***
И кота, и мышонка ждет хладный погост.
Что же делать? Ответ недвусмысленно прост:
Без раздумья отдай все сокровища мира
За глоток валерьянки и девичий хвост!
Волшебное слово Ситт-Аль-Хусн
по прозвищу Сайхан-Саранэ
(сказка)
27 февраля 1815 года трехмачтовый корабль «Фараон» флота Ее Королевского Величества пришвартовался в александрийском порту с грузом сушеного базилика, кориандра, чая и красного перца, перевозимого нами из Бомбея в Лондон. Экипаж был отпущен на берег в трехдневный отпуск, и вместе со всеми спустился на берег и я, капитан «Фараона».
Облюбовав один из многочисленных кабаков, коими густо усеяны портовые улицы, и выбрав наименее грязный и наиболее спокойный его угол, там, где вид посетителей не предвещал немедленной драки, я уселся со стаканчиком рома и лондонской газетой недельной давности – единственной, которую удалось здесь достать.
Вид одного из посетителей за соседним со мною столиком привлек мое внимание. Человек этот был азиатской наружности, росту огромного, с тяжелым взглядом и лунообразным лицом. Через некоторое время и я заметил, что он поглядывает в мою сторону, павда, стараясь скрыть это, с присущей азиатам застенчивостью.
Я дружелюбно кивнул ему, и уже через пять минут, мы сидели за одним столиком с кружками пива, и монгол (а именно к этому некогда могущественному народу принадлежал мой собеседник) рассказывал мне удивительные истории из своей жизни.
Рассказ Монгола из Алык-Тэга
Родился я около озера Цеген-Нур, что в Алык-Тэге. Я служил подмастерьем в кузнице царя Буджин-Дава, того самого, чья лошадь в один день обносила его три раза вокруг земли. Царь Буджин-Дава славился своим богатырским здоровьем и силою, и было известно, что за одну трапезу выпивает он три бочки кумысу, съедает отару овец и остаётся голоден. Все народы уважали Буджин-Дава-хана – и сабдыки, и лусуты, и и шулмы, и чуткуры – и почитали его за могущественнейшего царя Монголии всех времён.
Моим единственым другом был Цок-Гырыл, и был он главным конюхом Буджин-Дава.
Однажды новая, еще необъезженная лошадь царя, лягнула Цок-Гырыла по голове, так, что он месяц без сознания пролежал в юрте придворного шамана, а я просидел у его изголовья. Придя в себя, он горячо поблагодарил меня за заботу, и решил поведать мне о приключении, что произошло с ним незадолго до несчастного происшествия.
Рассказ конюха
Надобно сказать, что у Буджин-Дава было 500 жён, и одну из них звали Сайхан-Саранэ. Она была невольницею из Персидских земель, купленною гонцом хана на базаре в Багдаде за тысячу динаров. Красотою своею Сайхан-Саранэ затмевала всех остальных жён Буджин-Дава, и не было ей равных ни во дворце, ни в Алык-Тэге, ни во всей Монголии.
Однажды ночью вышел я из конюшни и запер за собою дверь, как вдруг заметил, будто слабый огонек мечется по полу. Я затаился за углом, и, не прошло и минуты, как двери конюшни отворились изнутри, и показалась тощая фигура Даин-Дэрихе – главного советника Буджин-Дава - ведущего под уздцы лучшего царского коня Баши-бека. Тут уж я решил не упускать из виду татя, и тихонько последовал за ним. Вошёл Даин-Дэрихе в шатёр жён хана - я притаился у дверей. Проходит минута, другая, вдруг – вижу - выбегает советник из шатра, а в руках у него извивается, как горная лань, девушка, и пытается кричать жалобно, да только злодей рот ей рукой зажимает.
Садится он на коня, девушку кладёт поперёк, и давай коня понукать волшебным кличем. Тут я не выдержал – бросился на Даин-Дэрихе, повалил его с коня наземь и ногою придавил. (А сила у меня богатырская, не в пример тощему негодяю). Тот лежит, глаза из орбит вылезли, заклинаниями воздух потрясает – да не тут-то было: я только сильнее его в землю вдавил – и дух из злодея вон.
Подбежал тогда я к девушке, поднял её на руки, глядь – а это Сайхан-Саранэ – первая и наипрекраснейшая из ханских жён. Понял я тогда, какую подлую измену предотвратил, и стало мне хорошо на душе и весело.
