Деньги тратятся и рвутся,
забываются слова,
приминается трава,
только лица остаются
и знакомые глаза...
Плачут ли они, смеются -
не слышны их голоса.

Льются с этих фотографий
океаны биографий,
жизнь в которых вся, до дна
с нашей переплетена.

И не муки и не слезы
остаются на виду,
и не зависть и беду
выражают эти позы,
не случайный интерес
и не сожаленья снова...

Свет - и ничего другого,
век - и никаких чудес.

Мы живых их обнимаем,
любим их и пьем за них...

...только жаль, что понимаем
с опозданием на миг!

Б.Окуджава

Он был для меня самым лучшим, самым добрым и самым заботливым. Он всегда приходил мне на помощь, да и не только мне. Он был настоящим, порядочным и честным. Идеальнее его я не встречала мужчин.

Отец родился в 18 году в небольшом шахтерском поселке. Сейчас это город Красный Луч. Его отец – мой дед получил Георгиевский крест в первую мировую войну. Еврей, получивший Георгия, – дорогого стоит. На единственной фотокарточке, оставшейся от деда, разысканной сестрой у каких-то дальних родственников и переснятой в ателье,- простой крестьянин, совсем с несемитскими чертами лица. После тяжелого ранения дед поселился в Красном Луче и открыл какую-то будку-лавку, чтобы было на что жить. При Советской власти будку прикрыли, а деда объявили лишенцем. Он хватался за любую работу, стараясь прокормить жену и троих детей.
Отец учился в школе, одновременно помогая деду красить крыши. Потом мальчишка, налазившись по нагретым крышам, засыпал на уроках. Окончив десятилетку, мой будущий папа рванул с другом в большой город, поступать в институт. Денег у них было маловато, а городских соблазнов уйма: театр, зоопарк, мороженое, карусели. Деньги кончились очень быстро, а до экзаменов еще жить и жить. Друзья купили билеты в общий вагон, и голодные поехали домой. Поезд останавливался у каждого столба, было лето, и внизу, на нижней полке сидели пассажиры и ели хлеб с салом, заедая красными помидорами. На верхних полках валялись двое голодных мальчишек, глотая слюни и наблюдая за трапезой попутчиков.
В Красном Луче выпускник десятилетки котировался высоко, и моего 17-летнего отца отправили преподавать математику и физику в школу для рабочей молодежи. Вскоре смышленого паренька заметили и послали на курсы НКВД.
Попав в областной город, отец явился к начальнику местных органов. Тот указал Борису на старое кресло. Отец, усевшись в кресло, провалился в его мягкое нутро, задрав ноги вверх, и принялся заразительно хохотать. Высокий начальник тоже засмеялся, глядя на симпатичного хохочущего мальчишку. Мне почему-то кажется, что этот случай в дальнейшем спас отца.
Борису выдали деньги, форму, пистолет и отправили в другой город, на курсы. Там он принялся заполнять многочисленные анкеты, где написал, что его отец — лишенец. Органы отреагировали быстро: Борису велели сдать оружие и форму и вернули на родину. Дальнейших репрессий не последовало. Просто парня, неизвестно почему выдворенного из органов, никуда не брали на работу, шарахались от него как от прокаженного. А жить было тяжело, нужно было помогать родителям, старшей сестре, страдавшей от ревматизма, младшему брату. Кругом была безнадега.
Вскоре Бориса призвали в армию. Это было начало 40-х. Однажды в часть, где служил отец, пришел офицер и принялся зазывать желающих поступить в созданное недавно училище военных топографов. Отец записался. Этот шаг в дальнейшем спас его от гибели в первые дни войны. Когда война началась, оказалось, что в армии катастрофически не хватало карт, и будущих топографов стремительно отвезли поглубже в тыл, где принялись по - быстрому доучивать.
Родители Бориса и старшая сестра Соня остались в Красном Луче, а младшего брата Давида отправили на фронт, где он погиб в первые месяцы войны.
Подученных топографов разбросали по фронтам. Вскоре отца контузило. После госпиталя он попал на Ленинградский фронт, топографом в одну из дивизий. Там мой будущий отец познакомился с моей мамой.


Мама к тому времени была уже вдовой. Ее муж –крупный чин в Курске скоропостижно умер в 1937 году. Думаю, что если бы он вовремя не скончался, то его бы вскоре репрессировали. Не исключено, что мама бы последовала за мужем. Однако, все повернулось иначе: молодая бездетная вдова поехала в Ленинград, где в это время жила ее сестра. Мама поступила в Ленинградский политехнический. Проучившись 3 года, пошла добровольцем в Народное ополчение: началась война. На фронте были ее три брата и младшая сестра. В голодном Ленинграде в квартире на Кировском проспекте остались старшая сестра с тремя детьми, младшему из которых был годик и бабушка с внуком- сыном младшей маминой сестры.
Голодали все, один из детей съел крупу, выданную в качестве пайка, в сыром виде. Мама получала на фронте паек, собирала сухари, чтобы в увольнительную понести немного сухарей детям.
В дивизии она к тому времени служила начальником клуба. В ее подчинении было несколько человек: шофер, киномеханик, художник, музыкант, фотограф. Они возили по частям с концертами фронтовые бригады, крутили киноленты, распространяли прессу (как говорят сейчас), проводили какие-то мероприятия, выпускали боевые листки. Это, конечно, не передовая, но условия еще те! Голод, вши, крысы в землянках, невозможность элементарно помыться. Потом, когда немцев начали теснить, стало немного полегче.
На Ленинградском фронте отца контузило во второй раз, его парализовало, он временно потерял слух. Он лежал в ленинградском госпитале, и мамина сестра по ее просьбе отправилась его проведать. Моя тетка рассказывала мне, что увидела изможденного измученного мальчишку. По сути, он пережил инсульт.
Мама была старше отца, и тетка принялась ей выговаривать, чтобы та не связывалась с молоденьким мальчишкой. Мать была скупа на рассказы. Я узнала лишь то, что, когда дивизия должна была двинуться на Запад, мама выпросила у комдива машину и поехала в госпиталь за отцом, боясь его потерять. Этот поступок очень тронул отца. Он был к тому времени совсем один, без единой родной души на свете.
В 1943 году, когда освободили Украину, отец принялся писать письма, пытаясь узнать, что стало с его родными. Соседка написала, что родителей отца и сестру расстреляли немцы.



В начале 60-х отец вдруг сорвался и поехал в Красный Луч. Он нашел место, где стоял родительский дом. Соседский мальчишка, выросший, ставший солидным мужчиной, узнал отца. Он рассказал, как все было на самом деле. По соседству жил бывший полицай, он был жив в то время. Сосед поведал, что полицай приехал с подводой и отвез куда-то мать, мою бабушку. На следующий день он приехал за дедом и Соней. Больше их никто не видел. Отец подошел к дому полицая. На огороде копошился старик. Отец окликнул его. Тот подошел и сразу все понял. Это было видно по его бегающим глазкам.
— Тут стоял дом. Тут жили мои родители и сестра. Где они?
—Я ничего не знаю! Я свое уже отсидел! И сын мой отсидел! Я ничего не знаю!
Отец рассказывал, что хотел взять его за горло, но почувствовал, что не разожмет пальцы. Тик пошел по лицу и по руке. Он плюнул в сторону полицая и ушел. Вернувшись домой, отец долго приходил в себя, лежал на диване лицом к стене.
Потом он начал писать во все инстанции, пытаясь выяснить, где похоронены его родные. Он требовал наказать полицая. Я читала эту переписку. Это была переписка с людьми, которые его не слышали. Вернее, не хотели слышать того, кто к ним обращается. Диалог слепого с глухим. Отец задавал одни и те же вопросы и получал бессмысленные ответы. Он ссылался на слова соседа, а ему отвечали, что сосед отрицает сам факт разговора. Письма становились все отчаяннее, в них слышен был крик бессилия, возмущение, он пытался докричаться на тот берег, а на том берегу сидели серые бесчувственные люди, закрывающие глаза, уши, отвечающие ложью. Ну, где-то же должны были его услышать! Наконец, нечто вразумительное ответили из генеральной прокуратуры: мЕста массового истребления евреев в Красном Луче точно не установлено. Скорее всего, родных отца сбросили в шахту. Позднее шахта была затоплена.

Потом напишу еще.

