Прочитала вчера,уже сегодня (время четыре утра:)) очередное стихотворение из цикла 2"Серебряные россыпи"ВЫШЕНЬ,и в очередной раз задумалась,откуда М.Волошин черпал знания,где и кем он получил посвящение?

Читайте,размышляйте сами.

КИММЕРИЙСКИЙ ВОЛХВ (М.А. ВОЛОШИН)

Один среди враждебных ратей –         Не их, не ваш, не свой, ничей –         Я – голос внутренних ключей,         Я – семя будущих зачатий.      Волошин М. Пролог. 1915 Еще при жизни М.А. Волошин стал легендой. Сейчас легенда вырастает в миф. Тем не менее это реальная фигура в истории русской литературы и русского искусства, в цепи духотворчества.

Как Сократ показывал афинянам собственным примером, что значит быть настоящим философом, так и Волошин своей жизнью показал нам, что значит быть поэтом, художником в России. Он превратил ее в поэтическое творение, не менее интересное и захватывающее, чем лучшие его стихи. И в этом не было ничего надуманного и неестественно экстравагантного, в отличие от иных литераторов тех лет, стремившихся к популярности любой ценой. Волошин просто жил и творил. Подобно Сократу он был философом, стремящимся постичь глубинную мистическую суть и связь явлений, "в обыденном явлении жизни постигать вечное" (отсюда его увлечения восточными и западными системами, ищущими скрытое "тайное знание").

Поэт, художник, мыслитель, мистик – Максимилиан Александрович Волошин родился в Киеве в 1877 году. Однако с 4-х до 16 лет жил в Москве.

В своей автобиографии он пишет, что с "16-ти лет – окончательный переезд в Крым – в Коктебель. Коктебель не сразу вошел в мою душу: я постепенно осознал его как истинную родину моего духа. И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту и единственность".

Много прекрасных строк посвятил Волошин очаровавшему его своей дикой первозданностью Киммерийскому краю – восточному Крыму.

"Человек рождается дважды: во плоти и в духе… Но годовщины духовного рождения… ускользают от нас…" – так судит Волошин, однако в своей автобиографии называет 1900 год годом своего духовного рождения. "Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры".

Начиная с 1901 года, Волошин часто подолгу останавливался в Париже, где искал "первоисточник" европейской культуры. Там он познакомился с Хамбу-ламой Тибета, что по словам Максимилиана Александровича позволило прикоснуться к буддизму в его первоистоках. "Затем, – отмечает Волошин – мне довелось пройти сквозь близкое знакомство с магией, оккультизмом, с франкмасонством, с теософией и, наконец, в 1905 году встретиться с Рудольфом Штейнером, человеком, которому я обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя".

В одном из писем М.А. Волошин пишет о Штейнере – главе международного антропософского общества – следующее: "Я его впервые услыхал в 1905 году… В словах его меня прежде всего поразило то, что это было широкое обоснование и обобщение тем отдельным мыслям, убеждениям, к которым я в то время сам пришел… Но потом началась борьба и протест. Протест больше против штейнеристов, в которых я видел людей, "изнасилованных истинами", чем против него самого… Но в результате выходило, что я все же возвращался постоянно к его книгам и к его формулам…"

Жизнь Волошина за границей изобилует встречами с Рудольфом Штейнером. Последние их встречи относятся к периоду проживания Максимилиана Александровича в 1914 году в местечке Дорнах (Швейцария), где шло строительство Гетеанума, антропософского центра и где Волошину была отведена скромная роль – подручного в росписи занавеса.

Эллинская древность и Рим, европейское средневековье и Возрождение, культура Востока и новейшие достижения искусства Запада — все манит и влечет Волошина, его творческий гений хочет "все видеть, все понять, все знать, все пережить". Он воспринимает историю человека, начинающейся не во вчерашнем каменном веке, а за миллионы миллионов лет, там, где земля оторвалась от солнца, осиротела. Холод сиротства в истоке.

Подобное мироощущение является ключом к его человеческому существу, к линии его поведения, ко всему, вплоть до житейских мелочей. Отсюда та редкая в среде писателей свобода, независимость, нечувствительность к уколам самолюбия. Он всегда казался пришедшим очень издалека.

Сам Волошин в своей автобиографии говорит: "Мое отношение к миру – смотреть Corona Astralis". В пятнадцати стихотворениях цикла "Corona Astralis" поэт рисует Человека – "путника во вселенной", гибель и рождение планет, каждой частицей своего телесного состава он словно помнит великие межзвездные дороги.

