Королева София

Официальная информация:

Донья София Греческая и Датская (Doña Sofía De Grecia y Hannover), София Маргарита Виктория Федерика Шлезвиг-Гольштейн-Сеннерборг-Глюксбург,— испанская королева, cупруга короля Испании Хуана Карлоса I.

Родилась в Афинах в семье принца Павла Греческого и его жены (будущих короля Греции Павла I и королевы Федерики). Она является правнучкой русской княгини Ольги Константиновны, вышедшей замуж за греческого короля Георга I, которую греки называли «василисса тон эллион», что означает «королева эллинов». Среди ее предков — также германские князья, монархи Дании и Англии.

14 мая 1962 г. в Афинах состоялось ее бракосочетание с принцем Хуаном Карлосом (Juan Carlos de Borbón y Borbón), сыном графа Хуана Барселонского и наследником престола Испании. После смерти каудильо Франко, 22 ноября 1975 года Хуан Карлос был провозглашен королем, а его супруга София — королевой Испании.

Королева София автор двух книг о греческой археологии, прекрасно разбирается в живописи и сама рисует. Она Почетный академик Королевской Академии изящных искусств «Сан-Фернандо» и Королевской Академии истории и имеет степени почетного доктора ряда университетов, в том числе Вальядолидского, Кембриджского, Оксфордского, Джорджтаунского и Нью-Йоркского.

Королева София является президентом «Фонда королевы Софии», почетным председателем Фонда по борьбе с наркоманией, Королевского попечительского совета по образованию и поддержке инвалидов, Высшей королевской музыкальной школы им. королевы Софии, ряда других просветительских и благотворительных организаций.

У королевы Софии и короля Хуана Карлоса трое детей:
инфанта Елена, герцогиня де Луго , (Infanta Elena María, Isabel, Dominica de Silos de Borbón y Grecia р. 1963)
инфанта Кристина, герцогиня Пальма-де-Майоркская (Infanta Cristina, Federica de Borbón y Grecia, р. 1965)
принц Астурийский Фелипе (Príncipe Felipe de Borbón y Grecia, р. 1968), наследник престола.

из книги Пилар Урбано "КОРОЛЕВА СОФИЯ"

Она возникла внезапно на повороте дороги. Совершенно спокойная, даже более чем спокойная, неподвижная. Резко сбрасываю скорость... 70, 50, 20... Облегченно вздыхаю. Проезжаю еще немного вперед, уже медленно. Она не двигается. Смотрит на меня, как будто поджидая. Сколько времени она здесь стоит? Сейчас без десяти пять. Под июльским солнцем, беспощадным, белым, она блестит серебром, сливаясь с деревьями. Теперь нас разделяет всего сотня метров. Не знаю, посигналить ли ей или помигать фарами, предупредить, что вижу ее. Не осмеливаюсь. Мне кажется, что даже легкое урчанье мотора уже подобно вторжению в чужой дом.

Почему-то кажется, что со мной это уже было в прошлом, что я уже ехала по этой асфальтовой дороге, среди сосен, буков и дубов, по дороге, что начинается у контрольных постов королевской гвардии в Сомонтес и ведет к дворцу Сарсуэла.

Наконец решаюсь дать гудок и включить фары. Что я могу еще сделать? И что намерена делать она? Медленно приближаюсь. Высокая, стройная и элегантная, величественная. Будто памятник самой себе. Подъезжаю совсем близко. Поражают ее глаза. Мягкий, но надменный взгляд... Она смотрит на меня в упор, не мигая. Мелькает мысль: “Совершенно ясно, что из нас двоих именно она — хозяйка ситуации”. Опираясь на руль, улыбаюсь ей. И даже слегка наклоняю голову, как бы приветствуя. Она по-прежнему неподвижна.

