30 июня 2014-го на Донбассе появились сербские четники, десять бойцов. Они назвали свой отряд именем полковника Йована Шевича, который был в XVIII веке командиром гусарского полка, набранного из переселенцев-сербов и охранявшего русскую границу от набегов крымских татар. Нынешние сербы еще помнят, что в те времена на территории Луганщины находилась область Славяносербия, ставшая новой родиной для балканцев православной веры, бежавших  из-под турецкого гнета.
Создателем и командиром  отряда «Йован Шевич» был Братислав Живкович, у себя в Сербии возглавлявший организацию «Четнички покрет». В прошлом он имел боевой опыт в Косово и Метохии, где служил в составе легендарной 63-й парашютной бригады.
«Йован Шевич» вырос из пятерки сербских добровольцев, прибывших в Крым в марте и заступивших на один из блокпостов самообороны под Севастополем. «Русские всегда нам помогали, приезжали к нам, когда было особенно трудно, - сказал тогда Живкович. - Сейчас наш черед».

Читать далее...

 

Кровь, боль, грязь, вонь, болезни, едкий запах давно немытых тел, мучительный понос, жажда, голод, вши, вокруг - разрушения и смерть, огонь, взрывы, смрад разлагающихся трупов, выстрелы, крики, стоны, плач, чудовищная усталость и страх. Страх не оставляет тебя ни на мгновение. Он везде и во всем. Страх в заминированных полях и дорогах, в нежной зелени лесов, в разрушенных и сожженных домах, в голубом небе, откуда непрерывно слышен гул самолетов, несущих смерть. Страх застывает в глазах детей, когда они видят вооруженного человека. Страх на окаменевших лицах женщин. От горя утратили они способность плакать. Страх в глазах измученных беженцев, в глазах солдат, поднимающихся в атаку. Страх и ужас в глазах боевиков, спасающихся бегством. Война - это страх.

 

Читать далее...

122 просмотров

15 минут о борьбе за Крест и Свободу. Фильм о Вере и войне. О сербских четниках и русских добровольцах. Режиссер Виктор Авилкин. 1997 год.

Для невских четников, использующих в своей символике "Адамову главу", будет интересно знать, что первая известная нам воинская единица в России, примерившая на себя изображение черепа с двумя скрещенными костями, было петербургской и добровольческой (по балканским меркам - вполне четницкой). После вторжения Наполеона, в июле 1812 года в составе Санкт-Петербургского ополчения был сформирован 1-й Конный казачий полк в 500 сабель. Волонтеры, экипированные на личные средства отставного поручика графа д’Оливейра, носили черную униформу с голубым (или светло-синим) приборным цветом и белым приборным металлом. Значки уланского образца на пиках тоже были бело-голубой расцветки, что не может не порадовать в наше время сердце всякого истинного петербуржца. Головные уборы офицеров и нижних чинов украшались изображением черепа и костей, за что полк неофициально именовался "смертоносным" или "бессмертным". Все это было, конечно, очевидным заимствованием у прославившихся в наполеоновских войнах "черных брауншвейгцев". К слову, знаменитые александрийские гусары получили "Адамову главу" на свои кивера годом позже петербуржцев. Часто невских добровольцев называли не казаками, а гусарами, на которых они походили больше. Со своим шефом полковником Яхонтовым 1-й Конный полк прошел с боями от Риги до Парижа, всегда отличаясь в авангардных делах, партизанил по Саксонии, рубил французскую артиллерию в битве под Лейпцигом. После окончательного поражения Наполеона в 1815 году покрывший себя славой полк был расформирован. ВОРОН ©

