Из великодушно оставленной Марией Александровной муки спустя два года попытался изготовить так называемые клёцки. В припадке алхимической пытливости и экспериментов на предмет пределов человеческого организма. Предполагаемые клёцки (в виде липких тестяных жужелиц) погрузил в кастрюлю с кипящей баландой вместе с картошкой, луком и мясом.

В протоколах лабораторного исследования итоговым пунктом значится вопрос: как людям удаётся готовить чудесную еду с применением теста - борщ с пампушками, к примеру? Ведь я же ел, я точно знаю, что это возможно. Практика же свидетельствует об обратном. Результат вышел чудовищен и напоминал куски пластилина, сваренные в канцелярском клею. Даже я, известный комбайн по переработке вторсырья, продавливал это в себя с трудом и непреходящим удивлением. Как, как прекрасные по отдельности продукты превратились в подобное эстетически отталкивающее, отвратительное на вкус, аморфное и, несомненно, полуразумное образование? Затем я не вынес этой душевной боли и понёс полученный deathpoison в подарок унитазу. Наутро унитаз зацементировался насмерть. Вызвал сантехника. Сантехник горестно покачал головой и поменял всю аппаратуру на корню.

Учитывая, что в секции летом кроме меня никого нет, то налицо палево, и комендант теперь срёт кирпичами и жаждет вкатить мне саботаж, измену родине и возмещение материального ущерба.
Коменданты такие коменданты.

"В этом году, в отличие от предыдущего, абитуриенты могли подавать документы не в один вуз, а сразу в несколько. Это нередко приводило к тому, что в образовательных учреждениях, где во время поступления отмечался высокий конкурс, после завершения вступительных экзаменов оказывался недобор: принятые молодые люди забирали документы и шли учиться в более привлекательное для себя заведение".
"В связи с этим правилом получилась абсурдная ситуация, когда некоторые абитуриенты оказались студентами тридцати с лишним вузов, а другие, будучи не менее подготовленными, не оказались зачислены ни в один".
(Д. Митина, директор департамента Фонда содействия развитию науки, образования и медицины)
http://www.vz.ru/society/2009/8/21/319856.html

Не знаю, как там "в образовательных учреждениях", а милый сердцу Томский государственный педагогический университет за девять дней до начала учебного года имеет квадратные глаза по поводу вступительных испытаний, реформ и всего прочего. В то же время участь ТГПУ ещё не столь паршива: он выступил в роли стервятника в холерном краю, перехватывая бурный поток шалеющих и мечущихся абитуриентов, ибо получить в Томске бесплатное гуманитарное образование более негде, а ТГУ нынче плотно огорожен спецконтингентом. Безусловно, прекрасно себя показали внутренние университетские олимпиады: все, кому было нужно, поступили технично и без лишнего шума. Будьте покойны, их не отменят.

На этом эпическом фоне по-сиротски выглядит беда со вступительными магистерскими экзаменами и с самой "кагбэмагистратурой", с которой совершенно неведомо, что делать и как быть: штатных докторов наук на кафедре нет, что включать в курс магистерской подготовки, неясно, что должна являть собой магистерская квалификационная работа, тоже непонятно. Главный вопрос - как быть с тем, что в псевдоюридическую магистратуру педагогического университета поступили сплошь псевдоэкономисты и недоменеджеры педагогического же университета..? Не считая, разумеется, вопроса, нахрена она вообще нужна.
О, Санта Мария, где ты...

Порадовал Президент:
"Дмитрий Медведев дал задание Минобрнауки проанализировать ситуацию с ЕГЭ и к октябрю подготовить новые правила зачисления в вузы в 2010 году".
Мне лично всегда были по сердцу люди, которым необходимо попробовать говно на вкус, чтобы убедиться, что оно невкусное. Особенно согревает, когда подобные персонажи во главе страны.

Объяснять кому бы то ни было суть его неправоты или глупости - одно из самых бессмысленных занятий: кто способен понять, тому объяснять не надо, а кому надо объяснять, тот не поймёт.

И обижаться - тоже никакого резона нет. Либо ты имеешь дело с человеком, либо разворачиваешься и уходишь. Ровно там и тогда возникает такая штука, как цельность характера. И она либо есть, либо нет и не будет. В любом случае - суетиться нет никакого смысла.

