Кровь, боль, грязь, вонь, болезни, едкий запах давно немытых тел, мучительный понос, жажда, голод, вши, вокруг - разрушения и смерть, огонь, взрывы, смрад разлагающихся трупов, выстрелы, крики, стоны, плач, чудовищная усталость и страх. Страх не оставляет тебя ни на мгновение. Он везде и во всем. Страх в заминированных полях и дорогах, в нежной зелени лесов, в разрушенных и сожженных домах, в голубом небе, откуда непрерывно слышен гул самолетов, несущих смерть. Страх застывает в глазах детей, когда они видят вооруженного человека. Страх на окаменевших лицах женщин. От горя утратили они способность плакать. Страх в глазах измученных беженцев, в глазах солдат, поднимающихся в атаку. Страх и ужас в глазах боевиков, спасающихся бегством. Война - это страх.

 

Я и увидел Косово на рассвете, в конце апреля. Дорога была закрыта плотными полосами тумана. Да и стекла автобуса запотели от тяжелого солдатского дыхания. Люди спали, сидя в креслах и прижимая к себе оружие. Проход был завален снаряжением и боеприпасами. Солдаты - сербы-резервисты. Большинство из них были оторваны от семей и привычной жизни. Резервисты покорно ехали на войну, зная, что шансов на победу у них нет никаких. Они были хорошими, смелыми солдатами. Они умели воевать. Но все, даже превосходство в технике, не имело значения. Они знали, что все решится не на попе боя, а в президентских дворцах и на международных конференциях. Даже тогда, в разгар боев, было известно, кто потерпит поражение в этой странной войне. Политики рьяно делили между собой эту землю, а этим людям (почти у каждого были дети, жены, родители) было предписано умирать от пуль, осколков ракет, мин или бомб. Умирать самим и убивать других.

Первое, что бросилось в глаза, - полное безлюдье. Трасса пустынна. Сами дороги разбиты, мосты разрушены. Все дома по обе стороны дорог в развалинах, в черных отметинах огня. В полях - трупы убитых косоваров, воздух наполнен тошнотворным трупным смрадом. Над трупами - тучи зеленых мух. Это они мстят людям за убийство, разносят смерть-заразу по всей округе. В Косово запах тления не оставлял меня ни на минуту. Трупы под развалинами домов, в лесах на каждом шагу тела беженцев и боевиков УЧК (Освободительной армии Косово).

Был один из боев с отрядом косоваров-албанцев. В лесу я попал под огонь и спрыгнул в овраг между деревьями. Вначале мне показалось, что это давно брошенная огневая позиция или небольшой окоп, давно вырытый. В прыжке я успел заметить какое-то тряпье вперемешку с сухими листьями. В горячке боя я не сразу заметил, что стою в яме, полной разлагающихся трупов. Я стоял в болоте из человеческих тел. И болото это медленно затягивало меня: прах, гниль, отвратительные розовые черви. Стоял и медленно погружался в то, что когда-то было людьми: молодыми или старыми, веселыми или грустными. Моя левая нога по щиколотку утонула в чьем-то животе, и ее опутывали блестящие от слизи кишки того несчастного, на котором я стоял. Вспоминать об этом мучительно, писать невозможно, но как иначе я смогу объяснить, что такое война. Я задыхался от смрада в той страшной яме и рванулся наверх под град пуль и осколков. Ужас отвращения оказался сильнее, чем страх смерти. В тот момент мне наплевать было, где свои, а где боевики. Я думал только об одном: скорей из этой проклятой могилы!

Я отполз метра на два от ямы и вжался в землю. И постепенно пришел в себя, стал различать по звукам выстрелов, где свои, а где чужие. Это было несложно: мы были вооружены "калашниковыми" югославского производства, а боевики-шиптары - тем же оружием, но китайского происхождения. Оба вида различаются конструкцией газовой трубки. Вот и выстрелы звучат по-разному. Определившись, я понял, что нахожусь как раз на полосе между воюющими. Огонь боевики открыли из засады. Пока я сидел в той страшной яме, мои товарищи успели отойти метров на двадцать. Я не мог пошевелиться, но при этом было очевидно, что шиптары меня видят. Сверху сыпалась на мою голову кора деревьев. Но друзей своих я в тот момент боялся больше. Они вполне могли принять меня за боевика. Нужно было выбирать между китайской и югославской пулей, и я открыл огонь в сторону шиптар и для верности швырнул гранату. Тут же я услышал крики друзей:

- Назад, Давид! - кричали они. - Отходи!

