Несмотря на то, что по привычным мне меркам зима, прямо скажем, зимой не была, отсутствие центрального отопления добавляло моей жизни немало «приятных» минут, особенно теперь, когда к новому году температура упала почти до нуля. Даже Нана говорила, что в этом году было слишком холодно. В честь праздников Реборн соблаговолил отменить тренировки, так что мне совершенно нечем было заняться на зимних каникулах, да и желания выползать из-под одеяла особого не было. Разве что мысль о котацу[1], стоящем в гостиной, заставляла меня спускаться вниз. Снега не было, так что поверить в то, что уже наступил Новый Год, мне было довольно сложно, и висящего на двери календаря, с отмеченным красной рамочкой «1» и надписью «Январь», было явно недостаточно.

Мне было необъяснимо грустно и почему-то именно сейчас сильнее всего хотелось домой, в нашу тесную квартирку на окраине. В новый год она наполнялась запахами мандаринов, которые мы с сестрой могли есть килограммами, и хвои – в качестве ёлки у нас обычно стояло несколько лап в напольной вазе. На окне светилась гирлянда-сетка, а маман что-нибудь вязала, усевшись в кресло у торшера и накрыв ноги пледом. Мне хотелось туда, где в стареньком магнитофоне крутится заезженная кассета, где сестра колдует над салатами, откопав где-то очередной «интересный» рецепт. Хотелось проваливаться в снег по колено, есть на улице мороженое при «минус двадцать пять», мне, впервые за последние пять лет, захотелось встать на лыжи и помчаться с кем-нибудь на перегонки по ближайшему парку. Хотелось…

Я всё чаще ловил себя на том, что мне не хватает семьи. Я в последний момент останавливал себя, когда уже почти утыкался носом в рыжеватые волосы Бьянки, сидящей на диване в гостиной. Рыжеватые, но гораздо светлее, чем тёмная медь сёстриной косы, и пахло от неё тяжелыми специями – корицей и гвоздикой, а не мятой или цитрусами. Бьянки независимая, резкая и твёрдо знает, чего хочет. Слишком много сходства, чтобы сердце не замирало где-то на границе между явью и сном. Слишком сильна связь между близнецами, чтобы не чувствовать, что от тебя как будто половину отрезали, по-живому, без анестезии. Как она там, моя сестрица? Всё ли у неё хорошо? А как маман, ведь у неё больное сердце! Я слишком хорошо помню, как умирал, чтобы иметь какие-то сомнения относительно эстетического вида собственного тела, слишком хорошо помню, насколько это больно – перестать быть.

Два совершенно разных мира буквально рвали меня на куски, и, пусть я понимал, что мне некуда возвращаться, что я слишком привязался к новым людям, что я, в конце концов, обещал Тсуне, что позабочусь о его маме, сейчас, когда каждая минута не была забита учёбой или тренировками, я всё чаще возвращался мыслями в прошлое. Это было слишком тяжело и больно, но я понимал, что мне уже давно стоило смириться. Моя жизнь теперь здесь, и с этим ничего не поделать. Стоило бы вообще забыть, вычеркнуть из памяти прошлое, но я всегда был слишком жадным, и расстаться с чем-то настолько «своим» для меня просто немыслимо.

Сейчас я почти с ностальгией вспоминал те несколько дней, что был вынужден провести в больнице и, по большей части, в обществе Хибари Кёи. С этим человеком было удивительно просто молчать. Никакой неловкости из-за затянувшихся пауз, ни дикой потребности сказать хоть что-нибудь. Просто молчать, читать что-нибудь или размышлять, глядя в окно. Мы и не говорили-то толком, но, как мне показалось, начали немного друг друга понимать. Именно это и было моей целью – навести, пусть хрупкие, но мосты, к человеку, которому мне придётся доверять прикрывать свою спину. Пусть это будет ещё не скоро, но я слишком хорошо знал, что подобные вещи не терпят, когда их откладывают до бесконечности. Человеку, который дерётся рядом с тобой, нужно полностью доверять, иначе лучше драться в одиночку.

Кёя показался мне сложным и интересным человеком, очень замкнутым и очень раздражительным, благо интуиция всегда вовремя подсказывала мне, когда Хибари хотел побыть в тишине. Он читал классическую японскую поэзию, старую и порядком потрёпанную книжку Басё, практически не выпускал её из рук всё то время, что мы провели в больнице. Он откровенно кривился, но пил прописанные ему таблетки, хоть и ворчал, что это всё ерунда и он не верит в современную медицину. Его мать, идеальная до неестественности, казалась слишком уж отстранённой, как будто сознательно старалась держаться подальше от всего, что может ей не понравиться. Накануне выписки Хибари мы столкнулись с ней в коридоре, и она протянула мне три согнутых пополам, мелко исписанных листка и попросила передать рецепты Нане. Маленькая деталь, до неузнаваемости изменившая мои представления о женщине, которую я почти привык называть матерью.

