Однажды утром в ноябре 1940, сидя у окна, я увидела колонну мужчин, марширующих по моей улице к ближайшей Православной церкви.
Они были одеты в красивые, расшитые черным, коричневые костюмы крестьян Шумадии. На головах черные овчинные шапки - шубары, на ногах - опанки из сыромятной кожи, бесшумные при ходьбе. Впереди несли черные знамена с серебристой бахромой и серебристо-белым изображением ухмыляющегося черепа над скрещенными костями. Тот же металлический символ носили они на груди, иногда - вместе с рядами наград. Они несли в церковь свои мрачные и суровые знамена, чтобы священник благословил их, и потому в тот день они были без оружия.
Назвать этих больших людей мужественными было бы слишком слабо. Было что-то в посадке головы, спокойно горящем взгляде прищуренных глаз, свободном подъеме колен, дерзком, мятежном развороте плеч, неброском и в высшей степени уверенном, что выдавало в них самую грозную группу людей из всех, когда-либо попадавшихся мне на глаза.
У них не было с собой никаких музыкальных инструментов, даже барабана. Они мало заботились о сохранении строя, или хотя бы о том, чтобы держать шаг. Не было офицеров, шедших перед ними или рядом, очевидно, что дисциплина была личным делом каждого. Мужчины постарше, с большим количеством медалей, казались суровее и мрачнее прочих. Они были в первых рядах. Почестью казалось лишь несение тяжелых знамен. Все они были офицерами, все они были рядовыми, они были братьями.
Они были четниками, марширующие.
И низко, монотонно, едва ли громче, чем бормотание - не этим суровым людям разевать рты и орать - как гул далекого грома раздалась песня, которая стала для меня лучшей походной песней на земле:

"Готовы, теперь готовы, четники братья!
Великая битва будет.
И из нашей славной победы
Взойдет солнце свободы…"

Песня четников для борьбы, душа Сербии в марше! Когда звучат скрипки, иной раз отвечает все вокруг, вибрирует с ними на одной ноте. Точно так сейчас мое сердце пело в ответ марширующим мужчинам.
Я вспомнила старого орла Вукослава с гор Санджака и то, как он хлопнул меня по спине.
Было ли это, наконец, тем, чего я ждала, неосознанно искала?
У меня не было сомнений, что это так. Ничто другое не имело значения. Я решилась.
Интересно сравнить четников и нацистов с их вечными пронзительными выкриками, парадами роботов, грубо поставленными массовыми церемониями, которые должны поддерживать в них боевой дух. (Это реальный факт, что, когда немецкие солдаты маршируют, и дается команда петь, то того, кто не кричит достаточно громко, жестоко наказывают).
Четники редко маршируют, в действительности почти никогда. Они движутся плавно, словно лиса, пробирающаяся сквозь кустарник. Бесшумно, как тигры в Индии, они могут атаковать ночью, а утром будут уже далеко за горами. Они невидимая армия. Они неслышный фронт.
У них нет больших "ура-ура" митингов, нет общественной жизни в виде партий. Мужчина становится четником с единственной целью - убивать врагов сербской свободы ружьем и ножом.
Простым крестьянам, которых у них девять из десяти, не требуется обучение. Оно взрастало веками в их костях. Настороженность, быстрота решений, хитрость и стремительность присуща им как результат длительного процесса естественного отбора, потому что обделенный этими качествами не мог прожить достаточно долго для продолжения рода и умножения племени. Когда надо, мужчина думает сам, как поступить лучше, и поступает так. И он должен поступить правильно, иначе он не четник, по крайней мере, не надолго!
Каждый крестьянин, рожденный в сердце Сербии, является кандидатом на членство в братстве. Сейчас я говорю без сомнения, что в некоторых областях Сербии каждый крестьянин - четник.
У них нет резервов, каждый в основе. У них нет транспорта: каждый сам себе средство передвижения, а расстояния, которые они могут покрывать пешком, громадны. Из артиллерии у них только те орудия и боеприпасы, которые человек в силах нести на себе. У них нет полевых кухонь: каждый несет десятидневный запас еды, состоящий из сухого хлеба, сыра и лука, завернутых в платок. Если кто-то имеет что-либо еще, кукурузу, овцу, то ему повезло, по обычаю он может взять с собой то, что ему нужно. Каждый четник должен быть подобен целой армии.