Я и сам понимал, что другого выхода не было. Но куда отступать? Сзади густой кустарник, но между кустами и мной та проклятая яма с трупами. Во время броска мне пришлось бы снова нырнуть в нее, но при этой мысли я отбросил всю тактику к чертям собачьим. Ползти в сторону было еще опасней. Я бы долго торчал между деревьями без всякого прикрытия. А, будь что будет, подумал я, вскочил на ноги и рванул изо всех сил в сторону своих.

Не было в моей жизни ничего страшнее этих десяти метров бешеного бега по лесу. Хлопки выстрелов слились в непрерывную, долгую очередь. Я был прекрасно виден, но в том-то и особенность лесного боя: ты прекрасно видишь противника, но попасть в него очень трудно. Стволы и ветки деревьев изменяют траекторию полета автоматной пули. В лесу наиболее эффективны пулеметы, но их-то как раз на мое счастье у боевиков не было. Только на это я и рассчитывал в тот момент. Потом выяснилось, что один из наших тоже угодил в подобную яму, но ему хватило выдержки просидеть там до конца боя. Тогда подумал с недоброй усмешкой, что "на вкус и цвет товарищей нет".

Я приехал, когда югославская армия держала под своим контролем большую часть территории Косово. Албанцы - гражданское население - покинули эту область, но в лесу и горах остались боевики УЧК, и они дрались отчаянно. Несколько анклавов в разных районах оставались под их контролем. Самый большой и наиболее укрепленный находился в районе Драницы, у села Резалы. Вот в этот район и попало наше подразделение. В основном там были добровольцы из России. Все 13 человек были зачислены в танковый батальон 37-й моторизованной бригады Приштинского корпуса 3-й армии, под командованием генерала Павловича. В учебно-распределительном центре под Белградом нашу группу формировали как разведывательно-диверсионную. Шли туда люди с боевым опытом, прошедшие войны, знакомые с минным делом, средствами связи, владеющие всеми видами стрелкового оружия и, конечно, обладающие хорошими физическими данными. Мы к другому готовились, и очень удивились, когда узнали, что зачислены в танковый батальон. Никто из нас не был танкистом. Но нам объяснили, что в этом районе бригада не может использовать танки. Боевиками там командовал американский инструктор, в распоряжении которого находился спутниковый телефон. И каждый раз, когда югославы пытались использовать танки, он вызывал натовскую авиацию. Танки горели по всему краю, а нас было решено использовать как пехоту во время акций по очистке территории.

Наш батальон был укомплектован из резервистов и молодых солдат срочной службы. Эти люди не имели представления о тактике уличных боев, о ведении боевых действий в лесах и горах, о минных постановках. Мы влились в толпу плохо вооруженных и необученных бойцов. Да и воевать они не хотели совершенно. Все думали только о том, как бы пересидеть эту войну и вернуться домой невредимым. Командование понимало это, потому и решило усилить батальон нашей группой. Мы должны были не только воевать, но и передавать наш боевой опыт сербам.

Ранним утром мы прибыли в деревню Марино, где расположился батальон. Танки стояли прямо в развалинах домов, заваленные матрасами, одеялами и всяким хламом. Лучшую маскировку трудно было придумать. Я сидел у остатков стены дома и ворошил грязными пальцами гору обгоревших фотографий. На фото были нормальные, как правило, улыбающиеся лица селян. Все они были по-своему счастливы. Где они теперь, все эти люди? Вот дети на руках у матерей. И мне стало не по себе. Неужели ради "Великой Албании" стоило приносить все это в жертву? Независимость, свобода? Вон что творится в свободной от "империализма", независимой Африке! А в России - в Чечне, Абхазии, Таджикистане? Нет, здесь все не так просто.

