Если мы действительно хотим внутреннего покоя и мира во всем мире, мы должны выполнить трудную, но увлекательную работу по признанию и оценке по достоинству всех аспектов того, кто мы есть, - по-настоящему заключив мир с самими собой. Обладать настоящим осознанием - значит вмещать в себе обе полярности любого явления, не отождествляясь ни с одной из них. Выявлять и принимать свои темные стороны - единственный способ по-настоящему жить в Свете.

из книги Шакти Гавэйн с Лорел Кинг "ЖИЗНЬ В СВЕТЕ"
http://www.theosophy.ru/lib/zhizsvet.htm

"Настоящая литература существует для того, чтобы в художественное пространство спроецировать важнейшие духовные проблемы нашего мира и разрешить их там. После этого эти проблемы будут решены в нашей реальности. По меньшей мере появится такая возможность.

Библия - это Священное писание и написана она под диктовку Святого Духа. Но никто не отрицает, что писали ее, хоть и под диктовку, простые люди, правда литературноодаренные. Собственно Библия (в переводе "Книга"), это совокупность всей существовавшей на тот момент и доступной иудейским книжникам литературы. Точнее, той литературы, которую они сочли достойной канонизации. Все религии опирающиеся на Библию, разумеется, не считают ее просто беллетристикой. А чем же тогда? Библия - это путь постижения Бога, путь очищения человека. Именно сам путь, а не пособие по его изучению. Конкретные события, описанные в Священном Писании, все эти войны и казни, свадьбы и рождения детей, строительства и путешествия и т.д. на самом деле описывают процессы, происходящие не в физическом пространстве, а в потустороннем, божественном мире.

Есть основания полагать, что вся великая мировая художественная литература столь же богодухновенна. Почти все великие писатели признавали, что они лишь проводники, а не авторы и т.п. Вспомним легенды о музах и даймонах . Да и что такое вдохновение, как не дыхание божества? Не пора ли включить в Священный канон всю великую художественную литературу? "Илиаду" и "Одиссею", "Божественную комедию" и "Дон Кихота", "Гамлета" и "Фауста", "Евгения Онегина" и "Мертвые души", "Войну и Мир" и "Преступление и наказание" давно следовало канонизировать. Да и "Робинзон Крузо", "Три мушкетера", "Двенадцать стульев" и "Мастер и Маргарита" не будут лишними в этом ряду."

Из великолепной статьи "Кто убил Фёдора Павловича Карамазова?"
Вся статья здесь http://rozamira.ws/iskusstvo-literatura/56-kto-ubil-fpkaramazova

"Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой, / Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!" -- распевали когда-то общегосударственную мантру строители очередной Вавилонской башни; распевали в предвкушении сладостного и долгожданного взятия штурмом небес и изгнания оттуда, так сказать, местных жителей (всех и всяческих богов), парадоксальным образом считая как штурмуемую высоту, так и удерживающую ее враждебную силу навеянной на них опийной (согласно медицинскому заключению одного из прорабов стройки) галлюцинацией.


Наивные -- они делали все возможное, чтобы не дать себе возможности ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку после низвержения в бездну возводимого их руками и на их костях здания; ибо своею собственной рукой мог вытащить себя из трясины лишь Мюнхгаузен. От небесных "наркобаронов" отгородились "железным занавесом"; революционное правосознание подсказало, как поступить с местными дилерами-распространителями, но каналы транспортировки того, что для одних -- опиум, для других же -- благодать Божия, перекрыть полностью не удалось. И, напоенные ее лучами, вопреки всему, вырастали герои и цари духа, реализовавшие свое богоподобие.

В каждом человеке дремлет та искра, которая положит начало сожжению мусора, скопившегося в его голове -- переданного по наследству и благоприобретенного. Мусора, который при внимательном взгляде оборачивается решетками, кандалами, орудиями пыток и медленного уничтожения. Но чтобы раздуть эту искру, более того, хотя бы просто заметить в себе ее горение, оценить ее значение -- на это не всегда хватает человеческой жизни. И Небо посылает нам героев -- вестников, пророков, спасителей -- тех, кто зажигает в нас веру в несбыточное и невозможное как в единственно реальное, веру в то, что под привычной повседневной оболочкой в нас кипят неиссякаемые родники творчества и любви. "Будьте реалистами -- требуйте невозможного!"

Без героев жизнь превращается в существование. Без мучеников не было бы Церкви, без Христа не было бы человечества. Герои прошлого нас вдохновляют, герои будущего вселяют в нас надежду -- и будят героев настоящего, будят к НОРМАЛЬНОЙ, то есть героической, подвижнической жизни, к преодолению своего эго во всех его многообразных формах.

Наш облагодетельствованный центральным отоплением, электронными СМИ и демократическими выборами мир как никогда нуждается в раздувателях божественных искр, сейчас -- когда уже брезжит видение конца истории, захлебнувшейся в болоте "общества потребления". Атрофия идеалов, высокого порыва, тяги в беспредельность лишит душу жизненной силы, убьет в ней все человеческое, выхолостит все ее содержание и опустошит все ее формы, лишит возможности вырваться из царства навязанных нам интересов, влечений и зависимостей в царство свободы.

Да, эту тоску по «послезавтрашнему дню» эксплуатировали все, кому было не лень. Целые народы, потеряв ориентиры, бросались в объятия монструозных сил, стоящих за многими учениями и системами сего века. Но факт существования лжепророков и лжеучителей не должен бросать тень на самого пророка и учителя. И мир, несмотря ни на что, продолжает ждать. Ждать чуда, ждать преображения, ждать нисхождения Небесного Иерусалима.

И литература не остается непричастной к этому ожиданию, рождая образы героев. Не героев-марионеток, послушных исполнителей чужой воли, но героев-вершителей, освобождающих прежде всего самих себя -- от лжи, иллюзий, страхов, отчаяния, от власти "слепых вождей слепых".

Знаковыми в данном случае оказываются три неоднозначных произведения трех не менее неоднозначных авторов: "Над кукушкиным гнездом" Кена Кизи, "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха и "Затворник и Шестипалый" Виктора Пелевина. Произведения, крайне непохожие друг на друга -- ни по жанру, ни по интонации, ни по настроению. И роднят их две концепции.

Полет. Птичий полет. Полет, понятый как освобождение; прорыв, понятый как единство средства и цели; полет, подразумевающий, что было откуда и зачем взлетать и что есть куда и зачем лететь -- "ведь если ты идешь, то мы идем в одну сторону, другой стороны просто нет,"-- как с северного полюса можно идти только на юг -- к свету, к Богу, совершенству, любви и свободе. Но полет требует героического самопреодоления, осознания своей настоящей природы. "Ты -- стрела, пущенная в сердце Брахмана,"-- учили индийские аскеты. Но что заставило стрелу забыть о том, что она -- стрела, птицу -- что она птица, человека -- что он образ и подобие Божие? И ответом на этот вопрос служит вторая концепция, второй смысловой центр рассматриваемых книг -- это концепция Комбината, как называл всю противодействующую полету систему Вождь Метла, пациент-сырье для одного из ее цехов, лечебницы для душевнобольных, подгоняющей под стандарт первоначально забракованные детали.

