В колонках играет - прощание славянки!
Больно…
Ох, как больно…
Невыносимо больно умирать. Зная, что умираешь.

Весна. За окнами сейчас должно-быть цветет сирень и пахнет так, что мечтательные улыбки появляются на лицах даже самых завзятых пессимистов…

Он лежал в палате хирургического отделении и неотрывно смотрел вертикально вверх. На потолок. Тот был белым-белым. Как экран. Это позволяло заполнить пространственный вакуум чем угодно. Надо было лишь включить воображение и напрячь память…

Тепло.
Тепло рук.
Чьи это руки?
Мамины…

Он стоял голенький в жестяном тазу, а мама с улыбкой лила Ему на голову теплую воду из ковшика. Лила и приговаривала: «С гуся вода, с Феденьки худоба!..» Он пытался поднять голову, чтобы увидеть мамино лицо, но проклятущая вода, смывая с всклокоченных волос мыло, настырно норовила затечь в глаза. Поэтому Он опускал взгляд на свои исцарапанные коленки. Разглядывал мыльные пузыри, весело мечущиеся вокруг Его таких маленьких ступней по дну таза. Потом мамины руки выдергивали Его из таза, как морковку из грядки. Вытирали досуха вафельным полотенцем и напяливали трусики с маечкой. Не без затаенной гордости осмотрев сына-пятилетку, мама наклонялась и нежно чмокала Его в сморщившийся носик:
- А теперь – спать.
- А сказку?!..
Мама заливалась тихим ласковым смехом:
- Ну, конечно, милый.
Он впархивал на кровать, забивался почти с головой под одеяло. Мама подбрасывала в печку дрова, чтобы побыстрее выгнать из комнаты холод зимнего вечера. Садилась рядом с кроватью и, устало откинувшись на спинку стула, начинала чуть певучим голосом рассказывать. Про мужика и медведя. Или про колобка. Или про лису и зайца.

…Скрип половиц. Это пришел с работы папа. Большой, высокий, пахнущий машинным маслом и бензином, он украдкой заглядывал в комнату. Вопросительно смотрел на маму. Та гладила лежащего сына по подсыхающей шевелюре, говорила «спи, моя кареглазка». И уходила подавать мужу ужин.

Лицо. Он не может вспомнить мамино лицо.
Больно…

Почему, повзрослев, Он стал стесняться называть маму мамой? Почему Он говорил ей «мать»?
Дурость какая…

А вот Он уже повзрослевший. И где-то там, далеко-далеко за спиной, остались постаревшие мама и папа. А Он… Что же делает Он? Он стоит у какой-то реки и что-то говорит человеку с погонами сержанта. Что-то Он ему втолковывает, вытирая рукавом катящиеся из-под танкошлема капли пота...
- Брод, понимаешь? Мне нужен брод, сержант. Поэтому бери своих орлов и - марш в воду!
Сержанту, несмотря на наяривавшее августовское солнышко, лезть в реку явно не хотелось. Но приказ, есть приказ. «Есть, тащ гвардии лейтенант!», - и полез.
Какого лешего Он тогда погнал раздевшийся до трусов личный состав в воду? Зачем, блин горелый, Ему понадобился брод, когда метрах в ста выше по течению торчал вполне удобоваримый мост, наверняка способный выдержать вес «пятьдесят пятых»?
Потом Он будет всем объяснять, что сразу обнаружил по ту сторону моста признаки засады и решил ее обойти, форсировав водную преграду вброд. Вранье-с! Ничего такого Он не обнаруживал и не решал. И интуиция молчала. Мост был узкий и Ему, молоденькому летехе, просто пришло в голову, что кто-нибудь из его мехводов может и не справиться с поставленной задачей. Меньше всего Ему хотелось увидеть как одна из его «коробочек», украшенных широкими белыми опознавательными полосами, гукнется с чешского моста в чешскую же речушку. Вот потому-то Он и отдал тот приказ, который отдал. Вот потому-то четверо раздевшихся до трусов русских парней во главе с тихо кроющим матом родное начальство сержантом и полезли тыкаться в речное дно спешно нарубленными щупами.