Анна Коростелёва
"Школа в Кармартене"

Изобретательно, забавно и по-доброму.
Очень женская по духу книжка, так как событийный ряд имеет факультативное значение. Главное - атмосфера. Домашняя, крайне обаятельная, комфортная в своей неконфликтности. Сам трактат предначертан фанатам длинных гойделско-валлийских имен, любителям первой части Гарри Поттера, обладателям длинного ряда Оранжевых Книжек про сэра Макса и тому подобным сугубым эскапистам под тёплыми пледами.

Технически качественно, отторжения (см. Громыко, Иванова, etc) не вызывает. Изрядный сочинитель мадам Коростелёва. Думается, что по роду занятий автор - препод, весьма вероятно, что филолог. Густой инсайдерский дух, профессиональные грёзы и игры со словами налицо.
Книга, несомненно, не для постижения, а для ублажения.
Словом, категорически понравилось.

пара цитат

Я спасался повсюду от этой безоблачной сини,
Я искал серый камень далекой забытой Итаки.
Но на картах давно чересчур уж условные знаки,
Не найдешь ничего и не вспомнишь ни слова отныне.

А. Ануфриева

Проживание в общаге в августе крайне напоминает книгу Стефана Кинга "Сияние" с одноимённым фильмом пр-ва США. Такое же огромное абсолютно безлюдное помещение, слабо освещённое, с длинными теряющимися во мраке коридорами и множеством маленьких запертых комнат. Из-за углов слышатся звуки, которые некому производить, а динамик пожарного оповещения периодически всхрипывает страшно, как привидение.
Через неделю жизни на этом необитаемом острове начинаются вполне оживленные диалоги с самим собой.

"Вся эта работа и отсутствие развлечений сделали из Джека скучного парня".

Хотя Гесиод считал по-другому: "Мысль рождается в свободе от дел и слов".

"Мне хотелось сдохнуть, но нельзя этого делать всякий раз, когда на то есть причина, иначе мы бы только и делали, что подыхали".
(С.Моэм. "Луна и грош")

Маленькие жадные девочки, они не понимают того, чего не понимают и многие из взрослых, умеющих быть глупыми ничуть не хуже. Они не понимают, что женщине дано нести в себе всю тонкость, всё изящество, всю красоту, гармонию - до болезненности красоту и гармонию - этого мира. Им мало. Они хотят, чтобы их признали еще и лучшими юристами, учеными, менеджерами, едва ли не сталеварами. И не понимают они того, что женщина, добивающаяся такого признания, всё более перестаёт быть женщиной. Посмотреть на всех этих начальниц, бизнес-вумен, деканов, адвокатов - они похожи на фельдфебелей в юбках, потому что им приходится не только вживлять в себя мужские качества, но даже пережимать с ними.
Равно как и мужик, который хочет быть эмоциональным и тонко чувствующим, всё меньше остается мужиком.

Дозорные знаки и тайные числа,
Для девочек - звуки, для мальчиков - смыслы.

"- Так ты не хочешь быть каменотесом?
- Я вообще-то собирался стать деревенским дурачком, если отец позволит.
- У него талант от бога, - подтвердил Джошуа.
- Я разговаривал с дурачком Варфоломеем, - сказал я. - Он пообещал научить меня разбрасывать собственный навоз и биться с разбегу головой о стены".
(Кристофер Мур. "Агнец. Евангелие от Шмяка, друга детства Иисуса Христа")

Кривляюсь. Лицедействую. Что такое работа препода, как не актёрство. Точно так же воздвигаются иллюзии, надеваются маски. Все составляющие налицо: пьеса-лекция, партер, галёрка, софиты под потолком, гардероб. Авансцена с актёром. Час двадцать - за это время можно посмотреть кино. Или спектакль. Этакий небольшой моноспектакль. Наш театр - особенный. Всякое действо становится живым только благодаря экспромту. Публику надо заинтересовать, запомниться ей, услышаться ею. Надо быть убедительным. Иначе - слушать не станут, верить не будут, всё насмарку. Лучше б совсем не выходил. А то и вовсе проследовал парадным маршем в Бобруйск. Продолжать работать можно, но радости уже нипочём не будет.

