005. Быт программиста. Командировки

После долгих и нудных технических рассуждений хочется порассказывать о чем-то простом, о житейских мелочах. Ну например, упомянул о перфокартах в «щечках», как о чем-то само-собой. Тут не все живую карту видели, а уж щечки... Это такие две твердые пластинки в размер перфокарты, которыми обкладывалась с двух сторон колода карт, чтоб не помялись, и все вместе стягивалось резинкой. Поскольку вещь полезная, то в магазине не купишь. Можно самому вырезать из плестиглаза или фанерки. А самые шикарные делали умельцы на киевском авиазаводе из прочного и почти невесомого алюминиего сплава. Они же из этого же сплава мастерили еще более важную в быту вещь – маленькие бобинки для магнитных лент. Стандартные бобины, те были двух типов – большие вообще в сумку не влезали, а так называемые малые тянули на добрый килограмм с гаком и ленты в ней было в разы больше, чем нужно для повседневных архивов. При том, что в экипировке, как у альпиниста, борьба за каждый грамм идет...

Вот представьте программиста, снаряжающегося в ночь на машину. Термос и бутерброды... ну, без них никак. Дальше, колоды карт с программами, которые в работе. Ленты с архивами. Ленты с данными. Последние распечатки с пометками – результаты подготовительной работы. Так, а книжку? Как без чтива время коротать, пока сидишь и ждешь результатов счета. Рюкзачок уже с усилием от пола отрываешь. А еще туда рабочую кофту или тапки. Или-или: летом тапки на ногах, кофта в рюкзаке; зимой – кофта на тебе, тапки в рюкзаке. Но так или иначе – должны быть. Попробуй-ка просиди в помещении восемь часов в теплых ботинках – взвоешь. И без шерстяной кофты никак нельзя, даже летом: в машинном зале всегда прохладно, а ночью, особенно под утро, – такой колотун. Так что кофта всегда или целиком на тебя надета, или вокруг поясницы: боль в спине (и в кистях) – это наше профессиональное. А случится прикемарить часок, так кофтой и накроешься – расстегнешь все пуговки, чем тебе не одеялко. Вот из-за этого, кстати, кофта и предпочтительней свитера – накрываемая площадь больше. Моя, к тому же, изначально была размеров на пять корпулентней меня тогдашнего, даже сейчас вполне привольно в ней помещаюсь... Да, сейчас! Она сейчас со мной, как же иначе. Мы вместе пропахали сквозь восьмидесятые, девяностые, уже в Новом Свете и в новом веке – нулёвые. Вместе, Бог даст, доскрипим десятые. Так что, потертая, чиненая не раз, с латками на рукавах – моя рабочая кофта висит себе в шкафу и, как только дело к зиме, я – невзирая на протесты домашних – опять «напяливаю это страшилище»... Знаю, в последнее путешествие обрядят меня в нелюбимый, пару раз в году надеваемый, костюм и ненавистный, считанные разы за жизнь надевавшийся, галстук. А по справедливости бы надо – в старых удобных джинсах да в рабочей кофте...

Ну вот, рюкзак на спину, в руку сумку с парой магнитных дисков (фунтов по десять каждый – ерунда) и программер-номад к походу готов. Как настоящий кочевник – все мое при мне – я могу передвигаться от машины к машине, как наши пращуры от колодца к колодцу... Конечно, кочевали далеко не все. Даже не большинство. Большинство составляли изнеженные жители оазисов, что изо дня в день отсиживались от звонка до звонка и ничего тяжелей бутерброда на работу не носили. Некоторые, чтоб не перегрузиться перемещаясь между своим столом и компьютером, имели при машинном зале персональные шкафчики (как в предбаннике) для лент и карт. Все у них было, кроме свободы... Но это – выбор каждого. Для меня дискомфорт кочевой жизни становился исчезающе малым, когда неспешно возвращаясь «с машины», видел толпу спешащих на службу, опаздывающих, бегущих (насколько позволяли каблуки и одышка), боящихся опоздать людей. И такую же толпу, вываливающую в пять часов из проходных, штурмующую автобусы и трамваи... Отмазываясь тем, что надо де ездить на машинное время в разные концы города и в разное, преимущественно вечернее и ночное время, я успевал поделать домашние всякие дела, заскочить на обе свои работы – сдать результаты расчетов и обсудить следующие этапы, вечером (или в ночь) сбегать на машинку, с утра поспать, опять порешать домашние проблемы, пройтись по магазинам, пока весь народ на работе. Ну и... коллективные радения на политучебах, тягучие до одури профсоюзные собрания, поездки в колхоз и на овощебазу – все мимо меня. «Я так страдал, я так рвался вместе с коллегами перебирать гнилую капусту, но... ах, какая жалость!.. опять не получилось – машинное время»... Однако, чтобы такая жизнь (на безопасном отдалении от родного коллектива) была возможной, надо иметь умного начальника, чтобы он четко видел, насколько больше ты ему лично выгоды приносишь в сравнении с офисным планктоном, и готов был тебя прикрывать. Без этого... приходилось искать другое пристанище, мне за двадцать лет – только однажды.