Однажды утром в ноябре 1940, сидя у окна, я увидела колонну мужчин, марширующих по моей улице к ближайшей Православной церкви.
Они были одеты в красивые, расшитые черным, коричневые костюмы крестьян Шумадии. На головах черные овчинные шапки - шубары, на ногах - опанки из сыромятной кожи, бесшумные при ходьбе. Впереди несли черные знамена с серебристой бахромой и серебристо-белым изображением ухмыляющегося черепа над скрещенными костями. Тот же металлический символ носили они на груди, иногда - вместе с рядами наград. Они несли в церковь свои мрачные и суровые знамена, чтобы священник благословил их, и потому в тот день они были без оружия.
Назвать этих больших людей мужественными было бы слишком слабо. Было что-то в посадке головы, спокойно горящем взгляде прищуренных глаз, свободном подъеме колен, дерзком, мятежном развороте плеч, неброском и в высшей степени уверенном, что выдавало в них самую грозную группу людей из всех, когда-либо попадавшихся мне на глаза.
У них не было с собой никаких музыкальных инструментов, даже барабана. Они мало заботились о сохранении строя, или хотя бы о том, чтобы держать шаг. Не было офицеров, шедших перед ними или рядом, очевидно, что дисциплина была личным делом каждого. Мужчины постарше, с большим количеством медалей, казались суровее и мрачнее прочих. Они были в первых рядах. Почестью казалось лишь несение тяжелых знамен. Все они были офицерами, все они были рядовыми, они были братьями.
Они были четниками, марширующие.
И низко, монотонно, едва ли громче, чем бормотание - не этим суровым людям разевать рты и орать - как гул далекого грома раздалась песня, которая стала для меня лучшей походной песней на земле:

"Готовы, теперь готовы, четники братья!
Великая битва будет.
И из нашей славной победы
Взойдет солнце свободы…"

Читать далее...

Это произошло в 1905 году, в Русско-японскую войну. Наши полки стояли в восточной Маньчжурии на Сыпингайских позициях. К ним, из расположения японцев выступил всадник с белым флагом. От имени своего военачальника он предлагал любому из русских офицеров выйти и в широком поле сразиться на саблях с японским поединщиком. В русском лагере стали искать, кого выставить против самурая.
Тогда перед шатром командующего появился высокий и очень худой поручик. Звали его Александр Саичич, 32 лет от роду, был он сербом из Черногории, из племени Васоевичей. По собственному желанию он отправился на войну с японцами и служил в отряде черногорских добровольцев Йована Липовца. Отмеченный наградами и ранениями, храбрый Лексо Саичич вызвался зарубить самурая.
Этот черногорец был известен своим воинским искусством. Он мог оседлать коня на полном скаку, пролезть под ним во время скачки, и говорили, будто однажды на ярмарке он перепрыгнул двух волов, запряженных в ярмо с ралом. Простой палкой он выбивал саблю из рук опытного бойца, а сойдясь как-то на дуэли с итальянским учителем фехтования, обезоружил его и заставил бежать без оглядки.
Под звуки марша поручик Саичич выехал из русских рядов на середину поля. Навстречу двигался всадник с японским изогнутым мечом, катаной. Самурай был одет в черные меха и, как потом вспоминал сам черногорец, походил видом на злобного орла. Страх Божий. Ободряющий глас войск утих, когда противники поскакали один на другого, и земля зашаталась под конскими копытами.
Зазвенели клинки, и вдруг, на скользящий удар катаной, рассекший ему лоб, Лексо Саичич ответил смертельным выпадом. Раздался вопль, и конь самурая уже несся прочь, волоча застрявшее ногами в стременах мертвое тело. Труп в черном упал за сотню метров перед первыми рядами японского войска. Саичич доехал до лежащего противника, поклонился и галопом отправился назад, к своим.
Русские полки приветствовали черногорца, вытянувшись по команде "смирно!" Затем раздались громоподобные аплодисменты. Адмирал Рожественский заключил поручика Саичича в свои широкие объятия, а вскоре, при особом сопровождении прибыл и японский адмирал Того, легким поклоном поздравивший победителя. За этот поединок Лексо Саичич получил в войсках прозвище "Муромец".