Больно...

Ах, как больно жахнул по ушам разрыв эрпэгэшной гранаты в борту первого же проскочившего мост бронетраспортера. Вверх и в стороны полетели какие-то ошметки. Что-то обрушилось вниз - вода под мостом плеснула и пошла кругами.

Помнится, Он истошно заорал «к бою!..» Рядом громко захлопали танковые люки, а Он метнулся к реке – спасать своих. Вот и они. Сержант и трое рядовых гвардейцев. Бегут, почти не касаясь пятками воды. Увидел бы это «хождение по водам» Иисус – удавился бы от зависти… Так, а это что за бревно сплавляется по течению? Странное бревно. Он никогда до этого не видел бревен, перетянутых портупеей и увенчаных офицерским планшетом. Поэтому не медля ни секунды бросился вперед, удовлетворять любопытство.

Много позже Он с удивлением отметил тот факт, что, занимаясь спасением утопающего, совершенно, не заметил, как одна из его «коробочек» самовольно довернула башню и закатала в хлещущий выстрелами по мосту дом на той стороне реки 100-мм бронебойную болванку.

Вспышка! - над домом вспухло развесистое облоко пыли, словно там кто-то решил выбить старый огромный ковер. В фасаде образовалась очень аккуратная дыра, а стрельба сразу оборвалась.

Как обрезало.

- Тащ гвардии лейтенант, давайте помогу.
- Романова сюда! Живо, млядь! С санитарной сумкой!
- Осторожнее, осторожнее кладите…
- Без сознания, но пульс есть…
- Голову, голову ему на бок – пусть проблюется!
- Эк водички наглотался, болезный. Ну ничего. Ща мы его… И – раз! И – два! И…
- Летеха-пограничник. Видать с того бронетранспортера ударной волной сковырнуло…

Погранца откачали и сдали в санчасть. Вместе с контузией, но зато живого. И это стало самым памятным событием как для спасенного, так и для его спасателя во время их участия в достопамятной операции «Дунай». Через десять лет два уже далеко не летехи встретились в Москве и выпили друг за друга. Потом они сидели в одном из помещений академии Генштаба, а седой как лунь полковник-лектор вещал с кафедры: «Ввод войск ОВД в 1968 году на территорию Чехословацкой республики был воспринят местным населением и вооруженными силами страны с пониманием. В тех случаях, когда отдельные лица высказывали недовольство сложившейся ситуацией, военослужащие стран организации Варшавского договора как правило аргументированно доказывали свою правоту…» На этом месте левый глаз пограничника начал яростно моргать, ибо нервный тик после контузии так до конца и не прошел. А танкист после фразы «аргументированно доказывали свою правоту» просто хмыкнул, сразу вспомнив дыру от снаряда посреди фасада чешской двухэтажки.

А что было потом? Потом Он учился на военного советника и кадрил баб.

Золотое было время!..

Организм бил все рекорды выносливости. Утром Он боролся с английским и арабским, после обеда зубрил знаки различия армий вероятного противника, а за полночь в душной темноте снятой комнаты тискал налитую женскую грудь.

Так продолжалось до тех пор, пока Он не встретил Ее. Встретил и сразу пропал, просто увидев как Она идет чуть впереди него. Прибавив шаг, Он торопливо Ее обогнал. Встал столбом на ее дороге. Хорошо поставленным командным голосом рыкнул:
- Ваше имя, гражданочка?
Та обомлела и на автомате ответила:
- Ольга…
И Он тут же пригласил Ее на свидание.
И, разумеется, тут же получил отказ.

Больно… Как больно-то!..

