкретном случае со мной совсем уж некрасиво получилось. Во мне ведь уже жила эта роль, я вынашивала ее и потом вырывала из себя с корнем, как ребенка… Вообще наша профессия жестока. Сам факт проб чудовищен, я всегда просто в ужасе от этого. Каждый раз настраиваешь себя на то, что тебя будут отсматривать, выбирать. Причем так происходит до конца жизни. Редко обходится без проб, в основном всегда идут кастинги. Независимо от того, что артист уже сделал в кино. И ты вынужден ждать решения, и каждый раз от нервяка в зобу дыхание спирает. Хотя, конечно, бывали и обратные ситуации, когда, наоборот, какая-то артистка была уже почти утверждена, но вместо нее брали меня. В «Солнечном ветре», например, или в «Детстве Тёмы»... Самое обидное, что это абсолютно никак не связано с талантом человека, критериев-то тут нет никаких. Случай, вкусовщина, пристрастие. Ну, если, конечно, не брать в расчет личные связи… Вот, к примеру, как я получила первую большую роль? К своим 23 годам я уже была ведущей актрисой театра на Малой Бронной, причем в лучшие его времена, когда там работал Анатолий Васильевич Эфрос. Играла все главные роли. Однако в кино никто меня не брал. Пробовалась, пробовалась — все бесполезно. «Ну да, — говорили, — хорошая девочка, способная, но...» И опять мимо. Так что на кастинг картины «Молодая жена» я ехала в Питер уже в полном отчаянии. Помню, сказала себе: «Это в последний раз. Нет — значит, всё, пусть у меня останется только театр». Перед дорогой выпила мочегонное, чтобы подхудиться, и всю ночь в поезде бегала в туалет. Утром посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: лицо серо-зеленого цвета, с ввалившимися щеками, под глазами черные мешки, голова всклокоченная после спектакля. Страсть. Так и
приехала на студию. Меня повели к режиссеру. Менакер посмотрел и сказал со вздохом: «Идите на грим, на костюм». Как Леонид Исаакович сам мне потом рассказывал, едва я вышла, он выговорил ассистенту по актерам: «Что за кикимору ты мне привезла?! Я просил блондинку с косой, с голубыми глазами, а это кто?» А я такое отношение сразу почувствовала. Прихожу на пробу, где должна играть сцену с бабушкой. Но бабушки нет, кто-то стал мне равнодушно подчитывать. И меня пробило. С внутренним состоянием «да пошли вы все...» я с такой болью, с таким ненапускным отчаянием сыграла сцену! И когда режиссер увидел эту искренность, он воскликнул: «Стоп! Достаточно. Я жду вас на съемках...» Ну и дальше все понеслось: сразу же первая премия на Всесоюзном фестивале, другие большие, серьезные, значительные роли. Но главное в том, что все это


получилось не потому, что я такая гениальная артистка, а… просто так сложились звезды. Ничего не поделаешь, в нашем деле надо уметь ждать, переступать через обиды, преодолевать неуважительное к себе отношение. Но конечно же дарит профессия и моменты настоящего актерского счастья. Мне вообще повезло: и в кино сколько ролей прекрасных досталось — да с какими партнерами, и в театре по 20 спектаклей в месяц играла в самом лучшем классическом репертуаре, причем все роли главные. А сколько озвучек, дубляжа! (Голосом Анны Каменковой говорили и Уитни Хьюстон в «Телохранителе», и Джоди Фостер в «Молчании ягнят», и Джулия Робертс в «Ноттинг Хилле», и даже Лариса Гузеева в «Жестоком романсе». — Прим. ред.) Знаю, многие ненавидят этот процесс. Даже себя терпеть не могут озвучивать. А я люблю, особенно
когда хорошее кино с талантливыми артистами. Можно же увидеть все нюансы игры, попытаться прямо до самых заусенчиков раскопать внутреннее состояние исполнителя роли, проиграть все внутри себя... Когда меня вызвали на кастинг «Факеров...» — озвучивать Барбру Стрейзанд. Казалось бы, вообще не моя героиня — она там такая развязная, оторва, все время только про секс и говорит. Я думала: «Зачем меня позвали? При чем тут я, она же совсем другая. Это несерьезно». И дубль делала так, походя, левой ногой. А мне потом говорят: «Universal Pictures» утвердила именно вас. Сказали, что вы — лучшая». Как?! Мучилась я с этим дубляжом ужасно, но все-таки сделала. Забавно было...

