ну, раз маски сорваны, выкладываю:
Название: Эхо войны…
Автор: Лихослава (Лилит де Лайл Кристи)
Бета: Лелей Аринель
Тип: слеш
Пэйринг: Победитель/Побеждённый. Подробнее не скажу, сами догадаетесь)
Жанр: angst, AU относительно эпилога, OOC, почти slave, совсем чуть-чуть
Рейтинг: R
Размер: два взаимосвязанных мини, хотя можно их считать двумя главами одного.
Саммари: Немного о кошмарах, оставшихся после Войны.
Примечание: Ничего особо жуткого, просто у героев нервы не в порядке, да и вообще с психикой после Войны начались/усугубились нелады.
Дисклаймер: Мир и героев - тёте Ро, алфавит Кириллу и Мефодию.
№1. Вы видели глаза?
Вы видели глаза поцелованных узников? Они всегда безжизненны, как магловские стекляшки, используемые для украшения витрин. Их ещё иногда насыпают в прозрачные вазочки… Синие, зелёные, жёлтые… Их глаза всегда яркие и блестящие, но ничего не выражают.
А глаза погибших от Avada Kedavra? Нет. Не потом, а сразу. Пока в них ещё видны холодные зелёные отблески. Там только страх и непонимание. Люди никогда, до самого конца, не верят в собственную смерть. Мы все искренне считаем себя бессмертными, но… потом глаза станут пустыми и безжизненными.
Вы видели глаза людей, загнанных в угол? Доведённых до «точки»? Если нет, поверьте на слово — в таких глазах уже нет ничего человеческого. Это слепое отчаяние зверя. И, как и любой зверь, такой человек опасен. Как бы он ни был слаб и ничтожен, ему уже нечего терять, а значит, ничто не страшно… бойтесь таких глаз. Им уже никогда не стать прежними…
Доводилось ли вам заглядывать в глаза оборотня? А в полнолуние? И не просто так, а именно в момент трансформации? Это жутко, когда звериная сущность берёт верх над людской. Только первый луч луны коснётся его... тело ещё принадлежит человеку, а глаза и разум — зверю…
Эти взгляды снятся мне в кошмарах. Глаза друзей и врагов, живых и мёртвых… После таких снов я боюсь смотреть в зеркала, ведь зелёные всполохи Авады прячутся и в моих зрачках.
В такие дни я всегда просыпаюсь злой. Я груб и не смотрю в глаза своему любовнику. Не только по тому, что он может увидеть в моих глазах, но и по тому, что боюсь увидеть в этих серых озёрах равнодушие и презрение к моей слабости.… Эта война сломала в нас что-то очень важное. Прошло уже больше десяти лет, а мне порой кажется, что она закончилась вчера.
Это эхо войны…
После таких ночей я груб и беру его сзади, оставляя на нежной коже следы своих пальцев и засосы… Вхожу резко, едва вспомнив про смазку… Его хриплые стоны спасают моё сознание от пустоты. Тепло его тела подо мной доказывает, что мы оба ещё живы, что Вторая Магическая Война давно кончилась…
Нежный поцелуй за ушком, зарыться носом в его светлые, шелковистые пряди и хриплое «Прости»… ласковые прикосновения помогают ему успокоится и, в последний раз, совсем по-детски шмыгнув носом, шепчет в ответ:
— Всё хорошо, мне нравится, только предупреждай в следующий раз, ладно?
Он всегда так говорит, вот уже десять лет… И каждый раз всё повторяется. Хорошо хоть эти приступы всё реже…
Ласково укрываю любовника одеялом, целую в висок. Бросаю взгляд на часы и тяжело вздыхаю.
— Мне уже пора…
— Ну а мне ещё нет, не мешай досыпать. — Сонно бормочет блондин из-под подушки.
Принять душ и умыться, не глядя в зеркало, уже привычно. Даже тяжёлые складки строгой мантии разглаживаю специальным заклятьем, пришлось научиться.
Я не хочу видеть свои глаза, потому что знаю, что увижу лишь безумие, замороженное всполохами Авады.
Прощаюсь, зная, что меня не слышат. Это нужно не ему, а мне. В такие дни я не завтракаю. Даже кофе не пью. Меня мутит от сильных запахов. Мне мерещатся вонь обгорелой плоти и лекарственных зелий.