Итак, действие разворачивается в пространстве, натянутом между двумя символами, двумя столпами, двумя точками экстремума -- КОМБИНАТОМ и ПОЛЕТОМ. Научиться летать и вырваться, пока не поздно, из Комбината -- вот две цели, которые преследуют наши основные персонажи: пациенты сумасшедшего дома Вождь Метла и лесоруб, картежник и забияка Рэндл Патрик Макмерфи, две курицы -- "подопечные" бройлерного комбината им. Луначарского Затворник и Шестипалый, чайка Джонатан Ливингстон. Две цели, которые, как кантовские рассудок и чувственность, неразрывны, неразделимы, недостижимы одна без другой, предполагают одна другую. Не отрешившись от Люцифера, не сочетаешься со Христом, и наоборот -- без Христа не одолеть дьявола. Короче говоря, перед нами все та же битва Света и Тьмы, поле которой -- сердца людей. Меняются формы этой борьбы, совершенствуется, преобразуется оружие, изобретаются новые стратегии, применяется иная тактика -- но суть остается прежней. Обескрылить, обречь на переработку и взаимопожирание, сделать своей пищей, винтиком в механизме, элементом в микросхеме, лишить сущности, превратив во всего лишь средство, в пушечное мясо для бесконечной всепоглощающей войны за вселенский ГУЛаг. Или же -- помочь людям выдавить из себя бройлерного цыпленка, преобразиться из гадкого утенка в лебедя, увидеть, наконец, настоящее солнце вместо тусклых светильников птицефермы; понять, что всепоглощающий процесс выживания ведет к бессмысленной смерти, приспособления -- столкнет с тем, к чему нельзя, сохранив в себе хоть что-то живое, приспособиться; осознать, что стремиться стоит лишь к самому высокому и прекрасному, к чему можешь лишь слегка прикоснуться в самых запредельных своих мечтах и предчувствиях.

В определенном смысле все три книги представляют собою литературу для подростков. И это отнюдь не упрек и не уничижительная оценка. Просто дело в том, что подростковый, переходный возраст -- та пора в жизни человека, когда перед его глазами в полный рост (хотя еще далеко не во всей своей впечатляющей красоте) встает призрак Комбината. Его менторские интонации слышатся в поучениях родителей, которые, когда ты был еще ребенком, проповедовали тебе любовь и братство, "вечные ценности", учили альтруизму и милосердию, и вдруг -- и это не только искаженное, закомплексованное подростковое восприятие, но и вполне объективная реальность -- их устами начинает вещать какая-то сила, навязывающая тебе гораздо более жесткую мораль, сводящуюся к постулату "с волками жить -- по-волчьи выть". Зачем с ними жить и, тем паче, по какой такой веской причине мы должны с ними еще и выть -- этот вопрос остается, как правило, без ответа, если не считать отговорок типа "живя в обществе, невозможно быть свободным от общества". И эта дилемма -- "выть или не выть"-- остается актуальной в течение всей последующей человеческой жизни. Сия дилемма "неравновесна", ибо согласиться выть можно раз и навсегда, а отказываться придется перманентно, раз за разом, преодолевая за барьером барьер, за искушением искушение, которые становятся все выше и выше, утонченнее и утонченнее. "Я украдкой поглядел на Макмерфи. Он сидел в своем углу -- минутный отдых перед следующим раундом, а раундов еще предстояло много. То, с чем он дрался, нельзя победить раз и навсегда. Ты можешь только побеждать раз за разом, пока держат ноги, а потом твое место займет кто-то другой."

Но что же такое Комбинат? Что это за безликое войско, с которым ведется неравный бой? Мы видим лишь внешние его манифестации, лишь поверхностные его проявления. У Пелевина -- это "бройлерный комбинат им. Луначарского, где куры живут в 70 изолированных друг от друга отсеках, создают в них свои специфические моральные нормы и свои модели Вселенной, оправдывающие их борьбу за лучшие места у кормушки-поилки, готовятся к "решающему этапу", т.е. к смерти под ножом в "цехе №1", к цели и венцу своего существования, не ведая, что подлинная его цель -- служить богам-людям пищей. У Баха -- это чаечья Стая и ее законы, согласно которым "мы брошены в мир, чтобы есть и оставаться в живых до тех пор, пока у нас хватит сил", а этот "мир"включает в себя лишь прибрежные скалы да рыболовные суда -- источник халявного пропитания; попытка же расширить его границы и наполнить жизнь иным смыслом считается подрывной деятельностью и карается изгнанием. И, наконец, у Кизи -- это отделение психиатрической лечебницы, где заправляет всем Старшая Сестра, "важный чиновник" на службе у Комбината, вживляющего в людей свои датчики и микросхемы, дабы лишить их свободной воли, привести к единообразию, убить жизнь путем превращения организма в механизм.

Что же кроется за этими, кстати говоря, не новыми образами (Не новыми -- ибо они представали, начиная с "Легенды о Великом Инквизиторе" Достоевского, в великих антиутопиях двадцатого века -- антиутопиях Замятина, Хаксли и Оруэлла)?

В каждой культуре, на разных временных отрезках ее существования при столкновении с инфернальными силами вырабатывался свой, особенный тип всепропитывающего страха, свой параноидальный синдром с оригинальным орнаментом неврозов вокруг него. В античности это был страх перед молотом судьбы, которая правит даже богами, перед ужасным ликом которой теряют свое значение любые заслуги, добродетели, хитрый расчет и могущество. В Китае -- это боязнь "потерять лицо", быть выброшенным за пределы семейных и общественных институтов. В средневековой Европе -- это ужас перед нежитью, перед тем, что выпало из божественного универсума, умерло для Бога, но, тем не менее, продолжает жить: объектом фобии здесь выступает вся демоническая иерархия -- от Люцифера до третьеразрядных бесов, упырей, инкубов, суккубов и прочей ночной нечисти.

Двадцатый же век породил новый, доселе невиданный тип паранойи. Она -- результат сложения многих векторов влияния: к ее разрастанию "приложили руку" и материалистическая "естественнонаучная" философия с ее тезисом о всевластии и незыблемости примитивно и плоско понятых законов природы, доктрина эволюции как результата естественного отбора, промышленная революция, сформировавшая индустриальное общество, возрастающая связность и цельность мира и, конечно, впечатляющие эффекты функционирования тоталитарных государственно-общественных систем.

В ее формах в европейский мир вошла индо-буддистская идея колеса сансары, изменчивого мира, подпавшего порче, вовлекающего сознание в разного рода зависимости и обрекающего его на зацикленность в одном и том же кругу болезненных, обусловливающих друг друга переживаний и представлений, блокирующих пути познания истинной природы мира и "я", сводящих идеалы к интересам, любовь к привязанности.

Современная европейская сансара является нам в образе не колеса, но миллионов колес, шестеренок, приводных ремней и электронных схем. Это конвейер. Тоже, в некотором смысле, колесо. Конвейер из пинкфлойдовской "Стены", человеческая мясорубка для приготовления фарша, из которого будут вылеплены "люди нового типа", не способные, кроме обслуживания этого конвейера, ни на что. Именно таким образом в кинофантастике действует "Нечто", проникающее в живые организмы, полностью их перерабатывающее и включающее в свой суперорганизм, сохраняя их форму, так что вроде бы все остается как прежде, только люди перестали быть людьми, став марионетками в руках кого-то, таинственного, грозного, неразличимого.

Люди веками размышляли о природе тираний, о природе рабства, о властных отношениях, пожирающих и подчиняющих себе все стороны жизни индивидуума. "Наивные идеалисты" полагали, что источником тирании является сам тиран, узурпирующий власть, его приближенные, правящий класс и так далее, деля мир на черное и белое, на угнетателей и угнетенных. Они свергали ненавистных правителей, убивали драконов, не подозревая, что в них самих уже подрастает и набирается сил детище поверженного монстра, которое их руками возведет еще более высокие стены между человеком и землей обетованной.

Но у Комбината нет хозяина среди смертных. Тот, кто кажется нам владельцем фирмы -- такая же марионетка, как и последняя уборщица в этой фирме. Председатель совета ее директоров, ослушавшийся нездешнего держателя контрольного пакета акций, теряет контроль, власть тем или иным способом ускользает из его рук.