«ПОРА ВЫКАРАБКИВАТЬСЯ»

Вот уже почти три года, как ушла из жизни моя сестра (Ольга Каменкова-Павлова — автор и режиссер документальных фильмов, много лет работала на ТВ. — Прим. ред.). Она была со мной всегда, с момента моего рождения. Всю жизнь после смерти мамы заменяла мне ее. И вдруг Оли не стало. Огромная, невосполнимая для меня потеря. До сих пор не могу прийти в себя. Сначала совсем потерялась, в полном была раздрае. Но потихонечку стала с этим бороться. Убеждала сама себя: «Пора выкарабкиваться. Нужно просто принять тот факт, что теперь буду жить без нее, так же, как раньше свыклась с жизнью без мамы, без папы. Надо привыкать...» У меня сейчас вообще психологически очень сложный период. Понимаю, что следует адаптироваться к совершенно другой жизни: и в творчестве, и в жизни, и в себе самой — с иными ритмами, оценками, требованиями. И мозги перестраивать на новую данность. Хотя это очень трудно. За жизнь уже наработана какая-то линия поведения, устоев, привычек, но я понимаю, что пора перекраивать все уже на свой возраст. Того изобилия работы, какое у меня было раньше, теперь нет... Вот присылают сценарий. И каждый раз с замиранием сердца я кидаюсь к компьютеру, начинаю читать, но через пару страниц понимаю: ужас! Нет, не мое. Опять приходится отказываться. «Ну извините, — говорю, — не могу в этом участвовать...» Агенты обижаются. Поймите правильно, я не капризничаю. Я и раньше никогда не снималась во всем, что мне предлагали, старалась отбирать хорошие роли — интересные, достойные. А сейчас выбираю по одному принципу: чтобы хоть стыдно не было. Больше ничего, других ориентиров нет. И периодически соглашаюсь, хотя бы на полусредний уровень. А куда деваться? Элементарно надо зарабатывать — то на установку забора на даче, то на починку машины… Увы, хорошие артистки моего возраста сейчас здесь не нужны. Конечно же мне хочется надеяться на то, что Судьба подарит мне еще глубокие роли, но, с другой стороны, говорю себе: «Ты уже и так много сделала в профессии, да и сейчас что-то еще поигрываешь. Успокойся уже, хватит суетиться...» И правда, вот сериал «Принцесса цирка» прошел, от которого, кстати, сначала резко отказалась: «Мыльная опера?! Ни за что!» Но режиссер Алла Плоткина очень хотела, чтобы играла я, а это так подкупает. И в результате я ей безумно благодарна. Недавно снялась и еще в одном сериале — «Метод Фрейда». И мне было интересно работать. Так что не хочу я гневить Бога, мне на самом деле грех жаловаться.

р.s. Родилась 27.04.1953, Москва

Заслуженная артистка РСФСР (1985)
Лауреат Специальной премии за лучшее исполнение женской роли на II МКФ в Мар-дель-Плата, Аргентина (1960 - за фильм «Девочка ищет отца»)
Лауреат Приза за лучшую женскую роль на ВКФ в Ашхабаде (1979 за фильм «Молодая жена»)
Лауреат Приза жюри и премии за лучшую женскую роль на XIII Всесоюзном фестивале телефильмов в Душанбе (1989, за фильм «Софья Петровна»)