"Ты даже вообразить себе не можешь, как я вас ненавижу всех - неврастеников, эгоистов! Все для себя! Все ждете, что ваша ничтожная жизнь обратится в нечто необыкновенное!"
И.А. Бунин, "Без роду-племени". 1897 г.

"Я должен был это предвидеть, - сказал Иа-Иа. - Что ж, жаловаться не приходится. У меня есть друзья. Кто-то заговорил со мной не далее как вчера. А на прошлой неделе - или это было на позапрошлой? - Кролик сбил меня с ног и почти извинился. Общество, общество. Постоянно что-то происходит".
А.А. Милн, "Винни-Пух". 1926 г.

В минуты тревожного роздыха от службы, не вылезая из седла, прочитал собрание рассказов и повестей Ивана Алексеевича Бунина о любви. По прочтении осталось озадачивающее впечатление, что в дореволюционной России стоял отнюдь не хруст французской булки. Стоял там треск опухших яиц и густой, как в матросском кубрике, феромоновый дух. Потому что в восьмидесяти рассказах Ивана Алексеевича Бунина о любви на протяжении семисот страниц персонажи заняты в основном двумя вещами: они либо свирепо порются между собой с разной степенью конкретности описаний, либо страдают и мечутся от того, что не могут немедленно начать пороться. Сношаются в Российской империи по таким серьезным поводам как проезд в одном вагоне или трехминутный разговор на палубе. Не говоря о вовсе уж не оставляющих выхода положениях вроде родства, соседства в гостинице или оброненного на улице платка. Ничего другого с любовью у Ивана Алексеевича не связывается, а руководит всеми поступками "..ствол тикающий, то есть я хотел сказать: огромный детородный орган".

Между решительным, бескомпромиссным промискуитетом персонажи едят кухню ля рюсс, чаевничают, изводятся от безделья в имениях, флегматически трепятся, садятся на поезда, изредка молятся. Все это – чисто для антуража, коротко, чтобы не отвлекаться от главного.

В качестве альтернативных фабул героям может что-нибудь мешать сношаться, или герои переносят муки выбора на предмет – кого из двоих отпердолить, двоюродную сестру или ее подругу, а, может, по очереди, а, может, обеих сразу и уж заодно, чтобы два раза не растелешаться, проходившего мимо дворового мужика Капитона. В конце действующие лица, не особо утруждаясь мотивациями, налагают на себя руки. Ну или просто умирают, ни от чего, в целях мастерского закругления сюжета и трагического контраста.

В сценарии Стругацких "Пять ложек эликсира" один персонаж называет другого гигантским вкусовым пупырышком. Мастер русской словесности Иван Алексеевич Бунин после прочтения сборника предстает гигантским эрегированным фаллосом. Что, безусловно, отвечает действительности только отчасти, и даже граничит с клеветой. Ведь как-то же исхитрился Иван Алексеевич наступить на горло собственному члену и написать "Окаянные дни" и что там еще.

Да и что б я вообще понимал-то в высокой культуре, рожа неумытая.
"Иван Арнольдович, покорнейше прошу, Бунина Шарикову не предлагать".