Ибо власть, как справедливо заметил Мишель Фуко, первична по отношению к ее физическим институтам. Последние -- лишь ее кристаллизовавшиеся манифестации. Она же пропитывает собою весь социум, все социальные отношения, будь то отношения отца и сына, мужа и жены, учителя и ученика, государя и подданных. "Угнетенные" и "угнетатели"-- это только роли в большой пьесе, это только части одного тела, детали в одной машине. Как у Лернейской гидры вместо отрубленных голов вырастали новые, так и властная система меняет своих прислужников: принц становится нищим или наоборот, Комбинат же продолжает функционировать, как ни в чем ни бывало. А цель его функционирования -- замкнуть на себя все энергетические каналы человека -- все его интересы, желания, стремления, заставить служить себе, своей агрессивной, корыстной, захватнической и вампирической природе, обратить в Комбинат все то, что не-Комбинат.

"Хардинг говорит, что большинство зол -- от старшей сестры. Почти все считают так же, но Макмерфи уже сомневается. Он говорит, что раньше тоже так думал, а теперь не знает. Он не думает, что, если ее убрать, многое изменится: за всем этим кабаком стоит нечто большее... Старшая сестра -- просто озлобленная бессердечная старуха... от нее избавишься, а от настоящей, скрытой заразы, из-за которой все жалобы, не избавишься".

Но, что бы там ни говорил Фуко и прочие адепты постмодерна, как бы мы ни пытались защититься, отгородиться от кошмарного опыта двадцатого столетия, опыта столкновения с системами тотального контроля, бюрократическо-репрессивными или же экономико-масскультурными -- в глубине души человек отдает себе отчет: власть не безлична. Комбинат -- это проявление одной из форм жизни, имеющей в нас свою долю. В истории человечества являлось множество особей этого вида: они имели свою физиономию, свой характер, свои цели и ценности, и даже свои эстетические пристрастия. Им можно, конечно, отказать в одушевленности, но на тех же основаниях можно отказать в ней и животным, как это сделал Декарт, и людям -- как Ламетри в своем труде "Человек-машина". Власть -- это Левиафан Гоббса, "самое холодное из всех чудовищ" (согласно Ницше) -- перед нами не просто поэтическая метафора. Европейская цивилизация уже один раз попыталась "расколдовать" мир, изгнать из него все волшебное, забыть про небесное воинство и адские орды. Вышло как у Булгакова:"Да что это у вас чего ни хватишься, того нет!" И, словно обрадовавшись тому, что о них забыли, эти якобы плоды мракобесия и обскурантизма полезли изо всех щелей -- и крайне показательно, что их жертвой более полувека назад стала Германия, оплот европейской культуры, мировая законодательница философских и музыкальных мод. Полезли -- как будто в насмешку над "повзрослевшим", не верящим больше в "детские сказки" человечеством.

Тот же, кто не забыл "детские сказки" или же заново открыл и переосмыслил их для себя, увидит, что за всеми проявлениями Комбината скрывается могучая злая воля какого-то существа -- из тех, кому наши невежественные предки давали имена демонов, бесов, асуров, ракшасов. И такое мифологическое видение этой проблемы может оказаться гораздо более полезным, чем рационалистическо-философское, так как позволит избежать многих трагических ошибок, связанных с путаницей между живым и мертвым: поможет не оказаться в роли лягушек из стихотворения Чуковского. Помните? "На камне лягушки сидели,/ На камень лягушки глядели./ Вдруг на ноги камень вскочил / И за ноги их ухватил./ И они закричали от страха:/ "Это ЧЕ! Это РЕ! Это ПАХА!"

Но, в конце концов, кому как больше нравится. Скажем, в лицо Медузе Горгоне не рекомендовалось смотреть прямо, а предлагалось пользоваться щитом, как зеркалом. Так, может быть, номиналистические и деперсоналистические теории, лишающие явления сущности, и выполняют роль такого щита, защищающего нашу хрупкую психику от возможного шока. Но тогда не стоит забывать о том, что зеркала нуждаются в протирке -- во избежание сокрушительного поражения в битве с врагом, личным ли, безличным ли, живым или мертвым -- неважно; главное -- с врагом хитрым, активным, агрессивным, злобным, мстительным и беспощадным.

Итак, битва наших персонажей -- это повторение архетипической битвы героя с чудовищем: Геракла с Гидрой, Добрыни Никитича со Змеем Горынычем, Ланселота с драконом. Все эти архетипические герои -- носители высшей правды, высшего закона, верящие в средоточие совершенной любви, красоты и справедливости; и из этого средоточия на них низливаются потоки силы и света, делающие возможной победу.

Но поскольку, как уже говорилось, идея Комбината сродни идее сансары, постольку и героизм борцов с ним в значительной степени буддизирован (см. примечание в конце текста). Герои этой войны -- не рыцари, но беглецы: они не преобразуют мир, а покидают его. Рожденные в инкубаторе Затворник и Шестипалый не знают о подлинном, за-комбинатном мире ничего -- кроме того, что их предки когда-то умели летать; но они даже не имеют понятия, какое, собственно, значение вкладывается в этот глагол. "Шестипалый вытянул перед собой руки -- тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко. -- Когда-то они служили нам для полета,-- сказал Затворник,-- но потом все изменилось. -- А что такое полет? -- Точно этого не знает никто. Единственное, что известно,-- это то, что надо иметь сильные руки." Вождь Метла, заколотый нейролептиками, в течение многих лет оглушаемый электрошоком, тоже почти забыл о том, что где-то еще есть места, где человек может быть свободным; у него тоже нет ничего, кроме смутных воспоминаний -- о родной природе, о своем племени, о могучем и добром отце. Отсюда их сумрачный буддистский эскапизм: мир таков, каков он есть, его не изменишь, из него можно только вырваться, полагаясь при этом лишь на свои собственные силы. Что ждет их за пределами их клетки -- им не известно: слепому не объяснить, что такое цвет, что такое живопись. Он желает лишь прозреть -- а дальше будет видно. В принципе этот эскапизм свойственен множеству общественных и культурных явлений второй половины нашего столетия -- дают о себе знать опять-таки та самая травма, рана, нанесенная войнами и диктатурами, а с другой стороны -- разочарование в революциях, реформах и прочей социальной деятельности, которая не приводит к кардинальным переменам, но переливает воду из пустого в порожнее, подсовывая в итоге вместо редьки хрен. Вывод: остается только побег, внутренний или внешний. Либо в леса, в пустыню, на Алтай, в Индию, в Тибет,-- либо в мир снов, видений, фантазий, галлюцинаций, в виртуальную реальность.

Другими словами, побег из антиутопию в утопию.

Мы все живем между утопиями и антиутопиями. Они постоянно вторгаются в нашу жизнь и сознание, сменяя друг друга, свергая, дискредитируя, уничтожая – но и переплетаясь самыми хитроумными способами. И это естествоенно. Жизнь без утопий пресна и лишена надежды, сводится к стремлению твердо занять в мире свою экологическую нишу, пометить территорию, чтобы другим заходить неповадно было, и наплодить потомство, которое повторит тот же пахнущий дурной бесконечностью путь. Без утопий люди стали бы подобны тараканам или акулам – совершенным в плане приспособленности к условиям своего существования тварям, безупречным машинам паразитизма или убийства. Царство «здравомыслия», сухого расчета, рациональности и прагматизма – самое иррациональное царство из всех возможных. Когда перестаешь верить «золотым снам», сном становится все, утрачиваются все ориентиры, Космос обращается в хаос. Ratio, отвергнув все прочее, уничтожает само себя, засыпает, не получая для себя благодатной пищи извне, из областей несказанного.

