ВОЙНА БЕЗ ПРИКРАС

О войне написано немало. Повести, романы, рассказы. Но в них герои нездешние. А вот рассказ из уст человека, жившего в Арамашке. Записал его Владимир Сергеев со слов сына фронтовика Николая.

Степан Андреевич Котов после окончания Свердловского сельскохозяйственного техникума в марте 1941 года был направлен в Ощепково Режевского района на работу в качестве агронома. 27 июня он получил повестку о призыве. В тот день в Ощепково многих отправляли на фронт. Провожали мужчин с брагой, гармошками и со слезами на глазах. Степана никто не провожал. Он ведь проработал всего три месяца. Родственников не было, друзей тоже не успел нажить. Тут подошел к нему старичок и сказал: " Ну что, Степа, некому провожать тебя на фронт, ты ведь у нас недавно. А ты не расстраивайся, эти почти все будут убиты, а ты вернешься к нам в деревню живой. Я тут тоже, можно сказать, пришлый. Примак. В Ощепковой оказался потому, как пришел жить в дом своей невесты. В 1914 году меня на войну тоже никто не провожал, а остался жив. Мой тебе наказ - на фронте не бери ничего чужого. Люди будут брать и тебе в руки давать, а ты перешагивай через это, запинайся, но не бери." Старик-вещун помолчал и, больше ничего не промолвив, ушел домой.

Сформировали часть в Свердловске и, согласно курсу молодого бойца, стали обучать военному делу. Курсанты готовились стать артиллеристами, одновременно с учебой несли службу, охраняли Уралмаш. Его территория была обтянута колючей проволокой, по углам расставлены вышки с часовыми. Осенью 1941 года часть направили под Москву. Но в бой не пускали, вскоре перебросили к Туле. Танковые дивизии Гудериана ломились в Тулу, чтобы взять ее. Но Сталин отдал приказ: " Отстоять Тулу любой ценой! " Тульские военные заводы к тому времени успели вывезти в Ижевск, но патронный завод ежемесячно выдавал миллион патронов, бесперебойно работали ремонтные мастерские. Оружейники восстанавливали любую военную технику, которая возвращалась на фронт. Бои под Тулой шли жестокие, но с потерями не считались. Боялись одного: окружения. Это слово летало в воздухе, давило на психику. Замполит батальона даже запретил говорить его вслух.

В 1941 году награжденных почти не было. Каждый стремился выжить. Как говорится, не до наград было. Трое суток батальон оборонялся, атака шла за атакой. Немцы не давали никакой передышки, даже не было возможности поесть. И тут замполит объявил, что к ним едет концерт. Правда, потом сказали, что артистов приехало только двое, так как по дороге труппа попала под бомбежку, многие погибли. К собравшимся бойцам вышла женщина. Она пыталась что-то спеть, но не смогла. Разрыдалась и ушла в блиндаж. Бойцы молчали. Они понимали, что ей пришлось пережить. Всего несколько часов назад она потеряла своих друзей, смерть их стояла у нее перед глазами . И тут вышел мужчина лет пятидесяти и запел: " Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!" Пел он так, аж мурашки по коже.

Могучий голос. Бойцы его просили спеть еще. И он спел еще три раза. Вот так и прошел концерт из одного номера.

Воинское мастерство приходило не сразу. Настоящий бой очень не похож на учебные стрельбы. Во-первых, грохот такой, что от него некуда деться. Пушка подпрыгивает после каждого выстрела, выбрасывая гильзы и пороховые газы. При этом надо суметь укрыться от пулеметов. В воздухе господствуют вражеские самолеты. "Мессершмитты" постоянно на передовой: то бомбы сбрасывают, то из пулеметов поливают. Вокруг убитые и раненые. Естественно, наши необстрелянные солдаты больше толкались у орудия, чем стреляли, от силы два-три выстрела в минуту успевали сделать. Соображение в это время не работало, все были похожи больше на роботов, чем на солдат. Хотя, надо сказать, что и офицеры были не лучше. Однажды пришел замполит старший лейтенант, посмотрел в стереотрубу и приказал: " Обстреляйте вон те кусты!" Ну что, сказано, сделано. Немцы, конечно, засекли орудие и тут же отпустили по нему пятнадцать снарядов. У пушки оторвало левый сошник, погнуло щит. Степана ранило в голову. Прибежал комбат капитан Кузнецов и закричал: " Кто стрелял, по чьему приказу?" Командир орудия доложил, что стреляли по приказу старшего лейтенанта. Кузнецов выдернул из кобуры трофейный " Вальтер", поставил его на боевой взвод и, тыкая им в физиономию замполита, начал выговаривать: " Как ты посмел дать немцам возможность засечь нашу батарею, и как ты смеешь отдавать приказ без моего ведома. Ведь ты не можешь не знать, что со стороны противника идет постоянная пеленгация. А что было бы, если немцы обстреляли нас не из одного орудия, а из пятнадцати, а если бы вызвали самолеты. Какие бы потери понес батальон? Чтоб через пятнадцать минут у меня была твоя объяснительная!" После такого разноса старший лейтенант пошел к следующему орудию. Солдаты запомнили его фигуру. Он шел, ступая как зарахиченный, ступнями врозь, коленки вместе. Следующему орудию он отдал такой же приказ. После чего его и убило разорвавшейся миной.

