потрясающий рассказ)) вот только не знаю, догадаетесь вы, почему, или нет...))
Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока жена отворила ему двери,
и, не снимая пальто, в фуражке прошел в свой кабинет. Жена, как только
увидела его насупившееся лицо со сдвинутыми бровями и нервно закушенной
нижней губой, в ту же минуту поняла, что произошло очень большое
несчастие... Она молча пошла следом за мужем. В кабинете Алмазов простоял
с минуту на одном месте, глядя куда-то в угол. Потом он выпустил из рук
портфель, который упал на пол и раскрылся, а сам бросился в кресло, злобно
хрустнув сложенными вместе пальцами...
Алмазов, молодой небогатый офицер, слушал лекции в Академии
генерального штаба и теперь только что вернулся оттуда. Он сегодня
представлял профессору последнюю и самую трудную практическую работу -
инструментальную съемку местности...
До сих пор все экзамены сошли благополучно, и только одному богу да
жене Алмазова было известно, каких страшных трудов они стоили... Начать с
того, что самое поступление в академию казалось сначала невозможным. Два
года подряд Алмазов торжественно проваливался и только на третий упорным
трудом одолел все препятствия. Не будь жены, он, может быть, не найдя в
себе достаточно энергии, махнул бы на все рукою. Но Верочка не давала ему
падать духом и постоянно поддерживала в нем бодрость... Она приучилась
встречать каждую неудачу с ясным, почти веселым лицом. Она отказывала себе
во всем необходимом, чтобы создать для мужа хотя и дешевый, но все-таки
необходимый для занятого головной работой человека комфорт. Она бывала, по
мере необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетиторшей и
памятной книжкой.
Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемого хромым ходом
будильника, давно знакомым и надоевшим: раз, два, три-три: два чистых
удара, третий с хриплым перебоем. Алмазов сидел, не снимая пальто и шапки
и отворотившись в сторону... Вера стояла в двух шагах от него также молча,
с страданием на красивом, нервном лице. Наконец она заговорила первая, с
той осторожностью, с которой говорят только женщины у кровати близкого
труднобольного человека...
- Коля, ну как же твоя работа?.. Плохо?
Он передернул плечами и не отвечал.
- Коля, забраковали твой план? Ты скажи, все равно ведь вместе обсудим.
Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раздраженно, как
обыкновенно говорят, высказывая долго сдержанную обиду.
- Ну да, ну да, забраковали, если уж тебе так хочется знать. Неужели
сама не видишь? Все к черту пошло!.. Всю эту дрянь, - и он злобно ткнул
ногой портфель с чертежами, - всю эту дрянь хоть в печку выбрасывай
теперь! Вот тебе и академия! Через месяц опять в полк, да еще с позором, с
треском. И это из-за какого-то поганого пятна... О, черт!
- Какое пятно, Коля? Я ничего не понимаю.
Она села на ручку кресла и обвила рукой шею Алмазова. Он не
сопротивлялся, но продолжал смотреть в угол с обиженным выражением.
- Какое же пятно, Коля? - спросила она еще раз.
- Ах, ну, обыкновенное пятно, зеленой краской. Ты ведь знаешь, я вчера
до трех часов не ложился, нужно было окончить. План прекрасно вычерчен и
иллюминован. Это все говорят. Ну, засиделся я вчера, устал, руки начали
дрожать - и посадил пятно... Да еще густое такое пятно... жирное. Стал
подчищать и еще больше размазал. Думал я, думал, что теперь из него
сделать, да и решил кучу деревьев на том месте изобразить... Очень удачно
вышло, и разобрать нельзя, что пятно было. Приношу нынче профессору. "Так,
так, н-да. А откуда у вас здесь, поручик, кусты взялись?" Мне бы нужно
было так и рассказать, как все было. Ну, может быть, засмеялся бы
только... Впрочем, нет, не рассмеется, - аккуратный такой немец, педант. Я
и говорю ему: "Здесь действительно кусты растут". А он говорит: "Нет, я
эту местность знаю, как свои пять пальцев, и здесь кустов быть не может".
Слово за слово, у нас с ним завязался крупный разговор. А тут еще много
наших офицеров было. "Если вы так утверждаете, говорит, что на этой
седловине есть кусты, то извольте завтра же ехать туда со мной верхом... Я
вам докажу, что вы или небрежно работали, или счертили прямо с
трехверстной карты..."
- Но почему же он так уверенно говорит, что там нет кустов?
- Ах, господи, почему? Какие ты, ей-богу, детские вопросы задаешь. Да
потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает лучше, чем свою
спальню. Самый безобразнейший педант, какие только есть на свете, да еще
немец вдобавок... Ну и окажется в конце концов, что я лгу и в
препирательство вступаю... Кроме того...
Во все время разговора он вытаскивал из стоявшей перед ним пепельницы
горелые спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда замолчал, то с
озлоблением швырнул их на пол. Видно было, что этому сильному человеку
хочется заплакать.
Муж и жена долго сидели в тяжелом раздумье, не произнося ни слова. Но
вдруг Верочка энергичным движением вскочила с кресла.
- Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! Одевайся скорей.
Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой физической
боли.
- Ах, не говори, Вера, глупостей. Неужели ты думаешь, я поеду
оправдываться и извиняться. Это значит над собой прямо приговор подписать.
Не делай, пожалуйста, глупостей.
- Нет, не глупости, - возразила Вера, топнув ногой. - Никто тебя не
заставляет ехать с извинением... А просто, если там нет таких дурацких
кустов, то их надо посадить сейчас же.
- Посадить?.. Кусты?.. - вытаращил глаза Николай Евграфович.
- Да, посадить. Если уж сказал раз неправду, - надо поправлять.