«Добро и зло в Стране чудес, как и везде, встречаются, / Но только здесь они живут на разных берегах», - написал Высоцкий. Утопии и антиутопии концептуализируют и «овеществляют» абстрактные добро и зло, «вылавливая» их из окружающего мира. Конечно, благими намерениями бывает вымощена дорога в ад – и так бывает чаще, чем хотелось бы. Прекрасная гипотетическая бумажная утопия может обернуться зловещей и вполне осязаемой антиутопией. Но любопытно было бы посмотреть, во что превратились бы мы, если нашу историю лишить «иллюзий» - Небесного Иерусалима и Третьего Рима, Города Солнца и Страны Гуигнгнмов, коммунистического братства и американской мечты, Западного Рая Амитабхи Будды и хипповой Flower Power. Когда в августе 91 года за три мистических дня (и число «три» для христиан многозначительно, и день 19 августа, между прочим – праздник Преображения Господня на горе Фавор) рухнула власть очередного Комбината, многим казалось, что при дверях уже ни больше ни меньше, как Царствие Небесное, новая эра, сатья-юга. И без этой веры в на данный момент несбыточное, пусть и не всегда осознаваемой, кто бы стал закидывать танки цветами, разрисовывать их пацификами? Что, кроме этой веры, могло зажечь глаза и осветить лица людей в Москве в те дни, словно они полагали, что больше не будет уже «ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная»? Пусть потом надежды рухнули, крылья не подняли на воздух, выросли новые стены восстановленного Комбината – но та вера не была ложной, вера в обетованную свободу, о которой молится добрая половина человечества: «Да придет Царствие Твое».

Вождь Метла и Затворник с Шестипалым бегут не в «нормальный мир», а в сказку. Для них уже нет «нормального мира». Они долго сидели в яме – а из ямы, кроме неба, ничего не видно. Их история (для нас) на этом заканчивается. «Шестипалый повернул голову к Затворнику. – Куда? – прокричал он. – На юг, - коротко ответил Затворник. – А что это? – спросил Шестипалый. – Не знаю, ответил Затворник, - но это вон там». Вождь Метла бежит в Мексику (или Канаду?). Они достигли нирваны, за ними закрывается дверь, и далее их пути неисследимы. Как водится в сказках: «Они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день».

Кизи с Пелевиным почтительно останавливаются перед выбитыми стеклами, в которые выпорхнули их герои. Их сказка не сказывается, то бишь несказуема. Но и о несказуемом можно помечтать. И сказочник Бах ведет свою чайку дальше и дальше по дорогам Утопии.

И оказывается, что если взглянуть на Комбинат извне, с высоты птичьего Полета, на ад из рая, то можно увидеть, что он обречен на работу вхолостую, что его вирус поражает только поверхностные ткани души, в глубину же ему нет доступа. В сердце последнего его раба горит вечный огонь свободы, «дар тому, кто рожден летать». Сколько ни заматывай лампочку изолентой, ее свет не потушить; если прекрасная серебряная чеканка почернела – достаточно взять тряпку и протереть поверхность.

Многие, однако, могут меня неправильно понять. «В вашей трактовке, - скажут они, - Комбинатом является любое человеческое сообщество, поскольку оно неизбежно спаяно определенными традициями, мифологией, нормами, обычаями, ценностями и целями, властными отношениями того или иного рода. Вы же расцениваете все эти связующие людей между собой компоненты как зло, ограничивающее и сковывающее личность, призываете разрушить все нормы и начать процесс всеобщей маргинализации. Все это – не более, чем очередная проповедь безоглядного анархизма, индивидуализма, выражение инстинктивной ненависти к любой форме социальности, очередное «до основанья, а затем».

Нет, речь идет не об этом.

Как человек обладает телом, внешностью, чертами лица, внутренними органами, эмоциями, характером и мышлением, так неотъемлемой его частью являются и его социальные облачения: на его сознание накладывают свой отпечаток, в нем присутствуют его семья, его социальный и профессиональный слой, его государство, его народ со своей неповторимой культурой. На этом построена возможность хоть как-то понимать друг друга – хотя можно задать вопрос, не блокируют ли эти «посредники» возможность непосредственного, прямого понимания, в котором уже нет разделения на «свое» и «чужое». Совершив без должной духовной подготовки социальный стриптиз, сорвав с себя все коллективное, человек может потерять возможность творить, ибо утратится материал для творчества, исчезнет способность к символизации. Может быть утрачена, по причине непонимания, и любовь – а свобода без любви не более чем броуновское движение, целиком и полностью, как это ни парадоксально, механически обусловленное, детерминированное. Разрушая культурный космос, мы рискуем попасть не просто в хаос, но в хаос, чреватый антикосмосом – то есть «новым порядком» или зоной, царством Кащея Бессмертного. Так, в романе «Повелитель Мух» Гардинга дети, попавшие на необитаемый остров, освободившиеся от опеки взрослых и от всех их установлений, постулируют в итоге для себя законы настолько чудовищного свойства, как будто бы одним из их советников был кто-нибудь из создателей Третьего Рейха.

Так что Комбинат – это не общество как таковое, но его демоническое alter ego, антипод общества, основанного на любви, творчестве и свободе, Владимиром Соловьевым названного Богочеловечеством, общества, которое учит каждого своего члена пользоваться крыльями, помогает взлететь. Подлинное общество – это школа, но не острог. А покамест в каждом реальном, то есть промежуточным между первой и вторым обществе живут обе эти тенденции – тюрьма Комбината и школа Полета. Мы же – словно гусеницы, которых которых одни силы готовят к превращению в бабочек, другие же – пугают нас неизвестностью и соблазняют образами Счастливой Гусеницы, Сытой Гусеницы, Интеллектуальной и Могучей Гусеницы, тоталитарным кнутом и псевдолиберальным пряником привязывают нас к земле, снова и снова заставляют за чечевичную похлебку продавать божественное первородство – продавать еще не выросшие крылья.

Но отважившихся, несмотря ни на что, отправиться в паломничество к «месту, которого нет», в «Безместию», ждет открытие – открытие, которое ждало чайку по имени Джонатан Ливингстон на Небесах, где его новые овладевшие искусством полета просветленные братья сообщили ему, что «Небеса – это не место и не время. Небеса – это достижение совершенства».

1998

Примечание. Под «буддизмом» в статье понимается скорее миф о буддизме, в значительной части разделяемый европейской христианской интеллигенцией, в том числе и Даниилом Андреевым. «Эскапизм», «сумрачность», «пессимизм» не имеют отношения к буддийской традиции как к целому. Так, к примеру, в практиках буддизма Ваджраяны присутствует молитва буддам и бодхисатвам, в которой выражается надежда, что в результате их сострадательной деятельности «сансара опустеет».

Автор: Дмитрий Ахтырский
http://rozamira.ws/myth-cultura/57-revolucionnaja-ornitologija

Капелька росы, алмазной брошью сияющая на изящном изогнутом стане травинки в твоем саду, расцвечивающая отраженный и преломленный ею мир радужными искорками; зацелованная утренним солнцем, она возносится, преображенная любовью, навстречу объятьям того, кого греки называли Гелиосом; возвращаясь прохладными касаниями ветерка, она прогоняет полуденный жар; солдат в строю ливневых струй, возвращает земле ее пыль – оккупанта птичьего отечества; а следующим утром – вновь опускается на свое изумрудное ложе. Та же капля? Или другая? А мир, отражаемый ей, – тот же, или другой?