Нет, Он не сдался. Помятуя, что любой укрепрайон можно взять если не лихим штурмом, так изматывающей осадой, Он вычислил место жительства Ольги и стал регулярно Ей попадаться навстречу. Русый, широкоплечий. С широченной улыбкой и большущим букетом цветов наперевес, поверх которых двумя гиперболоидами инженера Гарина горели любовью большие карие глаза.

Через неделю Оленька согласилась вместе прогуляться по Воробьевым горам. Они шли, любовались на Москву-реку и Он читал ей Есенина. В своей интерпретации, поскольку не всегда помнил текст дословно.

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты - в ризах образа...
Не видать конца и края -
Только синь сосет глаза.

Как… ммм… заправский комсомолец,
Я… эээ… иду в твои поля.
И… ммм… рабочими руками
Рощу в поле тополя…

Еще через два месяца они сыграли свадьбу. Минул еще месяц и Ольга с некоторым удивлением оповестила мужа о беременности. Он чуть не разбил головой жены люстру, на радостях подбросив суженую под самый потолок…

А еще через пол года Он уже был в Сирии и небо над Дамаском яростно пекло Ему в темечко. Он натаскивал сирийцев кататься на наших танках и учился делать яичницу на раскаленной солнцем броне. Пока Он занимался этими увлекательными делом, Ольга родила.
Сына назвали Яковом. Яшкой.

Он улыбнулся, вспомнив, как впервые взял на руки этот пищащий сверток. Яшка-Яшенька, чудо ты наше голосистое… Жаль только, что поводом для тогдашнего прилета на Родину стала смерть матери.
Мамы.
Больно…

Июнь 82-го. Израильтяне вломились со своим «Миром Галилее» в Ливан. Еврейский премьер Бегин объявил, что ЦАХАЛ разрулит все проблемы вокруг Бейрута за 48 часов…

…Вспышки орудийных залпов, рвущие барабанные перепонки в клочья. Гейзеры взрывов, вздымающие к небу тонны земли, песка и щебня. Рев «Фантомов» над головой. Бешеный лай зениток и сухой треск пулеметных очередей. Белозубый оскал на закопченом лице…

Джеззина.

Он был там, в боевых порядках первой танковой бригады сирийцев. К вечеру город все же достался израильтянам, хотя влетело это им в копеечку. На окраине чадили продырявленные снарядами и ПТУРами «Центурионы»…

Когда все кончилось, в Дамаске Ему навесили местную цацку – восьмиконечный орден «За храбрость». Родина же вкатила мощный «фитиль»: «Ты кто? Ты, мля, военный советник! Вот и советуй! А не лезь, мля, на рожон, мля!..»

После Сирии Он угодил в Афганистан. Итог вояжа – один орден, две медали и аж три осколка, один из которых пришлось лично выковыривать из под ребра…

- Больно? – спросил кто-то по-английски, наклоняясь над ним. Белый потолок над головой поплыл, наливаясь ослепительной небесной голубизной. В лицо дохнуло жаром и прокаленной пылью.
Африка? Ангола?

Да, Африка. Но не Ангола. Это Сьерра-Леоне - подлинная жопа Мира, где не было даже нашего посла. Посла не было, а Он, советник, тут был.
Ах, Фритаун, жемчужина у моря!..

Вообще-то, между нами, законопатить в такую дыру человека в Его звании могли только в одном единственном случае. В качестве наказания. Вобщем-то так оно и было – будь проклят Его строптивый и упертый характер…

Партия нашей техники плюс, как сказали бы янки, «бонус» - советник. Одна штука. Получите, распишитесь.

Везде было написано, что местные говорят на английском… Ну, может и говорят. На СВОЕМ английском. А вот на ЕГО английском, привитом лучшими преподами из института военных переводчиков, негры почему-то ни рожна не понимали. Пришлось решать незапланированную лингвистическую проблему быстро. В лоб. По-военному. То есть горлом и матом. Не прошло и недели, как командир бронероты президентской гвардии звонко рапортовал на плацу: «Lichnyi sostav i matchast v stroiu! Iobanyi v rot Lumumba doklad zakonchil!» И, что характерно, личный состав и матчасть действительно были в строю…

Страна, конечно, была та еще. Как-то рядом с расположением роты стали пропадать по ночам часовые. То есть человек заступает, потом идут его сменять, а сменять-то и некого! Капли крови, следы волочения, брошеный автомат… Наконец после очередного ЧП нашли неподалеку следы леопарда.
Все стало ясно.

