У нас уже совсем тепло, а значит началась пора долгих и веселых пеших прогулок. Я дико устаю и прихожу совсем без ног. К тому же учеба уже закончилась, сессии и долги закрыты и началась практика. Вчера и сегодня - дни ознакомительной практики. Нам велено бродить по городу, фотографировать здания и внимательно слушать рассказы о них. Еще мы заходим в большие магазины интерьеров, флористики и прекрасных штук для дома. Для нас загадка, сколько км мы намотали, но мы с Джо приползли домой. Приползли. 

Четвертый день флеш-моба и небольшое дополнение.

Я сегодня впервые за довольно долгий срок наконец-то сходила в театр.Боже, какое это все таки наслаждение! Мне нравится наш русский драматический театр, я все-таки по нему соскучилась. Соскучилась по нему и по как таковому театру. Мы с Н. жутко ностальгировали по временам нашей игры в театре и смотрели не взглядом зрителя, а взглядом актера. Думали, как они сделали то, как это, шилась ли на заказ эта блуза, или ее кто-нибудь принес, наливают ли воду после каждого спектакля в графин заново, пишется ли каждый раз письмо. Думали о том, что в этом театре актеры видят зал, а у нас зал был обычно погружен во тьму. А потом, в самом конце мы одни из первых встали и стоя аплодировали и кричали им благодарности. Это очень здорово, до мурашек. А еще, нам встретилась девочка и я подумала, что если бы это было выдуманной историей, она бы отлично сошла за призрак этого театра. 

***

Джек оглядывался по сторонам. Он почти не помнил, как оказался в этой части города. Сначала, он побежал за соседской кошкой, потом его привлек запах жареного мяса, потом ему понравились полы пальто высокого мужчины, потом он радостно вылизывал руки какой-то девчушке в синем платье, а потом, опьяненный лаской, побежал куда глаза глядят и оказался здесь.

Кажется, это был порт. Здесь пахло рыбой, но как-то противно, незнакомо, еще деревом, солью, какими-то тряпками и еще кучей незнакомых запахов. Он был здесь всего один раз, когда его отвозили в ветеринарную клинику, а потом они пошли гулять здесь. Порт еще тогда не понравился Джеку. Но сегодня здесь было лучше: меньше людей, меньше огромных посудин, меньше шума и ни одной другой собаки.

Джек подошел ближе к воде и зачарованно смотрел на нее. Она тихо плескалась и блестела, в ней отражались рыжие лучи закатного солнца. Обычно, собаки не занимаются подобной ерундой, вроде созерцания воды, но Джеку это зрелище показалось чем-то особенным. Он сидел так долго, пока солнце почти не скрылось и какой-то мужик не прикрикнул на него. Он торопливо отбежал подальше и с грустью взглянул на воду. Он не знал, был ли это океан, море или какой-то иной водоем, потому что считал, что это не его собачье дело.

А потом он стал пытаться найти дорогу, ведущую к дому и обнаружил, что незаметно наступила ночь. Он никогда не оставался ночью один на улице. Его всегда впускали домой, кормили чем-нибудь вкусным и он заваливался спать. Вспомнил о своей хозяйке, доне Филиппе, которая была худой улыбчивой женщиной с теплыми руками. Джек заскулил. Эти мысли с утроенной силой погнали его к дому. Но нашел он свой дом только на рассвете, усталый и голодный. Дона Филиппе стояла у ограды с заплаканными глазами. Увидев Джека она всплеснула руками и бросилась навстречу псу. Она не спала всю ночь, переживая за ним, как за сыном, потому что у нее никого не было, кроме него. Она опустилась на колени рядом с ним, сумасшедшим от счастья псом, отчаянно лижущим ее лицо в теплых соленых потоках. 

-Джеки, хороший мой, никогда, никогда не оставляй меня одну, никогда, -и уткнулась в лохматую шерсть лицом.