16 апреля 2009 года в боливийском городе Санта-Крусе был застрелен Эдуардо Рожа-Флорес по прозвищу Чико, бывший командир иностранных добровольцев, в девяностые годы воевавших на хорватской стороне.
Биография этого "правого Че Гевары" стоит рассмотрения.
Флорес родился в Боливии в 1960 году в семье венгерского художника, еврея и коммуниста, и школьной учительницы, католички родом из Каталонии. Подростком он вместе с родителями переехал в Венгрию. Поступил в университет, стал комсомольским лидером, ездил на стажировку в Москву. В начале восьмидесятых Эдуардо был, как он сам утверждал, переводчиком у "террориста номер один" Карлоса Шакала, когда тот имел базу в Будапеште. Позже он присоединился к католической организации "Опус Деи".
Как репортер Би-Би-Си и католической газеты "Ла Вангардиа" Флорес в 1991 году прибыл в Хорватию. Там журналист записался в нацгвардию Осиека, чтобы воевать с "сербо-четниками", став едва ли не первым иностранным добровольцем в хорватской армии. За латиноамериканскую внешность Эдуардо получил прозвище Чико. Под антифашистским лозунгом "Но пассаран" он начал сколачивать свою интербригаду, костяк которой составили европейские неонацисты и "солдаты удачи". К 1994 году Флорес получил три ранения, чин полковника и хорватское гражданство.
После войны Эдуардо проживал по большей части в Будапеште, публиковал военные мемуары ("Грязная война", "Мы умерли, но все еще живем"), пробовался в кино. В 2001 году в Венгрии был снят художественный фильм "Чико" о похождениях добровольцев, где их командир сыграл самого себя; фильм получил призы на двух кинофестивалях. Тогда же Флорес принял ислам и стал вице-президентом Венгерской исламской общины. Он выпустил поэтический сборник "47 суфийских стихов", активно поддерживал интифаду и вел в интернете свой блог с девизом "Я люблю Палестину".
В последние годы Флорес тренировал в джунглях Боливии сепаратистскую группировку "Гражданский комитет в защиту Санта-Круса", выступающую под лозунгом "Смерть индейцам и коммунистам". Подозреваемые в подготовке убийства президента страны Эво Моралеса, Чико с сообщниками были расстреляны боливийской полицией в номере отеля "Лас Америкас".
Одним меньше.

Читать далее...

Его родители, одесские евреи, эмигрировали во Францию перед первой мировой войной. В сороковом году, когда немцы вошли в Париж, ему было четырнадцать. Он был рослый и сильный подросток.
Родителям нашили желтые звезды и отправили на регистрацию. Они велели ему прятаться и бежать. У них был позади опыт погромов; впереди - лагерь и газовая камера.
Он бежал в маки. Цель, смысл жизни - мстить. Было абсолютное бесстрашие отпетого мальчишки: отчаяние и ненависть.
Всей мальчишеской страстью он предался оружию и войне. Он лез на рожон. В пятнадцать лет он был равным в отряде. Он вел зарубки на ложе английского автомата. В сорок четвертом, когда партизаны вошли в Париж прежде авангардов генерала Леклерка, ему было восемнадцать лет и он командовал батальоном франтиреров.
Он праздновал победу в рукоплесканиях и цветах. Но война кончилась, и ценности сменились. Герой остался нищим мальчишкой без профессии. Он пил в долг, поминал заслуги и поносил приспособленцев. Был скандал, драка, а стрелять он умел. Замаячила гильотина.
...Он записался в иностранный легион. Вербовочный пункт отсекал слежку, прошлое исчезало, кончался закон: называл любое имя.
Он умел воевать, а больше ничего не умел: любить и ненавидеть. Любить было некого, а ненавидел он всех. Капралом был румын. Взводным немец. Власовцы, итальянцы, усташи, четники, уголовники и нищие крестьяне.
На себе стоял крест: десятилетний контракт не сулил выжить. Он дрался в Северной и Экваториальной Африке, в Индокитае. Легион был надежнейшей частью: не сдавались - прикончат, не бежали - некуда, не отступали - пристрелят свои. Держались, сколько были живы и имели патроны.
Он узнал, что такое легионерская тоска - "кяфар". Пронзительная пустота, безысходность в чужом мире (джунгли, пустыни), бессмысленность усилий, - безразличие к жизни настолько полное, что именно оно и становилось основным ощущением жизни.
Разум и совесть закуклились. Отребье суперменов, "солдаты удачи", наемное зверье - они были вне всех законов. Жгли. Вырезали. Добивали раненых. Выполняли приказ и отводили душу. Личный состав взвода менялся раз за разом. Он был отчаян и везуч - выжил.
По окончании контракта он получил счет в банке и чистые документы: щепетильная Франция одаряла легионеров всеми правами гражданства. Лысый, простреленный, в тридцать выглядящий на сорок, он жил на скромные проценты. Гулял по бульварам. Молодость прошла; проходила жизнь.
Кончались пятидесятые годы. Запахло алжирской войной. Только не воевать: его трясли кошмары. Русские эмигранты говорили о родине и тянулись в Союз. Он вспомнил свое происхождение. Родители рассказывали ему об Одессе. Он пошел в советское посольство.
...В тридцать три он начал новую жизнь. Аппетит к жизни всколыхнулся в нем: здесь все было иначе.
Он поступил в электротехнический институт. Влюбился и женился. Родился ребенок; защитили дипломы; получили комнату. Он уже говорил по-русски без акцента, зато акцент появился во французском.
Нормальный инженер вставал на ноги. Терзаясь и веря, он рассказал жене о себе. Она плакала в ужасе и восхищении. Не верила, пока не свыклась.
Всех забот у него, казалось, - что подарить жене и детям. Лысенький, очкастенький, небольшой, а - крепок, как дубовый бочонок.
Авантюристическая жилка ожила в нем и заиграла. Он занялся альпинизмом, горными лыжами, отпуск работал спасателем в горах. Потом увлекся дельтапланеризмом. Парил под белым парусом в небе и хохотал.