На новой работе было полно упомянутого планктона, сиречь теток, вязавших за своими столами десятилетиями и выковырять их оттуда было не легче, чем ржавые гвозди из стены (да никто и не пытался). Однако ж, кому-то надо и работать – фирма была отнюдь не академическим НИИ и отбрехиваться в конце года отчетом о благотворном влиянии партии на «косинус фи» как-то не могла. В незапамятные времена занималась проектированием и шеф-монтажем КИПиА (контрольно-измерительных приборов и автоматики). Упомянутые тетки во время оно чертили на кульманах релейные схемы и кроссовые шкафы. С тех пор автоматика плавно перетекла в автоматизацию (с компьютерами и программами). Однако, проектные стандарты не претерпели изменений и программы полагалось чертить, что они и делали (oх, не забыть бы рассказать, как чертились программы). Для того же, чтобы программы, помимо чертежных экзерсисов, все-таки работали, а проекты все-таки внедрялись на объектах, а институт – получал бы премии и прогрессивки, приходилось держать бригады трудяг, готовых вкалывать по-черному и мотаться по командировкам, но только платить извольте соответственно. И не наша забота, как там по бумагам, а фактически, – чтоб сдельно. Заказчики-заводчане тоже были мужики взрослые и хорошо знали: «технику надо смазывать, а техников – подмазывать». Так что там (на одной работе) зарабатывал я хорошо, на жизнь хватало...

Многолетними стараниями многих и многих советских научных и проектных контор слово «АСУ» и глагол из него – «асучивание» – стали синонимами деятельного безделья, пустопорожней имитации, псевдонаучной фанаберии. И это чистая правда. Но не вся. Немало было команд специалистов (ненавижу слово «коллектив»), которые это уничижительное клеймо совсем не заслужили. Особенно касается тех, кто занимался автоматизацией производства, технологических процессов. Не потому, что были такие сознательные и праведные идиоты. Боже избавь! Вот, как-то свалился вдруг в контору проект, даже название помню – АСП СОУ – «Автоматизированная Система Проектирования Систем Организационного Управления». Во как! Махонький компонентик эскизного проекта первой очереди АСУ СССР, сметной стоимостью в триллион (я не шучу, в триллион!) рублей. Там эскизный проект заканчивался в 2000-м году (дело было в 85-м), а ввод в эксплуатацию первой очереди – аж в 2050-м. Гуляй, не хочу! Гуляла по буфету, конечно, Академия Наук, но с какого-то бодуна капнуло амброзией и в нашу затрюханную контору. Так все оприходовали в лучшем виде, чтоб вы не сомневались. Не в моей бригаде эту панаму окучивали, но в соседней – свои ребята: отоспались, отдохнули, программы начертили, отчет написали, любо-дорого. Но если коту масленица раз в год, то программеру такое счастье – раз в жизнь. А обычно, к великому сожалению, «шара не канает» и работа твоя закончена, это когда обжиговая печь зафурычила, энергоснабжение комбината контролируется и «утренние-вечерние пики» сглаживаются, когда лист-катанка или химволокно пошли в пределах уставок, а датчики с вибростенда стали сообщать что-то, похожее на правду. Вот тогда – наконец-то! – подписываем акт сдачи-приемки, накрываем поляну и водку пьянствуем...