Сербы встретили нас очень тепло: объятия, поцелуи, слова благодарности. И традиционная ракия. Командир батальона, капитан первого класса Йованович, пригласил нас к себе, чтобы ввести в курс дела. С первых минут я понял - он не солдат, и не ошибся. Этот тип хорошо умел делать только одно: лизать зад начальству. Его заместитель и командиры рот тоже только в этом искусстве и были мастаками. Увы, ничего хорошего не могу сказать о сербских офицерах. Почти сплошь это были плохо образованные и не обученные военному делу люди. К концу той войны я понял, что любое продвижение по службе идет за счет клановых и семейных связей. Кто ближе к верхушке правящей социалистической партии, тот и карабкается наверх быстрее. Ну а рыба, как известно, гниет с головы. В Косово я понял, почему сербы проиграли все последние войны. Одного взгляда на обстановку было достаточно, чтобы понять: никакой организацией боевых действий здесь и не пахнет. На должном уровне была только караульная служба. Ну, это было понятно. Позиции боевиков в пятистах метрах, а жить захочешь - не только в караул пойдешь. Не было разведки в районе позиций боевиков или в тылу, не было засад и практики ночного патрулирования, никаких минных постановок. Ничего не делалось. Сидели в окопах - и чего-то ждали. До нас анклав штурмовали трижды и всякий раз неудачно. Питание было организовано по принципу "что нашел, то и съел". Благо, в самой деревне и окрестностях было много кур и коров. Мы на них и охотились. Связь? Были четыре допотопные рации - вот и все, да и то две из них постоянно не работали. О приборах ночного видения сербы даже не мечтали. Был один бинокль на весь батальон, и тот у командира, который большую часть времени отсиживался в штабе.

Мы собрали все карты района и стали думать, что делать дальше. Для начала решили получше изучить окрестности и позиции шиптаров. В первый же вечер, разделившись на три группы, используя русло ручья и полосы кустарников, вышли к позициям боевиков на расстоянии 20-30 метров. Все увиденное нанесли на карту. А увидели мы немало: разветвленную сеть земляных укреплений, бункеры, снайперские гнезда на деревьях. Утром следующего дня всей группой вышли к укрепленному участку и спровоцировали боевиков на ответный огонь. Так мы определили расположение пулеметов. При отходе заминировали русло ручья и тропы. Подбегая к нашим позициям, услышали за спиной взрывы. Счет был открыт. Сербы ликовали так, будто мы подняли югославский флаг над Белым домом. Мы объяснили, что добытая информация должна быть использована немедленно. Иначе все может измениться. Шиптары тоже не дураки.

В тот день к нам присоединились четыре серба. Своей храбростью, решимостью драться они выгодно отличались от всех остальных. Между нашими окопами и позициями боевиков лежала разрушенная сербская деревушка. Домов девять, не больше. Никто даже не знал ее названия, деревня казалась совсем пустой, но караульные по ночам замечали там огоньки сигарет. В темное время суток шиптары чувствовали себя совершенно свободно. В одну из ночей мы и решили устроить им засаду. Вышли на закате. Сделали большой крюк, чтобы остаться незамеченными. Крались вдоль опушки леса, вдоль зарослей кустарников. Открытые пространства преодолевали ползком. У цели разделились на две группы и договорились действовать автономно, помощь друг другу оказывать только в самом крайнем случае. Мы заняли два дома - ближайшие к селу шиптаров. Дома стояли на расстоянии 200 метров друг от друга, в разных концах деревушки. Затаившись, стали ждать. Тьма стояла непроглядная. Странная какая-то ночь была: ни луны, ни звезд, ни случайной искры. И тихо. Только неугомонный лягушачий хор был слышен. Около часа ночи лягушки вдруг замолчали. Кто-то движется в нашем направлении, но кто? Корова, собака, овца? Боевик?

И вдруг у дома, где засела наша вторая группа, вспыхнул бой. Сразу стало ясно, что шиптаров не меньше десятка. Все они укрылись в соседних домах и вели плотный огонь по нашим ребятам. Так продолжалось минут 20. Наши, экономя патроны, снизили интенсивность огня. У боевиков появился шанс забросать нашу засаду гранатами. Тогда нашим товарищам - конец. Оставив двоих, я и еще четверо вышли из дома и, обогнув село, вышли со стороны наших позиций в тыл боевиков. Заставь мы их отступить - и шиптары вышли бы точно к тому дому, где засели двое наших с РПК - крупнокалиберным пулеметом. Мы открыли огонь с 10-15 метров, часто меняя позицию, имитируя большее количество нападавших. Шиптары поверили нам и побежали прямо к дому, где их ждал кинжальный огонь пулемета. Итог ночной вылазки: четверо боевиков убито, один, раненный, взят нами в плен. У нас же всего один человек легко ранен рикошетом.