Почему-то последнее время часто очень вспоминается работа в театре. Такой теплейшей компании за мою жизнь мне пока больше не встречалось. Забавно очень вышло – это было еще в начальной школе, класс третий, если я не ошибаюсь. Был обед, и большая часть класса ушла в столовую, а я, Настя и еще человек семь остались в кабинете. Мы сидели очень близко к двери, когда зашел режиссер нашего школьного театра. Он сказал, что ищет людей на роли в новой пьесе, и вот, мол, кто бы хотел попробовать. Не помню точно, предложил ли он именно нам с Настей или мы сами попросились, но это была несомненная удача. Мы пришли на прослушивание, и нас приняли. Наша первая пьеса называлась «Беготня вокруг коня». 

Это история о семье, из которой ушел отец, оставивший двух дочерей и мать. Взгляд на расставание и уход из семьи не глазами мужчины и женщины, а глазами их детей. Каким-то утром они просыпаются и видят коня-качалку и думают, что это их отец превратился в коня.  Они проводят с ним все время, а мать тем временем недоумевает. Конец пьесы – это день рождение девочек. Они хотят, чтобы мама попросила у отца-коня прощения. Она естественно психует, нервничает, не понимает как объяснить маленьким детям, что вот так бывает в жизни, но в итоге сама не зная от чего, просит прощения. Тишина. Она понимает, что ничего не получилось и собирается уйти. А потом раздается звонок в дверь. Немая сцена.

И вот что самое интересное – незамысловатый, в общем, текст, и глубинный смысл. Пьеса имеет жанр психологической драмы. Нам, в том возрасте, было почти не понять, почему люди вставали и хлопали нам и плакали. Плакали мужчины и женщины разных возрастов. И самое наверное трогательное, вовсе не сам уход, а надежда на чудо в самом конце.

Вторая пьеса, которая ставилась одновременно с нашей – «Раз, два, три». О трех подругах, переходного возраста, рассказывающих очень острые и жесткие вещи – о раннем сексе, пьяных родителях, изнасиловании и смерти. Идолом для всех троих был Курт Кобейн. Они думают, что его смерть правильная, и все вместе прыгают из окна, думая, что потом они станут ангелами. Опять же играли девочки 13-ти лет. Опять же текст был простой. И опять же тяжелый смысл. Я не знаю, с какими лицами сидели зрители, но царила гробовая тишина все спектакли.

Но нам тогда был важен не смысл. Был важен сам процесс игры. Хотя, наверное, он и сейчас будет мне важен, если я вернусь играть. Это действительно очень увлекает. Были моменты, когда было очень весело, мы давились со смеху, кусали пальцы, потому что занавес уже открывается, а мы не успеваем застегнуть пуговицы на платьях, или с еще не открытой полностью сцены убегает какой-то засидевшийся актер, унося за собой стул. Нелепиц было много, нервов тоже. Помню, мне нужно было развернуться резко и накричать на Настю, да нет, даже наорать, потому что я играла старшую сестру. И у меня не выходило. Я помню, очень меня тогда это бесило, а наш режиссер, Игорь Петрович, постоянно повторял, что так всегда. Актеры кричат, что им все надоело, хлопают дверью, но все равно возвращаются. И мы возвращались и делали все идеально.

Послепоказные посиделки очень добрые были, мы сидели на полу, на креслах, разговаривали – люди совершенно разных возрастов, потому что пьеса тогда была не одна, и мы были рядом. Или играли, носились, сшибали все, веселились, не было замкнутости, помню девочку, которая играла нашу маму, до сих пор с добротой большой вспоминаю, хотя я ее видела последний раз лет 6 назад.  Помню поздно вечером приходили Новый год отмечать туда, самые маленькие, нам дали много мандаринов и конфет с собой.

Игорь Петрович вообще человек чудеснейший. В том понимании, что он – человек своего дела. Он не делает что-то незавершенно, наверное, в театре это вообще не допустимо, потому что зритель распознает любую ложь, любую фальшь. До него бывало порой не докричаться, он, словно отключался от сего мира, и погружался в какой-то свой. Детские сказки он вообще почти не ставил – всегда такие пьесы, что сердце ёкало, и ты запоминал, что увидел. А потом у него жена умерла. Учительница в нашей школе. И человека как подменили, воистину. Он поседел, у него осталась маленькая дочь,  и я даже представить боюсь, что он ставил в то время.

Мы потом еще играли, но вот как-то эти, самые первые впечатления о театре до сих пор неизгладимы.