Почему-то вдруг вспоминается эпизод, о котором рассказала в своих воспоминаниях королева Греции Фредерика. Когда на борту греческого корабля “Агамемнон”, во время знаменитого королевского круиза, встретились члены королевских семей Европы, все было чудесно, как она и предвидела. Все, за исключением маленькой, но неразрешимой проблемы: собралось сразу столько королев и они вели себя так вежливо по отношению друг к другу, что, встретившись возле какой-нибудь двери, могли простоять очень долго, уступая друг другу дорогу, и ни одна не хотела входить первой.

Наконец, чтобы выйти из дурацкого положения, решаюсь двинуться вперед. И именно в этот момент оленуха срывается с места, совершая потрясающий прыжок. Какая акробатика! В одно мгновение она пересекает дорогу. Я вижу ее голову, бока в двух шагах от моей машины. И потом — скрежещущий звук. Это она царапает задними копытами капот моей машины. Потом обнаружу таинственный след — странный узор, происхождение которого трудно будет объяснить моему страховому агенту.

4 июля 1995 года. Сегодня аудиенция у королевы. Королева знает, что я хочу написать о ней книгу, и согласилась принять меня. Будет ли это первая встреча из целой серии встреч, или она останется одной-единственной? Этого не знает никто. Секретарь королевы, полковник Хосе Кабрера, посоветовал: “Полагаю, что от первой встречи будет зависеть все дальнейшее. Королева София очень оберегает свою личную жизнь. Если ты вдруг затронешь тему, которую она предпочитает ни с кем не обсуждать, то сразу даст это понять. Ничего не скажет, но сразу изменится выражение ее лица, и она примется говорить о чем-нибудь другом. Если ты расположишь ее к себе и она начнет тебе доверять, тогда королева расскажет тебе многое и откроет свои ящички с письмами и фотографиями...”

Но хочу ли я сама написать эту книгу? Не знаю. Королева давно привлекает меня как личность. Уже много лет я наблюдаю за ней издали.

Интерес этот возник во время поездки королевской четы в Страну Басков в феврале 1981 года. Это была очень напряженная поездка. Премьер-министр Адольфо Суарес только что подал в отставку. Террористы из националистической организации басков ЭТА убивали людей с невиданной жестокостью. А военные тайно готовили переворот.

Нужно было иметь немалое мужество, чтобы решиться на такое путешествие. Хроника его совершенно фантастична. Да, фантастична, потому что, пока в Лойоле во всех церквах звонили колокола, приветствуя королевскую чету, в Бильбао, на центральной площади, короля и королеву встречали тысячи людей, размахивавших красно-желтыми флажками, а чуть подальше, в Аскойтиа, люди несли огромные плакаты с надписями: “Убирайтесь вон!” и кричали: “Да здравствует свободная Страна Басков! Да здравствует ЭТА!”
Когда королевский самолет приземлился в аэропорту Форонды, один из руководителей баскских националистов предупредил меня: “Завтра в Гернике мы покажем всем, кто есть кто. Мы не против короля лично, но мы против государства, которое он, по его словам, представляет. Это государство не дало нам ни свободы, ни демократии, ни независимости”.

С тех пор прошло более 14 лет, но туман времени не мешает мне помнить все совершенно отчетливо.
Небольшое помещение Генеральной ассамблеи Герники в то утро было забито до отказа. Сижу на балкончике, сдавленная со всех сторон, но зато сверху вижу сцену, на которой расположились королевская чета и представители баскских властей.

Король направляется к трибуне. Едва он начал свое выступление: “Я всегда страстно желал, чтобы мой первый визит как главы государства в эту близкую сердцу баскскую землю...”, как человек эдак двадцать бородачей без рубашек вскакивают с передних рядов, застывают и, вздымая кулаки, не сводя глаз с короля, запевают песню “Солдат басков”, старый гимн баскских борцов. Король молчит. Напряжение и страх охватывают всех присутствующих. Две-три сотни политиков начинают бурно аплодировать. Овация длится, длится и длится...