Командировочная жизнь не сильно сказалась на экипировке. Ну, бросаешь еще в рюкзак смену белья, зубную щетку да кипятильник. В командировке сидишь обычно на заводском ВЦ, или в цеху с заводскими инженерами, или спишь в заводской же гостинице. Ну, пройдешься-погуляешь разок по городу. Только много ли радости гулять по Северодонецку или Новомосковску, или по Балакову, вдыхая полной грудью аромат... нет, не цветущего миндаля, а того – с запахом миндаля, – что извергается из труб местного химкомбината. Правда, бывали командировки и в места, пригодные для жизни. Заводчане же – повсюду – лучшие люди, с кем довелось пересекаться. Грамотные, толковые инженеры, скромные трудяги, без столичной спеси, без академического гонора. Конечно, квасили в большинстве своем (особенно в России) по-черному. Ну, не они одни... Вспоминаю этих людей с грустью. Особенно, зная сейчас, что случилось дальше... Одно время приходилось ездить на Тираспольский ХБК. Тихий сонный южный город. Из тех мест, где «лучше жить, если выпало в империи родиться». Так тогда казалось... Летом хорошо было поваляться на пляже на берегу Днестра, что рядом с мостом. По этому мосту ездили на правый берег, в окрестности Бендер, закупать вино. Там уже настоящая Бессарабия. А в Тирасполе и вокруг – странная межеумочная земля, не Украина и не Молдавия. Тогда это никого не волновало... Рядом с комбинатом – книжный магазин, где спокойно себе лежали книги знаменитых тогда издательств «Картя Молдавеняска» и «Литература Артистикэ». Вот так просто заходишь в пустой магазин и покупаешь за 3 рубля толстенный том Воннегута или Маркеса, Ивлина Во или Фолкнера. Только почему или? И, и, и! Сейчас-то книжкой кого удивишь, но ведь то был 82-й год... А как славно приезжать туда весной. У нас еще холодрыга, а у них уже черешня продается – на таких веточках или палочках, к которым ягоды приматываются ниткой за черенки. Идешь с этой палочкой, как с эскимо, и обрываешь по одной ягоде. Дешевизна там была, в сравнении с Киевом, запредельная. Возвращались домой нагруженные овощами-фруктами, как мешочники из фильмов про Гражданскую войну... Войну... Десять лет спустя бомбили тот мост, что рядом с пляжем, и город, и не знаю, уцелел ли тот книжный магазин, и что случилось с теми людьми, с которыми вместе работали, а потом пили домашнее молдавское вино...

А бывали города, вызывавшие устойчивую неприязнь. Вот, не раз приходилось ездить в Калинин, в командировки в пресловутый «Центрпрограмсистем». Впечатления – самые гадостные. Понимаю, что так не бывает, непременно видел же я в Калинине и что-то хорошее, ну, красивых девушек хотя бы. Однако, в памяти осталось: мрачные краснокирпичные, до черноты закопченные заводские корпуса постройки начала века; и деревянные, посеревшие от времени, кособкие хибары с подслеповатыми оконцами. Будто попал в декорации фильма о тяжкой доле рабочих в царской России (по роману Горького «Мать»). И грязища – непролазная грязища во всяко время года. И дорога в этот самый ЦПС – в центральный на всю державу, на шестую часть планеты – фонд алгоритмов и программ: по склизким досочкам, в грязюку эту брошенным, через какие-то подворотни, мимо лавки с алкашами, сшибающими у прохожих монетку, недостающую до заветной бутылки шмурдяка,.. в истоптанную сотнями ног, грязную проходную, по вытертому линолеуму коридоров, к двери, которая перед самым твоим носом захлопывается: «обед». Твою дивизию!..

