"Давай,давай,бросай курить и лечи невроз",-
Мне сообщает неспешно,со смехом в нос
И затягивается передразнивая и корчась.
"Не когда-нибудь через год,а тотчас.
Это я тебе говорю и ВОЗ".

Что мне ВОЗ,мне бы только чуть-чуть в запас
Сил,тоску,жизнь которой размером с час
И смирения обходиться меньшим.
А иначе я сдохну здесь же,
Сдохну,так и не открывая глаз.

Вновь смеется,вновь у нас наступает вечер.
Мне дышалось бы,будь он вечен,
Будь незыблем и будь он пуст.
Сизым дымом слова из уст
И пятьсот тысяч гирь на плечи.

К чертовой матери все раскаяния и катастрофы.
Я разрываю себя на строфы,
Гласные,маленькие листы.
Три абзаца приторной тошноты.

К чертовой матери войны внутри и вне,
Каждую боль,из тех,что живет во мне.
Невозможности и стремления,
Хуевы меры времени.

К чертовой матери,будь оно ценное или нет,
Страхи и хроники прошлых лет,
Выписанные на скатерти,
Ради всего святого,к чертовой матери.

Огромная пропасть,больничный до первых чисел,комната,
Душа,размазанная по столу,пальцам и краю ворота.
То,что не было срезано,вечно вспорото.
Так уж заведено.

Я провожаю гадкие,безразличные,рваные,сутулые облака,
Выдыхаю новые,вытираю губы краешком кулака.
От кровати,шкафа до потолка -
Это дно.

Мне орать здесь тщетно,взмаливаться,недокрикиваться,
Слушать,как гравий с деревьями перекликивается.
Ну пожалуйста,память пусть сама выкинется
В окно.

Время не может лечить, оно может лишь разрушать. Будь то память, вы, я или же целый мир.

N,худощавый подросток,прикуривает сигаретку,подносит ее к лицу,
Смотрит на тлеющий огонек и терпит щипящий дым.
Как еще быть такому неосторожному не лжецу,
Кроме как быть одним?

Все повороты кроют в себе обрыв,N принимает решение не идти.
Закрывает плотнее окна,пытается забывать маршрут
Тот,в котором оборваны все пути,
Верит,что это можно и так живут.

К N приходила просто огромная боль,чуть позже она отстала
И он ее вытер с щек,даже чуть-чуть скорбя.
А я здесь думаю "черт возьми,что бы я не писала,
У меня все получается про тебя".

Они шли рука об руку и дышали практически в унисон.
Что ни явь,то им казалось - сон,
Что ни день,то новое воскрешение,не рубеж.
И нутро было из одной стали и одна на две их душонки брешь.

Вечности не присутствовало,кроме той,что текла в них по всем сосудам
Так же,как остальное ихнее - с одинаковой амплитудой
Звука.Это когда она закричит на другом перекрестке мира,
А он вздрогнет,выглянет из окна квартиры.

Или он вдруг поймет,что опаздывает на вокзал,спохватиться,станет бежать,
У него сведет грудь,а она проснется потому,что не может дышать,
Опуститься на подушку ослабшая,шепнет,мол,я знаю.
И он ответит ей,что вернется когда потеплеет,к маю.

Вскоре он решает исчезнуть совсем и дарит ей необъемлемое,ужасное ничего.
И тогда лицо ее превращается в более белое,чем его.
Она морщится,делает шаг в одну из нулей сторон
Без лишнего и без вечного,с похорон.

А вернувшись,оставляет ему на ужин,который он уже никогда не съест,
Нежности в трижды больше возможных масштабов небес,
Чай,отбивные в духовке,лампу зажженную на столе.
Ложится на пол и просит его быть где угодно,только бы не в земле.

Мне бы писать нескончаемо,дико и тонко.
Так же,как пишут зная,что завтра умрут,
Строчки,которые будут взрывать перепонки
Хуже,чем самая долгая из минут.

Вскоре,когда ты навечно врастешь в подушку,
Все потолки оживут и покажутся миром.
Так там нещадно,совсем нестерпимо душно,
Что это ад твой скорее,каторга,не квартира.

Шорохи губят,капли бросаются из-под крана,
Каждая оглушительно,словно бы капало из тебя.
А ты,пережеванный,выцветший,с рваной раной
Вдоль живота.И вообще никого не любя.

Так невозможно - от вторника до субботы,
От пятницы до среды.
Утро - холод и облака - сироты,
Выпрашивающие еды.
Воровато,в пол-оборота,
Ежится горсточка пустоты.

Не спасет ни один телефонный справочник,
Двухзначные номера.
Пусть все придумает некий сказочник,
Я выйду из-под его пера.
Внутри он носил много язвочек
И двойной перелом ребра.

Вёсны пронизывают с затылка до самых пят,
Пыльные до удушья.
Я заказываю сто пятьдесят,
Затыкаю уши
Кучке своих бесят
Чтобы никто,совершенно никто,
Не слушал.

Это идиотизм,мой мальчик,мы с тобой никогда не жили,
Только затягивали петлю потуже.
Как только нас не комкали,как только не потрошили,
Во сколько крат нам становилось хуже -
Очевидцы все правильно изложили.

Тогда мне казалось,лучше того не осознавать совсем,
Лучше вообще ничего не помнить или залечь обездвижено
Посередине комнаты в сером квадрате стен,
Залечь,и сутками множить выжженное.
Попросту множить тлен.