Война окончилась. Родители встретили ее в Чехословакии. Радость была безмерной. Мама демобилизовалась: она была беременна. Вернувшись в Ленинград, мама оказалась в подвешенном состоянии. Ей уже 35 лет, она хотела иметь ребенка, но брак с отцом не зарегистрирован. В апреле 46 –ого родилась сестра. Голодные фронтовые годы, пережитые родителями, сказались на здоровье малышки. Наташа росла с многочисленными проблемами. Мама в статусе иждивенки получала какой-то мизерный паек, продавала свои довоенные платья, чтобы купить продукты. Отец вел себя как мальчишка. Приезжая на побывку, забывал продуктовые карточки. Мама жила у сестры в Ленинграде. Бабушка, мамина мама, помогала ей растить ребенка. У сестры было трое детей. Мама упрекнула его, что детям нужно было что-то привезти. 46 год был голодным. Отец отправился в коммерческий магазин, где можно было купить что-нибудь съестное за деньги, и накупил для мальчишек шоколаду. Маленькая Наташа, которая не шла ни к кому на руки, вдруг потянулась к папе. Не знаю, может быть, отцовский инстинкт тогда только начинал созревать у него.
Вскоре отца отправили служить в Богодухов - небольшой городишко под Харьковом. Папа снял комнату у сапожника, с земляным полом, сырость по стенам напоминала по высоте панели, нанял женщину, которая обмазала пол смесью глины с соломой, купил кроватку из лозы для Наташи и дал телеграмму в Ленинград: «Приезжай». Мама в шляпке, в туфельках на каблуках, с Наташей, завернутой в одеяльце, пошитое из крепдешинового платья, с чемоданчиком прибыла в Богодухов. Здесь пришлось бегать с коромыслом на реку за водой, пока дочка, сидя рядом с сапожником на полу, перебирала кусочки кожи.
Затем последовало очередное направление на новое место службы в Черкассы. Отец пошел в часть получать подъемные. «А на семью?»— поинтересовался он.
— На какую семью? Ты ведь не расписанный!
Отец прибежал домой, схватил маму, Наташку, квартирную хозяйку в качестве свидетельницы, и вся компания помчалась в загс. Такое вот бракосочетание.
Во время службы в Черкассах отец учился на заочном отделении военной академии имени Фрунзе в Москве. Это было начало 50-х. Борьба с космополитизмом, дело врачей, разгул антисемитизма. Сидя на лекциях, он выслушивал речи тех, кто отсиделся в военные годы в тылу. Они, распаляясь, клеймили «проклятых сионистов», прятавшихся в годы войны в теплом Ташкенте и продававших Родину всем, кто готов был ее купить.
В 1953 году умер Сталин. Все искренне плакали, не зная, как будут жить без мудрого вождя. А между тем, были уже готовы эшелоны, которые должны были вывезти евреев из европейской части СССР на Дальний Восток. И только кончина любимого вождя спасла всех наших близких от депортации.
Летом в Черкассах военных вывозили в лагеря. Там, в самую жару, в суконной форме, в сапогах, в раскаленном танке отец участвовал в очередных учениях. Он приезжал измученный, ступни ног болели и «горели». Я помню, как он мылся под краном и падал, разувшись, на казенную кушетку.
Своей мебели у нас не было. Позже было куплено у кого-то старое шредеровское пианино с клавишами из слоновой кости и остатками креплений от медных канделябров. Потом тоже у каких-то отъезжающих служак была приобретена никелированная кровать с шарами на спинках и с панцирной сеткой. Следующим приобретением стал раздвижной овальный стол, на который приходили любоваться все соседи.
С соседями родители жили дружно. Пока мужья служили, военные жены активно помогали друг другу. В квартире, где мы занимали две комнаты, третью комнату занимала семья Смирновых. Когда Смирновы – дядя Ваня, тетя Дуся и их сынок Колька прибыли в Черкассы, тетя Дуся была «на сносях». С квартирой были проблемы. Тогда тетя Дуся со своим огромным животом явилась к командиру дивизии и заявила, что, если ее семье немедленно не предоставят жилье, она родит в кабинете у комдива. Тот не на шутку испугался и тут же выделил Смирновым эту самую комнату. Расположившись в новом жилище, тетя Дуся, как само собой разумеющееся, оставила Кольку на мою маму и отправилась в роддом. А мама, как само собой разумеющееся, принялась обихаживать соседского ребенка. Телевизоров тогда не было, поэтому по вечерам соседи ходили друг к другу в гости, разговаривали, что-то вспоминали, делились опытом выживания.
Отопление было печное. Мама, наколов поленья, разжигала печку, и соседки стояли, прижавшись спиной к теплой печке, беседовали о жизни.
Вскоре в одной семье появился телевизор. Теперь каждый вечер соседи отправлялись в эту квартиру, рассаживались перед телевизором и комментировали все передачи, которыми потчевали зрителей. Бедные владельцы телевизора! Представляете себе эту жизнь? Изо дня в день тебе нету ни места и покоя в собственном доме. Изо дня в день гости сидят на всех стульях, на диване, на полу и пялятся в черно-белый экран, пока хозяева, изнывая, начинают намекать, что им хочется спать. Тогда гости, вздыхая, встают и отправляются по домам.
Летом во двор приезжала грузовая машина. Из кузова выскакивали дядьки, расстилали на траве брезент и накидывали на брезент трепещущую днепровскую рыбу. Хозяйки, прихватив кошельки и авоськи, сбегались к брезенту и выбирали для приготовления какую-нибудь приглянувшуюся рыбину. Рядом крутились дети и кошки. Когда рыба была куплена, мужички собирали все, что было не продано, складывали брезент и уезжали на другое место. А во дворе начиналась чистка рыбы. Хозяйки расстилали газеты на столе во дворе, на цементном крыльце, на пеньке и потрошили рыбу. Дети ожидали, стоя рядом, когда им достанутся большие пузыри, с которыми потом можно побегать по двору. Кошки тоже выжидали, когда им достанутся рыбьи потроха.
Летом большой компанией мы ходили на Днепр. Мама договаривалась заранее с кем-нибудь из соседок. Обычно шли мамы с детьми, мужчины редко бывали свободны. Мама варила яйца, в кастрюльку складывала котлеты, в газету заворачивали огурцы и помидоры, в спичечную коробку накладывали соль. На меня одевали надутый резиновый круг с веревочками, и мы отправлялись на Днепр. К реке нужно было идти через весь город, вниз, под горку. А возвращаться по солнцепеку, преодолевая крутой подъем, было гораздо тяжелей.
Тогда Днепр раскапывали, расширяли, создавали искусственное море. Под воду уходили старые прибрежные деревни, а в песчаных берегах находили казацкие клады 17 века. Обо всем этом сообщал репродуктор.
Песок на Днепре был чистый и очень горячий. На берегу росли кусты вербы. Вода была прозрачная, и дно походило на ребристую стиральную доску. Однажды я попала в какую-то яму и начала тонуть. Мама, увидев это, рванула к воде, но подвернула ногу. Она закричала, и меня вытащила за волосы какая-то женщина. Но с тех пор я боюсь воды. Я так и не научилась плавать.
В магазинах было пусто. Однажды мама простояла всю ночь в очереди за красным штапелем в белый горошек. Мама шила нам с Наташей одинаковые платья. Иногда она срывалась и ехала в Ленинград к своим родным. Все соседки давали ей в дорогу деньги и список того, что нужно купить. В этих списках была одежда и обувь, посуда и ткани. В Ленинграде мама носилась по магазинам, подключались все родственники, которым тоже вменялось в обязанность совершать покупки. Мамин средний брат работал на одном из складов в Ленинградском порту. Как у Райкина: «Товаровед, обувной отдел». К маминому приезду он прикупал для нас ботинки и сандалии. Потом все родственники провожали маму, нагруженную покупками, на вокзал. Тетки ругались, что она, надрываясь, таскает покупки для всех соседей. В Черкассах, одолжив в штабе зеленый газик, ее на вокзале встречал отец. А мы с Наташей ждали маму дома. На улице так тихо, что сразу был слышен рокот приближающейся машины.
Мама заходит в комнату, мы кидаемся к ней. Без нее было так плохо. Отец в ее отсутствие варил нам кастрюлю манной каши с комками и ставил рядом банку с вареньем. «Чтоб было съедено!»— грозно приказывал он. Мы с Наташей давились, поедали постылую кашу и тосковали по маме.
И вот мама дома! Она начинает разбирать чемоданы и свертки, приходят соседки. Мама отчитывается, что купила, сколько потратила, показывает свои приобретения. Женщины щупают ткань, рассматривают рюмки, завернутые в газету, разглядывают этикетки на консервах. В Черкассах нет ничего. В Ленинграде есть все: сырки в шоколаде, сосиски и копченая рыба, ботинки и фарфоровая посуда, красивые кофточки и замечательные игрушки. Соседки забирают свои тарелки, туфли и кофточки, целуют маму и угощают нас пирогами. Отец добреет. Мы расхаживаем по комнате в зимних ботинках и с новыми куклами в руках.
Потом меня останавливают на улице случайные прохожие и спрашивают: "Девочка, а где тебе купили такие ботинки?" Словно сейчас они побегут туда, где продают эти красивые синие суконные ботиночки с белыми шнурками и тоже накупят такие же точно для своих детей.