Тут надобно пояснить несведущему читателю обстоятельства дела. Когда-то в самом начале компьютерной эры в чью-то начальницкую голову пришла здравая (на первый взгляд) идея: а чего это, товарищи, одну и ту же задачу должны решать в нескольких организациях? У нас, чай, не капиталистические джунгли, конкуренции быть не может, экономика передовая – плановая. Ну так и воспользуемся ее преимуществами, т.е. пусть кто первый сделал какую программу, сейчас же сдаст ее в центральный фонд; другие же народные деньги попусту не тратят, не дублируют работу, а используют готовую. Ну, усовершенствуют там, если надо. Как не захотят отдавать в фонд? А сознательность? Ах, все равно не хотят! Так это мы быстро – издадим постановление, что покуда нет справки из ЦПС о приемке в фонд проектной документации, покуда тамошний клерк вам эту бумажку не подмахнул, сдача вашего проекта заказчику даже начаться не может; ни о каком выполнении плана, ни о какой премии и разговора нет. Система получилась: ius primae noctis – своего рода право первой ночи применительно к программированию. Что оно большой радости не доставляло, это можно пьесу Бомарше вспомнить. Только там (в пьесе) Альмавива не утратил еще величия и влиятельности; Фигаро привычно еще ему кланяется; сам комизм ситуации говорит о возможности полюбовного покамест ее разрешения. У нас же какой там смех, грех один. Ладно бы провинциалы (вроде моей конторы) на поклон туда ездили, так ведь столичные надменные фигары, институты, возглавляемые академиками и членами ЦК, тоже – куда денешься – отправляли ходоков на поклон к убогому тверскому альмавиве за заветной справкой. Кафкианский абсурд бессмысленного ритуала в том был, что никто ни разу этим фондом не воспользовался, захотел бы – не смог...

А почему, кстати? А потому, хотя бы, что сдать требовалось именно документацию, сиречь запись программы на бумаге. Это когда все только начиналось и программировали с помощью штырьков на коммутационной панели, идея может была и ничего; не прилагать же штырьки, в самом деле. С течением времени появились, правда, магнитные носители и в правила добавили, что комплект документации можно дополнить магнитной лентой. Ха! Отдать им еще на халяву и магнитную ленту. Ха-ха-ха! А списывать ее как? А самим что? Помидоры-то как подвязывать?..

Тут опять же надобно пояснить, какое отношение имеют помидоры к советским информационным технологиям. Самое прямейшее, чтоб не сомневались. По весне весь советский народ, как вы помните, выходил на свои шесть соток и высаживал картошку, огурчики, помидорчики и прочие овощи, которые по неведомым агрономической науке причинам упорно не хотели произрастать на миллионах гектаров колхозных полей... Ну так вот: помидоры надо подвязывать. Чем? В ход шли веревки всякие, бечевки, которые быстро размокали, рвались... короче – тот еще геморрой. То ли дело мы, причастные к передовым технологиям XX века. На наших грядках весело играли на солнце блестящие коричнево-черные полоски магнитной ленты – прочные, неразмокающие, они держались все лето и осень до холодов. Поэтому, по весне странная эпидемия косила магнитные ленты: они и падали-разбивались, и рвались в лентоводах и размагничивались с невозможностью дальнейшей эксплуатации. В одном знакомом ВЦ так даже крысы-мутанты обьявились – сгрызли, гады, целый шкаф с лентами аккурат в мае месяце... Короче, вы понимаете, что отдать за просто так ценнейший для домашнего хозяйства ресурс... ищи дураков.

Вредные калининские тетки ленты не требовали. Зато на книжках с документацией пытались отыграться... А тексты программ надо было представлять не просто так, а как всякую проектную документацию – на листах-форматках в рамочке и со «штампом» с тремя подписями (исполнитель, руководитель, нормоконтролер). Позже, к середине 80-х, было разрешено эти рамки-штампы выпечатывать на компьютерном принтере вместе с текстом, что породило лавину разработок оригинальных документаторов и усовершенствования западных программ (nroff-troff) на предмет научения их печатанию «в рамках»... Ну это все будет потом, а покамест требования ортодоксально-твердые: или рамка и штампик чертятся тушью от руки, или они отпечатаны типографски на бланке. Но тогдашние барабанные принтеры печатать умели только на фальцованной бумажной ленте. Так что оную ленту потом резали, наклеивали на бланки, а затем светокопировали «на синьки». Каковые (синьки) давали совсем не синий, а слабый красновато-фиолетовый оттиск на грязновато-желтом фоне. Но если даже кто-то особо зоркий мог на этих синьках различить текст программы, далеко не факт, что он видел всю программу!