А публика между тем бывает самая разная. Случается крайне, крайне тяжёлая. Совершенно не воспринимающая смыслы, интонации, фабулу событий. Попытки диалога обречены. Да и монолог похож на речь посреди морга. Слова вязнут, как звук в ватном матрасе: ни смысла в них, ни интереса. Такое представление изматывает в первые десять минут, и до финала дотягивается только тупым тяглом. Но, конечно, в чистом виде такие мёртвые сезоны случаются крайне редко. Чуть чаще щедрые боги шлют истинные подарки. Это - понимающий зал. Зал, который с ходу ловит тонкие места, легко входит в ближний контакт. Который благодарен тебе, а ты ему. Тогда удовольствие получают все: и зрители, и актёр. На этом краю спектра бывает и вовсе особенная аудитория, пресыщенная, почти богемная. Ах, золотая молодёжь лицеев, гвардия медалистов, ревниво выпестованная учительским коллективом. Это тот диалектический случай, когда слишком хорошо - уже паршиво. Ибо бомонд реагирует на происходящее на сцене со снисходительностью и небрежением. Вызвать здоровые человеческие неснобистские реакции - трудно. Они знают всё, а главное - цену всему. Но и для них есть свои средства художественного воздействия.

Спланировать ход спектакля заранее невозможно, всё даётся только интуитивно. Скольжением. В пол-касания. И в каждой аудитории приходится по-новому и по-своему смешивать жанры. Где-то упор на эпос, со звоном мечей и реками крови. Где-то отзывчиво принимают драму судеб, столкновение характеров. Где-то допускают к сердцу исключительно комедию, или трагикомедию, перестилаемую откровенным фарсом. Где-то рукоплещут буффонадным репризам. Где-то, чтобы расшевелить, надобен сюжет поострее и обороты порискованнее, почти на грани фола. Без ошибок не обходится. Без провалов, без фальшивой реплики, без недоумённого молчания в ответ. Ошибки имеют долгую жизнь. Они тяжело ложатся на плечи, имеют скверный запах, кропотливо и нескоро исправляются. И проходят для зрителя куда быстрее, чем для актёра. Счёт им ведётся на нервы. Иногда уходишь за кулисы, а на подмостках - сгустки твоих нервов. Безмятежен, безнадежен.
alles

Ну и, конечно, тщеславие препода - думать, будто делаешь мир лучше.
Так и живем.

Общага педагогического университета реализовала общество мечты. На одну особь мужской половой принадлежности приходится с полусотню девчонок. Отсюда соответствующие ништяки. Красят, белят, моют, копаются в палисадниках, метут, таскают мусор - исключительно девки. Ни один здешний вьюнош не марает себя неквалифицированным коллективным трудом. Кроме отдельных показательных подвигов вроде отладки компьютеров или навешивания дверей. В остальном они философически созерцают, а также благосклонно принимают еду и внимание. Как носители значительно более высокой миссии.

2050-й год, "The future already here".

Поезд "Асино-Томск" воплощает собой темперамент археологических раскопок. Сто километров пути за три часа - в двадцать первом веке это попросту противоестественно. Родина сквозь стекла его окон выглядит особенно неприглядно и постыло. С учетом раннемайского отсутствия зелени ландшафт сводится к жухлой траве, черным недодеревьям и деревням, изнуренным бессмыслицей последних четрехсот лет существования. Черно-бурая монохромность бытия, гнойная Брешия.

Периодически в вагон поднимаются коренные жители. По ним с уверенностью можно сказать, что селекционный эксперимент советской власти удался на славу. За семьдесят лет выведена бойцовая порода, тупо-упорные бойцы за гнилую кость и блохастый коврик. Даже право оказаться первым в полупустом вагоне четверо человек вырывают друг у друга без скидок на пол и возраст. Покидание вагона осуществляется в том же духе ненавидящего сопения очереди в паспортный стол.

Апофеоз этого парада под знаменами энтропии - неукоснительные остановки в каждом населенном пункте по пути следования. Даже если весь населенный пункт состоит из двух хибар, жители которых путешествуют исключительно один раз в жизни - на кладбище. Впечатление, будто вдоль железной дороги "Асино-Томск" живут сплошь Мальчиши-Кибальчиши, которым всякое идущее мимо транспортное средство обязано выразить свой невянущий респект. "Идут паровозы - привет Мальчишу!"

Такие путешествия переводят любовь к родине из категории эмоционального в категорию сознательного. Умом понимаешь, что родина - это святое, а сердцем начинаешь желать ей скорой немучительной смерти.

