Сын Шмидта, которому тогда шел шестнадцатый год, прибыл на «Очаков» после того, как отец объявил себя командующим. Когда начался обстрел мятежного крейсера он вместе с отцом прыгнул за борт. Вплавь они добрались до одного из миноносцев, где были в последствии найдены досмотровой командой и арестованы.
Вскоре после ареста Евгения отпустили, под суд он не попал и никаким преследованиям не подвергался.
Но на него пал отблеск революционной славы отца: в многочисленных газетных публикациях о севастопольских событиях непременно упоминали и о нем. Но так как до той поры молодой человек был совершенно никому не известен и взять точных сведений о нем было неоткуда, газетчики указывали разный возраст «мальчика», а имя не упоминали вовсе: чаще всего о нем писали именно как о «сыне лейтенанта Шмидта».
Позже, насколько известно, Евгений Петрович Шмидт в семнадцатом году был юнкером какого-то училища подпрапорщиков. После февральской революции он обратился к Временному правительству с просьбой даровать приставку Очаковский к его фамилии. Ну были же Потемкин-Таврический, Румянцев-Задунайский!.. И ему разрешили: он стал Шмидт-Очаковский. В 1917-м октябрьского переворота не принял, примкнул к белому движению и до 1920 года сражался против красных. В финале гражданской войны вместе с остатками войск Врангеля он ушел за кордон и поселился в Праге. Позже перебрался в Париж, где и умер в 1951 году.

На найденном фото семьи П.П.Шмидта не указано конкретно где кто есть. Достоверно известно лишь то, что сын был один. Кем приходится ему, запечатлённый на фото, второй мальчик я в сети не нашёл.

Между тем, после казни лейтенанта революционные события в стране продолжали кипеть, и очень скоро на митингах различных партий стали появляться молодые люди, которые, назвавшись «сыном лейтенанта Шмидта», от имени погибшего за свободу отца призывали мстить, бороться с царским режимом или оказывать посильную помощь революционерам, жертвуя устроителям митинга, кто сколько может. Под «сына лейтенанта» революционеры делали хорошие сборы, но так как партий было много и каждый хотел «воспользоваться случаем», то «сыновей» развелось совершенно неприличное количество. Мало того: откуда-то возникли даже «дочери Шмидта»!
Дальше – больше: появились «сыновья», не имевшие к партиям никакого отношения, а работающие «на себя». Газеты, что ни день, писали о поимке очередного афериста, «молодого человека, называвшего себя сыном лейтенанта Шмидта», и эта газетная формула буквально навязла в зубах у обывателя. Около года «дети лейтенанта» вполне процветали, а потом, когда со спадом революционных настроений кончились митинги и сходки, на которых можно было обходить с шапкой публику, распаленную до безумия речами ораторов, они куда-то исчезли, видимо, сменив репертуар.
В советское время «дети лейтенанта» вполне могли возродиться именно во второй половине 20-х годов, точно совпадая с хронологией романа Ильфа и Петрова.
Как мы помним, «Сухаревская конвенция» по инициативе Шуры Балаганова была заключена весной 1928 года, а тремя годами ранее, в 1925-м, отмечали двадцатую годовщину первой русской революции. При подготовке праздника ветераны партии к своему немалому огорчению обнаружили, что большинство населения страны совершенно не помнит или вовсе не знает героев, погибших на баррикадах 1905 года. Партийная пресса ударила в колокола, и имена некоторых революционеров были спешно извлечены из мрака забвения. О них написали массу воспоминаний, им установили памятники, их именами называли все, что хоть как-нибудь было связано с ними или даже вовсе не связано.
Петр Петрович Шмидт в этом отношении настоящий рекордсмен: его посмертная слава перешла все разумные границы. Но второпях партийные идеологи прозевали тот факт, что кандидат в революционные идолы, как говорили тогда в комиссиях по партийной чистке, «не благополучен по родственникам».
Подлинную историю сына лейтенанта от советских людей тщательно скрывали, и это давало козырь аферистам. Революционный миф о лейтенанте и смутная память о том, что у него был то ли сын, то ли сыновья, вполне могли прокормить не один десяток возродившихся жуликов, гастролирующих по Стране Советов с былинными рассказами о героическом папаше. «Поди, не дай ему, что просит, а он накатает жалобу в партийную инстанцию, и потом пришьют политическую близорукость» – примерно так рассуждали бюрократы на местах, снабжая «сыновей» всем необходимым. Отдавали бюрократы не свое, а казенное, так что было не жалко. И вдобавок себя не забывали, списав на подачку «чаду очаковского героя» много больше, чем на самом деле перепадало Шуре Балаганову или Михаилу Самуэлевичу Паниковскому.
Ильф и Петров, которые тонко чувствовали политическую конъюнктуру, осмеяли не только жуликов – сыновей лейтенанта Шмидта, но и самого Шмидта, потому что в 1930 году это уже было можно. Ведь когда мы говорим «дети лейтенанта Шмидта», то согласитесь, что нехорошая тень падает и на папу. И советская власть это позволила писателям, потому что Шмидт к тому времени был уже не в цене. Именно поэтому про лейтенанта Шмидта на долгие годы забыли вновь.