Многие замечательные люди оставили свои воспоминания о М.А. Волошине. Среди них друг поэта Марина Цветаева. В своем эссе "Живое о живом", посвященном Волошину, она пишет: "Макс был знающий. У него была тайна, которой он не говорил. Это знали все, этой тайны не узнал никто. Она была в его белых, без улыбки, глазах, всегда без улыбки – при неизменной улыбке губ…" Цветаева делает следующий вывод: "Это был скрытый мистик, то есть истый мистик, тайный ученик тайного учения о тайном. Мистик – мало скрытый – закрытый. Никогда ни одного слова через порог его столь щедрых, от избытка сердца глаголящих уст. Из этого заключаю, что он был посвященный".

В подтверждение своих впечатлений о Волошине-мистике Марина Ивановна вспоминает свое посещение Крыма в 1914 году, когда в подполье волошинского дома начался пожар. В то время как Цветаева, ее муж и сестра бегали к морю за водой и тщетно пытались погасить пламя, Волошин был невозмутим. В перерыве между прибегами Цветаева видит: "И на этот раз, взбежав – молниеносное видение Макса, вставшего и с поднятой – воздетой рукой, что-то неслышно и раздельно говорящего в огонь.

Пожар потух. Дым откуда пришел, туда и ушел. Двумя ведрами и одним кувшином, конечно, затушить нельзя было. Ведь горело подполье!"

Гасить и возжигать… Волошин – возжигатель проявленного пламени – остался в воспоминаниях одного из своих почитателей таким: "… в иные минуты его сильной сосредоточенности от него, из него – концов пальцев и концов волос – било пламя, настоящее, жгучее. Так, однажды за его спиной, когда он сидел и писал, загорелся занавес".

Его прозрение в горний мир (именно это позволяло ему владеть огнем) выражалось и в его способности к чтению линий руки. Мудрость его при этом была такова, что он "никогда ничего не предсказывал, считая, что приподнимать завесу будущего не следует".

Озаренное видение Волошина – залог подлинности его стихотворений – касалось всех сфер жизни. Очевидцы указывают на то, что он умел успокаивать, "заговаривать" боль. Описывают случай, когда он точно, без рентгеновских снимков установил место перелома руки. Поразителен и следующий эпизод.

Живя в Крыму, никому не отказывающий в приюте, Волошин не позволил одному незнакомцу заночевать в своем доме. Настойчивость, с которой Максимилиан Александрович выпроводил этого человека, удивила окружающих. "В дальнейшем оказалось, что этот человек только что совершил ужасающее, чудовищное убийство".

С 1917 года М.А. Волошин уже не покидает свой дом в Коктебеле. "Дом Поэта" был спроектирован самим Волошиным. Одно из воплощений его внутреннего мира, он был так же необычен, как и весь облик его хозяина. Дом стоял одиноко, у самой морской черты, и бросался в глаза причудливостью своих архитектурных очертаний. Приземистая четырехугольная "вышка" венчала его обычную для крымских жилищ черепичную крышу. Легкие деревянные галерейки и внешние лестницы опоясывали это строение со всех сторон. От моря отделялось оно тощим, сквозным садиком, с трудом выращенным на этой негостеприимной и скудной почве.

В доме чувствовался поэтический вкус хозяина. Там хранилось много больших камней интересной формы, раковины, стояли диковинные деревья в кадках, интересно подобранные цветы и листья; рядом с ними скульптуры и картины начала нынешнего века. В башне двусветной мастерской, в нише между двумя диванами, стоял алебастровый слепок с головы египетской царицы Таиах. В молодости Максимилиан Александрович работал бесплатно в одном из музеев Парижа, чтобы получить этот слепок.

Кстати сказать, библиотека М.А. Волошина была огромна и уникальна, более 9 тысяч книг. Но при всей своей бескорыстности книги из своей библиотеки он давал крайне неохотно. Из-за утерянной книги мог поссориться с человеком.

"Дом Поэта" принимал ежегодно, особенно летом, множество гостей: здесь неоднократно бывали Марина Цветаева с семьей, Осип Мандельштам, Илья Эренбург, Алексей Толстой и многие другие талантливые люди. Условия пребывания в доме были немудрены, в одном из писем Максимилиан Александрович формулирует их так: "Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное дружеское сожитие, где каждый, кто придется "ко двору", становится полноправным членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни".

Устремившийся к общиножитию в Коктебеле, гость переступал порог дома и встречался с его хозяином. "Пишу и вижу, – вспоминала М. Цветаева, – голова Зевса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны.

Парусина, полынь, сандалии – что чище и вечнее?"

Простота, рожденная мудростью, духовным равновесием гармонически дополнялась незаурядным интеллектом Волошина. Он был всесторонне образованным, культурнейшим человеком, с радостью делившимся своими знаниями с другими. При этом он был лишен какой-либо позы, более того, его знали как большого любителя всяческих мистификаций, эпатажа, участника всевозможных представлений, которые регулярно устраивались в его доме.