"Затем явился аль-Мутанабби, заполнив собою весь мир и заняв умы людей".
(Ибн Рашика ал-Азди, историк XI в.)

Абу-т-Таййиб Ахмад ибн аль-Хусейн аль-Джу'фи аль-Кинди, известный под прозванием аль-Мутанабби ("Выдающий себя за пророка"), родился в 915 году в деревне Кинда под г. Куфа в семье водоноса. В 924 году сбежал из дома в пустыню к племенам кочевников-карматов, этаких средневековых исламских социалистов. Карматам он сначала впарил о собственном благородном происхождении, а в 932 (933?) году объявил себя пророком и сделался одним из предводителей карматского движения. Почти немедленно за такие художества был заключён в зиндан. В 935-м вышел на свободу и сделался бродячим поэтом и музыкантом. К 948 году приобрел такую народно-миннезингерскую славу, что был взят на службу эмиром г. Халеба (Сирия) Сайфом ад-Даулой. В результате интриг и козней завистников (ой, не уверен я, что нужна ему была помощь в организации проблем) бежал в г. Фустат (Египет) ко двору Абу аль-Миск Кафура. Там попытался выцыганить для себя место наместника г. Сидон, но не получил назначения, и в отместку написал сатирическое стихотворение на Кафура. После этого бежал в г. Шираз в 961 году, где вновь зарабатывал стихами. Специалисты называют аль-Мутанабби поэтом, завершившим развитие средневековой арабской поэзии от сдержанности к красочности, гиперболам и метафорам. Аль-Мутанабби написан корпус из 289 касыд, а также небольших отрывков (мактуат) и двустиший (бейтов). Касыды делятся на 5 циклов: "Шамият", "Сейфият", "Кяфурият", "Амидийат", "Ададийат".
В 965 году отправился на родину в Куфу. Последними стихами аль-Мутанабби перед дорогой был бейт:
"Мои дороги, будьте такими, какими вы будете:
— страданием ли, спасением или гибелью".
23 сентября 965 г. по пути домой был убит неким Фатихом аль-Асади за сатиру в адрес его сестры.

"Ныне паству свою не уважил Аллах,
Вверг в несчастье, лишив нас мастера слова,
Второго не видит народ Мутанабби,
А если увидит другого, то кто ж он?
Величием души своей он знаменит,
Великолепием похож он на царя,
В речах своих он был пророк, но только
Объявлялись чудеса его в их смысле".
(Абу-л-Касим ал-Музаффар на смерть аль-Мутанабби)


Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба
Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом.

Я всё еще помню, как ехал в Братск. Как проспал поезд в Тайге. И не проспал даже, а по-глупому просидел в буфете, спутав три времени: томское, московское и кемеровское. Какое-то помрачение невероятное наступило в тот момент. От страха ли, от чего другого, но приключилась некая прострация, транс, состояние невероятной целеустремлённости. Всё-таки ночью принимаются странные решения и делаются странные дела. Я рванулся к первому таксисту, прыгнул в машину и велел гнать до Мариинска. С великолепной уверенностью, что там-то догоню поезд. Потому что не может же поезд ехать быстрее машины. Хотя нет, об этом я не думал, это уже потом аберрация психики сработала. Оказалось, поезд-таки может быстрее машины. Потому что поезд скорый и едет по прямой. Чтобы удивить меня ещё сильнее, по прибытии в Мариинск таксист запросил шесть тысяч рублей, в два раза больше, чем у меня было. Ччёрт, в 2005-ом это было не так уж мало! Пришлось отдать ему все деньги и сотовый телефон в придачу. Оставить меня без телефона - это был сильный ход судьбы. Жаль, что и в этот момент не нашлось никого, кто хрястнул бы меня по уху и сказал три мудрых слова: "Пиздуй домой, долбоёб!". Было ещё не поздно. Но нет, бес путал дальше.

К сожалению, билет мой был в купейный вагон. Его приняли в кассе за неплохие деньги. Лучше б не принимали. Из всех поездов на восток в ближайшие сутки оказался только плацкарт до Красноярска. Естественно, я в него сел, в полтретьего ночи, и двинул дальше в свой Великий трек. Блядь, блядь, блядь, я же даже географии себе не представлял в тот момент, я же даже не знал, где там Братск и как до него можно доехать, но пёрся в этот гребаный экибастуз, как лемминг в сторону фиордов!