Когда на рассвете мы вернулись в батальон, выяснилось, что все сербы знали о бое, наблюдали за ним, но никто не пришел нам на помощь. Пленный боевик был ранен в живот. Пуля пробила мочевой пузырь и застряла в позвоночнике. Раненый молчал, только стонал и плакал. При всем желании мы ничем не могли ему помочь. К полудню пленный умер. Командир бригады долго нас поздравлял, тряс руки, говорил о вечной дружбе русских, евреев и сербов. Обращаясь ко мне, он вспоминал, что сербы спасали евреев во время Второй мировой войны, и выразил радость, что евреи помнят это и теперь в моем лице помогают сербам разбить врага. Меньше всего этот словоохотливый человек походил на офицера. Он был типичным армейским чиновником.

Завершив свою долгую речь, чиновник этот достал карту и объявил, что бригада, усиленная спецназом военной полиции, готовит новый штурм анклава. Штурм этот должен состояться через пять дней. На карте стрелами были обозначены направления движения всех частей бригады и полиции. Планировалось взять в кольцо шинтаров и, сжимая кольцо, уничтожить как можно больше боевиков. Нашему батальону отводилась в этом наступлении главная роль. В первый же день мы должны были продвинуться в глубь анклава на 12 километров и, продвигаясь из центра, соединиться с частями полиции. Нам уготовили роль "загонщиков". Другие подразделения должны были продвигаться медленнее и создать герметичное кольцо. Взглянув на нас орлом-победителем, полковник с гордостью заявил, что этот план - плод его творчества.

Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять всю его глупость. Нельзя было идти напролом. Боевики окопались отлично, и выбить их с прекрасно подготовленных позиций будет очень трудно. Я спросил, будут ли участвовать в атаке танки? В ответ полковник заявил, что танки нужно беречь для большой войны с натовскими войсками, а потому танки двинутся позади пехоты по очищенной территории. Бред! Впрочем, все было донельзя странным на этой недавней войне. На прощание нам сообщили, что скоро получим подкрепление - еще 20 добровольцев. Я заметил, что к этому нашему разговору в бункере внимательно прислушивается какой-то молодой лейтенант, слушает в оба уха и с интересом к нам приглядывается. Он-то и стал нашим командиром. Звали его Бояном. О нем определенно могу сказать: он был настоящим солдатом. Десять последних лет Боян не выпускал из рук оружия. Он прошел Боснию, Хорватию, воевал наемником в Африке, и международный Гаагский трибунал объявил его военным преступником. Лучшей характеристики для сербского офицера и быть не может.

Ночью Боян сообщил, что в соседнем районе утром будет проводиться акция и мы будем в ней участвовать. Был дан приказ очистить от боевиков одно из сел. На рассвете погрузились в грузовики. В акции задействовали сотню бойцов из нашей бригады и 200 полицейских из спецчастей. Полицейские шли на это село отдельно от нас. Я их не видел. Что касается солдат, то лучше бы я их тоже не видел. Несчастный сброд в униформе: старики-резервисты и молокососы первых недель службы. В поддержку этому воинству выделили один танк. Бронетехника сразу умчалась вперед и скрылась за холмом.

Командовал операцией пожилой майор. Он объяснил задачу, определил ориентиры и сектор движения. Потом выстроил всех широкой цепью и дал команду двигаться вперед. Ничего глупее в данной ситуации и придумать было нельзя. Майор наш наверняка насмотрелся фильмов, где актеры массовки таким образом атаковали противника.

Мы решили вырваться вперед и первыми, скрытно, подойти к селу. Преодолели поле, забрались на холм и увидели внизу большое село. Выглядело оно пустым, брошенным жителями. Здесь уже не раз проводились чистки. Но когда сербы уходили, шиптары возвращались. Так было по всему краю.

Оставили холм за спиной и двинулись к первому дому. И из дома этого вышел старик-албанец и, заложив руки за спину, стал спокойно наблюдать за нами. Ребята из нашей группы его видели. Солдаты-сербы видеть старика не могли. Мы быстро приближались к дому, держа албанца на прицеле. Было ему лет 70, не меньше. Никто из наших и не думал стрелять. Старик тем временем повернулся и все так же, сцепив руки за спиной, исчез за дверью дома. Впереди шли двое наших. Один из них подошел к воротам и ударом ноги попробовал распахнуть их, другой двигался вдоль плетеной ограды в поисках удобного места, чтобы перелезть во двор. И тут грянул выстрел. Парень у ворот стал падать, неестественно запрокинув голову. Я успел заметить струю пороховых газов, вырвавшихся из одного из окон первого этажа, и с колена открыл огонь по этому окну. Остальные мои товарищи последовали моему примеру. Сербы повели себя странно: отбежали всей цепью назад, метров на десять, потом упали на землю и начали стрелять длинными очередями во все стороны. Пришлось драть глотку, чтобы заставить их прекратить бессмысленную пальбу.