Считаю минуты, глядя на свои часы: семь, девять, десять... Двенадцать минут продолжались аплодисменты и выкрики. Сцена фантастическая: одни аплодируют и приветствуют короля, другие продолжают петь свой гимн, выпячивая грудь и уже хрипя от крика. Но лицо короля остается спокойным. Спокойна и королева. С ее лица не сходит улыбка. Дон Хуан Карлос стоит прямо и твердо, как мачта. Он подавляет в себе гнев, ни один мускул на его лице не дрогнет. Вдруг в нем просыпается его чисто бурбонское чувство юмора: король поворачивает голову к уже охрипшим мятежникам и, прикладывая руку к уху, как бы стараясь расслышать их получше, обращается к ним: “Эй, вы там, пойте погромче, а то вас совсем не слышно из-за этой овации”.

Наступает самый драматичный момент, хотя этого почти никто не замечает. Но я сверху успеваю увидеть: адъютант короля, встревоженный нарастающим напряжением, подносит руку к кобуре... Кто-то рядом с ним, гражданское лицо, хватает его за руку и не позволяет выхватить пистолет... Мне кажется, что я расслышала повелительное: “Не сходите с ума!” Если бы офицер вынул из кобуры пистолет и если бы хоть кто-нибудь это заметил, случилось бы непоправимое!

Королева по-прежнему улыбается, ее лицо сохраняет спокойствие. Она напоминает статую, кажется, что она даже не дышит. Руки крепко сплетены... Я иногда поглядывала на нее в эти двенадцать напряженных минут. Она все время оставалась невозмутимой и бесстрастной. Быть может, королева вообще лишена эмоций. Бросаю взгляд на ее руки — сильные, большие, крепкие, они полны жизни. Кажется, будто именно они помогают королеве сохранить присутствие духа.

Верно, так и есть: когда в помещение входят полицейские и выволакивают “лихих запевал”, именно в этот момент королева расцепляет руки. Глубоко вздыхает. Расслабляется. И мне кажется — я вижу на ее ладонях глубокие следы от ногтей.

К вечеру последнего дня пребывания королевской четы состоялась религиозная церемония в Лойоле, в церкви Сан-Игнасио. Король и королева занимают специально отведенные для них места в храме. Напротив них расположился епископ Хосе Мария Сетьен. На улице идет дождь, колокола гудят, бросая вызов грозе. Звучит орган. Исполняется месса Баха “Страсти по Матфею”. Когда церемония заканчивается, все хотят выйти вместе с королевской четой. Возникает угроза давки. Тогда королева делает незаметный знак рукой монсеньору Сетьену, чтобы он подошел к ней. Она что-то ему говорит на ухо. Сетьен возвращается к своему трону под балдахином. Берет микрофон: “Ее величество королева просит всех оставаться на местах, пока не закончится эта чудесная музыка Баха. Мы переполнены эмоциями, и всем нам будет полезно провести несколько минут в спокойном размышлении”.

Меня всегда поражает, как точно королева находит свое место: всегда на втором плане, позади короля, но одно лишь ее присутствие придает королю еще больше величия.

В наши дни стриптиза и пересудов вокруг личной жизни знаменитых людей немалым достоинством королевы является то, что она не позволяет никому прикасаться к тайне ее жизни. Можно составить целый альбом с тысячами фотографий, сделанных на бесчисленных официальных церемониях, где королева появляется в костюмах всех тонов и цветов, на встречах со всеми знаменитостями мира сего... Но знаем ли мы хоть какую-нибудь деталь ее жизни, каков характер этой женщины? А ведь она столько лет, начиная с 1962 года, вместе с королем ткет ковер новейшей истории Испании.

Я еду в Сарсуэлу с одним-единственным вопросом: что за человек королева?
Пересекаю каменный мостик. На другой стороне — четверо солдат из королевской охраны, одетые в обычное хаки, в голубых беретах. Их должны были предупредить о моем приезде. Они вытягиваются по стойке “смирно” и пропускают меня. Отсюда начинается крутой спуск ко дворцу.