А как это в нас вмещалось,в тысячи раз огромнее нас самих,
В миллиарды громче пулеметных очередей?
Как это не превратило нас в паралитиков или глухих?

Кажется,мы набиты горой гвоздей
И они укладываются в стих.

Я вижу драматизм даже в тарелке супа.

Ничто ничего не стоит.Ничто из присвоенного,
Ни этот,ни какие-либо другие миры,
Когда в наших душах две идентичных пробоины,
Две одинаковые дыры.

Когда я сижу,напротив бездонные кратеры глаз,
Узоры,и их ни на что непохожие рифы,
Время червем обползает,обходит нас,
И начинает слагаться в рифмы.

Я поселилась бы там,в каждом таком откровении
И была бы просто безмерно рада.
А тому,кто дал мне тебя,полагается премия.
Это правда.

"-Ладно тебе,из меня никакой филолог,
Я скорее висельник или киллер
Без вариантов и оговорок
И я много знаю о мире."

Так он сидел, и его подбородок дрожал.
Руки белесые,цветом как облака.
Вообще-то он редко ко мне заезжал,
Такой похожий на чудака.

Уходя,каждый раз забывал взять ключи
И потом возвращался за ними.
Тогда мы молчали как палачи
В серой,клубами,пыли.

А как-то,понурый,ворвавшись без стука,
Был страшно небрит и не снял сапог.
Я помню,бросила ему сухо:
"-Все уладится,бог."

У меня для тебя есть,ни много ни мало,ад:
Это дикое скопище колоссальных неправд.
Этот ворох глупейших подлостей,
Эти пять неоконченных повестей,
Тихий,удушливый март.

Я помню нас сильными,идущими на расстрел.
Как ты состарился и одновременно помолодел,
Какой - то неосязаемо толстокожий.
Мне кажется каждый прохожий,
Нас почему - то жалел.

А сейчас развалины,будто произошел теракт.
И я принимаю одну неизбежность,факт:
Теперь я вообще ничего не боюсь.
У тебя остановится пульс -
Мой остановится в такт.

Знали бы вы,многоуважаемые психиатры и педагоги,
Каково это,слушать город и становиться им.
Как нелепо и судорожно я придумываю предлоги
Вам недалеким,сгорбленным и седым,
Оббивая эти и без того стоптанные пороги.

Чего мне стоят ваши диагнозы с вашими незачетами,
Ваши "Придете в марте",когда у меня внутри
Огромное небо со своими разбитыми самолетами,
Бескрайнее море и свои потопленные корабли.
Вы меня губите этими нормами и расчетами.

Как я стою возле вашей двери и сглатываю слюну,
Раскладываю катастрофы по ящикам с диким рвением,
Захожу,а вы кидаете мне в самую глубину:
"Придете в августе" и "Это сезонное обострение".
Многоуважаемые,я до завтра,не то,что до августа,недотяну.

Самое страшное расстояние - это между углами комнаты,
Когда находясь почти что в ипохондрическом приступе,
Секундная стрелка в ушах эквивалентна ударам молота.
А ты считаешь все трещины на полу,пылинки и выступы.

Самая полная тишина - натяжение воздуха перед взрывом,
Или же остановка сердца наполовину парализованного старика,
Хотя минуту назад он пил чай и ощущал себя даже живо.
Дело в том,что мы никогда не чувствуем тупика.

Самый последний миг - отнюдь не самый последний вдох.
Это любое событие,вплоть до того,когда рассыпаешь соль,
Либо пьянеешь,либо когда мигрень застигает врасплох,
Это каждый.Поэтому стоит грамотнее выбирать роль.

Дни гибнут молча,с удовольствием,улыбаясь,
Превращают нутро в рубец.
Я волочу их,на крик срываясь,
Неподъемнейшие - свинец.

Каждый пропущен через себя насквозь,навылет,
Зажеван мной до безвкусия,
До безумия сух и жилист,
Каждый - конвульсия.

Дни лезут в уши,шевелятся там тараканами,
Множатся,я выгоняю их.
Отчаяние пьется стаканами.
Мир невозможно тих.

Здравствуй,Чейк,я жива и расскажу тебе кое-что.
Целый день метро жрало меня с потрохами.
На выходе из вагона душа приросла к пальто
И я снимала ее пылинками с рукавов,сдыхая.

Было страшно,на улице все превращалось в пыль,
Забивалось в бронхи жутким,удушливым комом.
Толпа шевелилась,как разбившийся о стекло мотыль
И тлея внутри меня,что-то впадало в кому.

Ближе к ночи я выскребла из себя боль,всю ее извлекла,
Села в маршрутку,а она едва не слетела с трассы,
А бог улыбнулся мне иконками с лобового стекла.
Я ведь самоубийца,Чейк,я в этом лучше любого аса.

Утро врезается в меня с разбегу,вскрикивает и летит в окно.
Вспыхивает за ним,брызжа на стекла,течет по городу,
Превращая его в позолоченное,чуть потертое волокно,
Обнажая самую худшую его сторону.

Возвращается в комнату,теплое,резкое,слепленное второпях,
Делит мне потолки поровну и вылизывает все карнизы.
Утро прокуривает занавески и запутывается в голубях
Пыльными полами своей ризы.

Безжалостное,швыряет в толпы,выбивая сон из припухших век.
Дышит в уши с остервенением собачонкой,невыносимостью.
Мое утро давно пора отослать на ВТЭК
Для определения степени инвалидности.