Собирайся, дай мне шляпку... Кофточку... Не здесь ищешь, посмотри в
шкапу... Зонтик!
Пока Алмазов, пробовавший было возражать, но невыслушанный, отыскивал
шляпку и кофточку. Вера быстро выдвигала ящики столов и комодов,
вытаскивала корзины и коробочки, раскрывала их и разбрасывала по полу.
- Серьги... Ну, это пустяки... За них ничего не дадут... А вот это
кольцо с солитером дорогое... Надо непременно выкупить... Жаль будет, если
пропадет. Браслет... тоже дадут очень мало. Старинный и погнутый... Где
твой серебряный портсигар, Коля?
Через пять минут все драгоценности были уложены в ридикюль. Вера, уже
одетая, последний раз оглядывалась кругом, чтобы удостовериться, не забыто
ли что-нибудь дома.
- Едем, - сказала она наконец решительно.
- Но куда же мы поедем? - пробовал протестовать Алмазов. - Сейчас темно
станет, а до моего участка почти десять верст.
- Глупости... Едем!
Раньше всего Алмазовы заехали в ломбард. Видно было, что оценщик так
давно привык к ежедневным зрелищам человеческих несчастий, что они вовсе
не трогали его. Он так методично и долго рассматривал привезенные вещи,
что Верочка начинала уже выходить из себя. Особенно обидел он ее тем, что
попробовал кольцо с брильянтом кислотой и, взвесив, оценил его в три
рубля.
- Да ведь "это настоящий брильянт, - возмущалась Вера, - он стоит
тридцать семь рублей, и то по случаю.
Оценщик с видом усталого равнодушия закрыл глаза.
- Нам это все равно-с, сударыня. Мы камней вовсе не принимаем, - сказал
он, бросая на чашечку весов следующую вещь, - мы оцениваем только
металлы-с.
Зато старинный и погнутый браслет, совершенно неожиданно для Веры, был
оценен очень дорого. В общем, однако, набралось около двадцати трех
рублей. Этой суммы было более чем достаточно.
Когда Алмазовы приехали к садовнику, белая петербургская ночь уже
разлилась по небу и в воздухе синим молоком. Садовник, чех, маленький
старичок в золотых очках, только что садился со своей семьею за ужин. Он
был очень изумлен и недоволен поздним появлением заказчиков и их необычной
просьбой. Вероятно, он заподозрил какую-нибудь мистификацию и на Верочкины
настойчивые просьбы отвечал очень сухо:
- Извините. Но я ночью не могу посылать в такую даль рабочих. Если вам
угодно будет завтра утром - то я к вашим услугам.
Тогда оставалось только одно средство: рассказать садовнику подробно
всю историю с злополучным пятном, и Верочка так и сделала. Садовник слушал
сначала недоверчиво, почти враждебно, но когда Вера дошла до того, как у
нее возникла мысль посадить куст, он сделался внимательнее и несколько раз
сочувственно улыбался.
- Ну, делать нечего, - согласился садовник, когда Вера кончила
рассказывать, - скажите, какие вам можно будет посадить кусты?
Однако из всех пород, какие были у садовника, ни одна не оказывалась
подходящей: волей-неволей пришлось остановиться на кустах сирени.
Напрасно Алмазов уговаривал жену отправиться домой. Она поехала вместе
с мужем за город, все время, пока сажали кусты, горячо суетилась и мешала
рабочим и только тогда согласилась ехать домой, когда удостоверилась, что
дерн около кустов совершенно нельзя отличить от травы, покрывавшей всю
седловинку.
На другой день Вера никак не могла усидеть дома и вышла встретить мужа
на улицу. Она еще издали, по одной только живой и немного подпрыгивающей
походке, узнала, что, история с кустами кончилась благополучно...
Действительно, Алмазов был весь в пыли и едва держался на ногах от
усталости, и голода, но лицо его сияло торжеством одержанной победы.
- Хорошо! Прекрасно! - крикнул он еще за десять шагов в ответ на
тревожное выражение женина лица. - Представь себе, приехали мы с ним к
этим кустам. Уж глядел он на них, глядел, даже листочек сорвал и пожевал.
"Что это за дерево?" - спрашивает. Я говорю: "Не знаю, ваше-ство". -
"Березка, должно быть?" - говорит. Я отвечаю: "Должно быть, березка,
ваше-ство". Тогда он повернулся ко мне и руку даже протянул. "Извините,
говорит, меня, поручик. Должно быть, я стареть начинаю, коли забыл про эти
кустики". Славный он, профессор, и умница такой. Право, мне жаль, что я
его обманул. Один из лучших профессоров у нас. Знания - просто чудовищные.
И какая быстрота и точность в оценке местности - удивительно!
Но Вере было мало того, что он рассказал. Она заставляла его еще и еще
раз передавать ей в подробностях весь разговор с профессором. Она
интересовалась самыми мельчайшими деталями: какое было выражение лица у
профессора, каким тоном он говорил про свою старость, что чувствовал при
этом сам Коля...
И они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на улице не было:
держась за руки и беспрестанно смеясь. Прохожие с недоумением
останавливались, чтобы еще раз взглянуть на эту странную парочку...
Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот
день... После обеда, когда Вера принесла Алмазову в кабинет стакан чаю, -
муж и жена вдруг одновременно засмеялись и поглядели друг на друга.
- Ты - чему? - спросила Вера.
- А ты чему?
- Нет, ты говори первый, а я потом.
- Да так, глупости. Вспомнилась вся эта история с сиренью. А ты?
- Я тоже глупости, и тоже - про сирень. Я хотела сказать, что сирень
теперь будет навсегда моим любимым цветком...