Надо сказать, что если на фронте стоит тишина, и никто не стреляет, то это не значит, что обе стороны отдыхают. Наблюдатели работают круглосуточно. И все, что они видят и слышат, заносят в блокнот. Стараются обнаружить передвижение подразделений, замаскированные орудия, засекают снайперов, фиксируют накопление сил, а также, где по ночам проходят танки, автомашины. Потом артиллерия все эти подозрительные места обстреливает. А когда пехота пойдет в наступление, артиллеристы на себе тащат пушку и с коротких остановок бьют по амбразурам, по орудиям, по пулеметным гнездам, по танкам, по скоплениям врага. Был такой случай. В апрельскую ночь, как раз перед днем рождения Гитлера, наш солдат уполз на нейтральную зону. Там стояли стены полуразрушенного монастыря. На белой стене куском гудрона он нарисовал голую женщину в самой безобразной позе. Когда рассвело, немцы рисунок разглядели, и обиделись. " Что, мол, за безобразие. Тут у фюрера день рождения, а русские преподнесли гнусный подарок." Ударили по портрету сразу из двух крупнокалиберных пулеметов. Не помогло. Ну много ли может отколупнуть пуля. Начали бить из орудий. А наши все ихние огневые точки засекали, не торопились, все заносили в блокнот. И тут же, не дав им опомниться, буквально накрыли, разнесли все их батареи в пух и прах. Так что обиду пришлось проглотить. Больше немцы по рисунку не стреляли.

В начале войны пленные немцы вели себя нагло. Их конвоируют, а они идут, подняв гордо голову, даже кулаки из колонны показывают, дескать, эта ситуация временная, мы вам еще покажем. А после взятия населенных пунктов жители рассказывали, как вели себя немцы на оккупированной территории. Все безобразия вытворяла молодежь, солдаты постарше не издевались. Конечно, грабили и те, и другие. Каждому солдату полагался отпуск домой после истечения 11 месяцев войны. И все, что он награбил, можно было увезти домой.