В Город-на-Енисее прибыл после обеда. Пометался было по железнодорожному вокзалу, но прямых поездов не нашёл. В Красноярске ж/д и автовокзал талантливо размещены в разных концах города. Очередной таксист прокатил меня до автобусной станции и обратно, взяв за это мероприятие по сто пятьдесят в каждую сторону, невзирая на мои попытки изложить свою феерическую историю. Как по заказу, мало-мальски пригодных автобусов тоже не сыскалось. Зато в здании вокзала удалось ознакомиться с грандиозной картой Восточной Сибири и в целом сориентироваться на местности. Вернувшись в лоно РЖД, я решил ехать на перекладных и приобрел плацкартный до Тулуна.

В Тулуне - в два часа ночи. Поезд на Братск - в пять двадцать утра. На дворе - нечеловеческий сибирский ноябрь, дождь со снегом, ветер, промозглая безнадега. Двухэтажная станция заброшена и безлюдна, только пара колонистов спят на мешках в разных углах маленького верхнего зальчика. Какой-то паренёк с видом среднестатистического гопника присел рядом. В ходе разговора он выдал мне трубку телефона, чтобы я позвонил. Уже не помню куда, но сам факт радует до сих пор. В моей стране - живые люди. Особенно по мере удаления от столиц.

В Братск мало было приехать, там нужно было разместиться в гостинице и заплатить за неё. А денег не было не то что на жилье, денег не было уже на еду. При том, что рывок на восток продолжался вторые сутки. Но и здесь нашлись люди. Которые поселили меня в номер без регистрации, под честное слово, как препода. Ещё двое суток я прожил без денег, добираясь до работы пешком за два километра. На нашем востоке всё же очень широко расстроенные города. Ну и пары, естественно, вёл. С желудком, который не то чтобы урчал, а выл истошно. После чего возвращался в гостиницу, где, лёжа на кушетке, глядел в потолок, держась за живот от боли и от невозможной бредовости ситуации безостановочно смеясь и распевая во весь голос. Этаким прохладным ветерком сумасшествия потянуло по босым пяткам.

Ну и, конечно, эта моя суматошная переписка с Машей. С криками "мы все умрём" и мольбами положить на карточку денег. Для этого ещё нужно было найти в Братске интернет-салон, которых там попросту нет. Дикость, гнусность, свинство. Почему - к ней, почему - не родителям, не Димке, не брату, не знаю кому ещё? Ну при чём здесь Маша, которая за пять тысяч километров из-за моей тупости потеряла покой и бегала в банк, искренне пытаясь положить деньги на счет, для которого она не знала реквизитов, как не знал их и я сам?! Ладно, от дополнительных двухсот лет в аду общая картина не слишком изменится.

А потом было чудо. Спустя двое суток, ровно в одиннадцать тридцать вечера, заслышав звуки моего безумного пения, в двери вошел Игорь Борисович Медведев, ныне проректор по административно-хозяйственной работе Томского гос. педагогического университета. В правой руке у него была сумка. А в сумке - еда. Колбаса, сыр, помидоры, огурцы, сало, что-то ещё. А над головой у него светился нимб. Это я точно помню.

Завершился этот эпос замечательной сценкой. К тому же, по законам жанра, завершился там, где и начался. Через две недели я возвращался домой. Бог знает как, на перекладных, без еды, без сна, в общих вагонах, дыша носками и туманами, но возвращался. Поезд "Владивосток-Москва" благодаря усилиям томских купцов и ямщиков ссадил меня в г. Тайга. До электрички на Томск часа три, не больше. Сижу на лавке на перроне, солнышко, хорошо. Вдруг подходят двое парней отпетого вида, обсаживают меня с обеих сторон и спрашивают денег. Пролетариат, соль земли. Денег у меня нет, но я понимаю, что им все так говорят, поэтому они привыкли проверять. В Кемеровских городах издавна царит обезоруживающая простота нравов. Рассказываю им чистую правду - что добираюсь домой, сам второй день не ем, и тут парни, что характерно, уходят.

Через полчаса камрады вернулись, сели на лавку, вытащили булку хлеба, полуторалитровую бутылку молока, и пригласили меня разделить их стол. Это было очень сильное ощущение. В какой-то момент даже показалось, что Господь Бог специально все это надо мной проделал, чтобы я понял про людей что-то важное. Потому что если бы не странные люди, которые всю дорогу помогали мне просто так - всё сложилось бы иначе.