Из-за госпитализации я пропустил последние дни учёбы и часть зимних каникул, но когда я вернулся домой, то понял, что с радостью провёл бы в тишине больничной палаты ещё столько же времени. Слишком шумно и многолюдно было в доме, я даже отвык от этого непрекращающегося праздника жизни за время болезни.

И, посреди этого безобразия, меня совершенно не удивило, что праздновать новый год все собрались у нас. Контрастом к вечно занятой на работе семье Сасагава и уехавшему куда-то читать лекции отцу Хару, у моей новой мамы нашлось гостеприимства и угощения на всех. Гокудера в честь праздника надел пиджак, а девочки украсили волосы цветами и нарядились в кимоно, даже Рёхей оделся в хакама и косоде, что с его светлыми, почти белыми волосами смотрелось откровенно дико. Хотя праздновали здесь совсем не так, как я привык, Бьянки в кимоно и со сложной причёской ещё больше напоминала мне Настюху, в честь праздников всегда убиравшую волосы наверх многочисленными шпильками. Разве что большие жёлтые очки, которые она надела по моей просьбе, чтобы для Хаято праздник не закончился обмороком, выпадали из образа.

Ламбо бегал по улице и выпрашивал у прохожих новогодние деньги[2], хотя Нана уже дала ему более чем достаточно. Сама она с детским восторгом перебирала огромную пачку открыток, едва-едва поместившуюся в нашем почтовом ящике, демонстрируя мне то одну, то другую. Ребята улыбались, а я чувствовал себя абсолютно лишним на этом празднике. Правда, долго грустить мне не дали, потому что Реборн решил устроить из традиционно-японских новогодних развлечений целое соревнование, разумеется, «В стиле Вонголы». К счастью, в процессе запускания воздушного змея или игры в ута-гарута[3] не было ничего опасного, а с необходимостью выплатить штраф в качестве проигрыша я заранее смирился. Но в итоге мне даже не пришлось раскошеливаться – Реборн засчитал ничью.

Вообще, каникулы прошли как-то странно и немного нелепо – ещё один поход в горы вместе с Диино обернулся большими проблемами, в частности, рыдающей на моей груди Хару. И, даже несмотря на всю серьёзность ситуации, в которую мы влипли, благодаря очередной гениальной идее Реборна, я оставался несколько отстранённым от происходящего, будто это не я заблудился в горах Японии. Осенняя хандра меня настигла посреди зимы, видимо, оттого, что погода в начале января напоминала мне скорее о середине осени.

Мы проблуждали в лесу примерно сутки, дико проголодались и замёрзли, прежде чем вышли к окраине города, да и то спасибо надо сказать Ямамото, который вспомнил, что горы находятся на севере от Намимори, так что мы с грехом пополам сориентировались по сторонам света и отправились на юг. Что меня больше всего удивило и заставило задуматься в этом происшествии, так это то, что Нана и не подумала бить тревогу о потерявшихся детях, будто бы это нормально - уйти в горы на несколько дней. Зато дома меня ждали не упрёки и слёзы, а вкусный обед и возможность засунуть ноги под тёплый котацу. И, вспоминая о новом годе, я каждый раз думаю, что колокола должны продолжать звонить до сих пор, если уж каждый удар уничтожает один из пороков – ста восьми ударов явно недостаточно.

***

Я иду, с трудом передвигая ноги, цепляясь пальцами за щербатый кирпич стен, в боку колет, под ногами было что-то липкое с мерзким запахом – наверняка вытекло из проржавевших мусорных баков, стоявших у противоположной стены переулка. Дышать тяжело, и это навевает мысли о необходимости завтра посетить травмпункт и опять делать рентген, уже третий в этом году. Сломанные рёбра мне совершенно ни к чему.

Болят разбитые о чужое лицо костяшки, опять отекут, и всю следующую неделю будет невозможно писать, а ведь нужно будет сдавать грёбаное сочинение по «Войне и Миру». Мне бы лечь и смотреть в то самое бездонное небо Аустерлица, но сейчас ночь, фонари разбиты и небо грязно-рыжего цвета, как бывает только в больших городах. Как там было? «На раненых есть правительство». Ну да, как же, но мне этому правительству лучше не попадаться.

Под ноги подворачивается брошенная кем-то бутылка, я чуть не падаю, хватаюсь за стену, шиплю от боли, бутылка звенит и откатывается в сторону. А ещё я слышу чьи-то торопливые шаги, пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, я прижимаюсь спиной в грязной стене. Домой нельзя, там маман, уставшая после работы, там сестра, а у меня разбитая рожа и своя-чужая кровь на руках, я весь в крови и грязи, шатаюсь как пьяный и всё равно иду домой, хотя туда нельзя. Просто мне больше некуда идти.