А Сайхан-Саранэ очнулась, взглянула на меня и молвит:
- Низкий поклон тебе, конюх, за то, что спас меня от злодея. Но не этим отблагодарю я тебя, а тем, чем было мне завещано отблагодарить того, кто спасёт меня от верной гибели. Долгие годы не знала я, кто будет моим спасителем, кто узнает тайну, нашёптанную мне однажды нефритовой ночью. Выходит, что простой конюх. Быть посему.
И начала она дозволенные речи:
Рассказ Невольницы
Знай, о конюх, что моё настоящее имя - Ситт-аль-Хусн и я была дочерью визиря и жила во дворце султана, пока меня не похитили разбойники, и не продали в рабство. Моего отца звали Бедр-ад-дин аль-Бустани. У него было семь сыновей и одна дочь. Моего первого брата звали аль-Бакбук, второго – аль-Хаддар, третьего – Факик, четвёртого – аль-Куз-аль-Асвани, пятого – аль-Фашшар, шестого – Шакашшик, и седьмого – ас-Самит.
(Видя, что конюх начинает скучать, девица перешла ближе к делу).
Однажды, когда была я ещё маленькой девочкой, няньки и евнухи взяли меня и братьев позабавиться на берегу моря. Братья принялись шалить и брызгать друг на друга водою, все отвлеклись на их игру, и никто не заметил, как я потихоньку подобралась к ближайшему лесу и стала углубляться все дальше и дальше.
Так бродила я по лесу, пока не спустилась ночь, и звезды не засияли на нефритовом небе ярче драгоценных камений в заветном сундуке моего отца.
Я стала кричать и звать мамок и нянек, но никто крикам моим не внял, так далеко зашла я, не зная дороги.
И вдруг, гляжу – прямо на развесистых ветвях финикового дерева восседает чудо из чудес, дивный собою зверь – черный кот красоты непомерной, величины необъятной, с шерстью, переливающейся в лунном свете, и глазами, как два изумруда, светящимися в ночи. Узкие зрачки его засияли как две звезды, когда увидел он меня, и так заговорил он человечьим голосом:
Рассказ Кота, Сидящего на Ветвях
- Знай, о Ситт-аль-Хусн, что я пробыл в образе Кота тысячу лет и три дня, а заточен был в него злым дервишем, воспылавшим страстью к моей возлюбленной. И завещал он мне Волшебное Слово, что должен я шепнуть отроковице, красотою затмевающей алмаз. В ту секунду, как увидел тебя, понял я, что пришла пора сбыться завещанию.
Знай же, что в тот миг, когда три человека во всем свете произнесут это Слово, чары падут, и я превращусь в прекрасного юношу, а все, кто его произнес – в котов. Завещаю тебе открыть это слово тому, кто спасет тебя от верной гибели.
Здесь заканчивается рассказ Кота.
- Но что же это за Слово ?! - вскричала я. И тут кот наклонился к самому моему уху и шепнул то слово, которое с тех пор будто выжжено в душе моей огненными буквами. А теперь, я открою его тебе, о конюх !
Здесь заканчивается рассказ невольницы.
И она улыбнулась пленительною улыбкою, и из ее волшебных уст, Волшебное Слово показалось мне еще более чарующим.
Здесь заканчивается рассказ конюха.
И тогда Цок-Гырыл шепнул мне это слово, и оно поразило меня до глубины души.
Вот такую удивительную историю услышал я в бытность мою в Монголии при дворе хана Буджин-Дава.
Здесь заканчивается рассказ Монгола из Алык-Тэга.
«Удивительны сказки Востока», - думал я, потягивая потеплевшее пиво. Прошло уже два часа. «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ ?»
- Так что же это за слово ?, - спросил я, больше из вежливости, нежели из любопытства.
А, слово-то ? - рассеянно переспросил монгол, на которого наши обильные возлияния уже начали оказывать свое действие. – Это и впрямь интересно, - и он наклонился к моему уху...
Я сидел неподвижно в грязном, душном кабаке, и допивал вторую бутылку виски, стараясь собраться с мыслями. Уже спустилась влажная александрийская ночь, стихли за окном крики торговцев питьевой водой и голоса муэдзинов, и многие из посетителей кабака уснули, положив головы на закопченные доски грубо сколоченных столов. Наконец, я принял решение.
- Эй, трактирщик, - крикнул я, - принеси-ка мне сюда блюдце с молоком, братец. И про себя подумал: «Может, это и кстати. В трюме как раз завелись мыши».