Мы ворвались в дом. Там не было ничего, кроме матраца, печки и чайника. На стенах - следы пожара. На одной из стен висели изречения из Корана и карта "Великой Албании". Сам старик успел уйти через заднюю дверь. Если честно, я подумал о нем с уважением. Мы вышли из дома и остановились над убитым. Все его лицо было покрыто запекшейся кровью. Пуля попала под левую скулу и вышла в правой части основания черепа. Выходное отверстие было величиной с мяч для пинг-понга. Подошли сербы.

- Нужно было сразу убить старика, - сказал один. - Они все - враги.

- Кто это "все"? - спросил один из наших.

- Все подряд, все, - ответил серб.

- И дети, и женщины?

- Все, тебе говорят.

- Детей и женщин мы убивать не будем, - сказал кто-то из наших. - Потом они станут убивать моих детей.

- Их дети вырастут и станут нашими врагами, - упорствовал серб.

- Когда вырастут, тогда и будем воевать с ними, - сказал мой товарищ.

- А пока они дети - и все. Мы же - солдаты, а не палачи и убийцы. Я сам убью того, кто выстрелит в ребенка.

Сербы молчали, и было видно, что наше настроение им не понравилось.

- Где майор? - спросил я.

- На холме, - ответил кто-то. - Наблюдает.

- Его место здесь! - заорал я и повернулся к холму. Майора я нигде не увидел.

- Кто ведет вашу группу? - спросил я у сербов.

- Он, - мне показали на немолодого солдата.

- Ты - офицер?

- Солдат, как и ты, - ответил немолодой. - У меня есть опыт войны в Сербии.

- Теперь понятно, почему вас вышибли оттуда, - буркнул я. - Почему командир не с нами?

- Ты в сербской армии, привыкай, - ответил один из солдат, накрывая труп одеялом.

Мы теряли время. Нужно было начинать операцию по зачистке. Первые несколько домов оказались пусты. Мы действовали по давно отработанной схеме: обстреливали окна, двери, чердак. Под прикрытием огня в дом забрасывали гранаты. Сразу после взрывов - бросок в дом через окна и двери. Действовать нужно стремительно. В доме гарь, дым. Ничего не видно. Можно было попасть в своего. На бегу мы кричали свои имена. Мы влетали в дом, стреляя перед собой. Каждую комнату дома нужно было полить огнем, прежде чем зайти в нее. Труднее было на верхних этажах. На лестнице ты весь на виду, подниматься опасно. Приходилось шквалом огня уничтожать все, что находилась выше твоей головы. Бывало, мы не могли по каким-то причинам подойти к дому, тогда обстреливали его из гранатомета "Зали" - оружие типа нашей "Мухи".

Мы миновали треть села и попали под пулеметный обстрел. Какой-то серб принял другого серба за боевика, открыл стрельбу и убил его. Тогда я еще не привык, что стрельба по своим - обычное дело в сербской армии. И тут заговорил пулемет боевиков. Этот огонь заставил сербов отступить и засесть в придорожной канаве. Нас отсекли от солдат, а они и канаву бросили, откатываясь назад. Впереди было открытое пространство, за ним, метрах в 50, забор, а дальше несколько десятков полуразрушенных и сгоревших домов. Слева от нас было поле, простреливаемое отовсюду. К пулемету шиптаров прибавился огонь из автоматов. Идти направо мы не могли, назад - тоже, путь налево - отрезан. Только вперед. Но что там, за забором? Кричу своим, чтобы прикрыли, а сам бегу изо всех сил вперед. Бегу и думаю: "Сейчас убьют, обязательно убьют". Пули шелестят у головы так легко и безобидно, но нет ничего страшнее этого шелеста. Каждый, кто воевал, знает. Тут замечаю пролом в заборе. У пролома груда камней. Лечу грудью на эту спасительную груду. Но в ту же минуту на меня наваливается что-то огромное, тяжелое и воняющее кислым потом. Выворачиваюсь, ухватившись за рукоять финки. Но тут эта вонючая туша надо мной хрипит по-сербски: "Полако, братко. Ништо не опасно" ("Спокойно, брат, никакой опасности нет"). Теперь я узнаю серба. Его зовут Шваба. Этот храбрый парень ушел от своих, чтобы быть с нами. Мы открыли огонь и заставили замолчать пулемет боевиков. Пауза оказалась небольшой, но ее хватило нашим ребятам, чтобы следом за мной перебежать открытую лужайку и укрыться за тем же забором.