Вечное сегодня, озаренное памятью прекрасного вчера и предчувствием прекраснейшего завтра, светит нам из ее глубин. Капли росы обитают в своем собственном мире – и вход в этот мир открыт, стены его прозрачны для дружественных глаз. Это особая, неповторимая реальность, взгляд "наружу" изнутри живой, трепещущей жемчужины. Почувствуй ее законы, постигни ее обычаи, услышь биение сердца в этом крошечном теле, рожденном ночной прохладой; оно отдает тебе все свое имущество – квант Господней благодати, который обернется, встретив ответ, неиссякающим потоком; и твой сад на минуту покажется тебе Эдемом – а, может быть, не покажется? А может, не на минуту? И в этом нетленном саду мы – собратья той маленькой капли, расцвеченные огнем неиссякающей Христовой любви, пронзенные состраданием Будды, упокоенные на лепестке лотоса в руке Кришны. И, взглянув на свою сестренку, мы летим в синь небес, в ее очи; вглубь, но вверх; внутрь, но за все возможные пределы. Вот он, подлинный trip, доступный, бесплатный, легальный. Виртуальный он или единственно реальный – бессмысленно даже и пытаться понять. Все абсолютно реально – важно лишь, в чьи объятья ты попадешь, покинув стены своей тюрьмы: в объятья родных и любимых, в лапы идущих на новое дело "братков"; а может быть, тебя всего лишь под конвоем переправляют в другую, еще более страшную тюрьму?



Воистину, неисчерпаемо количество этих реальностей. Неимоверное их количество открывают перед нами миры Природы и ее стихий; леса, горы, поля, реки, моря, все атмосферные и тектонические явления, все богатство звездного неба – все это лишь для узких специалистов в соответствующих областях науки суть чисто физические феномены, которые интересны лишь тем, что в них можно обнаружить некие скрытые абстрактные "законы природы". Когда-то поиски таких законов были овеяны романтикой, "пионеры" преодолевали на своей дороге множество поставленных социумом барьеров, табу, запретов, – задолго до того, как гонимые сами стали гонителями. Их манило Неизведанное – с большой буквы. Ради утоления духовной жажды пришлось отправиться на край плоской Земли и открыть Америку, изобрести космические корабли – и достичь Луны, а с помощью автоматических зондов получить возможность шарить своими щупальцами даже и за границей Солнечной системы, микроскопами сдвигать слой за слоем броню вещества, проникая в самые интимные его глубины, а телескопами – прокладывать пути в дебрях Метагалактики.

Конечно, эти "мероприятия" удались в условиях наложения массы не относящихся к сфере чистой науки факторов, и фактором первостепенной важности явилось противоборство государств и общественных систем, добивающихся превосходства – технического и, так сказать, морального. Внешний мир рассматривался не только как "белое пятно" на карте, как цель и арена путешествий и экспедиций, но и как поле боя, на котором следует занять основные стратегические высоты и обеспечить максимально выгодную для себя диспозицию.

Казалось бы, "процесс" еще далеко не завершен, "сиятельный князь" мировой фундаментальной науки и не помышлял оканчивать свою "трапезу", и яства убирать рановато. Возможности господствовавшего способа познания отнюдь не исчерпаны – но где же полеты людей на Марс? Где сеттлменты на других планетах? Где овладение термоядерной, внутриатомной и прочей энергией?

Энтузиазм иссяк, более не подхлестываемый кнутами холодной войны и не стимулируемый ее пряниками. Просторы Вселенной, с ее черными дырами, квазарами, нультранспортировками, антигравитационными звездолетами и братьями по (не ясно, какому именно) разуму остались такими же далекими, как и прежде, столь же черными, бездонными и пустынными. Бредбери может быть спокоен: в марсианские каналы никто не швырнет пустую пивную банку, и марсианские горы сохранят свои марсианские имена навсегда; великие достижения прогресса прославленной земной цивилизации не испохабят ничью атмосферу, не изнасилуют чужие недра, не отравят чужую воду. Никто не разнесет по космическим далям благую весть о свободном предпринимательстве или плановой экономике.

Но исследовательская тяга не пропала. Многим искателям и в годы тотального господства "физиков" хотелось выяснить, что есть эти природные феномены в себе и для себя, пережить их вместе с ними и в них, а не вскрывать их покровы с целью насилием извлечь из них тайну "природных законов" при помощи научной методологии. Ученый, скальпелем вспарывающий брюхо подопытной собаки – лучший эмблематический образ такой науки. А лучшее название для ее основного метода – вивисекция, стремление получить знание любой ценой; объявление тотальной войны Природе, своего рода крестовый поход с целью отвоевать у безличного стихийного мира "Гроб Господень" – точные магические формулы, описывающие все мировые процессы и позволяющие использовать их в своих интересах; экстатический пляс шамана, подчиняющего себе сонмища духов. Но Природа, как и любой нормальный организм, "боится" (вернее, сторонится) вивисекторов, которыми движет только жажда власти да стремление к комфорту и техническому совершенству. Все живое и чудесное, все радостное и трепетное отступает, скрывается, уходит из поля зрения экспериментаторов, оставляя на их долю лишь трупы "объектов неживой (!) природы" и зомбированных тотальной борьбой за существование квази-живых организмов (и Декарт был относительно прав, говоря о животных как о бездушных машинах!). И что же – Человек, Царь Природы, оказался окруженным не свободными, признающими его мудрое совершенство и руководство друзьями, но мертвыми автоматами, марионетками, разлагающимися гниющими (стоить вспомнить об экологической обстановке на планете) телами.

"Природа не храм, а мастерская, и человек в ней – работник", – говорил тургеневский Базаров. "Природа не храм, а кладовая, и человек в ней – грабитель", – так было бы сказать точнее. Даже не грабитель, а завоеватель, конкистадор, узурпатор, фашист – ведь фашисты тоже не считали покоренные и покоряемые народы себе за ровню. "Малым сим" не надо помогать – "горбатого могила исправит". Из них надо выжимать все соки, пока они живы -- а трупы отправлять на пункты утилизации, пусть тоже принесут пользу. Немецкий фашизм лишь обнажил подлинное лицо некоторых стремлений человечества, довел до логического предела некоторые тенденции, свойственные познавательному духу Нового и Новейшего времени, – и урок, преподанный нам "коричневой чумой", до сих пор не осмыслен, вирус все еще в крови, и до исцеления еще далеко.

Итак, фашизм с его вивисекцией, жаждой власти и наживы, концепцией сверхчеловека, "белокурой бестии", насилующей "мертвую" Природу (то есть страдающей некрофилией) – вот не то, чтобы основная суть, но важная составляющая "эмпирической" науки последних веков. Фашизм – и полное одиночество: ибо во всей Вселенной есть только один Разум, человеческий, общий для всех особей человеческого рода. Тиран неизбежно остается один в своем страшном замке, чувствуя себя парадоксальным образом винтиком в мертвой механической тоталитарной машине, машине всеобщего безличия.

Но, как уже было сказано, движение застопорилось. Трудно встретить теперь горящие огнем познавательной страсти очи юного физика, астронома и т.д. Раньше их ждали бы популярность, признание и высокие оклады – теперь же на эти сферы махнула рукой даже оборонка сверхдержавных левиафанов, снизив в несколько раз уровень ассигнований на развитие фундаментальных наук.



И маятник качнулся в другую сторону.



Познание как переживание, а не как чисто ментальное конструирование – вот общий девиз этого поворота. Медленное избавление от некрофилии. Природа снова становится источником физиологических, эстетических, этических и мистических переживаний. Пляжи и курорты, разнообразные формы туризма, новый взлет доктрин и учений, пропитанных пантеистическо-языческим духом, экологические движения всех мастей и расцветок, кричащие об этической ущербности нашего отношения к "остальному миру" – вот только немногие из явлений, органически связанных с Поворотом.

Чтобы познать реальность, необходимо ей "причаститься", войти в нее, отождествиться с ней и, по возможности, ее любить (как любить, каким образом – это уже другой вопрос). В этих условиях оказывается необходимой коренная перестройка наших взаимоотношений с внешним миром в целом, с теми, кто раньше был лишь "объектом познания", с "воскресающими из мертвых".