***
если кошку принес ты в свой маленький дом
окружил теплотой, напоил молоком
то не думай глупец, что ты кошке хозяин
прикажи ей, увидишь, что будет потом
***
в свои сорок не можешь ты спину согнуть
говоришь, что былое уже не вернуть
посмотри же на кошку, она в свои сорок
лапой за ухом чешет - приятно взглянуть
Кот и султан
Жил-был султан. Никто его не любил, страна была бедной, в казне ни гроша. И вот настал день, когда султана покинули все, кроме кота. Кот возлежал на подушках в султанских покоях и грел пушистое брюхо под солнцем.
И тогда взмолился султан:
- О, Аллах! Почему этот кот так счастлив, в то время как я так несчастен? Как бы хотел я оказаться на его месте!
А кот посмотрел на него хитрым золотым глазом, и говорит:
- Давай поменяемся.
Удивился султан, но не успел и глазом моргнуть, как превратился в кота. Ходит, мяучит. А бывший волшебник-кот складки султанской одежды с довольным видом разглаживает.
Не прошло и полгода, как на базарах столицы начали продавать пушистых толстых котят.
- А вот кому-кому котята самого султана!
Вскоре со всех концов света стали приезжать специально, чтобы заполучить такую редкостную зверушку. Разбогатела страна, и казна наполнилась доверху, а новый султан купался в лучах почитания, женской заботы и ласки, и прославился на весь мир своей красотой и умом. А султану-коту был подарен целый кошачий гарем.
С той поры среди котов очень много потомков султана, но попадаются иногда и волшебники.
Кот и ифрит
Жил один очень злобный и хитрый ифрит. Он творил много гадостей, до тех пор, пока его не запечатают в бутылку и не бросят в море. Но волны все время бутылку на берег выбрасывали, чтобы кто-то ее нашел и открыл. И, покуда
ифрита не заманят обратно, он совершал всякие злые дела.
Однажды бутылка попалась коту, который прогуливался берегом моря. Покатал кот лапой бутылку туда-сюда, да и подцепил когтями пробку. Поднатужился, вытащил. Вылетел из бутылки толстый, огромный и страшный ифрит.
Кот отскочил, спину выгнул, хвост распушил и фырчит. А ифрит грохочет сверху раскатисто:
- За то, что ты меня освободил, я исполню три твоих желания!
Кот успокоился немного и спрашивает:
- А ты можешь превратиться в мышь?
- Конечно, могу! - выпятил грудь ифрит. А сам думает: вот превращусь я в мышь, а он попросит меня в бутылку забраться. Пробку воткнет и в море столкнет. Но ифриту-то что? Волны снова на берег выбросят, а там какой-нибудь дурачок попадется, который захочет мир переделать. Сколько
тогда можно всего натворить! Тем более что с кота - какой прок? У него, что не мысль, все о мышах.
Поразмышлял так ифрит, и превратился. А кот, само собой, подскочил, и мышку ту в один миг проглотил. И замурчал, довольный: понравилось ему подвиги совершать.
С той поры, сколько люди не ищут в бутылках, ифрита там отыскать почти невозможно. Но если ваш кот таинственно улыбается, спросите его, где ифрит.
***
Поди воспой - ещё и к сроку -
Ориентального кота!
Упрямый кот не лезет в строку,
Хоть плачь! Задача непроста;
Ленивая, тупая муза
Кряхтит и стонет: "Вот обуза!"
И сам я тот ещё Хайям -
Всё не привыкну к рубаям.
Однако, поразмыслив тонко,
Рассудим: что нам рубаи?
Для восхваления Востока
У нас метОды есть свои.
Уподоблять себя не смея
Певцам Гяура и Гирея,
С них собезьянничаю стих:
Пусть будет кот мой romantique.
Владыка некогда восточный -
Султан иль шах какой-нибудь;
Признаться, уж не вспомню точно,
Да и не в должности здесь суть -
Имел гарем - избита тема,
Но что за сказка без гарема?
И шаху радость... Ну так вот:
В гареме жил персидский кот.
Мы знаем из рассказов верных,
Хоть и игривых, про сераль,
Что в сей святыне правоверных
Обычай свой, своя мораль;
Помимо скопческого чина
Туда не вхож чужой мужчина...
Ну, скажем так: попав в гарем,
Наш кот стал кот... но не совсем.