Эта обстановка военного братства, которая окружала меня с детства, была неотъемлемой частью нашего быта. И позже, когда мы переехали в Харьков, мама писала всем бывшим соседям непременные поздравления ко всем значимым праздникам. В ответ мы тоже получали красочные открытки-поздравления, которые хранятся у меня до сих пор.
Да и отношения с новыми харьковскими соседями складывались по той же схеме: если можешь, помоги, а если не можешь, все-таки постарайся помочь.
Я помню, как пришло письмо из Черкасс от соседа – инвалида войны. Он просил отца достать для него лекарства. Безрезультатно побегав по аптекам, отец написал письмо в министерство здравоохранения: «Ко мне обратился мой бывший фронтовой товарищ с просьбой купить лекарства, которые ему очень необходимы. Но я не смог ему помочь- лекарств этих в продаже нет. Прошу вас помочь ветерану - инвалиду»
Всего-то делов! Вскоре нам позвонил сосед и благодарил отца: лекарства принесли прямо домой. Аптекоуправление расстаралось. Как, оказывается, легко быть Человеком!

В школе я подружилась с двумя мальчишками-близнецами – Сашей и Вовой Пироговскими. Пироги жили в соседнем доме и стали частенько наведываться в гости. Отец непременно встречал их вопросом - приглашением: «Ты кто: Саша или Вова? Заходи!» После 8 класса пришлось перейти в другую школу, чтобы закончить десятилетку. Пироги учились похуже, и пошли доучиваться в другую школу. Однако мы продолжали дружить. В 9 классе Пироги осиротели: у них умер отец. Их мама пришла к нам с просьбой: помочь мальчишкам поступить в военное училище, в котором преподавал мой отец. Папа обещал сделать все, что можно, но до окончания школы еще было года полтора.
Однажды Пироги явились в гости одновременно. Я пригласила их в маленькую комнату, где обитали мы с сестрой. Рядом, в смежной комнате отец смотрел телевизор.
—А мы сейчас в школу не ходим!— радостно объявили братья.
—Почему?
— А нас выгнали! Директор сказал, чтобы мы больше не приходили.
—А где же вы ходите?
— А нигде. Просто гуляем.
На пороге комнаты тут же возник отец.
—А ну-ка, рассказывайте, что происходит? Как это вы не учитесь?
Пироги с дурацким смехом поведали, что они шкодили на уроке и учительница отправила их к директору.
Отец серьезно выслушал юных оболтусов, и велел им назавтра подойти утром к подъезду. Он отправился с мальчишками в школу, в кабинет директора, где принялся выяснять, как же он мог выгнать двух мальчишек, безотцовщину из школы. А куда они пойдут? А вдруг свяжутся с какой-нибудь шпаной? Разве можно так относиться к детям? Он оставил директору свой телефон и попросил звонить ему в случае возникновения проблем. С тех пор директор здоровался с Пирогами за ручку, а братья благополучно окончили 10 классов.
Отец приложил максимум усилий, чтобы помочь Пирогам поступить в военное училище. Начальник училища пообещал, что возьмет мальчишек, даже если они сдадут экзамены на тройки. Но тут Пироги принялись фокусничать. Вова сдавал экзамены за себя, а потом за брата. На этом они погорели и были изгнаны с экзаменов. Не судилось Пирогам стать танкистами.

В институте со мной училась женщина, которая казалась мне, 17-летней, очень старой. Ей было лет 30. Алла была родом из Славянска. Родители присылали ей деньги, а в институте она получала стипендию (26 рублей!). Так и жила. У Аллы были навыки хорошего исполнительского мастерства, а у меня этого мастерства не хватало. Зато хорошо работала фантазия. Для создания плакатов фантазия и выдумка просто необходима. Вот мы с Аллой и подружились: я могла придумать, а Алла могла выполнить задуманное. Характер у нее был тяжелый. Алла не терпела критики в свой адрес, всегда норовила сцепиться с преподавателем, при этом ее речь была пересыпана украинскими поговорками и сомнительными афоризмами. У нас дома Аллу всегда встречали радушно, родители старались всегда покормить мою подругу, расспрашивали о жизни.
Мы учились уже на четвертом курсе, когда у Аллы умер отец. Она поехала на похороны. Вернувшись, старалась нагнать упущенные часы рисунка и живописи. Прошло месяца полтора, и в Славянске умерла мать Аллы. Короче, из-за всех этих событий на очередном просмотре Алла выставилась неважно, получила тройки, и ее лишили стипендии. Сидя в аудитории, Алла сказала, что, скорее всего, ей придется бросить учебу: жить без стипендии невозможно. Сокурсники равнодушно выслушали ее слова. Никто не собирался хоть чем-то помочь женщине. Пока, на каникулах, Алла уехала в Славянск.
Дома я рассказала родителям о проблемах сокурсницы, посокрушавшись, что ей придется бросить институт. Отец ничего не сказал, просто на следующий день он отправился в институт на прием к ректору. Он рассказал о проблемах, с которыми столкнулась однокурсница его дочери, и попросил ректора помочь человеку, попавшему в тяжелое положение. Ректор оперативно распорядился выделить Алле стипендию из ректорского фонда. Придя домой, отец по-военному скомандовал: «Иди, дай Алке телеграмму!» С какой радостью я бросилась на почту!

В 50 лет, в 1968 году отца демобилизовали. Для него это был тяжелый удар. Прослужив всю жизнь в армии, он оказался не у дел. Вдруг оказалось, что у него почти нет гражданской одежды. Мать бросилась покупать ему рубашки, костюм, пальто, ботинки. Во времена тотального дефицита это оказалось трудной задачей. Тогда мама с отцом поехали в Ленинград. Мамин средний брат, работавший в торговле, был знаком с какими-то директорами магазинов. Вместе с отцом он принялся ходить по магазинам. Ритуал был такой: он заходил в кабинет директора, пожимал ему руку и, указывая на отца, говорил: «Этому товарищу нужно подобрать костюм (или ботинки, или плащ, или рубашку)».
Директор вызывал продавца, давал тому задание, продавец вел отца в примерочную и выносил из подсобки требуемое. Единственно, что не удалось купить, была зимняя шапка.
Вернувшись в Харьков, отец самостоятельно, не имея на это никаких блатных оснований, отправился в универмаг. Там он повторил запомнившийся алгоритм в кабинете директора: « Мне нужна зимняя шапку». На лице директора мелькнуло изумление. На всякий случай он не стал выяснять, откуда свалился ему на голову этот солидный дядя. Он вызвал зав отделом и распорядился обслужить клиента. Отцу вынесли дефицитную шапку, он расплатился и пожал руку даме, его обслужившей.

Вскоре отец устроился начальником отдела кадров в СМУ.
Мы жили в двухкомнатной 28-метровой хрущевке на первом этаже пятиэтажки. Под окном стояла лавочка, на которой вечерами собирались соседи.
Как-то на лавочке сосед по лестничной площадке обладатель такой же хрущобы, как у нас, рассказал отцу о своих проблемах. В квартире жили мама, папа, взрослые сын и дочь. Сын привел молодую жену. Вскоре вышла замуж дочь, поселив в эту же квартиру зятя. Ожидали рождения внука. Сосед жаловался, что придется, наверное, строить нары.
Отец принялся выяснять, какими строительными специальностями владеют члены соседского семейства. Оказалось, что зять умеет класть плитку. Отец поговорил с начальником СМУ: « Есть непьющий(!!!) плиточник, можно взять на работу, но ему очень нужна квартира».
Начальник выразил готовность взять соседского зятя на работу, предоставив в ближайшем будущем ему квартиру. Тогда строители получали несколько квартир в свое распоряжение в каждом построенном доме. Через несколько месяцев соседская дочка с мужем и ребенком въехала в отдельную квартиру. Радости не было предела. Сосед поймал отца на улице и всучил ему коробку конфет.
Я могу вспоминать случаи бескорыстной помощи, которую оказывали мои родители соседям, знакомым, друзьям бесконечно. Люди обычно помнят то добро, которое им сделали и платят тем же. Во всяком случае, так должно быть. Нашей семье тоже часто помогали в жизни соседи, друзья. Я постараюсь рассказать об этом в следующих своих рассказиках.

