В середине ХVІІІ века в Европе возобладало мнение, что синюю птицу удачи лучше всего ловить в России, особенно господам офицерам, особенно еще не успевшим связать себя супружескими узами. Действительно, платили здесь больше, чем при других европейских дворах. Но, главное, карьеру помогала делать новая военная мода, а именно: обтягивающие рейтузы. В России началось «царство женщин». Императрицы, сменявшие друг друга, имели на обтягивающие мужской стан рейтузы свой особый взгляд, женский — без всяких рекомендательных писем легко оценить достоинства офицера. Ясное дело, что пренебрегать такой службой было грех, ибо «грехом» был сам процесс службе сопутствующий.

Именно где-то в середине века из Австрии в Украину занесло немецкого офицера, который в подорожном документе значился как Борман. Тогда много российских воинских городков было натыкано на карте Украины, ибо российская столица еще не определилась, кого ей больше бояться: турок или своих малоросских подданных. Уж Борман поскитался по тем городкам — от Херсона до Харькова. Честно говоря, он мечтал о другом — о столичной жизни, а не о службе на задворках великой империи. Да кто его спрашивал! Его заветную мечту попасть в Петербург удалось осуществить только старшему сыну Николаю и его детям. Николай Борман перебрался в Петербург, где прослыл искусным фармацевтом. Правда, тут всплыли некоторые нестыковки из биографии бывшего немца. Во-первых, выяснилось, что он как бы еврейского происхождения, а во-вторых, даже с Борманом его папашка слегка погорячился, так как не исключено, что был он не Борманом, а Берманом, хотя ничего плохого в этом не было, а совсем напротив — в Петербурге все фармацевты были Берманами.

Путаницу в этой семье любили. Даже когда у фармацевта родился сын, его записали Григорием, в семье звали Георгием, а мать, решив, что она французских кровей, своего любимца вообще называла Жоржем. Когда настало время любимчику выбирать будущую стезю, отец был тверд: только естественный факультет Петербургского университета. Отец по этому поводу даже изрек нечто метафорически-афористическое: «Мы не фармазоны, мы фармацевты. Снова будешь немцем». Действительно, в университетах Российской империи для евреев был ценз, а для немцев почему-то нет. Но за 25 рублей золотом в полицейском департаменте можно было стать даже турком.

Начались годы учебы на медика. Кто не испытал, не знает, что студенческие годы — самые сладкие? Студенческая вольница — вещь святая. Георгий любил шататься по Невскому, заглядывать в витрины. У одной останавливался чаще и дольше других. В доме № 21 была малюсенькая кондитерская лавка, где на витрине красовались аппетитные пирожные, увитые искрящейся мишурой. Чувствовалась женская рука. Однажды он заглянул внутрь. У прилавка стояли он и она, буколические старички, прямо со страниц Карамзина.

 — Молодой человек, — сказала старушка, — я вас давно заприметила через стекло, только почему-то вы не заходите. Студент?.. Значит, с деньгами неважно. Разрешите вас угостить. Уж примите — это от души.

Деньги у Георгия были, да разочаровывать хозяйку не хотелось. Церемонно съел пирог с умопомрачительной начинкой. И тут же получил приглашение заходить. Решил, что один раз зайдет непременно: надо же отблагодарить добрых стариков. Принес хозяйке букет первых майских цветов. Та растрогалась и вдруг предложила:
    — А не хотите ли вы подработать? Мы люди пожилые, а у вас университетские вакации. Поработайте у нас летом, подсобите в сладком деле.

 Идея показалась заманчивой. Вскоре уже стоял за прилавком в белоснежном фартуке. То ли на белый фартук, то ли на черные усы нового продавца потянулись в лавку на Невском дамочки как с детьми, так и с перспективой их завести. Старики-хозяева только улыбались.

Но приближалось время начинать новый учебный год в университете. И вдруг супружеская пара пригласила своего нового продавца в дом на чай. Отказаться было неприлично. Посидели, чай попили. А когда пришло время прощаться, хозяин лавки мягко придержал руку гостя и произнес:
    — То, что скажу, вас удивит. Но мы с женой к решению пришли единодушно и сразу. Люди мы бездетные, а ныне и безбедные. Держать лавку нам уже нелегко, а продать никогда рука не поднимется. Вы нам приглянулись, и вот мы решили свою кондитерскую подарить вам. С этой минуты она ваша. Делать можете с ней, что хотите. Только ежели она по-прежнему будет радовать детей и взрослых сладостями, сердца стариковские будут только ликовать.

