Эта статья написана другом нашей газеты, известным историком, политологом, специалистом по России — специально для «Известий» и американского журнала «The Nation», который выйдет в свет 1 мая. В этом году Стивену Коэну исполняется 70 лет.

Ни один из оставшихся в гонке американских кандидатов в президенты до сих пор не обратился серьезно (и даже не продемонстрировал свою осведомленность) к теме, которая должна была бы быть главным приоритетом нашей внешней политики, а именно уникальной способности России влиять на нашу национальную безопасность, создавая ей угрозу либо укрепляя ее. В отличие от катастрофы в Ираке, которая сейчас занимает все умы, эта важная роль Москвы останется таковой еще очень долго — много дольше, чем продлится иракская война.

Несмотря на свой понизившийся статус в результате распада СССР в 1991 году, Россия остается единственной страной, обладающей оружием, способным уничтожить Соединенные Штаты; военным комплексом, почти не уступающим американскому по экспорту вооружений; огромными запасами ядерных материалов, не слишком надежно охраняемых и являющихся лакомым куском для террористов; и, наконец, самыми большими в мире запасами нефти и природного газа. Она также остается территориально крупнейшей в мире страной, принципиально важно расположенной на Западе и на Востоке, на стыке обладающих стратегическими возможностями цивилизаций, от Европы, Ирана и других ближневосточных стран до Северной Кореи, Китая, Индии, Афганистана и даже Латинской Америки. По большому счету, наша национальная безопасность, может быть, даже больше зависит от России, чем российская — от нас.

И при этом российско-американские отношения сегодня хуже, чем они были в последние 20 лет. Между нашими странами сегодня почти столько же серьезных конфликтов, сколько их было во времена «холодной войны», в том числе: Косово, Иран, бывшие советские республики Украина и Грузия, Венесуэла, расширение НАТО, противоракетная оборона, нефть и внутренняя политика Кремля, — и меньше реального сотрудничества, особенно в таких важнейших вопросах, как ядерное оружие. Недаром все большее число обозревателей с обеих сторон считают, что наши отношения колеблются на грани новой «холодной войны», включающей и новую гонку вооружений.

Новая, пусть даже «прохладная», война или сегодняшний «холодный мир» потенциально более опасны, чем минувшая «холодная война», по трем причинам. Линия фронта будущей войны пройдет не через Берлин или страны «третьего мира», она пройдет по границам самой России, вдоль которых США и НАТО все сильнее обозначают свое военное присутствие. Во-вторых, смертельная опасность, таящаяся в ослабленном после распада страны контроле Москвы за ее огромными запасами материалов массового уничтожения и тысячами ракет, для пуска которых достаточно слабого нажатия кнопки, превышает все угрозы такого рода в прошлом. И в-третьих, также в отличие от прошлого сегодня ни в Вашингтоне, ни в Москве не существует эффективной оппозиции милитаристским методам ведения диалога — одни влиятельные защитники и поклонники.

Как же так вышло? Меньше 20 лет назад, в 1989-1990 гг., советский и американский лидеры Михаил Горбачев и Джордж Буш-старший, завершая процесс, начатый Горбачевым и президентом Рейганом, договорились считать «холодную войну» законченной «без победителей и проигравших» — факт, признанный однажды даже Кондолизой Райс, — и начать эпоху «подлинного сотрудничества» двух наций. Американская политическая элита и средства массовой информации в своем ответе практически единодушны: это антидемократическая внутренняя политика и «неоимпериализм» российского президента Владимира Путина уничтожили ту историческую возможность.

Не нужно быть апологетом Путина, чтобы понять, что это не убедительное объяснение. Последние восемь лет внешняя политика Путина представляла собой в основном реакцию на линию поведения Вашингтона по отношению к Москве, которую можно охарактеризовать фразой «победитель получает все». Родившийся в начале 1990-х годов из ревизованного взгляда США на итоги «холодной войны», этот новый триумфалистский подход подразумевал, что Америка вышла победительницей из сорокалетнего противостояния двух держав, а постсоветская Россия оказалась побежденной нацией, совсем как послевоенные Германия и Япония, — нацией, не имеющей полного суверенитета во внутренних делах и автономных национальных интересов за рубежом.

Что означал в политике этот двухпартийный (т.е. разделяемый обеими американскими партиями) и до сих пор здравствующий триумфализм, всегда было очевидно, во всяком случае, Москве. Он означал, что Вашингтон имеет право контролировать политическое и экономическое развитие посткоммунистической России — как он пытался это напрямую делать в 1990-е годы, одновременно требуя подчинения Москвы американским международным интересам. Он означал, что Вашингтон может нарушать данные России стратегические обещания — как это было, когда администрация Клинтона начала продвижение НАТО на восток, и не считаться с беспрецедентными шагами навстречу Кремля — как это было, когда администрация Буша в одностороннем порядке вышла из Договора о ПРО и еще ближе придвинула НАТО к границам России, несмотря на незаменимую помощь, оказанную Путиным американской военной операции в Афганистане после 11 сентября. Он означал даже, что Америка имеет право претендовать на традиционную сферу национальной и энергетической безопасности России, от Балтики, Украины и Грузии до Центральной Азии и Каспия.

Подобное поведение США не могло не вызвать негативной ответной реакции России. Она последовала при Путине, но могла оказаться реакцией любого сильного кремлевского лидера, вне зависимости от мировых цен на нефть. И иначе уже быть не могло. Та американская политика, которая теперь видится в Москве как «окружение», замысленное с целью сохранения слабости России и удержания контроля над ее ресурсами, способствовала возрождению русского национализма, уничтожению некогда сильного проамериканского лобби и распространению разговоров об «уступничестве» и даже «капитулянтстве» перед Вашингтоном. Возможно, реакция Кремля оказалась слишком сильной, но причина и следствие — угроза новой «холодной войны» — очевидны.

Поскольку первые шаги в этом направлении были сделаны в Вашингтоне, то и обратные инициативы должны исходить оттуда же. Вот что сейчас важно и нужно сделать: принять дипломатию, которая была бы построена на отношении к России как к суверенной великой державе с соответствующими национальными интересами; положить конец продвижению НАТО на восток, прежде чем оно достигнет Украины, рискуя вызвать кое-что посерьезнее, чем новая "холодная война"; возобновить в полном объеме переговоры о резком сокращении и безопасном хранении ядерных запасов и о предотвращении нависшей новой гонки вооружений, что потребует либо отказа, либо совместного решения вопроса о противоракетной обороне в Европе. Недавние дискуссии с представителями московской политической элиты показывают, что у подобных американских инициатив, возможно, еще есть время добиться ответов Кремля, которые укрепят, а не подвергнут еще большей угрозе нашу национальную безопасность.

Американские президентские кампании предполагают обсуждение таких жизненно важных вопросов, но сенаторы Маккейн, Клинтон и Обама до сих пор этого не сделали. Вместо этого они, соревнуясь в „жесткости“, наперебой обещают быть по отношению к Кремлю менее „мягкими“, чем якобы был нынешний президент Буш, и продолжить политику окружения России и насильственного „продвижения демократии“, несмотря на то, что подобная политика, начиная с 1990-х годов, только подрывала американскую безопасность и российскую демократию.

Справедливости ради следует сказать, что до сих пор никто из влиятельных лиц американской политики и средств массовой информации и не требовал большего от кандидатов. Поэтому они должны это сделать сейчас, пока еще один шанс не оказался утраченным — в Вашингтоне или в Москве.
Сцылочко