Впереди из непроглядной темени вырисовывается фигура, торопливые шаги всё ближе и ближе, у меня по виску стекает капля пота, она солёная и противно щиплет ссадину на щеке. Человек уже совсем рядом, и я вижу пронзительный, ядовито-оранжевый шарф, длинные кисти которого развеваются от быстрой ходьбы девушки. Губы сами собой расплываются в улыбке, от которой трескается только-только запёкшаяся корочка, а я улыбаюсь, как идиот: такой шарф на районе есть только у моей безумной сестрицы.

Я опираюсь на её плечо, она ничего не говорит, и я благодарен ей за это. У нашего дома раскуроченная детская площадка, на которой никогда не играют дети, Настюха усаживает меня на бортик песочницы без песка под смятым и покорёженным грибочком из ржавого железа. Свет одного из немногих целых фонарей падает на её встревоженное лицо, на губы, сжатые в тонкую линию, на пальцы с тёмным лаком маникюра, выглядывающие из обрезанных перчаток. Она льёт воду из бутылки на скомканный платок, оттирает кровь с моего лица. Я улыбаюсь, и из разбитых губ снова течёт кровь.

— Надеюсь, ты никого не убил сегодня.

— Мне всё равно.

Реборн, высокий, худой, в строгом чёрном костюме и пронзительно жёлтой рубашке с красным в синюю полоску галстуком. Шляпа надвинута на глаза, пистолет во вскинутой руке, опасная хищная улыбка.

— Умри, — говорит он, спуская курок.

Умирать больно, вокруг темнота, я харкаю кровью, сломанные рёбра пробивают лёгкие, я не чувствую ног, меня тащит лицом по разбитому асфальту, сдирая кожу со щеки. Мне хочется кричать, но я уже не могу, я могу только тянуть руку вперёд, пытаясь схватить отлетевший в сторону телефон. Бравая пафосная мелодия заполняет собой всё, и я окончательно проваливаюсь в липкую трясину темноты.

Где-то рядом Хибари Кёя говорит:

— Я избавлюсь от тела.

Лара подносит к лицу старомодный револьвер двумя руками, потому что он слишком тяжёлый для неё. У неё до абсурда счастливый вид, полные губы изгибаются в манящей улыбке, она облизывает их острым розовым язычком, но мне уже давно не хочется её целовать. Мне хочется бить её наотмашь, пока её хорошенькое личико не превратится в кровавую маску. Лара улыбается, приставляет дуло к середине лба и говорит:

— Бах!

Она падает на спину с удивлённым, непонимающим выражением лица, у неё аккуратная дырочка во лбу и огромная дыра в затылке, осколки костей, сгустки крови и мозга в светлых волосах. И только сейчас я понимаю, что у неё слишком короткие волосы. Это не Лара.

На полу ещё один труп, неопрятного вида мужчина, липкое пятно крови на новом ковре, и снова дыра в черепе. Хару дрожащей рукой подносит зеркальце к его рту, но она и так знает, что, сколько бы она его так ни держала, оно не запотеет.

Чёрный пластик мусорного пакета, скрип скотча, удивлённо-испуганное лицо Лары исчезает под нагромождениями плёнки. Просто вытянутый куль, перетянутый багажным скотчем в нескольких местах. Молчаливые парни в форме Дисциплинарного Комитета невозмутимо взваливают его на плечи и выносят из комнаты.

Сасагава и Миура падают на пол. На их лицах безмятежность и совсем-совсем немного удивления. Реборн, взрослый, а не обезображенный проклятием, подправляет шляпу дулом пистолета.

— Кого ты выберешь?

Реборн наклоняется ближе, я чувствую его приторный одеколон, слишком тяжёлый запах, никогда не любил такие.

— Я продал душу за меткость, а что предпочтёшь ты? — выдыхает он мне в лицо. Крепкий чёрный кофе и сигареты, и этот его одеколон... От него пахнет кровью, смертью и болью.

Я смотрю на свои руки, и они в крови, её не стереть и не отмыть. Реборн – Аркобалено Солнца, а Солнце - это стимуляция. Но единственное, что он может стимулировать, это смерть. Он сам похож на дьявола. Он снова достаёт свиток с генеалогическим древом Вонголы и протягивает его мне. Но там не древо, там заковыристый готический шрифт, и текст наверняка на латыни.

— За что ты готов продать свою душу?

***

Я проснулся с дикой головной болью на влажных от пота смятых простынях. Это мерзко и противно, я содрал всё постельное бельё, швырнул на пол и закрыл лицо руками. За окном было ещё темно, и до утренней пробежки оставалось ещё достаточно времени. В ванной я запихал бельё и пижаму в специальную корзину, засунул голову под кран и до отказа вывернул холодную воду. Мне нечасто снились кошмары, в прошлой жизни я вообще не помню за собой такого, наверное, больший стресс и менее тренированное тело давали о себе знать.