Отцу предложили новое место работы: начальник штаба гражданской обороны в проектном институте. Директор выделил помещение под кабинет ГО. Были заказаны стенды, куплена киноустановка. Отец очень гордился своим кабинетом. Он составил график занятий и принялся планомерно просвещать инженеров, как нужно себя вести во время атомного взрыва или химической атаки.
Инженеры, посмеиваясь над наивным отставником, похаживали на эти занятия. Вскоре была объявлена подготовка к соревнованиям сандружинниц. Институтские дамы яростно сопротивлялись, не желая участвовать во всех этих мероприятиях с противогазами, маршировками и перетаскиванием тяжелых раненых мужиков.
Директор приказным путем сколотил отряд санитарок, и работа закипела. Была приглашена женщина-врач, которая учила девушек бинтовать, накладывать шины и оказывать первую медицинскую помощь. На районных соревнованиях команда сандружинниц заняла 26-е место.
Отец отправился к директору и убедил начальство поощрить старательных санитарок. Директор распорядился оплатить трехдневную поездку всей команды в теплую Ялту. Дамы кинулись лобызать отца, а из поездки привезли для него крымское вино.
На следующий год не было отбоя от желающих помаршировать в противогазах. На очередных соревнованиях санитарная команда заняла второе место.
Отец опять потопал к директору. Директор уже без сопротивления отправил сандружинниц по коллективной путевке на три дня в Ригу. Из Латвии сослуживицы привезли море впечатлений и бутылку рижского бальзама для отца.
Отношение к отцу в институте менялось. Он спрашивал: «Как дела?», а, выслушав собеседника, не оставался равнодушным. Он старался, чем мог, помочь человеку. Коллеги по институту уже не посмеивались над старым воякой, в полной мере оценив его человечность и бескорыстную готовность придти на помощь.
К празднику Победы отец готовил доклад. На листе ватмана он вычертил схему блокады Ленинграда и принялся рассказывать о том, что ему самому пришлось пережить на ленинградском фронте. После выступления к нему подошли женщины и со слезами на глазах сказали: «Спасибо, что есть такие люди, как Вы». Я помню, что на годовщину Победы отца привезли из института на служебной машине. Он не мог донести все подаренные ему цветы. Комнаты были уставлены тюльпанами. Тюльпаны стояли в вазах, банках, бидонах и ведрах.
Случилось так, что помещение кабинета ГО директор вынужден был передать во владение другому учреждению, обитавшему в этом же здании. Отец расценил этот акт, как личное оскорбление. Он подал заявление об уходе. Его отговаривали все: директор, сослуживцы, парторг, мы всей семьей. Но отец закусил удила.
Уволившись из института, он недолго оставался безработным. На базу облпотребсоюза требовался начальник штаба ГО. Это было время дефицита. На базе было все: продукты, одежда, обувь, игрушки. Туда приезжали отовариваться большие и маленькие начальники, блатные человечки, родственники и знакомые нужных людей, прочая многочисленная шУшера.
На базе существовали различные ритуалы обслуживания посетителей. Для каждого ранга свой этикет. Кого-то директор вел на склад сам, кого-то обслуживал вызванный завскладом, кто-то шел в нужном направлении самостоятельно, а о визитере предварительно звонили по телефону, чтобы его встретили и приветили.
Отец был на этой базе белой вороной, не вписывающейся в общую стилистику. Он приходил с работы и вместе с мамой отправлялся в универмаг покупать обувь. О том, что на базе можно купить все, что угодно, я узнала от приглашенного для ремонта моей квартиры маляра. Он работал на базе и рассказал, что все необходимое приобретает на работе.
Свое нежелание покупать что-либо на базе отец объяснял просто: «Я не хочу быть обязанным кому-либо и не хочу быть зависимым от кого-либо».
Комплекс Дон Кихота опять заставлял его ввязываться в разные разборки, вступаться за обиженных. И при этом зацепить его было не за что. Ткнуть в нос: «У самого рыльце в пушку!» — не получалось.
Мне запомнился такой случай. На одном из складов работала неопытная девчонка, на которую списали все украденное со склада. Получилась внушительная сумма. Девушка собиралась уходить в декрет. Ее уволили без права занимать какую-либо должность в профессиональной сфере и обязали выплатить сумму стоимости похищенного. Отцу рассказали об этом случае, а когда женщина родила, сообщили, что у нее в доме одни голые стены. Лишней тряпки нет. Заодно поведали о том, кто на самом деле украл товар с базы. Разумеется, это было под силу только начальнице склада.
Отец отправился к директору базы. Изложив все, что ему стало известно, он взывал к партийной совести директора. Тот понял, что связываться с отцом нежелательно. Директор сообразил, что отец может со своими поисками справедливости двинуться куда-нибудь в верхние сферы, и согласился пересмотреть карательные меры. Пообещал восстановить женщину на работе и оказать материальную помощь.

Грянул Чернобыль. Всех начальников штабов ГО собрали на экстренное совещание. Ожидали взрыва и огромного количества эвакуированных из зараженной зоны. Всем, кто работал в ГО, выдали дозиметры и научили ими пользоваться. Склады приказали герметизировать, чтобы было, во что переодеть и чем накормить людей.
Отец ходил по базе с дозиметром, за ним двигалась кучка озабоченных граждан. Отец замерял уровень радиации на газонах, у складов, радиационную зараженность отдельных граждан. Цифры были не катастрофическими. Народ успокаивался и расходился по своим рабочим местам. Прибывали контейнеры с новым товаром. Вдруг прибыла партия чая с повышенной радиацией. Отец написал докладную, и чай куда-то увезли. Потом появился контейнер со сгущенным молоком, потом партия детских колготок, показавшие завышенный уровень радиации. Отец опять написал докладные. Его вызвали в облпотребсоюз, и какой-то хамоватый начальник, брезгливо оттопырив губу, спросил у отца: «Шо ты все пишешь? Все пишешь…»
Отец опять завел свою шарманку про совесть коммуниста. На начальника это не произвело впечатления.
—А если завтра ваш ребенок наденет эти колготки и будет болеть, и вы не будете знать, отчего он болеет?!
Эти аргументы были для хама пустым звуком. Он попытался рявкнуть на отца, но тот послал начальство подальше, не стесняясь присутствующих подчиненных, втянувших, как испуганные куры, свои головы в плечи.
Отца решили уволить. Такой человек мешал жить. Директор вызвал отца и поставил перед ним условие: совмещать должность инженера по ГО с должностью инженера по технике безопасности. Техника безопасности была слабым местом на базе. Контейнеры ставили один на другой, в любой момент верхний мог свалиться кому-нибудь на голову. Альтернативы по размещению грузов не было. Отвечать пришлось бы инженеру по технике безопасности. Кроме того, у отца, как у военного пенсионера, было какое-то ограничение по размеру зарплаты. Больше определенной суммы он не имел права получать. Отец подал заявление об уходе.

Дочку приняли в аспирантуру! Поступить туда стало невероятно сложно: уменьшилось вдвое число мест для аспирантов. Можно было, конечно, поступать на платное обучение, но мы бы не потянули: кризис, закрылись газета и издательство, я потеряла работу. Ну, а сколько раз нас грабило родное государство- и не счесть.
Главным стимулом к поступлению в аспирантуру было невероятное желание уйти из школы, где Лена преподавала английский в начальной школе.
Конечно, я необъективна, конечно, я на стороне дочки, и мой взгляд на ее проблемы всегда будет параллелен со взглядом Лены. Просто хочется поделиться.

Читать далее...

Круг моих знакомых узок: сотрудники редакций и издательств, с которыми приходится общаться по работе, немногочисленные оставшиеся в Харькове друзья и соседи. Родственники живут за границей. В редакциях общение тоже не тесное. Прибежала, получила заказ, потом прибежала, принесла.
С Юрием Александровичем меня свела судьба в начале 90-х, когда он работал художественным редактором одного из частных издательств. Они, эти издательства, вырастали в то время как грибы, и многие художники, которые до этого никогда не занимались оформлением книг, бросились в эту оплачиваемую деятельность, стараясь на ходу постичь тонкости интересного жанра.
Меня потрясла история семьи ЮА. В ней переплелось такое огромное количество трагедий, пережитых страной, что в пору писать сценарий для многосерийного фильма.

Читать далее...

