John Lennon - Woman (1980)
КО ДНЮ РОДЖЕНИЯ ДЖОНА
Я ЖДАЛ ЭТОГО ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ…..
Я всю жизнь мечтал о женьщине с чёрными волосами, широкими скулами, красивой и умной. О женщине, с душой свободного художника. О женщине, которую я когда-то хорошо знал, но потерял и не могу отыскать.
Этот смутный образ пополнился ещё одной конкретной чертой, когда по дороге домой из Австралии я остановился ненадолго в Индии. Я понял, что мечтаю о женщине азиатской расы. Образ мечты не может воплотиться, пока он не завершен. Теперь он был завершен.
Я встретил Йоко, и моя мечта воплотилась. Эта единственная женщина, с которой мы похожи во всём. В лучшем, разумеется. Поскольку я очень робок (особенно в присутствии красивых женщин), я ждал, что она будет «спасать меня», «ограждать от всего этого». Но Йоко очень деликатно уловила состояние моей души. Она воодушевляла меня, помогала справиться с проблемами, но при этом не совала нос в мои дела. И к великому удивлению моего патриархального мужского «Я», у нее был круг своих интересов.
Я вырос в «благородной бедности» так называемого «среднего класса» и потому не должен был удивляться тем потокам ненависти, которые обрушились на наши головы, едва мы ступили на землю Британии — этого «бастиона демократии». (До сих пор в ушах милая шепелявость настоящих кокни: «Не понимаю, почему он не мог найти себе нормальную английскую девушку?») Какое безобразие! Один из «наших» бросает родной англосаксонский семейный очаг и удирает к какой-то косоглазой! Да он что, забыл о битве с япошками на реке Куа? Он что, забыл про нападение на Перл-Харбор?
Английские газеты соревновались в оскорблениях Йоко. На нее прорвалась вся та ненависть к иностранцам, которую обычно приходилось скрывать, — «Общий рынок» и все такое, и не назовешь француза «лягушатником», немца — «бошем», итальянца — «макаронником», даже про «индийских мартышек» нужно было забыть. А тут такой великолепный случай: «мерзкая косоглазая», на которую можно вывернуть, причем безнаказанно, всю эту дрянь. Это было больно и унизительно для нас обоих.
Йоко с трудом понимала происходящее: дома, в Японии, ее почитали как одну из самых красивых
и умных женщин страны. Мне было стыдно за откровенный британский расизм.
Йоко дала мне силы взглянуть пристальней на мою семью. На мою настоящую семью. На «Битлз». Участие в группе изматывало меня хуже любой домашней рутины. У меня не хватало сил порвать с «Битлз», хотя я часто думал о том, как это можно сделать.
«Битлз» стали для меня капканом, западней, из которой я один не мог выбраться, хотя и предпринимал такие попытки. Я один писал книги, переделывал их в пьесы для Национального театра. Я снял фильм. (Самый поганый из всех фильмов. Таким он получился потому, что ставил его Дик Лестер, не режиссер, а властолюбивый фигляр.) Но все это я делал скорее по той причине, что мы перестали гастролировать и появилось свободное время, а не из-за действительной самостоятельности моих помыслов. Но как бы то ни было, уже тогда, в 1965-м, я мечтал о свободе. Я больше всего боялся, что мне будет «нечего делать». Какая жизнь без гастролей? Просто жизнь. Я постоянно благодарю Иисуса, что мы перестали разъезжать с концертами. Ведь если бы я в свое время не ляпнул, что «Битлз» больше, чем Иисус Христос», чем привел в ярость всех христианских куклуксклановцев, которые поспешили сорвать наши американские гастроли, то, видит Бог, мы бы до сих пор скакали, как блохи, по концертным эстрадам всего мира. Бог спасет Америку! Спасибо тебе, Иисус!
