Налетело на солнце облачко. Сделалось в природе пусто; то есть не
пусто, а как бы затаенно. Деревья и трава - все свои секреты при себе
держат.
Унеслось облачко. И снова все вокруг - полной чашей. И каждый секрет
вдруг стал тем, чем всегда и был, - у каждого - своим, особенным голосом.
И все эти голоса вместе беззвучно поют о радости того, как мы все живем.
Сидит Иван на крылечке, и душой, и телом к этой радости причастен.
Данилы нет, Данило в город уехал. Был ему утром таинственный зов,
собрал в мешочек понемногу всяких корешков целебных да орехов и ушел. Иван
дрова поколол, по огороду походил, теперь просто сидит. Слушает музыку
могучую - деревья под ветром шумят, солнышко кожей впитывает; со всем, что
есть - заодно.
Сидел-сидел, слышит - шорох на полянке. А глаз сразу не открывает,
знает, что можно спешкой всю полноту расплескать. А когда открыл - стоит
перед крыльцом белый олень, смотрит на него пристально. Иван говорить не
торопится, улыбается себе в бороду. И олень молчит. Долго они так молчали,
потом олень говорит:
"А ты знаешь - что стоит у сарая на пне?"
"Не знаю, - говорит Иван. - Придет время знать - узнаю".
Олень опять на него смотрит. Долго молчал, потом говорит:
"Ты странный человек".
"Да почему странный, - говорит Иван. - Вот сижу на солнышке, жизни
радуюсь, природу слушаю".
Олень отвел глаза, смотрит на лес.
"Другие за мной охотятся. А те, кто боится - уверяют себя, что меня
нет."
Помолчал еще.
"Сказать тебе, когда ты умрешь?"
Иван мотает головой да все улыбается.
"Зачем? Живу - и живу. Когда надо будет - умру. А наперед знать -
баловство".
Сказал - и доволен. А олень на него опять смотрит. И Иван на оленя
смотрит. Ветер почему-то стих, тихо вокруг стало, только кузнечики
стрекочут как сумасшедшие; и все вокруг от солнца как медом истекает.
Иван на оленя смотрит и вдруг говорит:
"Оленушка, а ведь ты устал очень".
Олень в глаза ему смотрит, не шевелится.
"А устал, то ложись спать. В лесу не можешь, так хоть здесь поспи.
Место у нас тихое, никто тебя тут не приметит."
Олень в глаза Ивану смотрит и молчит. Потом прикрыл глаза, ноги
медленно подогнул и так перед крыльцом и лег, голову опустил.
А Иван сидит и сон его охраняет. И пока олень спит, ни одна былиночка
не шелохнется, ни один листик не качнется, и солнце с места не сходит.
Перестало время идти, одни кузнечики стрекочут.

Вечером возвращается из города Данило, бежит - аж приплясывает, до
того хочется поскорее Ивану рассказать, что с ним было. Так с ходу мимо
дома и пролетел, за самый огород унесло. Он - обратно, глядь - опять на
подходе к дому, да только с совсем другой стороны. И ведь дом прямо перед
глазами стоит, а не подойти, все тропинка вбок куда-то уводит. Остановился
Данило, потряс головой, чтобы от наваждения избавиться, слышит - Иван с
крылечка тихонько смеется.
"Не торопись, Данилушко, у нас сегодня такой гость был, что вокруг
избы вся экология дыбом встала".
От голоса иванова наваждение прошло, но Данило, чтобы и в третий раз
не промахнуться, уж от тропки под ногами больше глаз не отрывает. Пока до
Ивана дошел, уж и забыл - что про город рассказывать хотел. Бухнулся на
траву у крылечка: "Что же, Ваня, за гость такой, что к дому не подойти?"
А Иван все посмеивается. Данило к нему повернулся - батюшки светы!
Иван сидит и весь в сумерках мерцает, как будто зимними звездочками по
контуру обведен.
"Давний у нас, Данило, был гость, уж не чаял я его увидать. В аккурат
там и лежал, где ты сидишь".
Данило так и вскочил, как ошпаренный. Было на крыльцо - а там Иван
мерцает; и Иван, а все равно каверзно.
"Ваня..." - говорит, а дальше и не вымолвить.
Набрал полную грудь воздуха: "А ты, что же, теперь по ночам светиться
будешь?"
Иван руку поднял, поглядел на нее, как будто забыл, что у него руки
есть, и опять тихонько засмеялся.
"Твоя правда, Данилушко, вот что значит с давними гостями дружбу
вести".
А совсем поздно, когда уже все друг другу рассказали, сидят оба, да
вдруг:
"Слышишь, Ваня?"
"Тс-с, Данилушко..."
Как будто - женское пение в лесу. И вот именно, что - как будто. То
далеко, а то вдруг рядышком; то с этой стороны, то с той, а то сразу ото
всюду. А главное - никогда такого еще не было, а голос этот с колыбели
знаком. Да что - знаком; не сказать этого вообще, потому что это - Другое.
Смотрит Данило, а у Ивана слезы на щеках. Смотрит, а сам не замечает, что
встал, и ноги его прямехонько в лес несут. Так бы и пошел, если б Иван его
за руку не взял.
Стоят, как дети за руки держатся.
"Вот, Данилушко, и мы до этого дожили".