В 70-ые годы декретный отпуск оканчивался, когда ребенку исполнялся год. Хочешь- отдавай дитя в ясли, хочешь- сиди дома. На прежнее место работы я не вернулась. У нашей семьи появилась однокомнатная квартира в новом спальном районе. Поблизости находился районный Дом пионеров, и я устроилась туда на пол ставки вести кружок рисования. Обошла близлежащие школы новостройки и объявила об открытии кружка. Среди первых учеников появилась маленькая светловолосая девочка- Наташа Тарасюк. Дом пионеров располагался в нескольких квартирах на первом этаже многоэтажки. Занимались мы в небольшой комнате, где столы стояли буквой П. Ни мольбертов, ни планшетов. Дети приходили с альбомчиками, и, разложив на столах, самозабвенно рисовали. Это были ученики начальных классов. Наташа не пропускала ни одного занятия. Видно было, что она получает от рисования удовольствие.
Дети обычно ожидали меня утром перед занятиями на улице, и, увидев, бросались с объятиями навстречу. Они наперебой рассказывали мне свои новости.
Однажды я рассказала ребятам о том, что на следующем занятии мы будем рисовать осень, и попросила детей подумать, что именно они будут рисовать. Началось занятие, ребята окружили меня, и мы принялись вместе рассматривать принесенные эскизы. В основном, это были наивные пейзажи: треугольные деревья, желтые листья, какие-то фигурки среди деревьев.
Наташа положила передо мной свой рисунок, и у меня перехватило дыхание. Среди облаков летела женщина-Осень. Ее крылья были покрыты желтыми листьями, которые сыпались вниз, на землю. Рисунок был наивный, девочке, конечно, не хватало ремесленнических навыков и мастерства исполнения, но сама мысль, заложенная в рисунке 8-летнего ребенка, была чудесна. Скажу честно, эта образ летящей женщины послужил для меня толчком к созданию целой серии графических листов под общим названием «Лошади с крыльями», над которой я работала много лет. Это были не образы Птицы-Осени, а женщины, таскающие авоськи с тощими курами, с овощами. Они летали, неся в свои гнезда все, что делало их быт похожим на человеческий. Они носились по жизни на крыльях любви, и из этих крыльев летели перья.



Я расхвалила Наташу, как могла, а ее большеротое личико светилось счастьем. Наташа еще несколько раз приносила мне свои замечательные рисунки, и я понимала, что девочка- настоящий талант. Она сможет научиться ремеслу, но этому необыкновенному взгляду на мир никто не сможет научить. С ним рождаются.
Я попросила Наташу привести родителей. Сначала пришел отец. Я объяснила мужчине, что Наташе необходимо серьезно отнестись к рисованию, подготовиться к поступлению в художественную школу. Рассказала, какими материалами нужно обеспечить дочку. Папа слушал, но мне показалось, что ничего делать он не будет.
Попросила, чтобы пришла мама. Ощущение, что меня не слышат, повторилось.
А потом Наташа стала учиться на другой смене, и на мой кружок уже не попадала. Параллельно со мной работала вторая преподавательница- Татьяна Анатольевна. До того, как учить детей рисованию, ТА работала уборщицей в школе, а потом окончила 6-месячные курсы художников-оформителей и решила, что вполне может преподавать изобразительное искусство. Что самое удивительное,- ее взяли руководителем кружка. Наташа теперь стала ходить на занятия к ТА. Однажды я встретила Наташу на улице, и спросила, ходит ли она на кружок? Девочка радостно сказала, что ходит и рисует. Так я потеряла талантливого ребенка, и не знала, как сложилась ее дальнейшая судьба.


Прошло почти 30 лет, и однажды у меня дома раздался телефонный звонок.
— Татьяна Борисовна, Вы меня помните? Это Наташа Тарасюк.
— Наташенька! Конечно, я тебя помню! Я даже помню твои рисунки! Как ты? Чем занимаешься?
— Татьяна Борисовна, я хочу Вас пригласить на выставку авторских кукол. Я узнала Ваш телефон и звоню, чтобы пригласить. Приходите обязательно!
Наташа мне рассказала, где и когда будет выставка. Галерея расположена в центре города, в здании Оперного театра, выставку устраивают к Рождеству.
Я пришла в галерею и сразу узнала Наташу. Это была 38- летняя блондинка, симпатичная женщина, чувствующая себя на выставке как рыба в воде. Это была выставка кукол. Несколько авторов сообща создали интереснейшую экспозицию, и зрителей было очень много. Кукольники издали прекрасный буклет-календарь со своими работами.

Веселовская Наталья "Актриса весна"

Жизнь Наташи сложилась нелегко. После 8 классов девушка пошла работать рабочей на парфюмерную фабрику. Конвейер. Я знаю, что это такое. 8 утомительных часов однообразных движений. 5- минутные перерывы, когда можно размять уставшую спину. Отец ушел из семьи, и нужно было на что-то жить.
Потом был склад фарфора и стекла в одном из универмагов Харькова, где Наташа трудилась комплектовщиком. Она рано выскочила замуж и в 18 лет родила дочку. Однако помощи от горе-мужа не было. Пришлось рассчитывать на свои силы, и молодая женщина работала сестрой-хозяйкой в неотложке, санитаркой в опер-блоке полосной
хирургии, продавцом на овощном, продуктовом, на рыбном лотках. На вещевом рынке продавала канцтовары и хозяйственные товары, работала закройщиком в обувном цехе, дома шила кожаные шорты, замшевые ботфорты, (тогда было модно), вязала свитера, крючком и спицами. Эта героическая борьба за выживание длилась до 24 лет.



Цитата: "Наталья Веселовская, мастер авторской куклы (читает сказку): «Крысёнок всё играл и играл, а в городе, укрытом снежным одеялом, все давно уже спали. И видели один и тот же удивительный сон. В котором влюбленный в скрипку маленький скрипач играл свою великолепную мелодию...»

Случайно, в 94 году знакомая рассказала Наташе, что в керамическую мастерскую нужны лепщики. Вот как Наташа рассказывает об этом событии: «Я пришла, мне показали вазу ручной лепки, называлась она «Ирис», ну, я и налепила с перепуга штук 25, мастеру понравилось, и я осталась там работать, проработала больше года, потом перешла в более крупную мастерскую. Там было много профессиональных художников, больше возможностей увидеть разные техники лепки, покраса, обжига. В мастерской я научилась технике, лепила игрушки, вазы со всякими японцами, тогда было модно, подсвечники, частично некоторые изделия отливались, другие полностью вылепливались вручную, научилась покрасу, были изделия, которые я придумала сама начиная с лепки ,и заканчивая покрасом».


Но потом что-то случилось на небесах. Слишком уж яростно пробивалось это творческое начало в жизни Наташи, и ей перепало небольшое наследство. Его хватило, чтобы выплатить долги по квартире и купить часть дома, муфельную печь, и немного материалов. С тех пор жизнь Наташи пошла по иному руслу. Она стала самостоятельно заниматься изготовлением авторских кукол и керамических сувениров. Наташе пришлось на ходу осваивать искусство менеджмента. Она наладила связи с целой сетью продавцов сувениров.
Но самым главным было иное: Наташа собрала всех кукольников Харькова, и мастера создали свое объединение кукольников.




слева направо: Юлия Прус, Ирина Мызина -хозяйка самой крупной в Европе кукольной галереи «Вахтановъ», Наташа Веселовская.



Цитата: "В городе появилась трехглавая крыса. Одетая в шелковый плащ и с серебряной шпагой на поясе. Ее можно увидеть на коллективной выставке мастеров авторской куклы "Рождественские фантазии". Наталья Веселовская на своих куколок денег не жалеет - одежду им шьет из шелка, украшения заказывает у ювелиров. Но самое главное - придумать яркий запоминающийся образ, говорит она.
Наталья Веселовская, художник-керамист: "Чего бы, думаю, я б слепила такого. Думаю, какой балет есть Щелкунчик, наверное, крысиного принца. Вот я представила - этот балерун будет в бутафории, да, в трех головах, с плащом, шпагой..."

"В канун Нового года Крысы кукольным сообществом, конечно же, правит Крысиный король. На его изготовление ушло больше месяца. Как рассказывает автор Наталья Веселовская, она специально этому искусству не училась: однажды пришла в мастерскую, ей показали технику работы с глиной, и сразу же начало получаться. Впрочем, самое сложное — нарисовать будущую куклу. На это изводится немало времени и бумаги. Но как только образ на листе готов — вылепить его у Натальи получается быстро. После лепки глиняную куклу обжигают и раскрашивают, а затем наряжают. Чем больше мелких деталей, тем кукла дороже.

Каждая работа — эксклюзив. Еще несколько лет назад это было «искусство для себя». Сегодня — не только выставки, но и очереди заказчиков. Больше всего спросом пользуются ангелочки, домовики и бабки-ежки. Участники нынешней выставки как создатели кукол сделали себе имена на родине и за рубежом. Свой коллективный дебют они посвятили новогоднему Харькову. Многие из них предпочитают не называть себя художниками, так как к этому виду деятельности пришли из разных профессий: здесь не только керамисты и педагоги, но и инженеры, врачи, архитекторы и даже физики-ядерщики. Теперь их профессия — делать куклы".