Много вреда наносили вражеские снайперы. Они держали в напряжении всех день и ночь. Однажды Степан надел каску на ствол автомата и чуть приподнял над окопом. Пуля прилетела моментально, ладно, не разрывная, а то бы могло ранить. Со снайперами тоже научились бороться. Только обнаружат, где сидит снайпер, тут же отпускают по нему мин полсотни, и все, недели две - тишина. Однажды понадобилось достать " языка". Но немцы такой возможности не давали, были очень бдительны. Погибло несколько разведгрупп, а результата никакого. Вопрос обсуждали и солдаты, и офицеры. И тут один солдат из Киргизии попросил веревку. Принесли ему веревку, а он ее расплел, а потом свил так туго, что стала она упругой как тросик. Сделал аркан и стал тренироваться. Метров с пятнадцати он без промаха набрасывал аркан на пенек. Тут же возник план. По нейтральной полосе протекала река. От первой траншеи немцев она была на расстоянии примерно 30 метров, а от наших - 400. На фронте было затишье, и немцы, как настоящие чистюли, ходили на реку умываться, конечно, под сильным прикрытием. Командир полка для подавления огневых средств противника во время захвата выделил артдивизион, две минометные батареи, а также для надежности проведения операции, запланировал выкатить два орудия на прямую наводку, два станковых пулемета. Их поставили по флангам. И группа пошла. К реке прибыли в шесть утра. Долго выжидали. Наконец, немцы пришли. В удачный момент киргиз, как бесенок, выскочил из ивняка, широко размахнулся и набросил аркан на поднявшего голову немца. Конец веревки наш солдат бросил в руки здоровущему солдату, подбежали еще пятеро, и немца за какие-то секунды передернули через реку. Их заметили. Из-за вала выползли два бронетранспортера и начали разворачивать стволы. Но их тут же уничтожили наши орудия, которые предусмотрительно выкатили в последний момент на прямую наводку. Наши солдаты, как и было уговорено заранее, побежали не сразу к своим, а повернули налево. И только пробежав метров триста, развернулись. Поступи наши по другому, их бы сразу уничтожили. Немцы открыли ураганный огонь по полосе возможного отхода. У них был свой резон. Главное, не дать " языку" уйти живым. Но все обошлось без потерь. Каково же было изумление солдат, когда в блиндаже немец заговорил на чисто русском: "Покажите мне человека, который взял меня!" Ему показали. Жидкая фигура киргиза вызвала у немца сначала презрение и недоумение, а потом досаду. Он плюнул себе под ноги и отвернулся к стене. Степан же смотрел на немца и был поражен не меньше его самого. Он не мог понять, почему тот чисто говорит по русски. Вообще во время войны многие пленные говорили хорошо по русски. История же с солдатом-нацменом имела продолжение. А вышло так. Примерно через год он угодил немцам в лапы теперь уж сам в качестве " языка ". Допрашивали его трое суток, но он по русски ни бельмеса, а переводчика к нему подобрать не смогли. Бились-бились, видят, что без толку, так и отстали от него. Представьте картину. По нейтралке идет солдат, на груди у него висит доска. На ней на чистом русском языке написано: он нам не язык, но и вам он не вояка.

Об алкоголе. Почему-то все думают, что на фронте сто граммов давали для храбрости. А дело, скорее, в другом. Когда человек выпьет сто граммов водки, то на протяжении 16-18 часов намного снижается чувствительность к боли. И даже серьезная рана не вызывает у него паники. А бывало, что незначительная ранка, просто один вид крови вызывал шок и остановку сердца. О смерти на фронте думали постоянно, боялись ее. Встречались люди, которые даже предвидели свою смерть. Они говорили Степану: "Вот ты, Степан, выживешь, а я буду убит". Так говаривал и его земляк из-под Невьянска Бызов. Воевал он хорошо, но после ранения, вернувшись на батарею, его как подменили. Ему стало казаться, что все осколки, все мины, все пули летят только в него, что жить осталось две минуты. Как только начинается бой, а он твердит: "Ну вот и все, это мой последний бой". Однажды Бызов завещал Степану. " Я, Степан, живу под Невьянском, на берегу реки. Жена красавица. Ей 27 лет. Дом большой, постройки все новые. Держим мы разную скотину, одних куриц 50 штук. В реке я ставлю сети, ловлю рыбу. Ей кормим куриц, так что они всегда сыты, и несут много яиц. Яйца нам до того приелись, что свежими мы их не едим, а только когда чуть подтухнут. Детей у нас нет. Когда я погибну, женись на моей жене. Я ей об этом сам напишу." Степан успокаивал друга как мог, но через месяц тот погиб. Смерть его была легкая и мгновенная. Задумался Степан. Как может выжить человек в таком аду. Ведь его погубить сможет совсем малюсенький осколок. А они тоннами летят на передовую. Неужели и ему не суждено вернуться, встретит ли он когда-нибудь мирный рассвет, и запоет ли на его дворе петух.

Как воевали люди, потерявшие родных. Допустим, солдат узнавал, что на оккупированной территории немцы расстреляли его жену, детей, родителей. Этот солдат становился самым опасным для немцев. Такие, как он, первыми шли в бой и последними выходили из него, искали любой случай, чтобы убить немца. Таким не доверяли конвоировать пленных, потому что знали, прикончат пленного за ближайшим бугром. С мстителями пытались работать замполиты. Но встречали такой отпор, что у них опускались руки. Вот примерный ответ мстителя. " Я с июня 1941 года на передовой, шесть раз ранен и контужен, у меня живого места нет на теле. Вся семья расстреляна, а ты меня хочешь напугать трибуналом. Я сам кого хочешь напугаю. Я, если патроны кончатся. зубами буду им глотки рвать." Сам смотрит по дикому, руку с кобуры не спускает. Один раз, было уже в Германии. Идет Степан по полю в бой, видит яму. В ней старуха и девочка лет восьми. Прошел мимо. Его товарищ (из подобных мстителей) шел сзади. Бросил ведь в яму гранату.

