При всех неприглядных сторонах этой формы бытия, коммунальная квартира имеет, возможно, также и сторону, их искупающую. Она обнажает самые основы существования: разрушает любые иллюзии относительно человеческой природы.
Какими колкостями или медицинскими и кулинарными советами, какой доверительной информацией о продуктах, появившихся вдруг в одном из магазинов, обмениваются по вечерам на коммунальной кухне жены, готовящие пищу! Именно тут учишься житейским основам -- краем уха, уголком глаза. Что за тихие драмы открываются взору, когда кто-то с кем-то внезапно перестал разговаривать! Какая это школа мимики! Какую бездну чувств может выражать застывший, обиженный позвоночник или ледяной профиль! Какие запахи, ароматы и благоухания плавают в воздухе вокруг стоваттной желтой слезы, висящей на растрепанной косице электрического шнура. Есть нечто племенное в этой тускло освещенной пещере, нечто изначально эволюционное, если угодно; и кастрюли и сковородки свисают над газовыми плитами подобно тамтамам.
-Повеяло детством....Я совсем не замечала минусов общей жизни...в нашей коммуналке жило человек 30,
Время было послевоенное, когда по квартирам ходили тетки с бидонами молока и кастрюлями творога, когда раз в неделю на лошади приезжал старьевщик и мы на игрушки меняли все, что удавалось уволочь из дома, когда во дворе стояли столы, скамейки и люди выносили стулья из домов, когда все про всех знали и мужики после работы напивались пивом гуртом, на глазах у жен,. Когда на стенах висели черные тарелки –громкоговорители и во дворах стояли столбы с радио и во время футбольных матчей вокруг этих столбов сидела толпа мужиков с пивом и любой гол оглашался воем, когда дрались соседи, болельщики за «Динамо» и Спартак», а потом с кровавыми носами за руку расходились домой, когда меня кормили завтраком всей квартирой, потому что мать первая уезжала на работу.
Улица наша называлась мило: «Пруд-Ключики» и рядом была железная дорога и по ночам звенела стеклянная посуда на полке. У нас не было даже буфета, только шкаф, комната была 9-метровка и жило нас там шесть человек, да еще постоянные родственники с периферии. У меня долго заживал шрам на голове от батареи, потому что спала я во время приезда гостей под столом. А мать отчима вообще спала на доске для глажения, ставила два стула, клала доску и сверху пальто. А чердаки коммунальных детей, где прятались мы от бед и где был отдельный от взрослых мир...
московские и одесские чердаки, чувствую этот неповторимый запах плесени и пыли, а чердачный хлам…чего только там не было. На чердаке соседнего дома мы обнаружили сундук со старинной одеждой, там были кокошники, вышитые сарафаны, сафьяновые цветные сапожки – теперь я думаю, кто-то спрятал свадебный наряд, передававшийся из поколения поколению от войны, а хозяева не вернулись, как красивы были вещи, обшитые жемчугом и камешками. И мы устроили на этом чердаке себе девчоночий штаб и наряжались, наряжались…А подъезд, где сразу же за дверью с двух сторон были темные ниши, куда прятались мальчишки , как с ужасом я проносилась мимо этих ниш, выдумывая бог знает что. И смеющийся надо мной сосед дядя Паша, который не мог дойти до второго этажа без нитроглицерина, у которого война отняла двоих сыновей, болгарский революционер, проработавший полжизни в ресторане шеф-поваром и который уехал умирать в одиночестве в Измайловский парк на пенечек..
А старушка баба-Зина с трясущейся головой, крымская дворянка, поднявшая одна троих детей
уроками музыки, дочь которой прыгнула в 45-ом со второго этажа, чтобы скинуть 6-месячного ребенка, но он выжил и баба-Зина держала его в вате и никому не показывала. Выросла громадная деваха - кровь с молоком, моя подружка по квартире. А профессор химии, жена которого по утрам опрокидывала натощак чекушку прямо в горло. По праздникам они с мужем напивались и все дети через громадную замочную скважину смотрели, как они танцуют голышем, а больной брат профессора – даун играет им ногами на громадном пианино. Я подружилась с дауном, хотя никогда не видела его вблизи, но каждый раз, выходя из дома, долго махала ему рукой и он всегда ждал у окна моего возвращения и смеялся и бил пальцами по стеклу. А как я вычитала, что если на морозе лизнуть ручку железной двери, то язык примерзнет и лизнула и соседи отливали язык теплой водой. А как мы с соседом Борькой, моим ровесником, сыном профессора, заливали водой бутылки и засовывали их в морозы в сугроб под окнами и смеялись над взрослыми, что пугались этих взрывов.Эх,и много-много чего еще... А .Кому-нна-лка....
А бант принадлежал фотографу, его всем детсадовским клали на голову ...