Итак, птица и лилия – учителя радости. И всё же есть у лилии и птицы забота и тягота, как и у всей природы есть забота и тягота: разве не стенает вся тварь от тления, которому подпала не по своей воле? Всё подвержено тлению! Звезда, как бы прочно ни держалась она на небе, да, и та, что дер-жится прочнее всех, должна сойти с места и упасть, та, что никогда не сходит со своего места, должна сойти с него и свалиться в бездну; и весь этот мир со всем, что в нём есть, – мир, который должен смениться, как меняют одежду, когда она обветшает, – добыча тления! И лилия, даже если она избежит судьбы быть сразу брошенной в печь, всё же должна будет увянуть, прежде вкусив понемногу и того, и другого. И птице, даже если ей будет позволено умереть в старости, всё же придётся когда-то умереть, разлучиться с тем, что она любит, прежде вкусив понемногу и того, и другого. О, всё на свете тленно, и всё рано или поздно становится тем, что оно есть – добычей тления. Тление, тление, это вздох – ведь быть подверженным тлению значит быть подверженным тому, о чём вздыхают: заточению, оковам, заключению в темницу; и вздох говорит: тление, тление!

И всё же лилия и птица абсолютно радостны; и здесь ты поистине ви-дишь, сколь право Евангелие, когда оно говорит: ты должен учиться радости у лилии и птицы. Ты не можешь и мечтать о лучшем учителе, чем тот, кто не-ся бесконечно глубокую тяготу и заботу, всё же абсолютно рад и – сама ра-дость. Как же лилии и птице удаётся то, что выглядит почти как чудо: в глу-бочайшей тяготе и заботе быть абсолютно радостными; когда ожидает столь ужасное завтра, быть здесь, то есть, быть абсолютно радостными сегодня – как им это удаётся? Они поступают здесь бесхитростно и просто – так лилия и птица ведут себя всегда – и устраняют это завтра, как если бы его не существовало. Есть одно слово апостола Петра, который вместил лилию и птицу в своё сердце, будучи прост как они, – слово, которое лилия и птица принимают совершенно буквально, – ах, и именно то, что они принимают его совершенно буквально, как раз и помогает им. В этом слове заключена огромная сила, если принять его совершенно буквально; когда же его не принимают в буквальном смысле следуя буквам, то оно в большей или меньшей мере теряет силу, становясь в конце концов ничего не значащей манерой речи; но чтобы принять это слово совершенно буквально, нужна абсолютная простота. «Бросьте все ваши заботы на Бога». Смотри, лилия и птица всегда в совершенстве делают это. С помощью совершенного молчания и совершенного послушания они бросают – да, как самая сильная метательная машина бросает нечто прочь от себя, и с такой же страстью, с какой человек бросает прочь от себя самое для себя отвратительное – все свои заботы прочь от себя; и бросают их – с той же меткостью, с какой бьёт самое меткое огнестрельное орудие, и той же верой и уверенностью, с какой только самый искусный стрелок попадает в цель – на Бога. И в то же «теперь» – и это самое «теперь» есть начиная с первого мгновения, есть сегодня, есть одновременно с этим первым мгновением то, что есть здесь – в то же «теперь» они оказываются абсолютно радостны. Удивительная ловкость! Суметь схватить сразу все свои заботы, и затем суметь столь ловко бросить их прочь от себя, и столь точно попасть в цель! И всё же лилия и птица проделывают это, и потому в то же «теперь» они оказываются абсолютно радостны. И ведь всё это совершенно в порядке вещей: поскольку Бог Всемогущ, Ему бесконечно легко нести весь мир и все заботы мира – вместе с заботами лилии и птицы. Какая неописуемая радость! А именно, радость о Боге Всемогущем.

Так учись же у лилии и птицы, учись этой ловкости абсолютного. Поистине, это удивительный фокус; но это как раз должно побудить тебя уделить лилии и птице тем большее внимание. Это удивительный фокус, и, как и «фокус кротости», он содержит в себе противоречие, или – это фокус, который разрешает противоречие. Слово «бросить» заставляет думать о применении силы, как если бы следовало собрать все свои силы и с громадным напряжением сил – могущественно бросить прочь от себя все свои заботы; но однако, однако «могущество» это именно то, что здесь не следует употреблять. То, что здесь следует и совершенно необходимо употребить – это «уступчивость»; и при этом нужно бросить прочь от себя все свои заботы! И нужно бросить «все» заботы прочь от себя; если же бросишь не все заботы, так что останутся многие, некоторые, немногие из них, то не будешь и радостен, или, по крайней мере, абсолютно радостен. И если не бросишь их только на Бога, но бросишь куда-то ещё, то не будешь вполне избавлен от них: они так или иначе вернутся к тебе, чаще всего в виде забот ещё более сильных и горьких. Ведь бросить заботы прочь от себя – но не на Бога, это «развлечение». А развлечение – это сомнительное и двусмысленное средство от забот. Напротив, полностью бросить все заботы – на Бога, это «сосредоточение», и притом – да, какой удивительный фокус с противоречием! – сосредоточение, при котором ты целиком и полностью расстаёшься со всеми своими заботами.