— Ты сегодня рано, — раздался позади голос Реборна. Я вздрогнул и закрутил кран.

— Кошмары, — вынужден был признать я.

— С чего бы это? — язвительно поинтересовался репетитор. Я включил фен, чтобы не отвечать, чтобы не слышать его, чтобы не думать. Кошмары, это всегда неприятно, слишком уж сильно выбивают меня из колеи, а тут целые реки крови, как в низкопробном ужастике, смешанные в одну кучу воспоминания той и этой жизни, приправленные взрослым Реборном, как какой-то мистической специей.

Неудивительно, что в таком состоянии я не справился с привычной нормой за отведённое время. Я не смотрел по сторонам, просто по инерции переставлял ноги по знакомому маршруту: вдоль реки, потом крюк до облюбованной Реборном площадки, потом обратно к реке и домой, принять душ, позавтракать и в школу. Что-то мне подсказывало, что на уроках я засну, и хорошо, если не буду просыпаться с криком каждые пятнадцать минут, но стоило мне прикрыть глаза, как я снова видел кровь, целые реки крови. В этом было что-то странное – я никогда не боялся вида крови, своей или чужой, никогда не раскаивался в своих поступках – что сделано, то сделано, всё равно прошлого не изменить. Но здесь и сейчас всё было иначе, здесь кровь была не выбитыми зубами, а сквозной дырой в черепе. Здесь даже по-своему милый и добрый парень Дино на полном серьёзе совал мне в руки заряженный пистолет, просто на всякий случай, а я узнавал модель, потому, что мой репетитор – чокнутый маньяк. Не удивительно, что мне снятся кошмары. Скорее, было бы странно, если бы они мне не снились.

Я был слишком рассеян и всё ещё не поборол чёртову фобию, даже не знаю, как она называется. Есть, например, моторофобия — боязнь автомобилей вообще, но боязнь попасть под автомобиль я в интернете так и не нашёл, хотя, признаюсь, искал специально. Вообще-то в Намимори не слишком много автомобилей, а уж лихачей и подавно, но мне всегда везло как утопленнику, что в той жизни, что в этой. Стоило мне только услышать пробивающийся сквозь бодренькую музыку в наушниках визг тормозов, как я просто замер в ступоре, вместо того, чтобы вернуться на тротуар, или наоборот, прибавить ходу и успеть проскользнуть перед самым капотом. Удар был не слишком сильный, но достаточный, чтобы отшвырнуть меня к забору.

***

Гокудера искренне полагал, что день начался хорошо – пусть он пока ещё не видел своего босса, но успел поздороваться с его матушкой и услышать от неё массу приятных вещей. Например, он узнал, что синьора Савада считает его надёжным. Было приятно осознавать, что его усилия не остались незамеченными и матушка Джудайме одобряет его в качестве правой руки своего сына! Так что, пообещав ей, что защитит босса даже ценой своей жизни, он поспешил ему навстречу. Вообще-то, было довольно странно, что Джудайме ещё не вернулся с пробежки, обычно к этому времени он уже успевал и переодеться, и позавтракать. Но волноваться было не о чем, ведь с ним синьор Реборн.

С такими мыслями Гокудера свернул за угол, чтобы увидеть, как его босса сбивает машина. Всё, что он успел, это подбежать к нему, когда чокнутый водитель уже смылся. Из рассечённой брови Савады текла кровь, заливая лицо, а взгляд был каким-то расфокусированным. Хаято осторожно помог ему встать, но оказалось, что тот ещё и ногу подвернул, так что до дома Тсуна ковылял, вцепившись в плечо друга, буквально вися на нём.

Дома у босса, чуть не опрокинув на себя пузырёк с перекисью водорода, Гокудера помогал ему обрабатывать ссадины, руки тряслись, и он всё время боялся сделать что-то не так.

— Мне нет прощенья! — закричал он, рухнув на колени, когда закончил с обработкой ран. — Я не смог защитить Вас, хотя был рядом!

Савада посмотрел на него с лёгким недоумением – Хаято исступлённо колотился головой о пол, громогласно каясь во всех смертных грехах.

— Прекрати извиняться, — попросил он, прижав пальцы к вискам. — Это же не твоя вина, что...

— И я нарушил обещание, данное вашей матушке, — продолжил он немного тише, поняв, что его ор только раздражает босса, в конце концов, из-за чёртового ублюдка, что сидел за рулём той развалюхи, тот ударился головой, так что ему нужны тишина и покой. — Если бы тот человек сделал бы это специально, вы могли погибнуть.

Тсуна отвёл взгляд в сторону, чуть нахмурившись, а потом покачал головой.

— Я сам виноват, что не смотрел по сторонам, — вздохнул он. — Я сегодня вообще...