Это эхо Войны…
Аппарирую прямо в Атриум министерства. К счастью, уродливый фонтан не стали восстанавливать после того нападения на Отдел Тайн, иначе я, пренебрегая правилами, настроил себе портал до кабинета. Мне простительно.
Едва взглянув на меня, секретарша понимает, что я сегодня «злой». Она тоже привыкла. Быстро прячет куда-то свежесваренный кофе, подравнивает стопочки свитков на столе, пока меня отвлекли. Заместитель начальника Отдела Тайн тоже знает, что со мной творится. Она ничего не говорит на эту тему и старается не смотреть мне в глаза, помнит, что в такие дни я этого не люблю. Снова и снова поправляет выбившийся из причёски каштановый локон и деловито объясняет, как и где в моей работе можно использовать их новую разработку. Я благодарен ей за такое отношение. Она это знает и благодарна за то, что я держу себя в руках. Первые годы после войны я срывался на окружающих по нескольку дней подряд. В прочем, у неё тоже бывают такие дни. Не так как у меня, но бывает. Всем нам снятся кошмары.
Это эхо Войны…
Мне на стол ложится толстая папка с уголовным делом. Кажется, я настолько ушёл в себя, что перестал обращать внимание на происходящее. Плохо, очень плохо…
Дело №… «Фенрир Грейбек».
Я не хочу открывать папку… Сегодня мне снились и его глаза. Глаза чудовищного зверя в человеческом обличье. Я не хочу, но открываю. Это моя работа. Это мой долг. Быстро пролистываю первые листки, их я помню почти наизусть. В самом конце несколько новых свитков: документ о ходе операции по захвату, результат — пойман. Протокол допроса с веритасерумом. Судебное слушанье через два дня.
Достаю официальные формы. Соболезнования семьям погибших, премии. Написать прошение министру о награждениях — как выживших, так и павших. Благодарности всей группе, производившей задержание.
Прошение главе Визенгамота, о применении к Грейбеку Поцелуя.
Подпись: Глава Аврората Гарольд Джеймс Поттер.
№2. Вы чувствовали холод?
Вы чувствовали холод? Смертельный, всепоглощающий, промораживающий до костей? Когда всё уже не важно, когда нет сил ни на дрожь, ни на мольбы о пощаде.
Холод не физический, а душевный. Заледенелые стены пустого дома, безжизненные глаза матери, вцепившейся покрытыми инеем пальцами в холодный медальон с портретом остывшего уже отца.
Холодный ветер вперемешку с мокрым снегом норовит разбить стекло и ворваться в холодную комнату. Холодное тело матери в холодном гробу.
Вы чувствовали ужас, от которого кончики пальцев покрываются льдом? Вы проникались истинностью выражения «кровь в жилах стынет»? Да не просто стынет, а режется острыми гранями кристалликов льда.
Это эхо Войны…
Какое счастье, что это снится мне всё реже…
***
Ушёл… можно развалиться на постели раскинув руки, насладится приятной расслабленностью после хорошего секса. Невероятная смесь из боли и наслаждения в саднящей заднице. Я люблю грубый секс, но вашу Моргану! Предупреждать надо! А, впрочем, кому я это говорю? У Гарри опять приступ, ничего нового. Скорее, следовало удивляться, что его не было так долго… почти полгода. Я даже немного отвык.
С удовольствием потягиваюсь, зеваю. Жаль, нельзя валяться здесь хотя бы до полудня. Переворачиваюсь на живот, зарываюсь лицом в подушки… Они пахнут Гарри… травяной настой, которым он моет волосы — полынь и мята… лосьон после бритья — ментол. Привычные запахи, давно ставшие самыми значимыми в моей жизни.