Перенос "цетра тяжести" отношения к миру на переживание направляет внимание познающего внутрь его собственного сознания, так как переживание субъективно и может охватывать значительно более широкие области сознания, чем просто ментальные познавательные акты. Презираемое со всей мощью заявило о себе. На интеллектуальный рынок стали выбрасываться все новые и новые концепции – подсознание, либидо, коллективное бессознательное, поток сознания, архетипы, масса новых и старых (откуда только не заимствованных) мистических положений, идей и систем, говорящих нам о природе сознания и его строении. Психология, если не в академических кругах, то в массовом сознании стала царицей наук – как бы не хотелось и не хочется сейчас философам "снять" психологическую проблематику, "депсихологизировать" философию, представив сознание как пару разум/психосоматическая сфера. Разум прочно укоренен в психике, а психика (читай, сознание в целом, включая под-, бес- и сверх-сознательные области) – это весь внутренний мир человека. Пневматика же – сфера «сверхпсихического» - для новоевропейского сознания давно уже слилась со сферой психосоматики, если только под духом-пневной не понимается рассудочная сфера с ее математическими и иными формулами-догматами.

Наступила эпоха Нового Эмпиризма, опыта как переживания – полигоном, испытуемым, испытателем и измерительным прибором для которого служит сам человек, а не груда железного лома, бесчувственного и безразличного.

Но каждое подлинное переживание открывает новую грань мира, заставляет блистать его новыми красками, преображает его в глазах "познающего" – и вот в обиход даже и бытового языка входят слова "реальность" и "пространство", наполненные несколько иным, чем ранее, содержанием (с возможностью их употребления во множественном числе!). Внешний мир оказался органично связанным с внутренним – связью этой послужило "переживание" – и этот объединенный мир оказался совокупностью многих и многих пространств/реальностей. Объектом внимательнейшего изучения стали сны и разнообразные измененные состояния сознания. Состояния сознания – вот новая область исследования для пытливых натур. В них необходимо прежде всего войти, а изучить их "извне" – дело второе, если не сто второе. Вопрос о состояниях сознания перестал быть только научным. Он оказался в контексте "борьбы за права человека". Состояния сознания – это само существо нашей жизни, и мы имеем право входить в любое из них; только мы сами можем определить, в каком именно пространстве в данный момент нам следует находиться. Отсюда вытекают, с одной стороны, мистико-религиозные поиски, цель которых – прорваться к наиболее значимым реальностям сквозь паутины "так себе" (или "тех еще") пространств, навязываемым ложным эго (неврозами, комплексами, эгоизмом, эгоцентризмом и т.д.), личными и социальными штампами; вырваться – вдохновляясь словами Христа: "Познаете истину, и истина сделает вас свободными". С другой стороны, разыгралась буря сексуальной и психоделической революции, взламывающая хлипкие стены "обыденного сознания", "здравого смысла"; может быть – буря гибельная, может быть – путь гибельный, может быть - путь в одну тюрьму из другой тюрьмы, "из огня да в полымя"-- лишь бы все стало иначе, лишь бы не дышать больше этим затхлым, лишенным кислорода воздухом.

Новые потребности должны быть удовлетворены – и вот мы видим, как рынок заполняется литературой "потока сознания", fantasy, "антиромана"; появляются новые "психоделические" музыкальные направления; ряд интересующих нас новшеств практически бесконечен. Даже детсадовцы теперь знают, как это заманчиво – словить "глюк", а эпитет "кислотный" конкурирует теперь с допотопными "клевый" и "крутой". В сфере психоактивных веществ тоже происходит переворот: важно не только и не столько выплеснуть энергию, раскрепоститься или забыться, но уловить отблески, грозные сполохи или болотные огоньки иных миров. Теперь подростки не бегут на товарняках в Индию – они идут в многочисленные неоиндуистские секты, где пытаются совершить head trip, "внутреннее" путешествие в "Индию духа". Короче говоря, перечень симптомов "синдрома виртуальности" мог бы составить целые тома.




Итак, суть многопланового явления, названного нами "Поворотом", в следующем.

Единый пространственно-временной ньютоновский континуум, словно железный прут, был согнут в дугу богатырем Эйнштейном, – и треснул, расщепился на множество относительно самостоятельных "континуумчиков". Старое абсолютное пространство/время с его логикой и "здравым смыслом" вынуждено смириться с званием рядового, с положением лишь одного – и не титульного листа в необъятном фолианте Вселенной.

Вселенная – носитель невообразимого числа "пространств". Вот одна из возможных попыток их структуризации. Реальности галактик, планетных систем, отдельных звезд и планет, в том числе и Земли, – "подпространства" Вселенной. Земля "распадается" на множество форм жизни, в числе которых находится и человеческая. Человечество раскладывается на культурные образования с их разнообразными общественными группами. Каждая общественная группа – тоже носитель своей реальности. И так – вплоть до отдельного конкретного человека и далее.

Все эти пространства/времена не объективны в старом смысле этого слова. К новой "модели мира" не подходит разделение на "субъективность" и "объективность", ибо "переживание", в отличие от "познания", сплавляет меня и мою реальность в единое целое.

Каждый конкретный человек вхож в несколько пространств. Количество и качество пространств, которое он может посетить и адаптировать полученный там опыт, определяет богатство его личности, или, на новом языке, широту его сознания (ибо с определением слова "личность" возникает множество проблем). Согласно новой модели мира, реально все, что ты видишь, думаешь, чувствуешь. Или же, напротив, абсолютно все нереально – но все равно пространства "уравниваются в правах". Умирают понятия "галлюцинация" и "безумие". Любая галлюцинация есть путешествие по иным мирам. Любой вид безумия есть "поездка в один конец" – когда выбраться из "страны временного пребывания" по тем или иным причинам невозможно. Безбрежная и неисчерпаемая панорама разнозначных миров открывается сорвавшим опостылевшую маску собственного эго, ветер какой-то нездешней свободы овевает лица прорвавшихся сквозь мощные редуты социальных штампов.

Естественно, первая нормальная реакция живого существа на столь глобальные изменения вокруг него –осмотреться. И, как следствие – мужская, янская, активная модель поведения человека в мире сменяется женской, иньской, пассивной. Господство "выражения" уступает место власти "восприятия". Соответственно, падает общий уровень агрессивности – если только ее специально не активизирует какое-нибудь из часто посещаемых пространств. Жертвы предшествующего "плотоядного" познания могут перевести дух (точнее, могли бы, ибо старые парадигмы мировидения продолжают функционировать наряду с новыми, ведут с ними всестороннейшую борьбу, по-прежнему навязывая человечеству роль раковой опухоли в едином организме Земли и требуя себе новых и новых кровавых жертвоприношений).

Все формы "внешнего" мира распахивают перед нами двери своих пространств. Возникает потребность в контакте с живым существом, а не с трупом, – труп не в силах ничего нам открыть; потребность в друге, а не во враге или жертве; в ком-то любимом, а не захватываемом и насилуемом. Даже не слишком высокоэтичные личности, будучи захвачены Поворотом, ощущают вышеописанную нужду; ведь если посмотреть на дело с чисто прагматической стороны, путешествие должно быть хотя бы минимально комфортным, а чтобы этот комфорт обеспечить, необходимо вызвать к себе благожелательное отношение со стороны "местных жителей" – владельцев, хранителей и обитателей пространства, в котором желаешь оказаться. И даже «одержимые бесами», пройдя Поворот, "меняются в лице": насильник жаждет в первую очередь уже не просто власти над жертвой и удовлетворения инстинктов, но пользуется актом насилия как ритуальным магическим действом, как наркотиком, как ключом и пропуском в соответствующую реальность.