Гокудера в который раз удивился отношению босса, ему было совершенно очевидно, что тот всерьёз воспринял возможность собственной смерти, но всё равно отрицает его, Гокудеры, вину, которая была совершенно очевидна. Хаято думал, что он был слишком ослеплён лестью, такой позор, разве такой, как он, заслуживает быть правой рукой босса?

— Я буду упорно тренироваться, — искренне пообещал он. — И тогда я могу стать тем, кто не опозорит Вас!

Однажды для себя что-то решив, Гокудера никогда не отступал от намеченной цели, поэтому он тут же начал думать о том, как именно организовать тренировки. Джудайме всё ещё был какой-то задумчивый и никак не прореагировал на его заявление, продолжая смотреть на заклеенные пластырем руки. В школу они уже опоздали, а Нана, которая могла бы их туда отправить, несмотря на время, ушла куда-то ещё до того, как Хаято привёл Саваду домой.

— Отличная идея, — раздался радостный голос Реборна, появившегося практически из ниоткуда. — Прямо сейчас я устрою для тебя особый тренинг в стиле Вонголы.

От этого заявления, точнее от фразы «в стиле Вонголы», Тсуна отчётливо скривился, но ничего не сказал.

— Пожалуйста, позвольте мне попробовать! — чуть ли не взмолился Гокудера. Оттого, что он так и не поднялся с колен, его просьба выглядела ещё убедительнее. Он предположил, что раз синьор Реборн собрался сам его тренировать, то его надежда стать правой рукой Десятого Вонголы не так призрачна, как ему только что казалось.

К тренировке Гокудера подошёл очень серьёзно, как и Реборн, притащивший откуда-то специальную доску и фломастеры. Хаято достал тетрадь и принялся конспектировать информацию о наиболее необходимых в бою навыках. Джудайме устроился рядом, то и дело поправляя закреплённый на опухшей щиколотке пакет со льдом, но Хаято казалось, что он не слишком-то сосредоточен на лекции и думает о чём-то своём.

Реборн вещал о сопротивлении воздуха и привёл какой-то непонятный пример с укладкой. Гокудера терпел, сгорая от стыда, но молчал, босс же, посмотрев на конечный результат, только коротко заметил, что это всё полный бред, что тут же подтвердил Реборн, согласившись, что это неудачный пример, и о скорости моментально было забыто.

Теперь Реборн говорил о силе, точнее, об использовании потенциала мозга, пробуждении скрытых сил и героическом превозмогании. Гокудера строчил и строчил, боясь упустить малейшую деталь, но в итоге оказалось, что тренировку по контролю над мозгом будет проводить И-пин. Точнее, она-взрослая принесла рамен, а потом действие Базуки закономерно подошло к концу.

Идея Реборна была предельно проста: если, находясь под действием Гёдза-кен, Гокудера сможет съесть рамен, это будет означать, что его мозг полностью у него под контролем. Савада усомнился, что это сработает, отчего Хаято только сильнее загорелся этой идеей. Ему ужасно хотелось доказать, что он действительно может чего-то добиться, что Джудайме сможет гордиться им, когда он справится.

Но первая же попытка оказалась неудачной, и Тсуна предложил закончить тренировку на этом, пока не стало хуже. Гокудера ужасно испугался, что босс разочарован в нём и даже не рассматривает вариант, что у него получится, и отчаянно попросил ещё одну попытку. Гёдза-кен не мешала сосредоточиться, она напрочь убивала всякую координацию движений и заставляла полностью терять ориентацию в пространстве. Гокудера старался изо всех сил, но этого явно было недостаточно. Вторая попытка была не лучше первой, а третья привела только к тому, что задетая непроизвольным движением Хаято чашка с раменом опрокинулась прямо на Саваду.

Гокудера исступлённо колотился лбом об пол, вымаливая прощенье, но Тсуна только отмахнулся от него, как от чего-то, не стоящего внимания, сказав, что это всё ерунда. Хаято совершенно ничего не понимал, он ведь действительно очень старался, но всё было бесполезно, а Джудайме, казалось, совершенно не заинтересован ни в его успехе, ни в его присутствии вообще.

Так что, когда в комнату вошёл Ямамото, который был обеспокоен их отсутствием в школе и решил выяснить, что случилось, Гокудера уже находился на грани истерики. А уж когда Джудайме явно обрадовался присутствию бейсболиста, он просто сбежал оттуда, полагая, что вряд ли они вообще заметят его отсутствие. Ему было больно думать о том, что босс полагается не на него, а на Ямамото. С его стороны было слишком наивно ожидать чего-то, ведь, пока он не приехал в Японию, то не слышал ни от кого доброго слова, с тех пор, как сбежал из дома, да и там, как он теперь понимал, все только делали вид. Был ещё один человек, который был к нему добр, но он не имел отношения к мафии, так что не считается.