Честно говоря, от неожиданности студент-медик в обморок не упал. Стоя за прилавком, он уж давно задумывался, что время сильно убежало вперед — середина ХІХ века, торжество машин. Домашней выпечкой уже никого не удивишь. К тому ж Европу как раз охватил шоколадный бум. Вот какого лакомства ждет покупатель! Но шоколад на бабушкиной плите не сваришь. Значит, нужен капитал, чтобы все механизировать.

Капитал. Личных денег было в кармане 300 рублей — платить за университет. А если не платить?! Всю жизнь готовить горькие пилюли или сладкие соблазны — даже сравнивать не хочется. Но как отца убедить?! А если… Купил коробку самых лучших «конфект» (так тогда говорили) и пошел на трудный, но принципиальный семейный суд. Судили и рядили долго. Но «конфекты» неожиданно сердце отцовское растопили. Сдался и «конфекты» к себе в кабинет унес.
    И вот в 1862 г. на Невском, 21 появилась первая машина по производству шоколадной плитки. Машина стояла прямо в лавке. Все делалось на глазах покупателей, без обману. Это было внове, неожиданно. Народ, как в цирк, пер поглазеть, ну и уж попробовать. Вскоре в маленькую лавчонку было не пробиться. И тогда молодой хозяин что удумал: не расширять сеть магазинов, а торговать прямо на улице. Но как! Он установил первый в Петербурге торговый автомат. На углу Невского и Надеждинской появился домик на чугунном основании, под черепичной крышей, который сразу окрестили «Домиком братьев Гримм». На видном месте красовалась надпись: «За опущенную в аппарат 15-копеечную монету полагается плитка шоколада». В Европе такая торговля уже шла полным ходом, но в России была своя специфика. То кто-нибудь вместо 15 копеек бросал двугривенный, дескать, давай, автомат, мне шоколад и сдачу не забудь. Причем, свои законные требования умник буквально дословно в щель и излагал. Но автомат делал вид, что русского языка не понимает, т.е. ни монеты, ни товара не давал. Хорошо, вокруг добрые люди толклись, учили: «Ты ему врежь по правому боку, у этого чурбана враз мозга прочистится!». Пришлось при каждом автомате доброго молодца (типа нынешнего «братка») ставить. Кто автомату давал хук справа, тут же от молодца получал апперкот слева. Покупатель не возражал: а что, хоть сдачи получил!

Но это еще были цветочки, потому что когда за товаром к автомату купец подходил, это были уже ягодки. Купец демонстративно трехрублевую бумажку сворачивал и в щель совал: «Бери, нам не жалко!». Это уже был не хук, это был каюк автомату.

Но особенно автомат раздражал потомственных пролетариев: «Эта шоколадная машина для унижения рабочего человека придумана. Другое дело, если бы вместо цукерки он стопку водки с соленым огурчиком исторгал. Самое пролетарское лакомство!». Да, правильно подметили большевики, только рабочий класс понимал, что техника должна формировать пролетарское самосознание, а не кариес.

Фирма «Жоржъ Борманъ» торговала настолько бойко, что пришлось все же расширяться, строить фабрику, ставить все новые магазины. По сути, сладкая продукция Бормана могла обходиться без рекламы — такой вокруг благоухал аромат, что мимо пройти было никак нельзя. Помимо шоколада, Борман выпускал уже свыше 200 наименований конфет. Особо раскупались «Аленушка», «Сампьючай», «Лоби-Тоби». Народ полюбил печенье «Тю-тю», «Олли», вафли «Хоровод».

В 1876 г. Жорж Борман (как позднее Карл Фаберже) получил почетное звание «Поставщик двора Его Императорского Величества». Вслед за этим в 1878 г. на Всемирной выставке в Париже продукция, помеченная двумя буквами «ЖБ», была награждена большой золотой медалью. Мир еще не знал, что «ЖБ» — это «Жоржъ Борманъ». Но мир гордился своими достижениями, и Всемирные выставки организовывались часто. Неизменно в категории продуктов питания золотые медали отбирал для нас Борман. Так было в Париже в 1889 г., в Чикаго в 1893 г. и снова в Париже в 1900 г. на выставке, которая подводила итоги ХІХ века. Век заканчивался, грызя шоколадную плитку «Жоржъ Борманъ».