Учись же у лилии и птицы. Брось все свои заботы на Бога! Но радость ты не должен бросать от себя прочь, напротив, ты должен со всею мощью всеми своими жизненными силами удерживать её. Если ты будешь это делать, легко сообразить, что ты всегда удержишь какую-нибудь радость; ведь если ты отбросил все свои заботы, тебя уже ничто не удерживает от того, что тебе в радость. Но этого лишь отчасти достаточно. Так что учись и дальше у лилии и птицы. Брось все свои заботы на Бога – полностью, всецело; поступи как лилия и птица: так ты станешь абсолютно радостным как лилия и птица. Вот в чём состоит абсолютная радость: преклоняться пред всемогуществом, с которым Всемогущий Бог несёт все твои заботы как ничто. И вот ещё в чём состоит абсолютная радость (что и добавляет затем апостол Пётр): преклоняясь, дерзать верить, «что Бог печётся о тебе» . Абсолютная радость это именно радость о Боге, о Том, Кому и в Ком ты всегда, абсолютно всегда, можешь радоваться. Если в этом отношении ты оказался не абсолютно рад, тогда ты непременно допустил какую-то ошибку – ошибку, состоящую в твоей неловкости бросить все заботы на Него, в твоём нежелании это сделать, в твоей самоуверенности, в твоём своеволии, короче во всём, в чём ты не таков как лилия и птица. Есть лишь одна забота, относительно которой лилия и птица не могут быть учителями и о которой поэтому лучше поговорить не здесь: это печаль о грехах. В отношении же всякой другой заботы верно, что если ты не пребываешь в абсолютной радости – а это твой долг, – значит ты не хочешь учиться у лилии и птицы в совершенном молчании и послушании быть абсолютно радостным о Боге.

И ещё одно. Быть может, ты скажешь с «поэтом»: «Да, если бы можно было поселиться и жить рядом с птицей, сокрывшись в лесном уединении, где птица с птицей составляют пару, но где во всяком случае нет общества; или если бы можно было поселиться рядом с лилией в мирной тишине поля, где каждая лилия заботится сама о себе и где нет общества: тогда легко было бы бросить все свои заботы на Бога и быть, или стать, абсолютно радостным. Ведь несчастьем является «общество» и только общество: несчастье в том, что человек – единственно существо, терзающее себя и других злосчастным воображением об обществе и об общественном счастье; и это несчастье рас-тёт еще быстрее, чем общество, растёт на погибель и общества и человека». Между тем, ты не должен так говорить; нет, внимательнее рассмотри этот предмет и со стыдом признай, что несмотря на все заботы есть и несказанная радость любви, с которой птицы, он и она, составляют пару, и есть, несмотря на заботы, та самодовлеющая радость одинокого состояния, с которой лилия стоит одна: признай, что именно эта радость причина того, что общество не мешает им; ведь общество всё же есть и там, у лилии и птицы. Рассмотри это ещё внимательнее и признай со стыдом, что на самом деле именно совершенное молчание и совершенное послушание, с которым лилия и птица всегда радуются о Боге – что именно они причина того, что лилия и птица так же радостны, и так же абсолютно радостны и в одиночестве, и в обществе. Так учись же у лилии и птицы.

И если бы ты сумел научиться быть совсем как лилия и птица, ах, и если бы я сумел научиться этому, тогда и в тебе, и во мне истинной была бы молитва, последняя молитва в молитве Господней, когда та (как образец для всякой истинной молитвы, которая ведь творится радостно, и ещё радостнее, и абсолютно радостно), не имея больше просьб и желаний, абсолютно радост-но завершается восхвалением и преклонением, – молитва: «Твое есть Царст-во, и сила, и слава». Да, Его есть Царство; и потому тебе следует прийти в совершенное молчание, чтобы не позволять себе отвлекаться на то, что ты здесь, но с абсолютной торжественностью молчания выражать, что Царство – Его. И Его – сила; и потому тебе следует быть совершенно послушным и в совершенном послушании со всем смиряться, ведь Его – сила. И Его – слава; и потому тебе следует во всём, что ты делаешь, и во всём, что претерпеваешь, ещё непреложно делать одно: воздавать Ему славу, ведь слава – Его.
О, абсолютная радость: Его есть Царство, и сила, и слава – во веки. «Во веки» значит в тот день, день вечности, который никогда не закончится. Только держись абсолютно твёрдо того, что Его есть Царство, и сила, и слава, и тогда для тебя вот сегодня тот день, который никогда не закончится, сегодня день, когда ты вечно можешь, присутствуя, быть самим собой. Пусть и небеса рухнут, и звёзды изменят место, и будет перевёрнуто всё, пусть и птица умрёт, и лилия увянет: твоя радость в преклонении, и ты в своей радости переживешь, и уже сегодня, любое крушение. Подумай, насколько это касается тебя, если и не как человека, то все же как христианина, ведь по-христиански и сама опасность смерти для тебя столь мало значит, что говорится: «уже сегодня ты в раю», – и значит переход от временного к вечному – что может быть дальше одно от другого! – столь скор, и даже если бы не должно было всё совершенно погибнуть, всё же столь скор, что ты уже сегодня в раю, покуда, конечно, ты по-христиански пребываешь в Боге. Ведь если ты пребываешь в Боге, то живёшь ли ты или умираешь, происходит ли нечто по-твоему или же нет, пока ты живёшь; умрёшь ли ты сегодня, или только в семьдесят лет, и постигнет ли тебя смерть в пучине моря, в самых глубоких водах, или же ты погибнешь на воздухе: ты пришёл сюда не без Бога, ты пребываешь, пребываешь самим собой присутствующим в Боге, и потому в день твоей смерти уже сегодня – в раю. Птица и лилия живут лишь один день, притом очень короткий день, и всё же радуются, потому что они, как мы пытались разъяснить, поистине суть сегодня, пребывают самими собой, присутствуя в этом сегодня. А ты, кому отпущен самый длинный день: жить сегодня – и уже сегодня быть в раю, разве не должен ты быть абсолютно радостным – ты, для кого это просто прямая обязанность, – ведь ты можешь далеко-далеко превзойти птицу в радости, в чём ты убеждаешься всякий раз, когда молишься этой молитвой, и что ты приближаешь для себя всякий раз, когда искренне молишься этой молитвой:

«Твое есть Царство и сила и слава – во веки. Аминь».