Однажды их орудие поставили в секрет. Местность позволяла ударить немцам во фланг. Но в первые минуты боя обстановка круто изменилась не в нашу пользу. Артиллеристы оказались отрезанными от своих. Одиночный расчет всегда является приманкой для врага. В этой ситуации можно взять пленных, и награду заслужить. Обычно это бывает так. Выскакивает танк противника с неожиданного направления, к примеру сбоку или сзади. Расчет не успевает развернуть пушку для прямой наводки. Танк налетает, давит орудие гусеницами. С брони соскакивает десант. Тех, кто пытается оказать сопротивление, уничтожают, а одного-двух берут в плен. Все это происходит почти мгновенно, даже "мама" не успеешь сказать. Расчет Степана знал об этом, поэтому каждый старался не поддаваться воле случая. Комбат обошел все батареи и приказал не подпускать немцев к ним. Потом солдаты рассказывали, что четыре раза отгоняли танки противника. А в это время заряжающего ранило в живот, кишки у него вывалились, а он просит: "Ребята, отвезите меня в госпиталь, я ведь опять к вам вернусь и воевать буду." Умер он через три часа, после чего их выручил наш танк. А послал его сам комбат Кузнецов. Тот был настоящий вояка, хоть и на гражданке работал простым учителем математики. Артиллерийское дело знал, как никто другой. Из пушки стрелял метко, на пристрелку при этом у него уходило один или два снаряда. Их он мог ложить прямо в амбразуры врага. Потом его представят к званию Героя Советского Союза, но документы затеряются. И звание он так и не получит. Вместе с пушкой забрали солдаты и тело заряжающего Юрченко. Этой практики придерживались всегда, потому что знали: любили фрицы поиздеваться над убитыми. На куски изрубят тело, и на видное место положат.

Однажды в небольшом городке немцы сняли резину с "Захара" (наш Зис-5) и стали гонять по булыжной площади. Им смешно, на губных гармошках играют, хохочут, а жителям показывают пальцем на машину:" Русс машинен!" А потом, для сравнения показали свой грузовик. Приехал на нем немец, остановился у колодца, зачерпнул ведро воды, достал таблетку, показал ее народу. Опустив таблетку в ведро с водой, размешал, залил воду в бензобак и поехал. Потом выяснилось, что это был карбид изотопа урана - 238. Такое топливо стоило в сто раз дороже обычного бензина. А делалось это шоу исключительно в целях пропаганды.

В начале 1942 года Степана контузило. Рядом с окопом рванула мина, воздушной волной повредило перепонку правого уха, а левым он с детства плохо слышал. Жеребенок лягнул. По этой причине срочную не служил.