Паркую машину, оглядываюсь. Ухоженный газон. Ели, секвойи, черные тополя, ивы... Здание из красного кирпича и серого гранита, крытое почти черным шифером. Никаких торжественных балюстрад, каменных лестниц, мраморных скульптур, фонтанов и гербов на фасаде. Только с немалой натяжкой Сарсуэлу можно назвать дворцом.

Первый павильон был построен в XVIII веке, по приказу кардинала Фернандо Хосе, брата короля Филиппа IV. Там, где сейчас разрослись кусты ежевики, впервые были разыграны спектакли сарсуэлы — театральные постановки, где сочетается декламация с пением. Короли Карл IV и Фердинанд VII использовали эти помещения как павильоны для игр и развлечений. Во время гражданской войны 1936 года малый дворец был почти полностью разрушен. В 1958 году Франко приказал восстановить его для того, чтобы, когда придет день, там располагалась резиденция принца Хуана Карлоса.

Меня провели в покои королевы. Прихожая, где я жду королеву, небольшая, но светлая и потому, как кажется, просторная. Огромные окна, во всю стену, выходят в сад. Это и дает ощущение пространства. На одной из стен картина — королева на народном гулянье в красно-белом костюме, восседающая на маленькой лошадке, запряженной по-андалузски. В застекленных шкафах — серебряные кубки, по-видимому с какой-то выставки собак, и шесть фотографий: на четырех из них дон Хуан Карлос и донья София играют с детьми, еще совсем маленькими. На других снимках — король и королева с папой Иоанном Павлом II. Этим фотографиям не меньше двадцати лет, они уже немного поблекли.

По-видимому, все в этой маленькой зале выбрано и расставлено самой королевой. Я думаю, что донья София хотела предложить вниманию своих гостей именно такой свой образ: вот она в костюме севильянки на народном гулянье, а на другой фотографии — на аудиенции в Ватикане, в белой мантилье, которую надевали только испанские королевы при посещении папского двора.

Накануне свадьбы доньи Софии и Хуана Карлоса, когда возникли щепетильные проблемы с ритуалами и церемониями, дон Хуан де Бурбон, отец жениха, позволил себе несколько обидную шуточку насчет молодости греческой династии. Действительно, греческая королевская династия насчитывает всего около ста лет. Начало ей дал датский принц Христиан Вильгельм Адольф Георг, который был избран “королем эллинов” в марте 1863 года Национальным собранием Греции и взошел на престол 31 октября того же года под именем Георга I. Был женат на русской великой княжне Ольге Константиновне Романовой, племяннице царя Александра II. Между тем дон Хуан прекрасно знал о царственном происхождении той, что должна была стать его невесткой. Восемь прадедушек и прабабушек доньи Софии были из германских королевских семей, среди них — Фридрих III, император Германии и король Пруссии, женатый на английской принцессе Виктории, дочери английской королевы Виктории. По линии отца дедом Софии был король Греции Константин I, а бабушкой София, принцесса Прусская, дочь императора Фридриха III и сестра кайзера Вильгельма II. По линии матери в ее роду были Эрнст Август III, наследный принц Ганноверский, и Виктория Луиза, принцесса Прусская, дочь кайзера Вильгельма II.
Таким образом, София, старшая дочь Павла и Фредерики, короля и королевы Греции, имела прямое кровное родство с главами королевских домов Бельгии, Болгарии, Англии, Румынии, Югославии, России, Испании, Люксембурга, Швеции, Германии, Дании, Норвегии и Голландии.

Вдруг кто-то осторожно постучал в дверь. Вошел подполковник военно-воздушных сил, на его серо-голубом мундире выделялись золотые аксельбанты адъютанта. Он щелкнул каблуками и скорее не объявил, а предупредил вполголоса: “Идет королева”.