Как я говорил, распечатку на фальцованной ленте надо было нарезать на листы. Ну вот, она и поступала к вечно пьяненькому переплетчику Яше (наша гордость – пьющий еврей-пролетарий). Так он устраивал тот еще брис! Если справа чуток больше рубанет – уйдут концы длинных строк. Потом по фальцам – чик-чик. Что там было около сгибов пропечатано, да кто ж теперь узнает. А если те листочки локтем задел и потом сложил, так вы думаете, в том же порядке? А если в это время клиент пришел книгу переплетать, бутылку принес (святое!), закусь; так листочки колбаску разложить они из клиентовой книжки, думаете, брали?.. Да, а сам я, как вы думаете, загодя, за месяц распечатав программу, потом ее больше не правил? А как же ее заставить работать, если ничего не менять? Работать она начинала аккурат в последнюю ночь перед сдачей...

В общем какого качества макулатура сдавалась, всем было ясно. Однако ж, надо тащить это дерьмо в Калинин. А начальство норовит, как всегда, совместить-сэкономить. Едешь себе в нормальную командировку. «Вот и славненько; заскочишь (!) в Калинин, сдашь там махонький, легонький совсем (на пуд с гаком!) проектик». Куда деваться, тащишь. Можно представить, – с каким чувством. А тамошним теткам этот негативный заряд, вероятно, передается и они в ответ начинают куражиться. Скажет одна: «А вот мы возьмем сейчас... да хоть эти вот два листа, отперфорируем и введем в ЭВМ. Будут работать?» — «Конечно, — отвечаю, — какие сомнения. А ближайшая колонна химического синтеза у вас где?» «Какого-такого синтеза?» «А такого. Видите, что в названии прописано: Новомосковское объединение “Азот”, АСУ технологических процессов. Синтезом, значит, управляем. Так что, колонна-то где?» Скривится, подпишет бумажку...

Возвращаешься в веселом настроении, газетку читаешь. Там как раз статья о грандиозных успехах советского программизма. Что в то время, дескать, как дураки-западнюки разбазаривают свои ресурсы в конкуренции, наш «Центрпрограмсистем» уже накопил три миллиона программ и тридцать тысяч автоматизированных систем на благо народного хозяйства. Так что, мы далеко ушли вперед и микросхемы наши – самые большие в мире! Читаешь и думаешь: если у вас, ребята, в ракетных шахтах таких же кондиций стоит, как в «цэпээсе» лежит — мир может спать спокойно...
 

006. Еврейская составляющая

Вот написал я давеча с некоторым удивлением, что дескать везде, где работал, начальники отделов кадров были на редкость порядочными людьми. Сейчас до меня дошло, какую глупость сморозил: как будто я мог попасть туда, где кадровик ревностно исполнял линию партии: «старые гвозди не выдергивать, новые не забивать». Что означало: тех евреев, которые здесь работают – всех этих старперов конструкторов и бухгалтеров – их не гнобить, пускай досиживают до пенсии; но новых – всех этих молодых насмешливых математиков и программеров – не брать ни в какую. Особенно ревностно стали этой установки придерживаться в конце семидесятых, после первой волны еврейской эмиграции. За каждого уехавшего руководство организации, где он трудился, получало втык по партийной линии (за недостаток бдительности и воспитательной работы). Так что многие руководители, до того вполне индифферентные к еврейскому вопросу, начали подстраховываться. Конечно, явные гонения, какие устроил новый директор моей первой работы, – это было редкостью. Но он сам был редкостью – редкостным по падлючести подонком, интриганом, доведшим до инфаркта и преждевременной смерти прежнего директора... Обычно же, просто и тихо, кто с графой – не брали. Типичная прибаутка того времени: в отдел кадров заглядывает такой себе украинский дядько: «Хлопці, а ви отих, хто має призвіще (фамилию) на “ко” на роботу приймаєте?» — «Авжеж!» — «Ну, що я тобі казав, Коган, приймають! Заходь»...