На картинах художников весна
Да, компьютер прочно вошел в нашу жизнь. Помните, повторяли ленинские слова: электрификация всей страны, а потом при Брежневе: плюс химизация народного хозяйства, а сейчас впору опять добавлять: плюс компьютеризация во всех отраслях человеческой деятельности. Но есть такая область, где компьютеру, пожалуй, придется потесниться. Это творчество. Вот, к примеру, изобразительное искусство. У нас в Реже рисуют от мала до велика. Казалось бы, чего проще, взял цифровой фотоаппарат, прошелся с ним от моста через речку Быструю, где она пересекает дорогу на поселок Быстринский, и до впадения ее в пруд. Пейзажей наснимать можно штук тридцать (что и сделал наш сообразительный фотохудожник Н. Гудков). Кстати, заметим, пейзажи неплохие. Они украшают стены ДК "Металлург" и столовой администрации РГО. Но художники, такой дотошный и привередливый народ, и, чтобы понять хоть немного их ход мыслей, совсем необязательно съедать с ними пополам мешок соли. Надо просто хоть разик сходить с ними "на охоту". Те, которые попроще, они примерно так и называют свои скитания по горам или вдоль берегов рек. Ну а маститые или у которых зуд выпендрежа, так те не иначе, как: мы сегодня едем на плэнэр. Вот именно: не пленэр, а плэнэр, с ударением на второе э. Но согласитесь, что для обоих категорий любителей пейзажа важен результат, то есть само появление шедевра. И тех и других, одинаково, с остервенением терзают комары (художник, когда он во вдохновении, становится похож на глухаря, который токует) он не замечает никаких неудобств. В это время крылатые стервятники могут выпить целый литр крови у художника, он все стерпит. Но зато какие шедевры появляются! Вы посмотрите на "Весеннее журчание" Виктора Скорнякова. Возникает вопрос, где он такое место нашел, неужели у нас имеются изумительные по красоте и поразительные по ландшафту уголки. Ведь это же горный Алтай!. Подобного рода водопады я видел только там. Смотришь на картину, и в памяти всплывают мутные и быстрые, холодные воды Катуни, бескрайние каменистые плато с глубокими расщелинами между отвесными скалами, где на самом низу не попадает ни один лучик солнца. Ну вот, скажете, чего это он про Алтай да про Алтай. У нас пейзажи ничуть не хуже. Вот, к примеру, "Зимний день". Это акварель И. Семтоновой. Всем этот видочек знаком. Каждый не раз, наверное, пробегал через пруд от Гавани до семи ветров. Но синие тени на снегу, именно такой формы, как на акварели, и желтые отсветы чудесного весеннего солнца, опять же повторюсь, что именно такие, а не другие, смогла увидеть только автор. Такие же узнаваемые пейзажи у Н. Епишиной " Утро на реке Реж" (д.Першино), К. Ждановских " На Бобровке". А вот Л. Городецкая обратилась к другому жанру, она представила копию художника Синельникова " Тайны подсознания", а у С. Тыкиной другая копия. Она использовала картину русского художника, жившего совсем в другую эпоху, поэтому и сюжет очень интересный. Портрет деревенской девушки К. Маковского. Профессионально выполнены акварели Александра Кокшарова. Как всегда на высоте Евгений Иванович Постоногов. На этот раз он представил экслибрисы, выполненные способом конгрева. Метод заключается в том, что изображение на бумаге появляется за счет теней, полученных в результате проката через офортный станок. В таком случае краска не требуется.
На выставку, которую заведующая библиотекой "Гавань" Александра Геннадьевна Кочнева назвала " За пять минут до весны", 27 авторов представили 59 работ. Здесь же на выставке между художниками и почитателями их таланта завязался разговор о развитии изобразительного искусства в Реже. Была высказана мысль о том, что у нас очень развит автомобильный спорт, выделяются деньги и на развитие других видов, к примеру, было немало потрачено средств на укладку искусственного покрытия футбольного поля стадиона " Сатурн". Многие годы шел разговор о создании художественной школы, где под руководством Е. Постоногова могли бы заниматься школьники. К сожалению, в том здании, где предполагали открыть ее, сейчас занимаются танцевальные коллективы. И еще. Давно уже идут разговоры об открытии художественной галереи совместно с городским историческим музеем в бывшем здании химлаборатории на территории механического завода. Хорошо бы, если б нашлись спонсоры, которые бы помогли отреставрировать старинное здание.
Владимир Сергеев.

Фаня_03

Фаня_03

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев.

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев.

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев.

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев.

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев.

Михаил Сергеевич Лузин родился в 1921 году в Шайтанке Режевского района, окончил неполную среднюю школу и поступил в Свердловский драмтеатр, при котором учился в театральной студии. 24 апреля был призван в ряды Красной Армии, а 2 мая их часть прибыла в г. Тульчин Винницкой области.

В середине июня их полк выдвигается поближе к советско-польской границе. Видимо, командование о приближающейся войне знало, предпринимало какие возможно меры. О том, что войне не миновать, местное население было информировано, пожалуй, не меньше. Провожающие их молчаливыми взглядами женщины в открытую говорили:" Вас, дитки, гонят на фронт."

Вот что вспоминает о том периоде сам М. Лузин. Мы не могли этому верить, зная о том, что с соседними западными странами, особенно с Германией заключен мирный договор. Утро 22 июня встретило нас обычным жарким украинским солнцем. После шестидневного марша уставшие бойцы начали привыкать к обстановке, и знали, чем заняться. Я был назначен ординарцем к командиру батальона.

