Голоса за войну всегда будут ярче, завлекательнее голосов против. Сто лет назад, перед первой германской, тоже звучали призывы к миру. Постные, путаные, в исполнении неинтересных, полных сомнений в своей правоте зануд. И были бравые победительные объяснятели необходимости войны. Круторогие шерстистые альфа-самцы с рублеными жестами, обличители антипатриотов, смакователи сладкой идеи собраться и навешать мировым гондонам по зову справедливости и красоты. Светские салоны, пивные, торговые пассажи, кают-компании, сетевые форумы, везде и всегда одно.

Так и теперь: детишки спросили, будет ли третья мировая. Что будет - это понятно. Пытаюсь донести другое: что война за доминирование не решает проблем. Что легкая готовность к войне - это обезьяний инстинкт восторженного сбивания в стаю, что война - для бедных, что на ней убивают не гомополковника Жириновского и прочих майбах-фюреров, а тебя. Что когда о войне говорит товарищ Гиркин-Стрелков, то это его право, а когда одушевленный холодец Холмогоров, или национал-щекотряс Проханов, или воссоединитель Империи Добра Владимиръ Владимировичь - их нужно воспринимать по достоинству, как климактерических вархаммер-косплейщиков. Что необходимая война - это когда гондоны переправились через Неман или Калку, а не когда отказались покупать газ и вообще сытее живут и обыгрывают в хоккей. Что война как средство от национальной бестолковщины, аморфности, униженности - это не неизбежное и зло, немцы тридцатых в курсе.

Пытаюсь донести и понимаю, что в глазах детишек сравнение с любителями хруста вражьих костей неминуемо проигрываю. Детишкам от дуалистических ответов скучно, а посыл забияк коротко сжат, идет прямо в спинной мозг, и потому люб широким массам. Простой вопрос - простой ответ. Всем по нраву спартанцы, никому не интересны финикийцы. Слабые и глупые любят объединяться, слабые и глупые в строю и стае отдыхают от ответственности. Мы велики, мы свободны, мы достойны восхищения. Нет в джунглях народа более мудрого, доброго, ловкого, сильного и кроткого, чем Бандар-Логи. Сияние отцекомандирской улыбки, блеск аксельбанта, строгость формы, сладость близкого отмщения супостату, и все с налетом полового чувства взамен отсутствующей половой жизни. Взвейтесь да развейтесь; тот, кто все за нас решит; гром тестостерона, раздавайся, - что еще нужно для счастливого национального единства. Думать всегда было неприятным занятием.

"Волькенштейн в полной форме кайзеровского времени. Это, правда, запрещено, но кто может помешать ему? Странная перемена, начавшаяся вскоре после перемирия, продолжается. Война, которую почти все солдаты в 1918 году ненавидели, для тех, кто благополучно уцелел, постепенно превратилась в величайшее событие их жизни. Они вернулись к повседневному существованию, которое казалось им, когда они еще лежали в окопах и проклинали войну, каким-то раем. Теперь опять наступили будни с их заботами и неприятностями, а война вспоминается как что-то смутное, далекое, отжитое, и поэтому, помимо их воли и почти без их участия, она выглядит совсем иначе, она подкрашена и подменена. Тот, кто лишен национального чувства, чернит память павших героев, этих бедных обманутых павших героев, которые охотно бы еще пожили на свете. И с каким удовольствием они сбросили бы Волькенштейна с помоста, откуда тот как раз произносил речь, если бы только были в состоянии это сделать. Но они беззащитны, они – собственность нескольких тысяч таких вот волькенштейнов, которые используют их для своих корыстных целей. И прикрывают эти цели словами о любви к отечеству и о национальном чувстве. Любовь к отечеству! Для Волькенштейна это означает снова надеть мундир, получить чин полковника и снова посылать людей на убой".
Ремарк. Черный обелиск.