Однако, возникает вопрос: а как же тогда люди устраивались, ведь все же где-то работали. А так: не брали в академические НИИ, в престижные проектные институты, вычислительные центры министерств, главков, обкомов-исполкомов, где работа не бей лежачего, где ставили «на очередь» на квартиры-машины, где давали всякие надбавки, пайки с дефицитом. Ладно. Но это означало, что у руководителей заштатных, непрестижных, третьеразрядных проектно-конструкторских, пусконаладочных, эксплуатационных контор, всех этих париев, выполнявших неприметную, черную работу по заводам да в провинции, – у них появлялся шанс заполучить хороших специалистов, которые в других обстоятельствах в их сторону бы и не глядели. Помню, наш директор – он был неплохой, невредный, простоватый такой мужик (белорус) – горестно вздыхал, разглядывая анкету очередного кандидата, за которого хлопотать являлась в его кабинет целая делегация (ну, и я там): «Вы же знаете меня, я совсем не этот... ну, как их... не антиметист. Но, почему всегда у вас получается, что как хороший специалист, талантливый, так обязательно это... ну... с графой» — «А потому, что специалист, да талантливый, да без графы, – он разве к нам пошел бы? Он пойдет в «Институт кибернетики» или в «Горсистемотехнику». Будет кропать там диссертацию, на конференции научные ездить»... Директор обреченно махал рукой и подписывал заявление.

В результате, в нашей, к примеру, конторе евреев было... никогда не высчитывал проценты... много. Может даже половина. А если взять производственные отделы, т.е. программистов и электронщиков, то... перебираю в памяти... как бы не семеро из десятерых. Когда в 89-м начался обвальный отъезд, контора буквально пустела на глазах. Но в это же время столь же обвально падал спрос на наши услуги, так что руководство было даже радо, что люди вот так сами, по своей воле увольняются, облегчая латание тришкина кафтана – сокращающегося бюджета. Никаких собраний, никаких осуждений, никаких официальных истерик и персональной злобы (как в семидесятые) и близко не было. Тепло желали успеха на новом месте. И чем хуже становилось, тем откровенней завидовали отъезжающим... Но это я забежал вперед.

Кроме влияния статуса организации – чем ниже, тем больше евреев – действовал и фактор профессии. Безусловно, ремесло программиста (в меньшей степени – электронщика) была отчетливо еврейским, как в былые времена ремесло зубного техника или парикмахера. Почему? Профессия эта была своего рода убежищем, отстойником, резерватом. Выпускника университета, если даже удавалось ему туда прорваться, в науку, за редчайшими исключениями, не впускали и он выбирал между карьерой школьного учителя или... программиста. И выпускник провинциального пединститута, вечернего мелиоративного, заочного лесного (где только ни учились, ни просачивались сквозь заслоны-рогатки еврейские детишки) работать шел... программистом. И как ни обидно мне это констатировать, но общераспространенным было мнение, что программирование – это такая осетрина второй свежести, уцененная наука, вторая лига для тех, кто не сумел пробиться в первую. Большинство из приходивших в профессию вскоре начинали понимать, что сказанное выше – заблуждение, что это – самостоятельная, исключительно интересная, захватывающе сложная, невероятно динамичная отрасль инженерного дела, дающая мастеру беспрецедентный (как нигде!) простор для творчества... Но так или иначе, концентрация евреев в нашем ремесле зашкаливала.

И еще штрих. За первые двадцать лет работы мне пришлось пересечься с доброй сотней, наверное, коллег-евреев. Так вот, собственно еврей, т.е. человек серьезно интересующийся Торой, старающийся соблюдать традицию, изучающий иврит, встретился только один. И то... И то, до этого он успел отметиться в буддизме, потом в Израиле стал пламенным марксистом, защитником угнетенного палестинского народа, а уже в Штатах – как я слышал – заделался истово православным русским патриотом. Ну, тут ничего не поделаешь, это – диагноз... В абсолютном же своем большинстве «программистская общественность» была в то время совершенно секулярной (как еврейская, так и нееврейская; в девяностые годы все стало стремительно меняться, но я пишу сейчас о семидесятых-восьмидесятых). Еврейство наше надежно тогда сохранялось отделами кадров...

Первоисточник находится тут. Сообщения от Самуила.

Вторая часть.

(с) http://ru.exrus.eu