* * *
Город Братск определенно строили романтики. Названия улиц выдают их с головой. Вот, к примеру, улица Мечтателей, на которой я жил. Или улица Приморская, названная так сдержанно исключительно в честь того, что проходит вдоль Братского водохранилища. Или вот еще улица Декабрьских событий. Какие там были события, в котором декабре - кто бы знал, но это ж надо с эдакой конфуцианской отвлеченностью от подробностей поименовать прешпект. Некоторые из романтиков, похоже, так тут и остались насовсем и дали доброе потомство. Прямо с утра пара человек вслух одобрила широту моего командорского шага, когда я их обгонял по дороге. По коридорам школы, никем не беспокоимый, расхаживает серьёзнейший котофей, натурально - хвостатый преждерождённый. Искреннее удивление в магазине, торгующем сотовыми, тому факту, что я из Томска. Аборигены всерьёз считают свой город изрядно криминальным, а не понимают того, что по высокообразованному Томску ночью просто так не погуляешь. А еще молоко в заповедных стеклянных бутылках с широким горлом, ворованное "Агентство Лунный свет" по местному телевидению и никаких человеконенавистнических камер хранения в книжных магазинах. Вообще как-то напряжения поменьше в людях.

Хорошее место - иркутские края. Сообразное.

Сага об Эйнаре сыне Сокки (из цикла "Саги о гренландцах"):
"Внутри дома они обнаружили мёртвых людей и множество монет. Сигурд сказал:
- Как мне кажется, будет лучше, если мы очистим их кости от мяса в тех котлах, что раньше принадлежали им. Так нам будет легче переправить их".

"Эйнар нанёс ему смертельный удар, после чего вернулся в дом, где уже были расставлены столы. Не сказав ни слова, Эйнар сел на своё место напротив епископа.
- Эйнар, - спросил епископ, - ты убил Озура?
- Совершенно верно, - ответил Эйнар.
- Такие поступки заслуживают самого серьёзного порицания, - заметил епископ.
Все расселись за столы, продолжая прерванную беседу".

"Кольбейн ударил Эйнара со спины своим топором.
- Именно этого я и ожидал, - произнёс Эйнар, падая на землю".

И так можно километрами. Бьорна Гримольфсона туда же. Нордические характеры, да. Прав Веллер-Проповедник, умели жить и умели умирать. И при этом парни в течение всего сюжета прилежно называют себя купцами, и окружающие их тоже так называют.
Что называется, "А мы - свинопасы"...

"Общество товарного фетишизма замалчивает смерть, ибо это позволяет многократно увеличивать товарное потребление. Если человек не помнит о неизбежности биологической смерти каждую секунду своего посюстороннего бытия, он превращается в зомби, в полубога, живущего как бы в вечности, стремящегося неограниченно покупать все новые и новые товары: рубашки, ботинки, джинсы, книжки, автомобили или виллы – у кого на что хватает денег. Современное общество потребления заинтересовано в том, чтобы человек превратился в полубога и не помнил".
(Игорь Манцов, киновед)

Гарсия Перес де Варгас перед битвой с эмиром Гранады Абеном Аламарой в 1232 г.:
"Мы не сможем избежать кончины, которая настигнет нас или сейчас, или потом, так почему же мы так боимся ее? Если же примем смерть сейчас, действуя по праву и верности, как сделал бы каждый достойный человек, то обретем великие почести и пойдет о нас честная и добрая слава".
Патронов не жалеть, холостых залпов не давать.

Ямамото Цунэтомо, "Хагакурэ"
"Призвание мужчин — иметь дело с кровью. В наши дни это считается неправильным. Поэтому все дела решаются с помощью одних только разговоров, и каждый норовит избежать работы, которая требует приложения усилий. Мне бы хотелось, чтобы молодые люди понимали это".

"Избежать позора нетрудно — для этого достаточно умереть".

"Если человек побоится умереть и будет жить дальше в надежде как-то спасти свою репутацию, в течение следующих пяти, десяти или двадцати лет на него будут показывать пальцем и называть трусом. После смерти его тело будет сочтено источником скверны, его потомки будут не рады тому, что он — их родитель, имя его предков будет запятнано, а все члены его семейства будут опорочены. В этом нет ничего хорошего".