Когда это стало именно так? Сложно сказать. Проще сказать, с чего началось. И главную роль в этом сыграло эхо Войны… Десять лет прошло, а я до самых мелочей помню. Очередной допрос. В который раз авроры насилуют мой разум легилименцией. Как и в прошлые разы, у них ничего не выходит. И тут… входит Поттер. Он тогда всегда был такой: немного безумный взгляд, в котором мерещатся вспышки Авады, холод и едкий сарказм, которым он явно заразился от нашего Декана… пришёл, значит… стоит, стенку подпирает… а доблестные защитники правопорядка едва со стульев не попадали. Уж больно нервные. А мне тогда было всё равно. Холод внутри, холод снаружи…
Тогда в обществе все были готовы носить Избранного на руках и устилать его дорогу цветами. Наивные, но счастливые люди… и только аврорат и почти всё министерство готовы были едва ли не под стол прятаться в его присутствии. Просто они знали, каким он бывает на «операциях» по захвату оставшихся Упивающихся. Вызывать хоть малейшее его неудовольствие никому не хотелось…
Вот все и забеспокоились, повскакивали со стульев, что-то невнятно бормотали… А Гарри поставил на стол крошечный пузырёк с зельем, прозрачным, как слеза младенца.
— Достаточно будет трёх капель, — усмехнулся он.
— Н-но, разрешение на применение Веритасерума, — заикался старший, из присутствующих авроров.
Веритасерум или Сыворотка Правды, зелье сложное. А хороших зельеваров, да ещё и лояльных министерству, мало. В стране послевоенный бардак, и все на всём экономят. В таких обстоятельствах, Поттер с Веритасерумом кажется посланцем давно сгинувших Богов. Тем более, что в ответ на невнятное лепетание аврора, Гарри положил перед ним свиток. Судя по всему, он просто наслаждался ситуацией.
— От Кингсли. Легилименция тут бесполезна. У этого типа был слишком хороший учитель.
При этих словах я вздрагиваю от новой вспышки холода внутри. Никогда не забуду ни «учителя», ни «уроки». Тётушка всегда была беспощадна.
Вопросы тоже задавал Поттер. Авроры только скрипели перьями, не поднимая взгляд от пергаментов.
Потом был суд. Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире. Азкабан переполнен, и, поскольку было доказано, что я никого не убил, да и метку получил под давлением обстоятельств, было принято решение передать меня под опеку одному из героев Войны. Я вспомнил взгляд Поттера в допросной… Дальнейшее развитие событий было очевидно.
Дом национального героя я представлял несколько иначе, как угодно, но точно не мрачный, холодный особняк с обилием слизеринской символики. Но всё объяснила табличка на одной из дверей:
«комната Сириуса Блека»
После этой находки особняк показался мне ещё более мёртвым и холодным. Поттер где-то пропадал целыми днями, и, честно говоря, мне совсем не хотелось знать, где и чем он занимается. Вполне хватало пятен крови на его мантии. Я и раньше замечал у себя некоторую склонность к мазохизму, что ж, это было очень удобно для слетевшего с катушек Героя. Гораздо хуже было то, что я никогда до этого не был с мужчинами, но стоит отдать Гарри должное — он это учёл. И, даже не смотря на его очевидную неадекватность первую пару лет, я знал, что он не станет переходить грань между взаимным удовольствием и откровенными издевательствами. Даже не столько знал, сколько чувствовал. К тому же это спасало меня от кошмаров. Я их помню очень смутно, единственное, в чём я могу точно быть уверен — это холод… после них меня всегда знобит, будто я в одном белье по морозу несколько часов гулял. Невольно ёжусь и натягиваю одеяло повыше. Даже воспоминания об этом пронизаны льдом.
А Поттер дарил мне тепло, и какая разница, делал он это специально или нет? Главное, что его руки всегда горячие, не говоря уже о губах… И я чувствую, что жив, что мы оба живы. Войны больше нет…
Со временем дом становился теплее. Уходили холод и отчуждённость, мы привыкали друг к другу. Эхо Войны связало нас цепью, неизвестной длинны, связало крепче любви, дружбы, кровных уз… не знаю, как Гарри, а я ни за что не порву эту незримую цепь, и пускай один её конец в руках у Поттера, а другой пристёгнут к ошейнику на моей шее...
Я быстро понял, что в те дни, когда Гарри снятся кошмары, нельзя смотреть ему в глаза, впрочем, мне и не хотелось. До сих пор бросает в дрожь, когда вспоминаю то ледяное безумие, что отражалось в них первые годы после Войны.