К сказанному следует добавить, что вооружения на всех не хватало. Кому-то выдали учебные деревянные винтовки, они достались, в основном, выходцам из Средней Азии, узбекам, таджикам, туркменам и казахам. Другие солдаты им немного завидовали: все-таки деревянные винтовки намного легче настоящих автоматов и карабинов. Командиры отделений, а это были старослужащие, вполголоса переговаривались, делились воспоминаниями о доме и предстоящей радостной встрече с родными. Им оставалось служить недели две. Но ночью этого дня сообщили: война.

Воспоминания Лузина

В августе 1941 года наш полк оказался в глубоком окружении. После первого боя от полка остался лишь один батальон. Наутро после короткой схватки, я и мои товарищи были взяты в плен в украинском местечке Староживотовка. В сентябре нас привезли в Польшу, город Холм. На окраине был лагерь для военнопленных: большое ровное поле, огороженное несколькими рядами колючей проволоки. Люди там умирали десятками. Помню, беседуя с одним товарищем, я называл его папашей, так как он действительно был похож на старика. Потом выяснилось, что он моложе меня, сам из Москвы, имеет высшее образование. Вечером легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Утром, проснувшись, дотронулся до него, а он - холодный и мертвый. Однажды в лагерь привезли дохлую лошадь. Пленные растащили ее по кускам. В лагере началась дизентерия. Тут, как говорили мужики из похоронной команды, число умерших за сутки доходило до 150 человек. В октябре 1941 нас погрузили в эшелон и привезли в город Нойхамер (Германия). И опять в путь. Колонной. Мы шли,цокая, как конница по каменистой дороге. А все потому, что перед отъездом каждому выдали вместо обуви деревянные колодки. Прохожие смотрели на нас, как на зверей... Нас ждал лагерь №308: бескрайняя территория, на которой то там, то тут торчали лишь каменные уборные. Это был настоящий лагерь смерти. Каждое утро фургоны увозили по 200 трупов. Условия ужасны. Раз в день суп из брюквы и шпината, ночью холод, днем - дубинки конвоиров, их тренировочная стрельба из автоматов. Нельзя описать, до какой степени я был истощен. Зимой завезли к нам сосенки, из которых мы делали шалаши на 50 человек. На ночь ложились плотно друг к другу, поворачивались только по команде, когда устанет бок. Днем в шалаше можно было увидеть, как дышит земля. То были вши. Я заболел тифом, как выжил, неизвестно. Однажды нас выстроили в колонну по сто и погнали в баню. Перед входом скомандовали раздеться. Мылись партиями по 20 человек. Остальные стояли голые на асфальте и ждали своей очереди. А немцы развлекались. В душ дадут либо совсем холодную воду, либо горячую. Всех выходящих полицаи проверяли на чистоту. Если плохо промыты уши или пятки, то загоняли плетками по голой спине обратно. Но как можно было вымыться добела, если многие не видели бани более шести месяцев. К тому же в таких условиях, когда подается холодная вода. Горячей мыться невозможно, она как кипяток. Кто во время мытья умер или обессилел от мучений, тех оставили в коридоре, а нас в количестве 80 человек погнали дальше. В комендатуре 308-го лагеря немцы произвели обыск, и все, кроме одежды, отобрали. По одному, раздетому донага, стали впускать в помещение. Прошедшему осмотр, на правую лопатку спины ставили печать и выдавали личный номер из жести. Я получил №4186. Его носил каждый на шнурке на шее. Евреев или похожих на них, в эту партию не пускали. Их куда-то сразу увезли. А нас после осмотра погрузили в вагоны и через двое суток пути высадили на станции Мальтг. Мы попали в рабочую команду железнодорожников. Около небольшого вокзала в бакгаузе жили пленные. Их было 200 человек. Ограда бакгауза была обнесена двумя рядами проволоки с нейтральной полосой и двумя сторожевыми вышками. До утра мы находились во дворе. После проверки нас по пять человек опять стали запускать в баню. Обслуживали ее свои ребята. Здесь уже была нормальная горячая вода, или нам так показалось после стояния на морозе. Я просидел в чане 15 минут, а полагалось десять. Вдруг мою спину ожег удар плетью. Оглянулся, увидел, что передо мной стоял невысокий светловолосый русский полицай, одетый во французскую форму. То был бывший лейтенант Красной Армии Леонид Орлов, или как его звали пленные, "бог лагеря". Если ему что не нравилось, он налетал как коршун, и бил досмерти.