Гокудера отчаянно хотел быть принятым в Семью, но раз за разом слышал отказ. Все говорили одно и то же: «Нам не нужны слабаки-пианисты вроде тебя», «Думаешь, мы примем избалованного полукровку?», «Даже если ты объедешь всю Италию, такому, как ты, не найдётся места ни в одной Семье!». Так что в том, что ему предпочли другого, не было ничего нового, но от этого не становилось менее больно. А он ещё имел наглость на что-то надеяться! Тогда как ему стоило быть благодарным уже за то, что его просто терпят рядом.

Он уселся на поскрипывающие качели на детской площадке и закурил. Думать ни о чём не хотелось, хотелось просто сидеть тут, курить, мёрзнуть и жалеть себя. Последнее ему всегда хорошо удавалось, гораздо лучше, чем изображать всегда уверенного в себе, надёжного парня.

— О, Гокудера-кун, это ты? — услышал он удивлённый голос Савады Наны. — А почему ты опять один? Где Тсуна?

Хаято растерялся, не зная, как ответить этой милой женщине. Она полагала, что он сможет позаботиться о боссе, тогда как на самом деле он лишь подвёл его.

— Тсуна постоянно вспоминает о тебе, — продолжила женщина. — Я думала, вы всё время вместе.

— Джудайме говорит обо мне? — удивился Гокудера. Ему казалось это странным, ведь никто не будет говорить о том, кто ему совершенно безразличен, тем более постоянно.

— Да-да. Ни дня не проходит, чтобы он хоть раз не упоминал твоё имя, — улыбнулась Нана, а потом внезапно сменила тему. — Кстати, раз уж ты постоянно у нас бываешь, может, мне стоит научиться готовить что-нибудь из европейской кухни?

Хаято отчаянно покраснел, понимая, сколько хлопот он постоянно доставляет матушке своего босса.

— Точно! — Нана внезапно развернулась в противоположную сторону. — Куплю-ка я ещё одну кулинарную книгу!

Она помахала парню рукой и направилась к любимому магазинчику, мысленно составляя меню на следующую неделю.

Гокудера удивлённо посмотрел ей вслед, всё-таки ему было сложно привыкнуть к тому, как она постоянно меняла тему разговора. А потом он снова почувствовал жгучий стыд: оказывается, Джудайме уже успел привязаться к нему, а он проявляет чёрную неблагодарность! Накупив в первом попавшемся магазине любимого печенья босса, он бегом понёсся к его дому. Неважно, что есть сейчас, он готов последовать за Джудайме до самого конца. И однажды настанет день, когда он станет идеальной правой рукой своего босса.

***

Почти через три недели после начала последнего триместра в средней школе Намимори состоялся родительский день, и помещение класса 1-А набилась целая толпа мамочек, озабоченных успехами своих детей. Даже некоторые отцы взяли выходной, чтобы иметь полное представление о том, как и чему учатся их дети. Учитель посоветовал детям расслабиться, вести себя как обычно и даже пытался шутить, но многие ученики всё равно были слишком напряжены.

Тсуна посмотрел на гудящую толпу и вздохнул, Наны не было, и он не знал, думать ли ему, что это хорошо или плохо. Хорошо, потому что мало ли, что случиться может, зачем лишний раз нервировать женщину? А плохо, это из-за того, что значит, что её не волнует собственный ребёнок и она совершенно успокоилась, наняв репетитора. С учёбой у Савады дела обстояли вполне нормально, за прошедший почти полный учебный год он аккуратно выправил все косяки, так что учителя могли только радоваться его успехам. И если бы не регулярные прогулы, он мог бы считаться одним из лучших учеников класса.

Размышления Савады были прерваны появлением его матери. Та выглядела как всегда жизнерадостной и весело помахала сыну рукой. Тсуна лишь тяжело вздохнул, пытаясь понять, какая мерзость его ожидает сегодня, ибо на то, что открытый урок пройдёт без происшествий, он даже не рассчитывал. Из-за того, что этим уроком была математика, проблем быть не должно было, если бы их не попросили просто назвать ответ. Так-то он обычно расписывал всё правильно, но с парочкой ошибок в арифметических расчётах, и теперь перед ним стоял выбор – говорить правильный ответ, вызывая не нужные вопросы, или откровенно лажать у всех на глазах.

Первая задача досталась Ямамото, у которого с математикой были серьёзные проблемы. Не то что бы он её совсем не понимал, но вот времени и желания сесть и разобраться, у него не было совершенно. Но парню откровенно повезло – сказав наугад: «Пусть будет одна вторая», он просто попал пальцем в небо. Тсуёши громогласно обрадовался успеху сына, вызвав у учителя не очень адекватную реакцию: у него на лице явственно было написано: «Теперь понятно, в кого он такой!».