Здоровый зверь никогда на человека просто так не бросится. Совсем другое дело, если этот зверь – подранок, не способный догнать и убить привычную добычу. Чтобы выжить, таким приходится становиться людоедами… К удивлению советского советника все вокруг знали о том, кто нападает на солдат. Но, тем не менее, ни черта не собирались предпринимать для решения проблемы.

- Млять! Это же так просто – затравить кису и нашпиговать ее пулями из АК.
- Нет, мистер, это невозможно.
- Но почему?!
- Вы просто не в курсе, мистер. Этот леопард не просто леопард. Он ЧЕРНЫЙ леопард…
- Да хоть серо-бур-малиновый в яблоках! Почему черного леопарда нельзя пристрелить?
- …Потому что черные леопарды-людоеды, это звери-вуду.
- ЧТО?!
- Оборотни по-вашему. В черных леопардов-людоедов превращаются колдуны. А они бессмертны. Вот почему на черных зверей бесполезно охотиться. Разве это не понятно, мистер?

Он ругался с подопечными несколько часов подряд. А когда понял, что это полный беспереспективняк, взял автомат, десяток гранат, забрался в «козла» и в одиночку отправился на поиски бессмертной гадины. Негры проводили машину сочувствующими взглядами, а кто-то за спиной советника бухнул: «Ит’c крези рашен!»

Логово хромой пантеры Он нашел на вторые сутки и закидал его «лимонками». Когда во время своего триумфального возвращения Он продемонстрировал встречающим оторваный и подпаленый взрывом хвост зверюги, советника чуть не провозгласили живым богом…

Но кайфовать пришлось не долго. Роту бросили против либерийских повстанцев, воюющих во имя туй-знает-какой идеи, а заодно во имя светлых идеалов исправно отрубавшим пленным уши, носы и почему-то ступни ног…

Вообще-то, как и тогда в Сирии, Он не имел ни малейшего права идти со своими подсоветными в бой. Но движимый чувством долга поступить иначе просто не мог. И, когда рота вляпалась в окружение, а ее командира сожгли вместе с головной «бэхой» из безоткатки, советский советник лично возглавил прорыв. И-таки вывел своих «лумумб» из кольца, а вот сам выйти не смог. Его, простреленного в двух местах, пришлось вывозить в десантном отделении БМП, откуда Он, ни рожна не видя вокруг, и командовал прорывом, полагаясь исключительно на свое чутье.

Потом Он потерял сознание, которое вернулось лишь подстегиваемое дикой болью, когда Его, всего окровавленного, негры за руки-за ноги вытащили из-под брони и положили на ворох пальмовых листьев. Вот тогда-то над Ним, больше похожим на жертву Джека-потрошителя, чем на живого человека, и склонился кто-то из уцелевших чернокожих гвардейцев. Склонился с предельно тупым в данных обстоятельствах вопросом: «Больно? Вам больно, мистер?»

Вместо ответа Он засмеялся. Заржал, раздираемый болью от двух сквозных ранений. И перед тем как снова отключиться, услышал безмерно уважительное «ит’c крези рашен!»
Больно…

Экстренный воздушный рейс. Две пересадки. Москва, госпиталь им. Бурденко. Три операции. Два красных от напряжения глаза хирурга поверх марлевой повязки. Два красных от недосыпа и слез глаза жены.
Выздоровление.
Вердикт комиссии: «Годен к строевой!»