Мы не смогли определить точно, где сидели боевики с пулеметом. Чистить приходилось, как и прежде, дом за домом. Для начала мы открыли огонь из гранатомета по ближнему дому. Затем, прикрывая друг друга, используя любое укрытие, вплотную подошли к домам. Тут началась обычная работа. В одном из домов мы убили двух автоматчиков. В другом нашли труп еще одного. Он погиб от разрыва гранаты. Пулеметное гнездо тоже нашли, но самого пулеметчика там уже не было. Упустили. Наша вторая группа очистила тем временем большой и красивый дом. Там была вода и еда, а мы нуждались в отдыхе. Выгребли из карманов и ранцев последние патроны, заполнили магазины. Гранат не осталось. Шваба поднялся на второй этаж и начал кричать сербам, что с боевиками покончено и они могут входить в село.

Через несколько минут появились первые "смельчаки". Остальные еще минут тридцать медленно и осторожно входили в село. Мы у этих "героев" забрали часть патронов, гранаты - и снова пошли вперед. Каждый новый очищенный дом мы поджигали. Так было положено, чтобы идущие за нами знали, где мы, а шиптары не могли снова вернуться в эти дома. Почти в каждом доме были амбразуры в стенах, что делало дома эти маленькими крепостями. Оставлять такие крепости в тылу было просто глупо. Часто, обыскав дом, мы ничего не находили, но из того же, но горящего, дома начинали выскакивать боевики прямо к нам в руки. Чаще всего это были взрослые мужчины, но попадались женщины и дети. Мы отправляли их в тыл, к сербам. Что с ними происходило дальше, я не знаю.

Правда, один раз мы подпалили дом со всех сторон, и вдруг услышали дикие крики детей. Мне стало дурно, так страшен был этот крик. Мы все бросились к дому. Но было уже поздно. Спасти тех детей мы не смогли. Огонь охватил деревянное строение со всех сторон. Крики слышались еще минут десять, потом они стихли. Только огонь ревел, как зверь, сожравший свою жертву. В тот момент я решил, что с меня хватит. Мне вдруг показалось, что в доме этом погиб мой ребенок, мой родной человек. Мы все стояли неподвижно вокруг пылающего дома и смотрели на огонь. Я же вдруг тихо начал молиться: "Господи, прости, если можешь, мне этот страшный грех. Прости меня, Господи!"

Подошли сербы. Это вывело нас из оцепенения. В этот момент прогремел выстрел танкового орудия. Танкисты били по центру села. Бой продолжался. Но тут сербы отказались идти дальше, сославшись на то, что офицеры их бросили, и связи нет, боеприпасы на исходе - да и свой танк может их обстрелять в любую минуту. А главное, они... устали.

- Хорошо, - сказал я. - Дальше мы пойдем одни.

Услышав это, сербы замерли. Вперед вышел пожилой солдат. Он смотрел на меня.

- Что нам делать, скажи? - спросил серб. - Как ты скажешь, так и будет.

Я хотел сказать, что мы все пришли воевать за них, оставив дома девушек, жен, детей, родителей. Мы пришли воевать за этих людей, а они не хотят воевать с нами за себя же. Но я ничего не сказал. Повернулся и пошел в сторону от сербов, а за мной пошли все мои в товарищи. Потом вижу краем глаза - двинулся за нами один серб, второй, третий. Никто из группы не посмел отступить. К трем часам дня мы очистили весь левый край села и развернулись к центру. Тут раздался рев танка. Он вынырнул из-за леса и пополз к нам. За танком бежала пехота - человек 50. А на броне машины гордо восседал наш майор. Он лихо подкатил к нам, оглядел пылающие дома и поднял холеную руку.

- Молодцы! — крикнул он. - Хорошая работа!

Мы его дружным хором послали кое-куда. Хорошо все-таки быть волонтером. Впрочем, и сами сербы обрушили на офицера такой водопад смачных ругательств, какого я не слышал никогда в жизни. Один из сербов подошел ко мне.

- Брат, - сказал он. - Ты будешь сербским генералом.

- Спасибо, - улыбнулся я. - Предпочитаю остаться израильским солдатом.

И тут я почувствовал, как смертельно устал. Мы плелись обратно толпой. А на пожарищах осталась довершить дело полиция.

 

Давид Бен-Ами, 1999 год.