Следующей жертвой учителя пал Гокудера, по обыкновению едко комментирующий всё происходящее, да и вообще, как обычно сидевший, закинув ноги на стол и заложив руки за голову. Некоторые мамочки уже шептались о «хулиганье», с которым вынуждены учиться их замечательные дети. Просьба сесть как положено Гокудерой была проигнорирована, а задача повышенной сложности была решена им моментально, так что учителю пришлось смириться с его вызывающим поведением.

А вот третья задача досталась Саваде, так что он тоскливо уставился в учебник. Говорить или не говорить? Гокудера, который уже знал, как его босс не любит считать в уме, изображал какие-то странные знаки, должно быть, пытаясь ему подсказать, учитель требовал ответа, и Тсуна-таки решил ответить правильно, но его отвлекло появление непонятно откуда взявшегося Ламбо, который умудрился залезть на учительский стол, и громогласно заявить:

— Я знаю ответ! Сто триллионов десять тысяч!

Так же непонятно откуда взявшаяся И-пин попыталась стащить его со стола, но только привнесла в происходящее ещё больше неразберихи. Отцы семейств изображали подлинно восточную невозмутимость, матери же перешёптывались всё громче. Учитель попытался было выяснить, кто родители этого ребёнка, но Нана уже прорвалась сквозь толпу, снимая Ламбо со стола и извиняясь за его поведение.

Шепотки в кабинете становились всё громче, кто-то удивлялся, что у неё так много детей, кто-то – тому, что они совершенно не похожи, и только Тсуна, загородившись ото всех учебником, пытался сделать вид, что ничего не происходит. Ситуация с Ламбо раздражала его всё сильнее с каждым днём, но он пока не мог прийти к какому-то решению, слишком много не зависящих от него факторов нужно было учесть.

— Почему ты взяла их с собой? — устало спросил Савада у матери, когда она проходила мимо его парты.

— Это не я, — пожала плечами та.

— Но кто же тогда мог... — начал было Тсуна, но его прервали.

— Они захотели пойти со мной на открытый урок к Хаято, — невозмутимо заявила появившаяся в дверях девушка. Тсуна даже удивился – он не видел её с той поездки в горы, так что получалось, что она приехала буквально только что, будто специально подгадав день. Гокудера же, увидев сестру, схватился за живот и с диким грохотом рухнул на пол. Естественно, что учитель ничего не понял и дико перепугался – ещё бы, открытый урок, а тут такое!

Савада укоризненно посмотрел на Бьянки, та провела пальцами по щеке вверх, к виску, и досадливо скривилась. Достав из сумочки очки, она надела их и направилась на помощь младшему братику.

— Его надо срочно отвести в медпункт, — заявил учитель, пытаясь создать видимость того, что у него всё под контролем.

— Я отведу, — сказала девушка, закидывая руку брата себе через плечо. — Держись, Хаято, я рядом.

— Я пойду с вами, — безапелляционно сказала Нана.

Тсуна тяжело вздохнул и покачал головой. То, что Бьянки-таки надела очки, проблемы не решало, скорее, просто предотвращало дальнейший ущерб.

— Только доктора нашего не убей, ладно? — попросил он её, заранее предполагая провал. Всё-таки Шамал был поразительным бабником, и ни одна девушка в школе не решалась пойти к нему на приём уже через неделю после его появления в медпункте. Бьянки в ответ на просьбу только пожала плечами, будто говоря «как получится, ничего не обещаю», и вышла из класса в сопровождении Наны и суетящегося вокруг них учителя.

Женщины роптали всё громче, и всё чаще звучало предположение, что во всём виновата Савада-сан, хотя понять, каким боком она повинна в обмороке Гокудеры, Тсуне было не по силам. Но всё стало только хуже, когда появился Реборн.

Он, конечно, говорил, что собирается прийти, но Савада очень надеялся, что его просто не пустят в здание школы. Но нет, тот опять использовал что-то непонятное, чтобы выглядеть иначе. Тсуна, как и, должно быть, все остальные, видел перед собой невысокого и совсем молодого парня, тщательно выписывающего на доске кандзи, но отчётливо понимал, что это Реборн, так же, как было с тем Пао-пао сенсеем.

— Моё имя – Рибояма, — заявил он, указывая на доску. — Поскольку Садохара-сенсей отсутствует, остаток урока буду вести я.

Появление этого, с позволения сказать, «учителя» вызвало ещё больше пересуд, и не только среди родителей, но и среди учеников, но Реборн быстро взял ситуацию в свои руки. Он вежливо поприветствовал родителей и опекунов, предложил продолжить прерванный урок и исписал всю доску какой-то откровенной дичью. Безумный многочлен, точнее система из двух сложносочинённых уравнений, как раз заняла всё пространство большой чёрной доски. Ничего особенно сложного, вроде производных или интегралов, там не было, просто нужно аккуратно всё преобразовать и получить нормальную систему с двумя неизвестными. Но вот для того, чтобы это сделать, нужно хотя бы переписать с доски без ошибок, а это уже само по себе было не так уж просто. Одноклассники Савады, ещё не сталкивавшиеся с милейшей привычкой институтских преподов исписывать полностью всю доску мелким почерком, выпали в осадок. Родители перешёптывались, видимо, прикидывая, а решат ли они сами предложенное задание, то и дело слышалось предположение, что это уровень вступительных экзаменов в вуз.