Узнав об этом, Ольга упала Ему в ноги. Срывающимся от рыданий голосом стала умолять уйти из армии. «Ты же весь штопаный-перештопаный! Подай просьбу об увольнении. Тебе пойдут навстречу!..» Он уперся, привычно отмахиваясь пафосными словами «присяга» и «долг офицера». А супруга уже билась в настоящей истерике, рассказывая, что Он не имеет права так с ней поступать. Он хоть представляет, что это такое – каждый час ждать похоронки или сидеть окаменев в фойе госпиталя, ожидая конца операции? Он понимает, что это такое – жить без мужа и одной растить сына?..

Нет, Он не представлял. И не понимал.

И Она, тихонько взвыв, запросила развода. Он согласился, сочтя аргументы жены вполне логичными. В конце концов Он Ее действительно любил и не хотел, чтобы жена страдала. Ольга затравлено посмотрела на Него снизу вверх. Сказала: «Ты идиот!» И, оглушенная, пошла собирать свои и яшкины вещи. А Он, весь такой мужественный и гордый, пошел курить на балкон. Со второй затяжки Он почувствовал как щемит у Него сердце, а к горлу подкатывается комок…

Тогда Он сжал кулаки, покрытые навсегда въевшимся густым загаром, и громко приказал своим чувствам заткнуться.
Почему?
Позже Он полностью согласится с женой.
Да. Потому что Он был идиотом.

Но тогда, в 90-м, Он считал, что согласился на развод исключительно из любви к жене и чувства долга перед Родиной.
Идиот, как есть идиот.

Через год Родины не стало. Союз развалился, похоронив под своими руинами многое и многих. Армию, которая как известно плоть от плоти народа, трясло и било не хуже эпилептика во время припадка. Увидев по телевизору в 93-м как наши танки лупят прямой наводкой по нашему же парламенту, Он почувствовал, что все.

С Него хватит.
И Он ушел.

Только тогда Он понял, почему человечество для отпетых преступников помимо смертной казни приберегает еще и заключение в одиночке.

Оставшись без дела, которому привык отдавать всего себя без остатка, Он слепым котенком тыкался в стены пустой квартиры. Он решил вернуть семью и впервые с момента ухода Ольги (не хотел бередить ее душевные раны!) Ей позвонил. Но в снятой трубке послышался незнакомый мужской бас…

Он положил трубку, так ничего и не сказав. Зачем говорить, если и так все было ясно? Пару раз он повторял звонки, но всегда на том конце телефонной линии было одно и тоже. Незнакомый мужчина.

Когда плохо женщине – она закукливается. Залезает с ногами в кресло, накрывается пледом и уходит в себя, слезами выдавливая оттуда наружу неприятности.
Когда плохо мужчине – он идет поделиться болью к другу, к соседу, к кому угодно. Лишь бы не держать это все в себе.

Когда плохо настоящему мужчине – он никуда со своим горем не идет. Он борется сам, загоняя себя в камеру-одиночку, переполненную болью, страхом и терзаниями. И он не плачет, потому как ведь известно - настоящие мужчины не плачут.
Зачастую, это убивает не хуже пули…

Он начал пить и, ей-ей, спился бы совсем, если б в один прекрасный день к Нему не стукнулся еще один отставник – тот самый бывший летеха-пограничник.
- Знаешь, старик, - сказал он, не без брезгливости обозревая скопившиеся в углах жилплощади залежи пустой стеклотары. - Я по нынешним временам выбился в директора одной фирмы. Так вот. Мне нужен начальник отдела снабжения, способный из ничего доставать все. Точно в сроки и в нужном объеме. Любой ценой. Короче, старик, мне нужен ты…

Он согласился и тем продлил себе жизнь еще на 8 лет.

Периодически на Него выходили с «интересными предложениями» какие-то темные личности, предлагавшие молочные реки и кисельные берега, если Он поедет туда-то и сделает там то-то. Личности обращались к Нему на самых разных языках, но ответ получали исключительно по-русски. Все. Без исключений.