МИХАИЛ ВЕЛЛЕР

В 1904 году русский доброволец Борис Тагеев записал рассказ священника Стоио Тройкова, участвовавшего в борьбе с турками, которую вели в Македонии болгарские четы воевод Христо Чернопеева и Стефана Мандалова. Этот пастырь был не единственным среди македонского духовенства, проливавшим свою кровь за братьев и святую Православную веру.



Было воскресенье. Я поднялся раньше обыкновенного, чтобы успеть до обедни зайти к герою-священнику, отцу Стоио Тройкову, только что вернувшемуся из Македонии.
На улице Мария Луиза в гостинице «Тройко Китанчево», названной в память известного македонского деятеля Китанчева, я насилу отыскал отца Стоио.
В небольшой светлой комнатке высокий молодой священник сидел за столом в подряснике и писал. Тут же на столе лежал большой бронзовый крест, Евангелие и повстанческая папаха с гербом и обычной надписью: «свобода или смерть».
- Здравствуйте, батюшка, - приветствовал я священника, - «добро дошли!» - и тут же отрекомендовался ему.
Священник просиял, и его добрые, мужественные глаза, улыбаясь, так и впились в меня.
- Братушка, русский! - повторял он полушепотом, пока я говорил ему о своем намерении идти с повстанцами против турок.

Читать далее...

"Война есть абсолютное зло, следовательно, мир есть абсолютное добро" - гласит общепринятая мораль. Средства информации и на Западе и в России охотно демонстрируют жертв войны: трупы, раненых, беженцев, женщин, стариков, детей. Перепуганные, несчастные, плачущие - жертвы действуют угнетающе на общественное мнение. Жертв киноснимают, фотографируют, интервьюируют в изобилии. Куда реже интервьюируют тех, кто делает войну: солдат, вооруженных мужчин, молодых и не очень молодых. И если интервьюируют, то также в ролях жертв. Никогда солдату не ставят неприличный прямой вопрос: "Делать войну - есть удовольствие для тебя?"
Свидетель и участник пяти войн (в Славонии, в Приднестровье, в Боснии, в Абхазии и в Книнской Крайине), я хочу, меня жжет желание заявить: определенное количество солдат, возможно большинство, делают войну с удовольствием. И именно это неприличное удовольствие есть причина того, что войны длятся. Не единственная, но немаловажная причина. Ибо если бы война была исключительно ужасом, от которого ВСЕ страдают, то зачем жить в этом ужасе? Необходимо добавить, что современные войны, межэтнические или гражданские, есть вынужденно лимитированные войны (например, авиация не участвует, суперсовременное вооружение не применяется), и как таковые, они архаичны и более выносимы, чем Великие Бойни: 1-я и 2-я мировые.

Читать далее...