И снова слова Наташи: «Объединение начало свою жизнь 3 года назад, это моя мечта -собрать харьковских кукольников сбылась, и стала традицией Рождественская выставка в галерее «Маэстро» . Участники объединения активно участвуют в выставках в России. Это первое и пока что единственное объединение мастеров авторской куклы в Украине. Моя работа «Графская экономка» получила 1-ое место в Москве в 2008 г, в Золотом Потапе, в 2009-м мой мастер- класс напечатали в «Кукольном мастере» № 4 (24) 2009, чем я была тронута до слез».

Выставка произвела на мою дочку огромное впечатление. Наташа пригласила нас в свою мастерскую и дала Лене кусок глины. Неожиданно дочка вылепила интересное кукольное лицо. Наташа взялась учить Лену, и та с большим удовольствием стала бегать в мастерскую к Наташе. Вскоре на свет явилась первая кукла, слепленная руками дочки. Я предлагала назвать ее Блинчиком по принципу "Первый блин...", но Лена носилась со своим творением по квартире, демонстрировала куклу всем друзьям и знакомым. Мечтала о том, что тоже станет лепить что-нибудь необыкновенное. Соприкосновение с творчеством, обычно, заразительно.

Это дочкина кукла, сделанная под Наташиным руководством.

И вновь работы Наташи:

Сейчас в Харькове, на главной площади города проходит Новогодняя выставка кукол. В больших стеклянных коробах стоят разнообразные Снегурочки, подсвеченные мигающими лампами. Чтобы посмотреть на это волшебство, харьковчане стоят в очереди на морозе.
Я не хочу делать выводы из рассказанной мной истории талантливого человека. Делайте их сами.

Кто говорит, что не может быть дружбы между мужчиной и женщиной? Может! Бывает такая дружба, которая на всю жизнь, до гробовой доски.

Я помню, как мы познакомились. Наша пятиэтажная хрущовка была первой в новом микрорайоне. В школу пришлось ездить на трамвае. Сначала мне это нравилось. Ведь в маленьком городке на берегу Днепра, из которого наша семья переехала в Харьков, трамваев не было. Троллейбусов тоже не было. Пол года я ездила в школу, преодолевая по пути к трамваю колдобины, грязь и траншеи. Вокруг стремительно строились новые пятиэтажки. Летом недалеко от дома выстроили новую школу. Будущие ученики отрабатывали в школе энное количество часов: убирали классы, мыли парты и окна. Мы с подружкой- соседкой Женей исправно ходили в новое здание школы, предвкушая, что будем учиться в одном классе.
Был летний день. Мы с сестрой занимались уборкой. Вытащили из книжного шкафа книги, свалили их на стол и вытирали полки. Вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стояли двое мальчишек. Я даже сперва не обратила внимание на то, что они очень похожи между собой. Мальчишки все время находились в движении: вертелись, кривлялись.
- А родители дома есть?- спросил один из них.
-Нет, они на работе.
- А кто-нибудь из старших?
Я позвала сестру.
- Нужно, чтобы родители пришли в школу и там отработали 5 (или 10?) часов.
- Хорошо,- сказала сестра,- я им передам.
- Точно?
-Точно.
-А вы не забудете?
Сестру это стало раздражать. Она еще раз повторила, что не забудет, передаст родителям сообщение, и мальчишки ушли.
1 сентября выяснилось, что меня записали в 6-А, а Женя будет учиться в 6 Б. Мы с подружкой подошли к Жениному классному руководителю и принялись умолять, чтобы меня тоже записали в 6 Б. Учительница, поколебавшись, вписала мою фамилию в список учеников. Я помню, что очень волновалась: а вдруг сейчас все переиграют, и я окажусь в новом классе, без подруги?
На перемене ко мне подошел мальчишка. Вернее, не подошел, а прикатился. Казалось, что он все время вращается, крутится-вертится с ног на голову, и от его верчений мелькало в глазах.
- А я тебя знаю!
-?
-Да, мы с братом к тебе приходили! Помнишь?
Да, теперь я вспомнила двух визитеров. Оглянувшись на брата, я вдруг увидела, что мальчишки совершенно одинаковые.
- Ой! Вы близнецы?
-Да, А тебя как зовут?
-Таня. А тебя?
-Меня –Вова, а брата- Саша. А как твоя фамилия?
- Зеленченко.
- Зеленченко? Значит, будешь Зеленка!
- Вот глупости! Никакой зеленкой я не буду!
- Ну, чего ты обижаешься? У нас фамилия Пирогосские. Значит, мы будем Пирогами.
- Ладно,- согласилась я,- вы будете Пирогами. И ушла, потеряв интерес к подвижным братцам.

Читать далее...

В школе Пироги совсем распустились. Однажды братцы явились в гости одновременно. Я пригласила их в маленькую комнату, где обитали мы с сестрой. Рядом, в смежной комнате отец смотрел телевизор.
—А мы сейчас в школу не ходим!— радостно объявили Пироги.
—Почему?
— А нас выгнали! Директор сказал, чтобы мы больше не приходили.
—А где же вы ходите?
— А нигде. Просто гуляем.
На пороге комнаты тут же возник отец.
—А ну-ка, рассказывайте, что происходит? Как это вы не учитесь?
Пироги с дурацким смехом поведали, что они шкодили на уроке и учительница отправила их к директору.
Отец серьезно выслушал юных оболтусов и велел им назавтра подойти утром к подъезду. Он отправился с мальчишками в школу, в кабинет директора, где принялся выяснять, как же тот мог выгнать двух мальчишек, безотцовщину, из школы. А куда они пойдут? А вдруг свяжутся с какой-нибудь шпаной? Разве можно так относиться к детям? Он оставил директору свой телефон и попросил звонить ему в случае возникновения проблем. С тех пор директор здоровался с Пирогами за ручку, а братья благополучно окончили 10 классов.

Я училась в новой школе, в новом классе. У меня появились новые подружки и друзья. Со мной за партой сидел тихий мальчик, Гена Т. Гена был поэтической натурой и сочинения писал в стихах. Помню, одно из них начиналось так: «Повстал народ…». На переменах Гена сидел за партой и что-то читал или быстро переписывал. Однажды к нему подошел одноклассник Валера. В классе был свой ВИА- ансамбль из трех воющих мальчиков, умевших тренькать на гитаре и что-то петь, подражая модным тогда Битлам. Валера был один из этих троих. Все девочки обожали этих гитаристов: двух Валериков и одного Юру.
И вот один из двух Валериков подошел к тихому Гене и хлопнул его по уху. Гена закрыл голову руками и продолжил чтение. Валера (в классе его звали Граф) вновь хлопнул бессловесного Гену по уху. Я сидела рядом. Потом встала и хлопнула по уху Графа. Тот сначала опешил, потом ему показалось интересным щелкнуть меня. Но я махала руками, и Граф не мог подойти поближе. Тут же появились зрители. Граф хотел перевести эту ситуацию в клоунаду, но я предупредила, что если он еще раз полезет к Гене, то будет иметь дело со мной. Все засмеялись. На физкультуре я стояла в строю предпоследняя. Меньше меня была только моя подружка Галка.
Тогда я предупредила Валеру, что у меня есть друзья-близнецы, и они-то уж ему покажут!

Читать далее...

В институте у братьев появился новый приятель - умный мальчик Саша Горин.
Саша помогал Пирогам писать контрольные и лабораторные, а после окончания вуза стал гипом на ХТЗ- возглавил экспериментальную лабораторию. Пироги познакомили меня со своим другом. Саша тоже отслужил армию, и его рассказы об армейских буднях были чрезвычайно эмоциональны. Это были воспоминания о пережитом кошмаре.
После армии Пироги пустились в загул. Они скупо проговаривались о своих похождениях, но, увидев, что я постоянно рисую, Володя как- то упрекнул: «Так и молодость пройдет, и тебе нечего будет потом вспомнить».
— А я достану свои рисунки, буду их рассматривать и вспоминать.

Однажды Володя позвонил и сказал, что у него сегодня экзамен по сопромату.
— Ничего не знаю! Не представляю, как сдавать?
—Приходи, что-нибудь придумаем.
Пирог явился с портфельчиком-дипломатом. Я забинтовала ему голову и руку, покрасив бинты красно-бордовой акварелью и зеленкой. Получилось очень реалистично. Рот у Пирога расползался до ушей.
— Скажешь учительнице, что тебя ударило током, и ты упал со столба,— поучала я друга.— Только сделай печальное лицо, перестань смеяться! И портфель в перевязанной руке не держи! Не смейся, закрой рот!
Мы подошли к зеркалу, и Пирог стал корчить печальные рожи. Я стояла рядом и руководила репетицией.
Вечером позвонил радостный Пирог.
— Танюша! Сдал! На 4! Она как меня увидела, усадила на стул. Спросила, что со мной, пожалела, четверку поставила! И в трамвае мне место уступили! Танюша, спасибо! Выручила!