Я тут хочу заметить кстати,
Что "улучшения" котов
Я - ярый враг и неприятель
И всюду ратовать готов
За то, чтоб всем котовладельцам,
Замеченным за этим дельцем,
Самим безжалостно отсечь
То, что... Но не об этом речь.
Наш кот, супруг и пассий шаха
Любимец, беззаботно жил,
Не знал ни голода, ни страха
И о потерях не тужил.
Мурлыкал благостно и сонно,
Воспринимая благосклонно
Своих чесание ушей,
А для забав ловил мышей.
Картины жизни на Востоке,
Противоречьями полны -
К примеру, нравы хоть жестоки,
Но удивительно нежны.
Так и во всем: роскошны стены,
Но состоянье гигиены
Не поднялось до тех высот,
Чтоб без мышей остался кот.
Средь обитательниц сераля
Его любимицей одна
Была - почем мне знать, как звали.
Дались вам эти имена!
Юна, отменно миловидна,
Нежна... Тем более обидно,
Что ей, достойной лишь похвал,
Бедняжкой, шах пренебрегал.
Но мы к нему не будем строги:
Шах был давно уже не юн
И в заповедные чертоги
Ходил послушать пенье струн,
Вздремнуть в прохладе у фонтана,
Покейфовать в дыму кальяна -
И полно. Но, увы и ах,
Хотя и стар, ревнив был шах.
И вот, несчастная... ну ладно,
Пусть будет, скажем, Гюльнара -
Томилась, мучилась изрядно
И все вздыхала, что пора:
"Пора бы, дескать, право слово!
От мужа толку никакого;
Выходит дело, надо мне
Искать дружка на стороне!"
Кто помогал ей в этом деле,
Не знаю - мне и всё равно,
Но в две каких-нибудь недели
Свиданье было решено.
Герой её был молод, строен,
Её любви вполне достоин,
А как она его нашла,
Один лишь ведает Алла.
Быть может сваха или сводня
Тайком заглядывала к ней -
Не разобрать уже сегодня
Дел столь давно минувших дней.
Темны нам женские уловки,
Но по словам самой плутовки,
Она вверяла тайну ту
Лишь только милому коту.
Ночь настаёт, гарем стихает,
Ревнивый падишах уснул.
Лишь тонкий месяц освещает
Багдад - а может быть, Стамбул.
Но Гюльнара, хоть ровно дышит,
Не спит, а слушает - и слышит,
Как лёгким шагом в тьме ночной
Крадётся к ней её герой.
Вот входит он. Восторг объятья
И первых поцелуев жар
Не в силах здесь живописать я
(по счастью, этакий товар
И без меня везде в достатке);
Объятья, в общем, были сладки,
И жарок был любовный пыл -
И осторожность всяк забыл
И осмотрительность отринул.
И кто-то из двоих ногой
Сосуд задел и опрокинул -
Ну, скажем, с розовой водой.
И сразу - суета, волненье!
И грохот! и, увы, смятенье!
Переполох, и крик, и звон -
Дворец внезапно пробуждён.
Ах, положение опасно!
Уже от факелов светло;
Бежит гарема страж ужасный
С огромный саблей наголо
(о сублимации - ни слова);
Уже из своего алькова
За ним, в халате и туфлях,
Спешит и сам ревнивый шах.
Вбегают в комнату - и что же?
Чужих, как будто, не души,
Лишь злополучный возле ложа
Лежит серебряный кувшин.
Красавица в своей постели,
Глаза открывши еле-еле,
Лежит, растрепана, красна...
Но это, может быть, со сна?
Но комнату окинув взглядом,
Взбешенный увидал супруг,
Как штора, что с постелью рядом,
Легонько шевельнулась вдруг.
Ты вот где! Жесту его гневну
Послушен, уж заносит евнух
Над занавеской меч, - и вот...
Из-за неё выходит кот.
Что ж, понемногу шум унялся,
Затих и вновь заснул сераль.
Спустя полгода шах скончался,
И мне его, признаться, жаль.
Шалунья вышла замуж снова -
За гостя своего ночного -
И поспешила в новый дом
С кувшином только и котом.
А прочим всем, что было нужно,
И так был полон мужнин дом;
И жили счастливо и дружно
Они - и умерли потом.
Вы, верно, спросите к тому же,
Была впредь пред новым мужем
Красотка юная чиста?
Спросите лучше у кота.