«На куй!», - говорил Он нежданным визитерам и так исподлобья смотрел на них, что те понимали – лучше уйти туда добровольно…
Однажды к Нему пришел мальчишка журналист – блестящий, шустрый и подвижный как капля ртути.

Мальчишка начал задавать вопросы и Он на них исправно отвечал, пока начинающее светило СМИ не брякнуло: «Сейчас, когда Россия свергло ненавистное ярмо коммунизма, вы, прошедший столько «горячих точек» и неоднократно раненый, чувствуете ли вы себя жертвой советского режима?» На этом месте Он улыбнулся, встал, достал из ящика стола свой старый потертый партбилет, молча показал его журналисту, а затем закруглил интервью предельно лаконично: «Видел? Я его не сдал. И не сдам. Так что катись на куй!»
…Нет, Он не был убежденным коммунистом. Но был категорически против плевков в прошлое…

В конце 2002-го наступил амбец. У Него нашли рак.
Ох…
Ни химиотерапия, ни прочие хитрости не помогли. И вот теперь Он умирал, глядя в потолок. От этого дела Его отвлекало только периодическое появление посетителя – сына того самого приятеля – директора фирмы.

- Ну, как у нас дела, дядя Федор? – преувеличено весело спрашивал посетитель, внутренне содрогаясь от лицезрения почти полностью облысевшей головы с глубоко запавшими глазами.
- Отлично! – преувеличено честно отвечал умирающий, с трудом сдерживая очередной стон.

Посетитель садился рядом, пожимал вялую, холодную ладонь пациента и начинал рассказывать. Он был учителем, так что без проблем мог говорить часами. Говорить о чем угодно. От этого неудержимого словопотока умирающего начинало клонить в сон и он погружался в полудрему, не снимая вежливой улыбки с посеревших губ. Посетитель замолкал и терпеливо ждал, пока этот когда-то красивый и полный сил мужчина, превращеный ныне болезнью в высохшую сморщеную мумию, проснется…

И Он просыпался. От боли.
Он смотрел сначала на лицо посетителя, потом на потолок, а потом тихо-тихо говорил. Он в такие моменты всегда говорил одно и тоже. Он говорил: «Ты знаешь… Я в жизни сделал только одну ошибку - зря дал жене согласие на развод… Жаль, что Ее сейчас тут нет. Мне так хочется Ей сказать, как мне не хватает Ее и сына...»

Вслед за этим Он иногда собирался с силами и почему-то добавлял: «Запомни: никакая мужская гордость не стоит одной слезы ребенка!»

Больно… Как же больно-то… Мама, расскажи мне сказку… Мама!.. Мне больно… Мне так бо…

…Мы похоронили Его в мае 2003-го. Когда отгремели холостые залпы караула, я заметил в задних рядах столпившихся у свежей могилы парня лет 20-22-х в косухе. Широкоплечего, русоволосого, с огромными и печальными карими глазами. Рядом стояла седоволосая женщина. Они дождались, когда площадка у могилы упустела, подошли к венкам поближе и долго-долго стояли.

Молча.

Потом женщина встала на колени и коснулась земли кончикам пальцев. Отстраненно провела ладонью по могильному холмику.
Едва слышно прошелестело: «Мы тут… Мы пришли… Прости меня…»
А парень вдруг шмыгнул носом и сказал: «Па, я знаю, что ты нам звонил. Я брал трубку, но ты ничего не говорил... Почему?!..»
Я поторопился уйти. Ведь этим двоим так много нужно было сказать Ему. Жаль, что это не случилось хотя бы чуточку раньше…

ЗАЧЕМ ЖЕ ВСЕ ЭТО НАПИСАНО ?
Во-первых, чтобы помянуть хорошего человека.

А, во-вторых… Во-вторых, любите друг друга. Просто любите. И не расставайтесь. Чтобы не одуматься, когда будет уже слишком поздно. И не говорить свежей могиле: «Прости меня…»

http://u-96.livejournal.com/1723916.html#cutid1