На следующее утро нас распределили по командам. Я попал на станцию Арнсдорф. Каждый день нас увозили и привозили в лагерь рабочим поездом. Команда состояла из 20-30 человек с двумя конвоирами и полицаем. В нашей команде мастером был изверг по прозвищу "цак-цак", от его рук в могилу ушел не один десяток пленных. Через неделю я им был так избит, что меня без памяти принесли в лагерь. Старички говорили:"Ну теперь тебе хана". Спас меня бывший учитель из Тамбова Иван Солдатов. Не знаю каким образом ему удалось, но он помог мне перейти к другому мастеру на той же станции. В лагере выдавали по 150 граммов хлеба и дважды в день кормили супом из брюквы и шпината с нечищенной картошкой. Военнопленные, хоть и не имели никаких прав, но роптали по поводу плохого питания. Из штаба приезжал капитан, но улучшения наше роптание не давало результата. Полицаи Орлов, бывший майор украинец Анатолий Гайдар и западник Пауль Парфенюк били нас нещадно. Под новый 1943 год Орлов выстроил нас в 11 ночи и заставил молиться, а сам на стол поставил стул, уселся на него.

Нам постоянно хотелось есть. Спасибо чехам-железнодорожникам, они нарочно запоздают подложить тормоз под вагон, когда он катится с сортировочной горки. Он стукнется о другой вагон, глядишь, разбился, картошка посыплется, зерно, огурцы. Мы тут же зарывали продукты между шпал и потом понемногу брали. Постепенно и сами научились так добывать еду. Так, однажды на станции Мальтг слетело с рельсов вместе с паровозом четыре груженых вагона. Досталось тогда от Орлова. С тех пор мы и стали думать, как от него избавиться. Все знали про его шашни с немкой-поварихой. Созрел план. Я поднялся на верхний ярус, где жили полицаи и стал читать "Буревестника" Горького. Подошли и конвоиры, слушали. В конце я добавил: русские победят. Все зааплодировали, но подскочивший Орлов перевел. Естественно, меня начали пороть. Подошел немецкий офицер, поинтересовался. В этот момент Иван Солдатов незаметно передал ему письмо на немецком языке про шашни Орлова. Вскоре повариху и Орлова увезли. Остался Павел Парфенюк, но мы уже до того обнаглели, что ночью сделали ему темную.

В конце 1943 года всю команду лагеря расформировали. Я попал в г. Глатц, работал на железной дороге. На станции Райзихт произошло крушение поезда из-за того, что мы не привернули ляши к рельсам. Нам удалось зарыть мешок сахара. Частью из мешка подкупили конвоира, он взял. И вот тут-то он попался (о человеческая жадность!) мы ему предложили, чтобы он нас по пять человек водил к хозяину якобы на работу. А у хозяина работали украинцы девчата и хлопцы. Они нам дали гражданскую одежду. Но наш план убежать так и не состоялся, потому что вперед всех убежал бывший работник Куйбышевского театра. Водить к хозяину нас не стали. После того, как я объявил себе голодовку, меня направили в деревню на легкий труд. Там встретил старого знакомого Семена Мазаева. Через неделю услышали стрельбу. Мы поняли: наши близко. Тогда мы вошли к барыне и сказали: теперь мы хозяева. Она выкинула белую простыню из окна. Наутро советская разведка вошла в деревню. Это было 6 мая 1945 года.

На снимках: под№1- Австрия, 1945 год, М. Лузин 2-й справа;

под№2 - театральная студия, г. Свердловск, 1939-40 годы, М. Лузин сидит справа;

под №3 - 1941, май, г. Тульчин, полковой адъютант;

ПОД № 4 - 1980 ГОД, г. Реж.

Владимир Сергеев. v

Весна

Храмы России(из серии)

Женский монастырь

Тропка

Уголок старого города

В городе

На даче

Портрет отца в роли Федора Иоанновича

П. Чайковский

Иллюстрации к книге

Новостройки

Дорога

Часовня

Церковь Иоанна Предтечи

Божница