Есть много сербок в организации, и они настоящие четники. Они выполняют бесчисленное множество важных дел. Они добывают пищу, они чистят оружие, они ходят за линию фронта и собирают информацию. Они делают это сейчас, когда я пишу. И они сражаются, не сомневайтесь, они сражаются и убивают. Некоторые из них получили высокие награды. Они сворачивают шею часового в подходящий момент, они отравляют вражескую еду, они закладывают бомбы с часовым механизмом. И, если приходится, они используют острый нож или ружье.
Дража Михайлович, который сегодня держит открытым для союзников черный ход Европы, смог сделать это не в последнюю очередь благодаря мужеству и находчивости, хитрости и силе сербок четников.
Случалось, что я могла ходить по двадцать миль в день, ежедневно, а иногда и тридцать. Я доказала это. Я могла ездить верхом дольше, чем лошадь удержится на ногах. Я доказала это. Бывало и так, что я с удовольствием питалась сухим хлебом, и сыром, и луком.
Меня приглашали в сербскую кавалерию. Мне предлагали быть наблюдателем в Летном корпусе (я прилетела на своем собственном самолете). Я предпочла стать четником.
Именитый член организации представил меня старому вожаку четников воеводе Косте Печанацу (то есть Косте из Печа и, как сообщали иностранным корреспондентам, по фамилии Павлович). Велик и доблестен был он в прошлом как участник последних войн на Балканах. Таким я всегда и буду помнить старика, несмотря на печальность его дальнейшей судьбы.
Типичными для всей организации были их штаб-квартиры. Вы проникаете сквозь узкую дверь в маленький двор и поднимаетесь по шаткой деревянной лестнице в двухкомнатное помещение. То, чего хватало сто лет назад, того хватает и сейчас.
Там, за большим письменным столом, сидел великий старый боец, его грудь с левой стороны была покрыта рядами знаков отличия, полученных от своего собственного и многих иностранных правительств за военные заслуги. Воевода Коста Печанац был слишком стар для активной борьбы, слишком далек от последних лет своей легкости. Он впечатлял годами получаемого преклонения.
Три стены низкой комнаты были сплошь покрыты картинами и фотографиями сербских воителей, старых и новых, групп четников в горах и полях, коронованных особ, которые были друзьями воеводы, людей попроще, совершивших отчаянные поступки, среди них Принципа, что убил австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и начал I Мировую войну. Эти памятные вещи перемежались с арсеналом пистолетов, ружей, сабель, кинжалов и ножей.
В одном углу висела икона святого Саввы, вечная лампада мерцала перед ней; в противоположном углу, на полочке, самый заметный предмет в комнате: череп, настоящий череп, возвышался на скрещенных берцовых костях. Это были подлинные кости семнадцатилетнего четника, погибшего в бою с болгарской В.М.Р.О. Часто мать этого парня приходила навестить старика и не догадывалась, что видела кости своего собственного сына.
Мое имя было записано в большую и изрядно потрепанную книгу, и я попала в руки М.П., моего поручителя и попечителя. (Я должна напомнить моим читателям, что Балканы все еще находятся под немецким каблуком. Поэтому, хоть я и хотела бы предоставить полные имена и кажется неблагодарным не делать этого, это поставило бы под угрозу жизнь моих друзей и их родственников. Даже инициалы ненастоящие.)
Уже умея недурно стрелять из револьвера, я училась теперь пользоваться кинжалом: колоть не сверху в плечо, как можно было ожидать, а вверх под ребра, чтобы добраться до сердца. Как западному стрелку с двух рук, надо было быть быстрой, словно молния, и при этом сохранять равновесие. Я упражнялась, конечно, на висящем мешке с опилками. Это оставалось на крайний случай, так как скоро решилось, что для выполнения моего предназначения я должна полагаться на ум, а не на силу.