Читать далее...

Началась перестройка. Разоблачения и откровения сыпались на голову граждан. Я помню съезд Верховного Совета в 89. Депутаты выходили на трибуну и вываливали правду о стране. Все спешили выговориться. Население с жадностью припадало к газетам, радиоприемникам и телевизорам. Речи депутатов гремели в коридорах учреждений и в квартирах.

Появились первые кооперативы. Пироги, между тем, затеяли открыть магазин. Приятель Саша Горин посоветовал братьям открыть магазинчик по продаже рыбок, птичек и хомячков. Саша сам разводил дома редких аквариумных рыбок, и кое-что понимал в этом.
Пироги арендовали помещение двухэтажного заброшенного теплопункта, вложили в свою затею имеющуюся наличность и пригласили меня в гости.
Домик находился в каком-то отдаленном рабочем квартале, и мне казалось, что магазин - гиблое дело. На первом этаже братья соорудили торговый зал с большим стеллажом. На стеллаже один к одному стояли подсвеченные аквариумы, сделанные собственноручно на втором этаже. Володя резал стекло, склеивал стеклянные ящики. В витрине магазина лежали разнообразные рыболовные снасти. Все это не вызвало у меня особого интереса. Но Пироги были горды своим детищем. Мы сидели на продавленном диване в комнатке на втором этаже. Тут же крутился идейный вдохновитель Горин. Все трое пузырились энтузиазмом, гордостью и оптимизмом, как шипучая «Фанта». Братовья рассчитывали, что скоро откроют свой магазин.

Мы с мужем в это время были заняты иными проблемами. Речь шла о здоровье дочки. В Харькове не могли поставить диагноз, что, впрочем, не мешало врачам выписывать ребенку лекарства и инъекции. Под аккомпанемент пламенных речей, звучавших на съезде, мы с мужем повезли дочку в Москву.
Когда, наконец, ей поставили диагноз, пришлось уйти с работы и активно заниматься ребенком. Все иное отошло на второй план.
Это было трудное время для нашей семьи. Мозги были заняты одним: как успеть помочь девочке? Добывание денег, лекарств, гимнастика, массаж, бассейн. И одновременно занятия английским. Нужно было думать о будущем и готовить дочку к предстоящей нелегкой жизни.

Прошло немного времени, и я встретила Сашу в трамвае. Он был убит и раздавлен. Оказалось, что открыть магазин невозможно. Какие-то законы не позволяли это сделать. Мы торопливо вываливали друг другу свои проблемы, а потом сошли на остановке и сели на скамеечку. Нужно было выговориться. У кого что болит…
Я не совсем поняла, почему нельзя было открыть магазин. Помню только, что Сашка, схватившись за голову, причитал: «Ты понимаешь, я вложил все свои деньги! У меня больше НИЧЕГО нет!»

Читать далее...

Дочке было лет 12, когда она захотела завести хомяка. Они с дедом поехали на птичий рынок. Деду было ничего не жалко для внучки, и он выбрал хомяка покрупней. Хомячище был злой и взъерошенный, похожий на хризантему. Он все время кусался, и радости от него не было никакой. Лена объявила в классе, что может кому-нибудь подарить хомячка. Тут же нашлись желающие. Хомяка отдали. Дед опять поехал с внучкой на «птичку». Теперь у них был опыт, и они купили маленького пятнистого хомячка, которого назвали Яшей. Яша был ласковый, и дочка выносила его погулять в сквер, оберегая от кошек. Кто-то посоветовал прикупить для Яши подружку, «чтоб не скучал». Вскоре Лена притащила бежевую хомячку Катю. Катю запустили в аквариум к Яше, и хомячка вдруг принялась метелить бедного хомячка. Сначала мы думали, что хомяки обнюхаются и помирятся, но Катя зверски терзала Яшу, и мы ее отсадили. Тут выяснилось, что Яша – это не Яша, а беременная хомячка, которая с перепугу родила крошечных голых хомячат. Хомячата погибли. Катю опять пришлось кому-то дарить. Мне все это надоело, и я позвонила Пирогу.

Читать далее...

Позвонили из издательства, в котором я когда-то выполнила большую работу. Срочно нужно сделать иллюстрации к роману известного немецкого писателя. Вернее, к трем романам. 70 иллюстраций за две недели. Вернее, это не иллюстрации, а обработанные на компьютере кадры из фильма. В книжной графике новые веяния. Вернее, это уже не книжная графика. Это бизнес.
Пошла посмотреть. Обработанные на скорую руку кадры из фильма, чужие репродукции, надерганные, где придется картинки. Картинки зачастую разностилевые. Зрелище привело меня в уныние. Винегрет, составляющие которого украдены там, где они «плохо» лежали. Такие сейчас законы в искусстве оформления книг. И нужно как-то жить и что-то зарабатывать. Я сказала, что рукопись романа пока не возьму. Попробую себя на ниве обработки кинокадров.
Мне записали на диск имеющиеся в наличии кадры, примеры готовой продукции, и я пошла домой. Я честно пыталась сделать что-нибудь пристойное из маленькой картинки с низким разрешением.
Скопировав созданное на флэшку, опять потащилась в издательство, по дороге рассматривая свое отражение в стеклах витрин. Отражение меня не радовало. Женщина пост-бальзаковского возраста в поисках «чего-то заработать».
Литературный редактор, выдавший мне задание, еще не появился. Художница, обрисовавшая задачу, была очень занята, и меня отправили к мальчику, выполнявшему функции художественного редактора проекта. Я спустилась этажом ниже. Мальчик оказался знакомым. Когда-то, будучи студентом художественного института (ныне академии), он, в числе прочих, оформлял мои работы на выставку книжной графики. Сейчас он выглядел солидным, уверенным в то, что он делает, замечательно. Худред распечатал мои опусы и обрисовал тенденцию в оформлении этой серии. Нужно удалить из кадра все, что можно. Оставшееся- главное — обработать при помощи фильтра, которого у меня нет, а потом дорисовать при помощи планшета, которого у меня тоже нет.
Я честно призналась, чего у меня нет, и сообщила, что рисую руками. Мальчик опустил голову. Конечно, за две недели, при наличии отсутствия того, чего у меня нет, я не смогу налепить 70 картинок.
Я озвучила этот вывод раньше своего собеседника, и поднялась с вертящегося стула. Мальчик взял в руки планшет и, потрясая им в воздухе, посоветовал: « Вам нужно вложиться, такой планшет стоит где-то 1000 гривен. Ведь вы хороший иллюстратор. И тогда вас ждет счастливое будущее».
Я вышла на улицу. Я чувствовала себя отжившей, устаревшей, не вписывающейся в нынешние реалии бытия, не поспевающей за этими метаморфозами. Но что-то мешало мне принять все произошедшее, как естественный жизненный процесс, как движение к прогрессу.

Наконец-то, долгожданный отдых. Год был тяжелый. Умерла свекровь, и муж израсходовал свой отпуск на уход за матерью. Мы меняли друг друга. Он- ночью, а я – днем сидели у постели умирающей матери. И вот все позади.

Меня мучила совесть: мы с дочерью поедем к морю, а мужу предстоит париться в институте. Я просила его взять хотя бы недельку за свой счет, но рабочая обстановка не позволяла уехать из Харькова.

— Езжайте, отдыхайте, а я от вас отдохну,- утешил муж.

Читать далее...

В медицинский центр мы с дочкой пришли с утра пораньше. Ей нужно было пройти обследование на голодный желудок. Однако пришлось ждать врача почти два часа.

В коридоре на стульях рассаживались пациенты. Утром в манипуляционном кабинете брали кровь на анализ. Посетители медицинского центра- родители с больными детьми, супружеские пары, которые хотят, но не могут завести ребенка, взрослые с различными врожденными проблемами. Маленькие дети бегали по коридору, ребятишки постарше со страхом жались к родителям, хныкали и орали груднички.

У кого-то из детей были видимые проблемы, а кто-то казался внешне нормальным.

Терпеливо и спокойно стоял у стены мальчик лет 9-10. Лицо умненькое, в очках. Мальчик снисходительно смотрел на маленьких испуганных детей. Видно было, что ему не впервые сдавать кровь на анализ. Рядом стояла мать с затвердевшими губами. Пока мальчик ждал своей очереди, накинутая на плечи куртка скрывала горбы, выпирающие на груди и на спине. Они стали заметны, когда мальчик одевался, выйдя из кабинета.