О некоторых рисунках междометиями сказать - глупо, а словами - нечего, так они хороши. Есть рисунки о красоте жизни, есть рисунки о красоте смерти. Последние, как правило, полны пафоса и фальши, их персонажи выспренны как англосаксонские гонцы с их англосаксонскими позами. И, по большому счету, люди всякий раз рисуют себя. Хотя, всегда по-своему, конечно. Мне вот с неизменным успехом удается убивать природную нежность акварели.

А, по-доброму, должно быть, например, так:
галерея Mice на сайте art-gu.ru

Мастер - редкость! - похвалил мою статью. При этом как бы намекая, что никакой не труд, а именно он, Владимир Максимович Лебедев, делает из обезьяны человека. И, как все могут убедиться, не без успеха.
Приятно, приятно.
Доброе слово и обезьяне приятно.

У меня определенно долги перед Максимычем. И я не уверен, как будет лучше их отдать - тем, что я буду заниматься наукой, или тем, что никогда не стану этого делать.

Тезей все-таки победил Минотавра.
Сдан экзамен, специальность.
Жизнь в режиме подвига продолжается.

Мастер похож на японского кузнеца: он куёт ученика, как самурайский меч: в огне, в воде, в маслах, накладывая сотни слоев молекулярной толщины, выжигая примеси, добиваясь невиданной гибкости и прочности, вырабатывая мягкую сердцевину и твёрдый внешний слой, создавая идеальные пропорции и рисунок, доводя лезвие до состояния бритвы.
Ученику при этом, естественно, плохо.

"Янь Юань со вздохом сказал:
— Чем больше [я] всматриваюсь в учение [учителя], тем возвышеннее оно кажется; чем больше стараюсь проникнуть в него, тем тверже оно оказывается. [Я] вижу его впереди, но вдруг оно оказывается позади. Учитель шаг за шагом искусно завлекает людей, он расширяет мой ум с помощью образования, сдерживает меня посредством ритуала. Я хотел отказаться [от постижения его учения], но уже не смог; я отдал все свои силы, и кажется, что его учение находится передо мной, я хочу следовать ему, но не могу этого сделать".
(Лунь-юй. Гл. 9, ч. 10)

Д.В. Бондарюк обратил моё внимание на любопытный парадокс: В.М. Лебедев считает, что у нас, его аспирантов, недостаёт знаний, но зато это возмещается работоспособностью, нам же единодушно кажется, что знания у нас есть, а вот работоспособности никакой.
Пришли к выводу, что правы обе стороны: у нас нет ни знаний, ни работоспособности.

А еще Мастер фантастически похож на лейб-малефактора Серафима Нексуса. И всеми своими ухватками, и тем, что симпатии к нему возрастают пропорционально расстоянию удаления от него.
"— Быть тебе моим преемником! — сказал добродушный Серафим.
Он довольно моргнул, когда Мускулюс в ответ не стал сплевывать через левое плечо, в знак доверия к лейб-малефактору. Двоим предыдущим «преемникам» старенький Нексус уже вырвал их грешные языки за хамское неуважение к его возрасту и званию".
И даже внешне эти двое должны быть похожи.


Мастер знает, как разгромить Ганнибала Барку.

Есть такая советская скрытая форма выбрасивания вещей - складывание в диван. Боги мои, как же я мечтаю взять большой грязный мешок, сгрести бестрепетной рукой все эти мои учебники, монографии, комментарии, откопированные бумажки, черновики кандидатской и тому подобную постылую мерзость, и засыпать в диван навсегда. Все-таки во мне слабости христианского сознания: утешаюсь этой мыслью, как идеей послесмертия, да.

Наука - очень непростое, иррациональное и ультрадиалектическое явление, тяготеющее одновременно к бедламу и ассенизации. Она родственна российской армии, Её Величество Российская Наука. В том смысле, что "квадратное катить, круглое носить". Тысячи ремесленников вроде меня, содержащиеся ради надежды отыскать одного гения или хотя бы таланта. Научные "негры". Жёсткая иерархизация, отнюдь не всегда стоящая на заслугах и качествах - "У нас субординация и выслуга лет".