Я должна также сказать несколько слов о яде, насчет которого американские газеты сделали ложные заявления. Было широко распечатано, что я дала клятву никогда не быть захваченной живой, так как "все четники кончают с собой при пленении". Это, конечно, просто абсурд. Четник никогда не сдается в плен, если известно, что он четник. Четники не дают и не получают пощады: в них стреляют без предупреждения. Если, тем не менее, кого-то берут живым и знают, что он четник, то только с целью выжать из него сведения, которые всегда добываются, и немцами не в последнюю очередь, посредством пыток. Поэтому, при попадании в плен судьба его решена, и он принимает яд, чтобы избежать малейшей опасности выдать своих товарищей, так как его будут истязать до смерти.
Покончить с собой, когда захватившие его не знают, что он четник, конечно, было бы идиотством, по сути противоречило бы его клятве, поскольку ему еще оставалась бы возможность бежать или как-то еще быть полезным своему войску. Я знала одного четника в белградской тюрьме лично, и там, возможно и вполне вероятно, были и другие, подобные ему, которые не были известны захватившим их как члены организации.
Как американка я не опасалась всерьез пыток от немцев и итальянцев, мало я тогда знала нацистов! Тем не менее, я вшила яд в воротник пальто там, где его можно разжевать, когда руки связаны. Занимаясь разведкой в тылу врага, четник, об этом не приходится и говорить (я иногда задавала такие странные вопросы), избавляется от своей униформы.
Было сказано врагами сербов в Америке, будто Коста Печанац поддерживал страны Оси, будто он, кроме того, получал от немцев плату. Я знаю, и никто не может знать лучше, что это совершенно неверно. Дальнейшие действия его самого и тех, кто был связан с ним, это результат трагического парадокса: они любили свой народ больше, чем они любили свою страну. Однако Сербия является Сербией только благодаря сербской традиции, и подлинные носители сербской традиции, четники, любили Сербию больше, чем свою собственную жизнь. Печанац ошибся в том, что надеялся спасти жизнь своему народу - жизнь, которую они сами считали бесполезной, если сберечь ее ценой отказа от своей национальной чести. И вот, третьего марта, холодным пасмурным днем с первым влажным, но волнующим дыханием весны, порывисто дувшим по заснеженным улицам, я стояла в этой странной комнатке под главенством героического черепа. Только четверо находились здесь. Воевода снял кинжал и извлек его из потертых ножен. Тусклое солнце заблестело на светлом клинке, когда он положил его на стол. Он снял револьвер, не блестящий, а темный и хорошо смазанный. Он переломил его, чтобы убедиться, что он полностью снаряжен. Он положил его поперек кинжала. Я стояла лицом к иконе и, положив правую руку на скрещенное оружие и решительно глядя в глаза старому вожаку четников, повторила за ним:
"До смерти за Сербию, да поможет мне Бог". Вот и все. Прошумело "Аминь". Все мы тепло пожали друг другу руки, без улыбок.
Затем он взял большую старую книгу и зачеркнул мое имя.
"Твоя жизнь", - сказал он, - "теперь уже не принадлежит тебе: она отдана Сербии".
Это единственная организация в мире, я думаю, при вступлении в которую ваше имя не вписывают, а вычеркивают. Вы должны считать себя почти мертвым.
Как я была горда, что в тот день была принята в общество этого братства и сестринства! Четниками были сербки по рождению, но иностранного гражданства (замужем за иностранцами), и иностранки по рождению, но сербского гражданства (замужем за сербами), но я, как мне сказали, единственная иностранка по рождению и иностранного гражданства, когда-либо принятая.
В тот вечер у нас был маленький праздник. В небольшом, темном ресторане, где собирались четники, мы скромно, тихо поели. Там было несколько наших людей, в основном по одиночке рассеянных по залу. Когда вы являетесь членом, вы почему-то не можете ошибиться. Хотя они должны были догадаться, почему я была там, но и отблеска приветствия не отразилось на их лицах. Это было правильно, поступать так. Мое лицо, я надеюсь, было таким же непроницаемым, как у них.
Я четник до смерти.

Из книги РУТ МИТЧЕЛЛ "СЕРБЫ ВЫБИРАЮТ ВОЙНУ"
Перевод с английского Ивана Нелазского.

При перепечатывании этого материала обязательна ссылка на
www.liveinternet.ru/users/3048019/post207900141/