Когда я наконец набрался храбрости и сказал своим компаньонам, что (цитирую) «хочу развода» (конец цитаты), они поняли — это серьезно, это не пустые слова вроде угроз Ринго и Джорджа покинуть группу. Я, должен сознаться, чувствовал себя виноватым из-за того, что так неожиданно все им выложил. Ведь у меня была Йоко, а у них не было никого, кроме друг друга. Но я виноват и перед Йоко — по инерции представил Маккартни как соавтора моей первой сольной песни («Дайте миру шанс») и не упомянул ее, которая в действительности участвовала в создании этого произведения.
Я собрал группу. Я ее распустил. Все очень просто. Мы с Йоко инстинктивно почуяли, что лучшая защита — это наступление. И выпустили наш первый диск, украсив его совместной фотографией: мы с Йоко, слегка разжиревшие и далеко не первой молодости, были сняты абсолютно голыми. Это фото очень нас веселило, но оно совершенно парализовало мещан, обитателей так называемого «цивилизованного мира». В число этих паралитиков вошли даже такие авангардные революционные мыслители, как Пол и Джордж, и даже сам Ринго. Я не держу на них зла. В прошлом «Битлз» были важной частью моей жизни (но не более важной, чем некоторые другие).
Мне совершенно безразлично, буду ли я опять записывать музыку: Я начал с рок-н-ролла и закончил чистым рок-н-роллом (мой альбом «Рок-н-ролл 1975). С меня хватит. Если же я почувствую творческий порыв, которому не смогу сопротивляться, то запишу что-нибудь для собственного удовольствия. А если не почувствую ничего подобного, то хотел бы только, чтобы меня оставили в покое. Я не считаю, что «художник в долгу перед публикой» больше, чем любой парень в долгу перед королем и страной, которая дала ему жизнь. Я сам создал себя такого, какой я есть сейчас. Хорошего и плохого. За все я несу ответственность сам. Все дороги ведут в Рим.
"ТЫ ГОВОРИШЬ, ЧТО МЕЧТАЕШЬ О РЕВОЛЮЦИИ.."
Следующий период нашей с Йоко жизни, который мы так бурно провели в Штатах, можно назвать «революционным». Мы не собирались жить в Америке постоянно. Репутацию ниспровергателей мы приобрели потому, что некоторое время болтались в кембриджской «Высшей школе революционеров». Нашим американским приятелям удалось убедить нас в том, что быть богатым стыдно, а еще ужасней не иметь в своем сердце ненависти к властям имущим. Я и застыдился, написал песню «Власть народу», которой стыжусь теперь. Однако и в этот период мы с Йоко не думали отказываться от нашей обеспеченной и привилегированной жизни.
Прямо у трапа самолета нас встретили Джерри Рубин и Эбби Хофман — эти корифеи шестидесятых ,и сразу повели смотреть «нью-йоркское подполье», которое состояло из одного-единственного Дэвида Пилла, исполняющего в Вашингтон-сквер свои песни о наркотиках. Джерри и Эбби — классические типы, готовые на все ради собственной популярности. Сейчас-то я могу вполне обойтись без Маркса и Иисуса.
Потребовались время, судебные дрязги и даже колдовство, прежде чем мы научились разбираться в людях и утратили наконец нашу девственность с ее стойким приторным ароматом. А тогда нам было весело встречать подпольных героев (среди них не было почему-то ни одной героини): Бобби Сил и его веселые ребята; Хей Ньютон в костюме военного образца, эдакий «простой» костюмчик, по которому сразу видно — за него заплачена куча денег; Рении Дэвис со своим коронным выражением: «Ты за все платишь, а я все организую»; Джон Синклер с Верной Бригадой Мичиганского университета и милый Аллен Гинсберг, который, если не валялся обкуренный на полу, был совершенно невыносим, мог затрахать любого: он припирал свою жертву в угол и декламировал то, что он называл «стихами», прямо в ухо (к счастью, все тут же вылетало из другого). Цена наших революционных удовольствий была относительно высокой. Началась пятилетняя тяжба с правительством Никсона (даже не знаю, закончилась ли она сейчас). В нас полетели первые камни. Министру юстиции США пришло требование «избирателей» — вышвырнуть нас из страны до начала съезда республиканской партии в Сан-Диего. Один из наших слишком болтливых друзей разгласил на весь мир, что мы с Йоко готовим массовый марш в Сан-Диего, чтобы сорвать этот съезд.