— Тому, кто сумет решить правильно, я предоставлю хорошую вакансию в мафии, — добил присутствующих Реборн. Савада, услышав подобное заявление, уткнулся лбом в парту и прикрыл голову учебником, пробормотав: «я в домике». Впрочем, он и не надеялся, что это поможет.

Сидевший прямо перед Тсуной парень не выдержал:

— Слушай, ты! Плевать я хотел, Рибояма ты, или Херома! Но я не собираюсь терпеть тебе подобных!

Тсуна пригнулся ещё ниже, чтобы его не зацепило ненароком, и правильно сделал – Реборн швырнул в крикуна мелом, да с такой силой, что тот просто раскрошился о его лоб.

Разумеется, его матери это не понравилось, и она стала возмущаться и в итоге тоже получила куском мела по лбу. Родители начали роптать уже неприкрыто.

— Мафия? Что он вообще имеет в виду? — пробормотал один из сидящих недалеко от Савады парней.

— Гокудера бы решил, — зевнул Ямамото, не обращавший никакого внимания на всеобщее беспокойство.

— Ему не нужно, он уже в мафии, — буркнул Тсуна из-за учебника.

— Точно, и как я сразу не подумал? — почесал в затылке спортсмен. — Значит, мне тоже не надо решать эту муть? Отлично!

— Савада, а может, ты решишь? — встрял ещё кто-то. — Это ведь твоя мать сорвала урок!

Тсуна тяжело вздохнул и наградил слишком разговорчивого одноклассника тяжёлым взглядом.

— Что ты там сказал про мою мать? — вкрадчиво поинтересовался он, заставив парня сильно удивиться и даже слегка испугаться, насколько непохоже это было на обычное поведение Бесполезного Тсуны.

— Отличная идея, — встрял Реборн. — Выйди к доске и объясни, как решать.

— Зачем? — устало поинтересовался Савада.

— Потому, что ты должен уметь объяснять, а иначе кто-нибудь тебя может понять не так, и… –– Реборн достал откуда-то пистолет и сделал им неопределённый жест. — Сам ведь понимаешь, что ничем хорошим это не кончится. Так что иди к доске.

Тсуна прищурился и внимательно следил за заковыристой траекторией, которую описывало дуло пистолета.

— А если я не хочу? — осторожно поинтересовался он, не отрывая взгляда от оружия.

— А если я выстрелю? — практически с той же интонацией спросил Реборн, буквально ткнув пистолетом в лоб Тсуны. Тому пришлось свести глаза к переносице, чтобы продолжить смотреть точно на дуло пистолета.

— Похоже, у меня опять нет выбора, — пробормотал он, поднимаясь из-за парты. У доски он взял последний оставшийся кусок мела, поднялся на цыпочки и тяжело вздохнул – до верха доски он дотягивался с большим трудом. — Значит так, для начала, эту байду надо упростить, у кого есть предложения?

Класс молчал, кто-то принципиально, а кто-то от шока. Родители посчитали, что это интересный ход – позволить ученикам по очереди вести урок, а пистолета как будто никто не видел.

— Ну, тут есть повторяющиеся части, — подала голос староста класса, решившая, что не стоит окончательно срывать и так не удавшийся урок.

— Правильно, поэтому для начала мы поделим оба уравнения на (n-24)… — улыбнулся Тсуна и принялся вычёркивать из обоих многочленов означенные части. О том, как бы он вёл урок после выстрела Возрождающей пулей, он думать не хотел.

-------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Котацу (яп. 炬燵 ) — традиционный японский предмет мебели, низкий деревянный каркас стола, накрытый японским матрацем футоном или тяжелым одеялом, на который сверху положена столешница. Под одеялом располагается источник тепла, часто встроенный в стол. Котацу распространен практически только в Японии.

[2] Новогодний обычай дарить детям деньги называется отосидама (яп. お年玉 ). Деньги кладут в маленькие украшенные конверты, называемые потибукуро. Количество денег которые кладут в конверт зависит от возраста ребёнка, но если в семье несколько детей, то суммы, как правило, одинаковы, чтобы никто не чувствовал себя обделённым.

[3] Ута-гарута — новогодние карты со стихами хякунин иссю, японская настольная игра, в которой игроки должны идентифицировать разложенные на столе (на полу) карты с текстом стихотворений с теми, что находятся на руках.