Естественно, рос и капитал фирмы. Вы помните, все началось с 300 рублей, но уже через 10 лет к ним прибавилось еще три нуля (300 000 руб.), а вскоре подкатился еще один нуль. Это был звездный час Жоржа Бормана. Идеи витали в воздухе. Но в отличие от философов-идеалистов Георгий Николаевич свои идеи тут же материализовал.

Задумал выпускать мармелад и пастилу. В качестве сырья требовалось большое количество яблок, которые собирал по многим губерниям России. Но что-то не устраивало производителя, вкус был не тот. Как-то ночью проснулся и понял: это из детства, когда давным-давно жил с родителями на Украине, ел совсем другие яблоки, ароматные, наливные. Решил проверить, для чего отправился на Украину. Память не подвела. А что, если перебросить часть производства в те края, где так по-особенному цветут медовые яблони и звучит такая медовая речь? Почему выбрал Харьков — по сей день загадка. Но если учесть, что все началось с детских воспоминаний, то, возможно, мы где-то совсем рядом с ответом на вопрос: где родился этот влюбленный в свое дело человек? На Кацарской улице в Харькове Борман купил дом, тут же его снес, чтобы заложить фабрику, которую потом многие поколения харьковчан будут называть «кондитеркой». Все там было механизировано. А на первом этаже размещался, может быть, первый примененный для производственных нужд холодильник (по тем временам вещь роскошная и очень дорогая). Другие предприниматели за спиной Бормана шептались, не всегда по-доброму: "Этот немец нам перепортит всех рабочих". Действительно, отбор на «кондитерку» шел строгий, текучесть кадров была нешуточная. Вы никогда не догадаетесь, за что увольняли сотрудников с фабрик Бормана. Так вот, рабочие цехов должны были всегда ходить в свежевыстиранных, отутюженных халатах. Как это непохоже на наши советские фильмы с революционными сюжетами и грязными спецухами. Да, «Мосфильм» был силен своим социалистическим реализмом. Но разве можно винить творческих работников? Как они рассуждали: если на наших фабриках такая грязь и бардак, то что же могло быть в царское время? А вот было, этот Борман явно разлагал рабочий класс!

А что он творил со своим товаром?! Витрины магазинов на Николаевской площади в Харькове повергали в шок: бонбоньерки из атласа и бархата, водопады искусственных цветов. Борман уделял большое внимание повышению культуры своих покупателей. Выпускались серии коробок монпансье, на которых были помещены портреты великих писателей с цитатами из их произведений. Шоколадные плитки украшали изображения национальных костюмов народов разных губерний Российской империи. В коробки вкладывались бумажные заготовки и инструкции, как юный покупатель своими руками может создать поделку, которую сегодня назвали бы «оригами». Впервые в истории торгового дела тара стоила дороже того, что в ней хранилось.

Но грянул 1917 год. Пролетарий таки отстоял свои права. На бывшей фабрике «Жоржъ Борманъ» наконец возобладала социальная справедливость. Первой отменили ежедневную выдачу рабочим 0,5 фунта шоколада. Потом новое партийное руководство сочло излишней роскошью и белые халаты. Шоколад не выдавали — предполагалось, что сознательный рабочий и так его украдет. Так формировалось новое социалистическое производство на базе социалистического сознания.

Один злобный английский капиталист как-то признался, что Великую Октябрьскую социалистическую революцию первыми и с особой радостью встретили именно «буржуи» Запада. С русскими конкурентами им справиться было не по силам, слава тебе Господи, помог Октябрь.

В 1918 г. директор-распорядитель товарищества шоколадных фабрик «Жоржъ Борманъ» господин Крамаренко, стоя на трапе парохода, увозящего из Одессы в Константинополь бывших деловых людей бывшей Российской империи, не сдержался и утер скупую слезу:
— Не жалко потерять все, жалко, что не будет больше в России конфет «Лоби-Тоби» и вафель пралине. Для этого нужен гений Бормана, а гении рождаются не каждый век.

Были ли его слова пророческими, не мне судить, а вам, теперь довольствующимся новыми сладкими брендами. Ушли те корабли и ушли те времена. Ох, хотя бы не ушла память. Не уйдет, может все еще и вернется.

Текст: Валентин Крапива, источник