Много, много всякого в науке. И одна из основных черт - неминуемая кастрация. Во многих смыслах.
Хорошо, что лично мне претендовать не на что. Подёнщик, подельщик. Два основания есть выгребать к острию олимпа: благородное научное происхождение и божий дар. Происхождение моё гарантированное, безупречное - крестьянское. Степень дара выражена точно в следующих словах: "О, если бы ты был холоден или горяч, но ты тепл, а не горяч и не холоден". Следовательно, никаких обид и расстройств, никаких неизлечимых комплексов, претензий, разбиваний о гранитные монолиты научных пантеонов. Никаких "слёзы горькие лия" на закате жизни. Как у Акунина: "живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной карьере".

В арабском “академик” - “путаник”. Трудовое право уровня кандидатского минимума и выше - рафинированная схоластика. Беспросветная, средневековая. На языке, который имеет такое же отношение к человеческому, что и латынь. Зубодробительные построения теорий, концепций, парадигм, классификаций, структур, признаков. Мерзость. Шаманизм. Дотошное нескончаемое переливание из пустого в порожнее. И все - с самыми серьезнейшими рожами, со святой уверенностью в правоте своего дела. Занудная грызня за ничего не решающие поправки в определения, возня вокруг толкования норм, бесконечные споры из-за невероятнейшей мути между невротическими эскапистами. Бескрайние поля самодостаточных абстракций. Ничего общего с жизнью. Сорока-, пятидесяти-, шестидесятилетние научные девственницы обоего пола, гордящиеся своим званием. Эксперты, доскональные знатоки суперспециализированной абракадабры. На сотню представителей науки отыщется два с половиной самозабвенных таланта. Остальные - плевела, ремесленники. Искатели работы, на которой не нужно работать. Батальоны и полки образцово чугунных задниц. Дождевые черви, перерабатывающие почву. При этом самым дьявольским образом отработана механика самовоспроизводства этой системы через образцы поведения, ритуалы, обширнейшее комильфо.

Впервые побывал на защите кандидатской. В течение первого часа почтенные господа ученые занимались своими делами, читали, болтали, чесались, дремали, пердели, вынимали и разглядывали козявки, а потом вдруг взяли и съели живого человека.

Во всем этом кагале унылых глистов давным-давно убита всякая святая искра, божественная легкость, которая одна только и является признаком смысла. Что они ответят апостолу Петру на вопрос "что же ты делал в земной жизни?" - "я разрабатывал теорию обязательственных условий коллективного договора"?

Я ненавижу такую науку всеми силами своей пламенной души. Вся их отрасль не работает, она никому не нужна. О Трудовом кодексе вспоминают только в одном случае: когда нужно обмануть, обойти, нажиться, выгадать на работнике, и применение норм позволяет проделать это с железобетонной легитимностью. Никто не живет и не работает по трудовому законодательству, в стране первобытно-феодальные трудовые отношения, а они продолжают массово онанировать на свои кодексы, институты, нормы, дефиниции, модусы.

Гносеомахия. Война против познавательных усилий.
Чума, чума на оба ваши дома.

В очередной раз устроился на работу юристом.
В очередной раз убедился в порочности самой идеи труда.
На исходе первого месяца спасают энергия молодости и гибкость психики, но, очевидно, что ненадолго.
Особые источники отравы ума и сердца - вставание в семь утра и непрерывная необходимость взаимодействия с корпорацией чиновников. Сравнительная омерзительность того и другого - предмет для отдельного исследования. А когда разговариваешь по телефону с отдельными согражданами, слышно, как по их телефонной трубке скребут волосы из ушей.
Нафиг, нафиг.

Юрист ЖКХ при должной постановке дела может работать в духе Вени Ерофеева в бытность его бригадиром на прокладке кабеля.
Могучий ебанизм царит здесь во всём.
Между тем всё, что требуется для эффективной организации - это зарплаты сотрудникам в 25 тысяч рублей, и один директор, который нещадно будет делать им "красного орла" при малейшей провинности.
А в этой оранжерее тупости, кажется, я один неизменно красив и неуязвим, при всём моём масштабном распиздяйстве.

Мои начальники как юриста неизменно жадноваты и глуповаты. Эти - не исключение. Они хотят больше, чем дозволено законом. И чтобы принёс им это счастье я.

Хочешь стать лучшим другом юриста - скажи ему, что начальство - это узколобые тупни, сующиеся не в свои дела и собирающие сметану на дерьме чужими руками.


Литература полна цитатами на тему