Я - бывший доброволец, участник войны на Балканах. Приехал сюда в Югославию в начале 1992 г. Приехал работать по приглашению одной строительной фирмы. В бригаде нас было пять человек. Поработали месяц, а тут началась война, она фактически уже шла там, в Хорватии, а полыхнула и здесь вот, в Боснии и Герцеговине. Решение пришло как-то сразу, мы определились добровольцами и были направлены на территорию Герцеговины в район города Требинье. Такой небольшой городок, очень красивый. В районе Требинья мы прошли курс военной подготовки, экипированы в военную форму и, получив оружие, были направлены на линию фронта, в район Дубровника. Из нас была создана разведывательная группа, которая занималась такими заданиями: часто были в тылу противника, ставили засады, следили за продвижением противника, уходили в тыл врага, уничтожали усташей.
Кто такие усташи? Усташи – это если хотите знать, те же фашисты, которые ненавидят православие, людей другого вероисповедания и другой национальности, признают только свою - католическую. Это наибольшее зло, которое было на этой территории. Мы воевали против специального войска – это были уголовники, которые были выпущены из тюрьмы. Из них и создавались специальные группы, так называемые «ХОС» - хорватские освободительные силы. И они были просто самые настоящие бандиты. Обстреливали и убивали мирное население, изгоняли, сжигали дома, уничтожали все сербское. Здесь на территории Герцеговины было много жестокости и зла со стороны усташей. Кого бы не настигли, кого бы не застали из мирного населения, кто не успел убежать, когда они наступали, не щадили никого. Старикам, детям в буквальном смысле, как баранам, резали горло, кастрировали, резали уши, издевались сильно. Все убивалось. Все живое убивалось, и все сербское уничтожалось. Две стороны вели очень жестокую войну. Действительно это была война не за территорию, это был чисто религиозная война, потому что на одной стороне было православие, а на другой стороне был католицизм. А католицизм был подержан великими силами. Усташи получали оружие: от немцев, американцев, и от всех западных стран. Им очень хорошо платили. А на стороне сербов воевали мы русские, потому что русский народ в тяжелую минуту всегда приходил на помощь сербскому народу. Ведь два наших народа православные, и испокон веков мы помогали друг другу. И так вот получилось, что мы русские не щадили себя, воевали как требуется и выполняли самую тяжелую работу, были и снайперами, были и разведчиками. А здесь воевать очень тяжело. Из–за природных условий, высокие горы, жара. Были здесь мы до конца года. Усташи обстреливали ракетами и тяжелыми гаубицами Требинье. Много людей погибло как в окрестностях Требинья, так и в самом городе. Это было варварство. Были жестокие бои. К концу года фронт стал на определенных территориальных линиях. Велись артиллерийские, минометные бои. С обеих сторон работали снайперы. Мы приняли решение, чтобы нас направили на горячие участки, туда, где велась пехотная война, туда, где была уличная война. Такая война была в Сараево.

Читать далее...

В одной из книг о русских добровольцах, воевавших за сербов в Боснии, есть строки об атамане Котове, возглавлявшем 1-й казачий отряд, иначе, ударный взвод Вишеградской бригады: “Из казаков, оставшихся в Вишеграде, выделилась группа во главе с лихим Геннадием Котовым, записав на свой счет несколько дерзких и удачных операций. 29 января 1993 года Котов сделал вылазку к селу Стражбеницы и перехватил там отряд мусульман, перегонявших скот. В бою казаки убили шестерых бойцов противника и нескольких ранили. Окрыленные успехом, в последующие дни казаки ставили мины и проводили прочесывания местности. А 2 февраля семеро казаков во главе с Котовым, пройдя в расположение мусульман, так успешно корректировали минометный огонь, что под разрывами мин погибло четыре бойца противника. 9 февраля Котов со своей группой, опрометчиво не изменив прежнего маршрута, попал в засаду. По ним хлестнули прицельные очереди. Командир погиб сразу”.

Читать далее...

Порою, невзначай, мерещится мне, будто бы
Пейзажи Брейгеля висят на стенах
Разрушенных снарядами домов
И слышно еле-еле эхо голосов
Тех сербов, что лет семь назад здесь полегли...
И амбразура, сотворённая из книг,
То прозой, то стихом
На ветерке тихонько шелестит...
Прости меня, родная Сербия, прости,
Прости, что в той единственной атаке
Меня контуженного вынесли свои,
И в рукопашной не схватился я с хорватом
Прости меня, пойми и осуди.
Я в неоплатном пред тобой долгу
И даже в тесном дружеском кругу
Меня вдруг начинает так трясти,
Что закипает кровь, и разум мой мутнеет
И, захлебнувшись памятью, шалею...
Но продолжаю всё бесцельно жить
В Москве, в убогой злой глуши...

Илья ПЛЕХАНОВ