Естественно, что новая парадигма мировидения актуализирует новую романтику "сверхдальности". Космонавтика, физика элементарных частиц и прочие подвиги покорения физического пространства уступают место погружениям в миры иных культур, экспериментальным изменениям сознания и попыткам достижения различных видов мистического транса. "Ретрограды", как и во все времена, пытаются "раздавить змею" романтического "искуса", запрещая исследования, связанные с измененными состояниями сознания, организовывая травлю мистических сект (в частности, под видом "тоталитарных"), европеизируя все возможные очаги иных культур, стремясь, как всегда, подвести мир и общество под один – свой собственный – знаменатель, уложить реальность в свое заманчивое, комфортное, богооставленное "прокрустово ложе". Им кажется, что ради общего блага лучше растоптать зерна пшеницы вместе с плевелами, чем долго и уныло разбираться, чем же отличаются друг от друга различные семена и побеги. "Одним миром мазаными" оказываются маньяк и святой, деградирующий шизофреник и юродивый Христа ради, подонок и подлинный ученый-исследователь. Но уже ничего не поделаешь – реальность "ретроградов" стала лишь одной из многих, она тоже распадается на множество враждующих между собой "ретроградствующих" пространств.



Итак, мир предстает перед нами как совокупность виртуальных пространств. Эти пространства для современного человека – сплошное "белое пятно". Каков ландшафт каждого из них? Каков климат? Каковы нравы местного населения? Насколько высок уровень опасности? И, наконец – как пройти сквозь них далее, к Источнику всякого знания? И многие "повернувшие" ищут ответа на эти и другие вопросы в традиционных и модернистских мистических учениях, представляющих свои варианты "географии" и "геологии" полипространственного мира.

Естественно предположить, что разные реальности каким-то образом взаимодействуют друг с другом, а также – что они не равнозначны, не могут быть положены на одну доску. И в этих условиях наиболее актуальной становится проблема дифференциации виртуальных реальностей/пространств и отслеживания основных принципов функционирования каждой из них.

Лишь в ярко выраженных измененных состояниях сознания мы способны отчетливо «лицезреть» эти пространства, лишь в актах глубокого и тонкого восприятия. Но они продолжают воздействовать на нас, функционировать в нас и в том случае, если мы находимся в "обыденной реальности". "Обыденная реальность -- это сложнейший конгломерат явлений. Она подобна глубоким сумеркам, когда все кошки почти что серы, когда цвета уже почти не различимы – но только "почти". Гости из иных пространств вторгаются в нее, проносясь быстрыми облаками по привычному небосводу нашего сознания и проливая свои дожди на его почву. А впоследствии на этой почве всходят побеги черт характера, способностей и т.д., и т.п. Его воздух, пронизанный дуновениями инопространственных ветров, меняет свой молекулярный состав. И, дыша таким измененным воздухом, меняемся мы сами, а вместе с нами – наши поступки, эмоции, мысли, образы, ценности и идеалы.

И становится очевидным, что описанная выше проблема ориентации в "виртуальных" пространствах становится одной из наиболее насущных, животрепещущих, экзистенциальных, – если, конечно, нам не все равно, в какую сторону меняться.

Самое предварительное дифференцирование виртуальных пространств показывает, что существует как бы два полюса: на одном – агрессивные реальности, стремящиеся заблокировать входы в другие во избежание "потери клиентов", поработить все иное (и нас), впитать и поглотить, как амеба, все, находящееся в пределах досягаемости. Они либо обессиливают нас, высасывая из нас жизненную энергию, либо, напротив, наполняют нас своей энергией, деструктивной, несущей беды нам и нашему окружению. На другом полюсе – миры, описанные в различных религиозных традициях как божественные, чистые, высокие, гармонические и прекрасные. Они строят свои отношения с нашим сознанием на принципах свободы и добровольности, открывают неисчерпаемые источники жизненных сил ("Я дам тебе воды живой, испив которую, не будешь жаждать вовек"); прикасаясь к ним, мы чувствуем, что именно они – наша настоящая Родина, единственно подлинное отечество.

Но это – только полюса (полюса доступной нам сейчас панорамы, за пределами которой – миры и миры, одни – стократ светлее, другие – стократ ужаснее), между которыми – множество не столь ярких состояний.

И отношения со всеми этими пространствами в новой парадигме мировидения строятся особым образом. На первый план для "познающего" выходит этика. Да, этика, почти забытая наукой последних веков.

Каждое пространство имеет свои законы – и для нас они носят прежде всего этический характер. Если ты желаешь "удержаться" в приглянувшемся тебе пространстве, то ты должен принять его "моральный кодекс"; необходимо выполнять определенные действия и ни в коем случае не совершать других; освободить свои помыслы, желания и чувства от лишнего в данных условиях балласта и наполнить их тем газом, который поможет удержаться в нужном "атмосферном слое". Иначе же через очень короткий промежуток времени ты будешь выброшен из этого пространства, или тебе подсунут его бездарный суррогат. Одним словом, пытаться жить в пространстве, не усвоив его этики – все равно что носить воду в решете, ходить по Зоне без сталкера. Впрочем – и это весьма существенно – если целью познающего является познание Истины, Единого и Блага, то все «пространства» явятся лишь преддвериями, а их законы – условными и ущербными в той мере, в которой эти пространства замутнены неблагой деятельностью существ, в них себя реализующих, в том числе и деятельностью самого познающего.

Но эта тема длинна, а я лишь хотел намекнуть, указать на многообразие открывающихся проблем.

И вот, пожалуй, поприще, открывающееся для новой науки, для новой философии в условиях Поворота – поворота в сторону подлинно внимательного отношения к содержанию нашего сознания: отслеживание и дифференцирование различных пространств, изучение их взаимодействий и воздействий на человеческое сознание. Иными словами, развитие "новой картографии", создание на освоенных пространствах надежной "транспортной сети" и формирование "нового страноведения" – чтобы, выйдя из самолета, вы не были бы арестованы и высланы из страны (посажены за решетку) за нарушение ее законов. И, рано или поздно, мы не хуже, а, может быть, и лучше древних индийцев станем разбираться, что есть подлинная Высшая Реальность и Ее неописуемые планеты, а что – иллюзорные, навеянные неведением миры майи, дым, который можно сдуть – и узреть Лик Божества.