Мальчишка лет 4 беспрерывно бегал по коридору, засунув в рот все пальцы. Мать окриками заставляла его вынуть пальцы изо рта, вытирала их платком. Мальчик не говорил, только оглушительно визжал каждую минуту.

В коридор зашел мужчина с окаменевшим лицом. Он пришел с сыном и бабушкой. Пока бабушка раздевала внука, мужчина молча стоял, рассматривая очередь. В руке он держал игрушечную машинку и картонную яркую книжку. Визжащий мальчишка подбежал к нему и принялся слюнявыми руками выдергивать игрушку. Мужчина держал машинку крепко, не выпуская из рук,. На мальчишку он даже не взглянул. Тот недовольно завизжал. Мать с удивленным лицом поднялась со стула: «Антон! Не трогай!» Мальчишка продолжал дергать машинку. Этот бесконечный визг, эти крики ребенка-идиота, это терпение матери, обреченной тащить свой крест… Я видела это два часа. Как прожить с этим горем день? Год? Жизнь?

Отец и мать привели сдавать анализы сына- мальчика лет пяти. Похоже, у него церебральный паралич. Папа бодрым голосом договаривался с сыном, что тот не будет бояться. Зато потом он обязательно купит сыну мороженое. Мальчик, уговаривая сам себя, уверял, что не боится. Тем более, потом, в кафе он полакомится замечательным мороженым…

Разговор о мороженом услышала маленькая девчушка с легкими пушистыми волосиками, сколотыми красивой заколкой- клубничкой. Что-то неуловимо необычное было в лице девочки: то ли широко расставленные глаза, то ли недетская взрослость в маленьком личике. Она охотно поделилась игрушкой с визжащим мальчиком. Потом обсудила свой добрый поступок с матерью, побегала по коридору. С отцом она поговорила о том, что ей совсем не страшно: только немного укусит комарик, а потом она тоже будет есть мороженое.

Я думала о том, что жизнь быстро сотрет и эту детскую доброжелательность, и добрую наивность ребенка. В школе и в жизни больной ребенок обычно сталкивается с жестокостью, обидами. Часто он становится изгоем в детском коллективе, замыкается в своей скорлупке. Праздное бесцеремонное любопытство зевак в транспорте… Люди, которые не знают, что такое болезнь близкого человека, горе, с которым еще не приходилось столкнуться в жизни, позволяют себе посмеяться над больным человеком, обидеть его.

Дочка привалилась к моему плечу: « Мама, я уже не могу! Давай уйдем отсюда!»

— Ну, потерпи. Скоро врач придет. Ведь это обследование нужно пройти обязательно!

— Как мне это все надоело… И я есть хочу!

Очередь занял крупный мужчина, нежно держащий в руках девочку. Девочка была больна: большая голова, маленькие ручки и ножки. Таких людей рисовал Веласкес. Голова была настолько крупной, что ребенку было трудно удержать ее на тонкой шейке. Девочка устало положила голову на плечо отцу.

Рядом стояли супруги. Они пришли сдавать анализы вдвоем. В глазах молодой женщины я заметила брезгливое любопытство и страх. Каким может родиться ребенок? Кто гарантирует, что он будет здоров? А вдруг?... Похоже на рулетку.

Наконец, настала очередь визжащего мальчишки. Мать потащила его в кабинет, а потом быстро вывела орущего сына на улицу.

Приходили новые и новые пациенты. И находиться в этом потоке людского горя становилось невыносимо. Едва пришла врач, я кинулась к ней. Доктор протащила дочку по кабинетам и скомандовала: «Уже можно поесть». Дочка в уголке уплетала бутерброды и яблоки. Мы спешили. Хотелось выйти на улицу, подальше от этой очереди с испуганными детьми и родителями, о чьих жизнях трудно говорить.

По улице с озабоченными лицами спешили счастливые люди. О своем счастье они не догадывались.

https://www.facebook.com/profile.php?id=100004887760897&fref=nf

Рассказ о многим в Харькове известном «Йосе с чайником». Много и пронзительно писали о войне,  но чтобы так...

 

Пара слов за детство. Мне было шесть лет, бабушка вела меня в парк Горького, был май и приближался Праздник. Я уже знал, что это Праздник Победы, но еще не знал что такое война.

И на перекрестке Дзержинского и Маяковского, у молочного магазина я с ней столкнулся. С войной.

Как воспитанный мальчик, я с ней поздоровался, и, как учил меня дед, спросил: "Йося, как поживаешь? Как родители?"

Смысл этих вопросов тогда был мне недоступен, пришлось чуть подрасти, чтоб понять.

Тот к кому я обратился посмотрел на меня, узнал, и стал рассказывать: как он с мамеле ходил на Благовещенский базар покупать ботинки для школы, что завтра он с папочкой идёт в зоопарк кататься на пони, а летом всей семьей они поедут в Херсон.

Ребята, мне было реально страшно! Передо мной стоял высоченный худой еврей лет сорока, совершенно седой, аккуратно застегнутый на все пуговки как школьник. Он болтал о разной житейской ерунде и плакал. Губы рассказывали о пони и Херсоне, а из глаз текли слезы.

Но страшнее всего был чайник. Какой чайник? Латунный чайник, литра на три, наполненный мелочью. Представили картину маслом? Это был знаменитый на весь центр Харькова Йося с Чайником. Порождение войны, совесть нашего района.

Каждый Божий день он выходил на перекресток Дзержинского и Маяковского, становился у молочного магазина и смотрел на балкон второго этажа 76-го дома, не выпуская из рук чайника. Чайник служил Йосе и кошельком, и авоськой, и чехлом для документов. Даже у дворовых сявок считалось западло стянуть из чайника хоть копейку, били за это жестоко.

Все знали Йосину историю.
История же была такой.

Когда немцы первый раз вошли в город, Йосина семья не успела эвакуироваться. Их квартира во втором этаже дома 76 приглянулась двум немецким лейтенантам. И чтоб долго не валандаться, а заодно "окончательно решить еврейский вопрос", Йосиных родителей повесили на их же балконе. Перед смертью мама Йоси положила в чайник немного денег и вытолкала его через чёрный ход, якобы за молоком.

Много ли понимал шестилетний пацанёнок? За молоком так за молоком. Он стоял у магазина и всё видел, а когда понял что случилось- поседел и сошел с ума. С того дня ему всегда было шесть лет, и он всегда ждал у молочного магазина маму. Йосю прятали по семьям до 43- го года. А после освобождения города он снова занял свой пост. Вы спросите зачем с ним нужно было заговаривать и спрашивать о родителях?

Это был единственный способ вывести Йосю из ступора,отвести домой, накормить, привести в порядок. А деньги в чайнике не были милостыней, нет. Мой дед говорил, что это слёзы больной совести.
Последний раз я видел Йосю с Чайником весной 90-го года.

Такой же седой и аккуратно застёгнутый, он стоял у молочного магазина.

И так же приближался Праздник.

   Владимир Киященко, Харьков

 

Я помню этого Йосю. Мне было 17 лет, я поступила в художественный институт. Рядом со старым корпусом  на Краснознаменной улице строился новый корпус. Студенты там отрабатывали "практику" на стройке. На улице со мной заговорил какой-то мужчина. Он говорил так горячо, что я остановилась и стала слушать, о чем он говорит. Смысл его рассказа был непонятен, но я стояла и не уходила. Это был Йося. Почувствовав во мне внимательного слушателя,  он продолжал что-то рассказывать. Потом я повернула голову к строящемуся корпусу.  На крыльце стояли студенты и пытались жестами подать мне какой-то знак. Из всех жестов мне был понятен только один: палец крутился у виска. Я пошла по своим делам. А Йося стоял на том же месте и продолжал что-то говорить мне вслед. Потом я часто встречала его на Пушкинской. Он всегда что-то горячо рассказывал, обращаясь к проходящим мимо людям.

 

Начало 80-х. Мы жили в спальном районе, в однокомнатной  кооперативной квартире. Вокруг целый микрорайон типовых 12 и 16 – этажек. Некоторые построены, а некоторые еще строятся. Телефона пока нет, магазинов поблизости тоже. Один автобус связывает микрорайон с ближайшей станцией метро. Дочке едва исполнилось два года. Прогулки в бетонных джунглях, походы с коляской в супермаркет, расположенный за километр.

Я подыскала себе работу «для стажа» недалеко от дома: вести кружок рисования в районном Доме пионеров. Жизнь была напряженная.

Читать далее...