В нашей квартире на Бэнк-стрит состоялся большой совет. Все герои были тут. Оказалось, что без участия Джона и Йоко революция просто невозможна. Правые и левые — все были в этом уверены. Я думаю, из всех собравшихся только Аллен Гинсберг разделял наши мысли о том, что революционная идея давно протухла и теперь она не столько опасна, сколько просто глупа. Но «вожди>> движения мечтали о создании настоящей революционной группы. Мы были только приманкой, мы сказали «нет». На самом деле наше присутствие в Сан-Диего ничего не решало: достаточно опубликовать в журнале «Роллинг стоун» маленькую заметочку, что мы собираемся туда ехать, как в Сан-Диего собрались бы многотысячные толпы поклонников. Может, это убедило правительство Никсона, мы не поехали в Сан-Диего, нас оставили в покое. На время.
"ТАИНСТВЕННЫЙ ЗАПАХ РОЗ"
Я посмотрел по телевизору фильм о жизни Гогена, меня потрясла его тяжелая жизнь и жалкая, нелепая "смерть: он погиб, в пьяной драке, как раз в тот момент, когда, казалось, судьба улыбнулась ему — художник возвращался с первого успешного открытия своей выставки в Париже...
Он бежал на Таити, бежал от своей смирительной рубашки, от ежедневной работы в банке, от жены и собственных детей. Причем он любил своих детей, особенно дочь. Для нее он вел на Таити журнал, в котором пытался каждый день сформулировать, почему же бежал из Европы. Гоген хотел послать журнал дочери, но получил письмо: его известили, что дочь умерла! Это цена за то, чтобы «войти в историю». Гоген дописал-последнюю картину и умер. Он прекрасный художник, но мир может преспокойно прожить без блеска его гениальности. Если бы его произведения сгорели, в мире ничего бы не изменилось.
Гоген занимался тем, что называют «мистицизм»: пост... медитация... молитва... занятия, способные приблизить нас к иным мирам. Это очень трудно, но, уверяю вас, значительно легче, чем убивать себя и окружающих наркотиками и тому подобной дрянью.
С христианами происходит что-то странное: они постоянно порицают себя и осуждают других, поучают или, что еще хуже, убивают во имя Христа. Никто из них и не пытается жить так, как жил Христос. Кажется, единственными настоящими христианами были (есть?) гностики. Они веруют в самопознание, пытаются сами стать Христом, постигнуть его изнутри. Христос по-гречески значит «свет» (мы все знаем принятый перевод «Христос-помазанник», но нам говорили, что в рукописях Мертвого моря есть настоящий перевод этого слова — «свет»; как бы то ни было, нам он кажется более разумным. Дж. и И. Ленноны). Свет — это правда. А мы только и пытаемся его погасить, одурманив себя. В любом случае лучше честно взглянуть на самих себя. Христос, Будда, Магомет, Моисей, Миларепк и другие великие проводили свою жизнь в посте, молитве и размышлении, они оставили нам «карту» небесной страны, глядя на которую каждый из нас должен найти свой путь к вечности.
Урок для меня совершенно ясен. Я однажды потерял семью, ради чего, спрашивается? Чтобы выпустить «Сержанта Пеппера»? Теперь у меня последний шанс. Участие в «Битлз» едва не стоило мне жизни, я потерял здоровье — мы начали выпивать и принимать наркотики еще до того, как стали профессиональными музыкантами, мы убивали себя все в том же тщетном порыве «найти выход из этого мира».
Я не сделаю дважды одну и ту же ошибку. Теперь я буду достигать вдохновения другими, более верными методами.
А если я ничего не «произведу» для общественного потребления, кроме тишины, то пусть так и будет.
КО ДНЮ РОЖДНИЯ ДЖОНА