Неизменной спутницей Максимилиана Александровича была его мать Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина. Она держала себя по тому времени непривычно: постоянно курила, носила широкие шаровары, ботфорты. Окружающие называли ее Пра, что по мнению Марины Цветаевой означало: "Праматерь, Матерь здешних мест, ее орлиным оком открытых и ее трудовыми боками обжитых, Верховод всей нашей молодости, Прародительнинца Рода – так и не осуществившегося, Праматерь-Матриарх-Пра".

Об отношениях матери и сына Марина Ивановна писала: "Это была неразрывная пара, и вовсе не дружная пара. Вся мужественность, данная на двоих, пошла на мать, вся женственность на сына. Если Макс позже являл чудеса бесстрашия и самоотверженности, то являл их человек и поэт, отнюдь не муж (воин)". Глубже непростые отношения матери и сына раскрывает стихотворение "Материнство", решающее вопросы родства, рождения и связи на уровне вселенских обобщений, корни которого кроются в древней философии Востока.

"Но нет любви, не налагавшей уз…" Только узы любви признавались Волошиным, в остальном в своих действиях и суждениях он был абсолютно свободным человеком. Он противостоял тенденциям времени, истоки которого – в проявлениях насилия и произвола – уже давали себя знать. Волошин ненавидел войну и было так, что во время гражданской войны спасал белогвардейцев от их "красных" врагов и наоборот. Позиция его была однозначна:

В своей автобиографии М.А. Волошин признавался: "Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали, я их ожидал давно и в формах еще более жестоких". Потребностью огненного очищения наполнены строки:

Полагаем, что пространных комментариев мастерство Волошина-поэта не требует. Эзотерический процесс соединения творческого огня поэта с огнем Высших сфер, сам процесс творчества, его условия поразительно точно переданы в стихотворении "Подмастерье" – "поэтическом символе веры" Волошина.

Мастером М.А. Волошин был не только в поэзии, но и в живописи. В основном, он писал пейзажи, окрестности Киммерии. Неутомимый ходок и исследователь, Волошин исходил "Киммерии печальную область" вдоль и поперек, знал и любил каждую пядь ее. Современники воспринимали его как хозяина этих мест. Его приверженность к пейзажу объясняют отчасти его слова: "…чувство родины неизбежно связано с пейзажем; пейзаж – это лик родной земли".

Свои многочисленные акварели М.А. Волошин писал не только с натуры, но и по памяти. И в том и другом случае его пейзажи более условны, чем реальны. В статье "О самом себе" он писал:

"В методе подхода к природе, изучения и передачи ее я стою на точке зрения классических японцев, по которым я в свое время подробно и тщательно работал в Париже". Волошин подчеркивает различие в подходе европейского живописца и японского. Там, где японцы фиксировали живую природу, исследуя ее пристально, не приукрашая, европейцы делали акцент на декоративности полотна. Волошина угнетало отсутствие опытного метода исследования природы как у живописцев, так, в свою очередь, и у ученых. "Точно так же, как и художник не имеет сотрудничества ученого, точно так же и ученый не имеет сейчас часто необходимого орудия эксперимента и анализа – отточенного тонко карандаша, потому что научный рисунок – художественная дисциплина, которую еще не знает современная живописная школа".

Своим художественным творчеством М.А. Волошин доказал эту теорию.

Однажды в районе Коктебеля работали геологи. Познакомившись с Максимилианом Александровичем и его акварелями, они нашли, что его не натурный, а как бы условный пейзаж "дает более точное и правдивое представление о характере геологического строения района, нежели фотография" Геологи заказали Волошину серию рисунков.

Пейзаж

Следует отметить, что Волошин и сам был страстным геологом и археологом. Благодаря ему было точно установлено место потерянного города Каллиеры – венецианской гавани в восточном Крыму, о существовании которого в этих местах Максимилиан Александрович давно подозревал по сочинениям античных географов и апокрифическим картам.

Открытия М.А. Волошина, основанные на глубоком знании древних литературных источников, подкрепленном интуитивным видением, не ограничивались пределами Земли. Тогда как в 20-е годы наука могла только догадываться о том, что на Луне отсутствует почва, в цикле стихотворений "Lunaria" поэт писал:

Интуиция редко подводила М.А. Волошина. Чувства гармонии, равновесия, стремления к "золотой середине" не оставляли места чувствам неполноты, недооцененности. Несмотря на то что при жизни произведения Волошина публиковались мало, он отмечал:

Волошин не боялся умереть. Смерть не страшила его, быть может, в иные дни в глубине влекла, как того, чей дух полон, мысль додумана. В августе 1932 года он ушел из жизни. Погребен он на горе Кучук-Енишары, впоследствии получившей название Волошинской.

Своеобразным завещанием поэта можно считать следующие строки:

http://www.nowimir.ru