И зачем только люди придумали это занятие? Неужели нельзя было решить всё мирным путём без рек крови и сумасшедшей жестокости? А самое страшное, что люди, по сути своей, жуткие эгоисты. Они безжалостны и равнодушны. Безмолвной толпе нет никакого дела ни до тебя, ни до тех, кто топчет тебя подкованными сапогами…
Мой отец был Упивающимся, но сам признавал, что это было ошибкой молодости, он вынужден был подчиняться этому безумному уроду, осознавая, что с такой «работы» уходят лишь «вперёд ногами». А мать любила его, не хотела бросать, хотя он предлагал нам уехать из Англии. Она старалась его поддержать, как могла. И, когда отца не стало, она просто сгорела, как свечка, меньше, чем за неделю. И у меня не осталось выбора.
Первое время после суда я чувствовал себя безвольной игрушкой в ЕГО руках, бесправной подстилкой, единственное предназначение которой — ублажать хозяина. Но мне было всё равно. От меня прежнего не осталось почти ничего — ни холёной внешности, ни надменного взгляда. Война забрала у нас всё, что только смогла, а что не смогла, то изгадила и опошлила. И где теперь тот мальчик, со светящимися от радости глазами, цвета весенней листвы, каким я увидел его в Хогвартс-Экспрессе? Где тот, кто радовался любому чуду? Но он держался, и вытаскивал из этого болота и меня. Наверное, это и есть настоящий героизм — не сломаться.
Первые два года были самыми тяжёлыми. Холодный дом и холодные глаза, цвета Авады. Самый страшный кошмар: холод и вспышки непростительных. Но, даже первые два года я был счастлив уже по тому, что засыпал не один. Властные руки Гарри, прижимающие меня к его груди, его жаркое дыхание в шею. Тогда мне было почти всё равно, что он делает с моим телом, главное, чтобы не было холодно. И, когда я метался по кровати, пытаясь сбежать от очередного кошмара, он будил меня и брал, безжалостно и властно. Да я молиться на него был готов за эту бесцеремонную грубость! Он давал мне тепло, и я знал, что теперь принадлежу ему, а значит, Гарри защитит меня, не даст провалиться в засасывающую трясину ужаса. А он, трахая меня, доказывал самому себе, что всё ещё жив. Мы бы просто сошли с ума друг без друга.
Это эхо Войны…
Он становился спокойнее с каждым годом, я — возвращался к нормальной жизни. Постоянное невменяемое состояние Гарри сменилось приступами в два-три дня. Потом их продолжительность уменьшилась до суток. И с каждым годом они становятся всё реже.
Если не кривить душой, то я с ужасом жду того момента, когда они прекратятся совсем… ведь тогда я стану не нужен, а я так привык к его теплу. Странные мысли, если учесть, что за эти десять лет мы стали кем-то вроде пары, живущей гражданским браком. Наверное, этот страх — то же эхо Войны.
Гарри даже помог мне устроится на работу, чтобы я не чувствовал себя слишком уж ему обязанным. Он знает, что представляет собой моя аристократическая гордость. И, если я сейчас не потороплюсь, то непременно опоздаю. В последний раз потягиваюсь на нашей широкой кровати. Какое это счастье, называть что-то «нашим»! Бегу принимать душ. В отличие от Гарри, я никогда не боялся смотреть в зеркала, но за последние годы привык натыкаться на осколки покрытого плёнкой амальгамы стекла. Сегодня обошлось, и большое зеркало в ванной просто завешано чёрной тканью. От этого мне почему-то становится жутко, и я сбрасываю её на пол. Мысленно напоминаю себе повесить её обратно перед уходом, иначе Гарри будет недоволен, а, когда он в таком состоянии, его недовольство черевато неприятными последствиями для окружающих, уж мне ли не знать.
Как можно быстрее привожу себя в порядок, вешаю на место мерзкую тряпку. Будто покойник в доме, ей богу! Аппарирую в Косой переулок и прохожу примерно квартал прогулочным шагом. Вот и нужное здание. Вежливо киваю встречным, поднимаюсь на третий этаж, пятая дверь налево. Мой кабинет, что подтверждает бронзовая табличка:
«Финансовый директор. Драко Малфой»