http://forum.rozamira.ws/viewtopic.php?t=1699&start=0

«Ригведа» - старшая из четырех вед (от корня «вед» - «знать») – сводов свящегнных знаний. Следующий по степени древности сборник – «Самаведа»,в котором ригведийские тексты располагались в соответствии с литургическими сценами. Несколько позже сложилась «Яджурведа» - собрание древнейших ритуальных правил. Самая же младшая – «Атхарваведа» - стихотворное изложение всевозможных магических формул и заклинаний. Кроме того, в состав ведической литературы входят брахманы – практические рекомендации по совершению обрядов, араньяки – толкования различных ритуальных действий и символов, упанишады – своеобразные приложения к брахманам, в которых излагается эзотерическое учение.
В 1028 гимнах, собранных в 10 мандал (книг) Ригведы, по существу был задан определенный канон мышления, сложившийся в конце концов в индуизм. Многостишие и законченность литературных форм, слагавших ригведийские тексты, позволяют говорить о многовековой традиции устного творчества древних ариев. Для индийцев Ригведа является своего рода откровением. Потому так высока демонстрируемая в ней культура слова, позволяющего слушателя прикоснуться к интуитивным прозрениям авторов текстов. Ригведа не только дала импульс литературному творчеству, заложив арсенал его основных средств и приемов, но и определила проблематику жизнерадостной философии ее современников. Доминирующим в мироощущении ариев в эпоху Ригведы было наслаждение удобствами и красотой мира. Свойственное человечеству стремление к благополучному существованию тогда не только не порождало исторического пессимизма. Но позволяло считать земную жизнь первым шагом к совершенству. В обнаружении основ духовности индийское сознание зачастую опиралось на личностный опыт. Истинность – удел духовного восхождения, не терпящий рационального насилия. Потому индийская религия во все времена была необычайно тесно связана с философскими изысканиями, оставаясь открытой для различных этических систем и чуждой всякой догматике.
Религиозные представления Ариев, как и у многих современных им народов, не выходили за пределы природы. Почиталось все, что могло олицетворять живую силу. Ригведийский мифологический пантеон вряд ли можно считать в полной мере персонифицированным, ибо восхищение и страх внушала целостность окружающего человека мира. Любая стихия могла в том или ином случае синтезировать сверхъестественные силы. И хотя в описаниях божества, как правило, представали в антропоморфном виде, редко кто из них имел свои постоянные атрибуты.
Идея единства в многообразии, сформулированная в Ригведе, пронизывает все позднейшие, выводимые из нее религиозные системы. Трехчастной структуре мира (небо, воздух, земля) соответствуют 33 бога (дэва), разделяемые на три группы. Ригведийской мифологии чужда иерархичность, ибо генеалогия богов не была понятна даже современникам создателей этих текстов. К числу же наиболее почитаемых можно отнести Сурью (Солнце) – аналог греческого Гелиоса, проезжавшего небосклоном на колеснице; Сома, которому посвящена десятая книга Ригведы, ассоциировался с одноименным растением и изготавливаемым из него напитком, используемым жрецами во время ритуала. В последствии он становится луной и покровителем брахманов (священнослужителей). Не менее мистичен образ Агни – бога огня, посредником между человеческим и сверхъестественным миром. В числе вызывавших благоговейный ужас – бог ветра Ваю и нелюдимый Рудра – бог грома и грозы, хранитель целебных трав.
Но конечно же, наиболее могущественным богом у воинственных ариев считался Индра – «царь богов». Из огромного количества посвященных ему гимнов. Главными можно считать те, в которых повествуется о его победе над Вритрой – олицетворением хаоса. Индра вовсе не эталонный герой. Он - прежде всего, незнающая границ сила, и потому безудержен в своем буйстве. Но именно он стал выразителем главной идеи ранневедического этапа истории индийской мысли: космического упорядочивания вселенной. Функции же вездесущего надзирателя за правильностью течения событий, верховного судьи и правителя, вседержителя и хранителя «риты» (космического порядка), выполнял Варуна, опиравшийся в этом на Митру – гаранта соблюдения клятв и договоров (дхарм). Рита – символ единосущности мира, выражение принципа всеобщего подчинения некоей высшей силе, основа мироощущения древних ариев. Варуна – мерило истинности и моральности, стремление к которым вполне соотносимо со страхом нарушения ритма жизни (смерти). Поэтому дхарма и Рита, находившиеся под его охраной, сближаются, создавая своеобразный этический кодекс.
Будучи сборником гимнов, Ригведа указывает на ключевое звено во взаимоотношениях богов и людей – жертвоприношения. Они являлись условием устойчивости космоса и были столь же частыми и обязательными как прием пищи. По мере усложнения образной и сюжетной систем мифологии древних индийцев жертвоприношения обретают достаточно сложную ритуальность и пугающе-завораживающую символику, требующую специальных знаний. Властителями умов становятся брахманы – толкователи священных текстов. Основная идея брахманических сводов знаний – космическая сущность – Брахман – первый значительный шаг к абстракции, основанный на размышлениях о неразрывности жизненных форм, о тождестве всего, что дышит, о соотношении мысли и речи, о слове как выражении принципа бытия. Брахманизм становится своеобразным способом приспособления древнейших миропредставлений к новым историческим условиям
X-VII вв. до н.э., когда складывается комментаторская традиция и канонизируются веды – период активной колонизации ариями восточных и южных районов Индии. Земледелие постепенно становилось одним из основных источников благосостояния. Но лошади и коровы еще долго служили своеобразной разменной монетой. Хота арии не оставили после себя процветающих городов, но имели основательные ремесленные традиции, сформировавшиеся на основе запросов жителей деревень. Деревня – одна из основ культуры ариев, на много веков вперед предопределившая образ и ритм жизни Индии. Ариями же заложена традиция почитания семьи как высшей ценности. Территории деревенских округов, объединивших подобные поселки, составили владения племен во главе с вождями – раджами. Сопротивление, встречаемое ариями со стороны покоряемых народов, вынуждало их консолидироваться. Это привело к появлению племенных союзов и царств. Многие вожди, чья власть становилась все более неподконтрольной народным собраниям, стали претендовать на титула абсолютных правителей. Их соперничество породило обилие эпических сюжетов, законченную форму получивших в «Рамаяне» и «Махабхарате», записанных значительно позже, в IV-II вв. до н.э.
В ведийские времена складывается и сюжет об определяющем законы богам и людям, бого-творце, чаще всего именуемом Праджапати. В заключительной книге Ригведы дана одна из нескольких существовавших космогонических версий. Ее главным действующим лицом являлся Пуруша – первочеловек и первожертва, который дал частями своего тела начало вселенной. Среди встречающихся в этом гимне терминов есть и понятие, фиксирующие действительно существовавшую социальную структуру общества. Упоминаются. В частности, сословия брахманов, кшатриев (воинов), вайшьев (торговцев, ремесленников, земледельцев), шудр (зависимых людей). Суть кастовой системы, как позднее стали именовать социальное деление арийского общества, заключается в разграничении сфер культурной жизни, в соответствии с характером деятельности, религии, происхождения.
Утрата авторитета родовыми обычаями порождала неуверенность и некоторую растерянность в мироощущении. Это, в конце концов, привело к формированию философии аскетизма – учения, проповедовавшего возможность достижения истинного знания путем медитации и отказа от мирских утех. Постепенное нарастание сакрально-символического начала в обряде жертвоприношения делало его не только первобытным кровавым театром, сколько словесно-магической разновидностью общественной деятельности. Средоточением силы, приписываемой ранее жертве, становится мудрец-отшельник. К тому времени (середина I тыс. до н.э.) сложилась доктрина о четырех стадиях жизни: детстве и юности – пора учения и холостяцкой жизни, семейной ступени. Этапе уединения для самопознания и, наконец, периоде самоотречения. Это позволило аскетам занять достойное место в обществе в качестве учителей жизни. Концентрированным выражением их мудрости стали упанишады, где впервые было изложено учение о бесконечном перевоплощении душ, очищающихся от несовершенства на пути к сущему. Смерть – шаг к новому облику и новой степени духовности. Жизнь – цепь нескончаемых изменений. Универсальным законом, которому подчинялся этот круговорот, была карма – одно из величайших интеллектуальных завоеваний индийской цивилизации. Карма (деяние) предопределяла местопребывание душ в зависимости от характера поступков в текущей жизни. Этот принцип стал едва ли не основополагающим всей индийской культуры.
Осознавая свою подчиненность как и всего живого некоему универсальному закону, человек все же оставался волен в своих деяниях. Согласно учению о «мокше» конечным результатом духовных странствий должно было быть воссоединение со всеобщей душой, т.е. достижение высшей реальности. Различные ее ипостаси назывались: Брахман (первооснова духовности), Атман (ее проекция на личностный уровень), Пуруша (высшая душа), Тот (невыразимое блаженство), Ом (некое абстрактное понятие, объединяющее все вышеперечисленные смыслы). В дальнейшем религиозно-философская мысль Индии растеклась по шести системам- даршанам, так или иначе предопределившим появление индуизма: яшьяя – логика, вайшешика – космология, миманса – ритуал, санкья – учение о духовно преобразующей деятельности, йога – практическое руководство по концентрации жизненной активности для постижения универсальной духовности. Веданта – обретение способности прозрения сущности материального мира. Само по себе становление авторских школ является свидетельством начавшейся систематизации знаний и растрескивания былого синкретизма творчества Ведическая эпоха заложила основы интеллектуальной деятельности на все последующие века. В послеведийский период (IV-II вв.до н.э.) духовный поток обретает то направление, которое можно считать индийской культурой.