Она переступает порог, смотрит на меня прямо и серьезно. Улыбаясь, протягивает мне руку, говорит спокойно и приветливо: “Добрый день, как дела?” У нее сильный голос, контральто, идущий как будто из глубины большой деревянной чаши.

Высокая, стройная, более высокая, чем это кажется на расстоянии или по телевидению.
Я хорошо знаю, как завораживает аура, исходящая от великих мира сего, ореол славы, магнетизм знаменитых людей. На себе испытала не раз это непобедимое очарование, исходящее от глав государств, политических лидеров, тореадоров, балерин, банкиров, писателей, художников, певцов и актеров мировой известности... Но королева — это уже нечто другое. То, что исходит от королевы, когда она произносит обычное: “Как дела?” — и есть “величие”.

Второго ноября 1938 года в семье греческого наследного принца Павла, брата монарха Георга II, родилась девочка, которая могла бы однажды занять место на греческом троне. В честь ее рождения был произведен двадцать один торжественный залп с горы Ликабет. “Когда родился мой брат Тино, Константин, — объясняет королева с улыбкой, — прозвучал сто один залп. Я их, правда, не считала, потому что тогда мне не было и двух лет, но так делалось, когда рождался мальчик. Не знаю почему, выстрелы производились с горы Ликабет. Там не было военного гарнизона. Только монастырь. А о моем рождении что я могу сказать? Я должна верить тому, что слышала в доме, где мне довелось родиться, уффф... в День поминовения! Мама хотела назвать меня Ольгой в память моей прабабушки Ольги из России, жены короля Георга I, основателя греческой династии. Но люди, толпившиеся на улицах, как только услышали залпы, прибежали к дому в Психико, крича: “София, София, София!” Ведь в Греции существует обычай давать детям имена дедов и бабушек. Не повторять имена родителей и не вспоминать имена прабабушек... И вот я — София”.

Так рассказывает королева. Язык ее выразительный, она пересыпает свое повествование словечками, которые можно услышать на улице. Заметно, что испанский, которым она владеет, не академический и уж совсем не придворный. Как любая современная мать, она включила в свой словарь словечки, подслушанные у детей.
Я спрашиваю королеву, чего в ней больше — германского, датского, английского, греческого, испанского... И она отвечает, не помедлив ни секунды: “Хотите знать правду? Я себя чувствую на все сто процентов гречанкой. И в то же время на все сто процентов испанкой... Быть может, потому, что мне ближе всего Средиземноморье. Я люблю оливковое масло, зеленый салат, солнце...” И она заливается смехом, распахивает руки и уже не сидит, такая прямая, а свободно устраивается в кресле, быть может, воображая себя на пляже. “Я так люблю солнце! Я женщина лета: оживаю с мая по октябрь, и если бы не мое широкое прусско-русское лицо, я стягивала бы волосы в тугой пучок на затылке. Настоящий цыганский пучок!”

Это были секунды прекрасной непосредственности. Но тотчас она возвращает себе степенную позу и продолжает свой рассказ.

Двадцать восьмого октября 1940 года, на рассвете, войска Муссолини напали на Грецию со стороны албанской границы. Греческие солдаты мужественно отразили агрессию и даже перешли в наступление, потеснив итальянские войска на территорию Албании. Тогда Гитлер отдал приказ атаковать Грецию со стороны Болгарии. Однако, убедившись в силе сопротивления греческих гарнизонов, успешно действовавших по так называемой “линии Метаксаса”, своего рода греческий вариант “линии Мажино”, немецкий генеральный штаб приказал начать вторжение через Югославию, которая к этому времени уже была оккупирована Германией.
Сражаться на трех фронтах одновременно оказалось непосильным для маленькой страны с малочисленной армией. Британская помощь прибыла слишком поздно и была к тому же очень незначительной.

Одиннадцатого апреля 1941 года усилились ночные бомбардировки Афин. В те дни Фредерика, мать Софии, писала своим родителям в Германию. “Восемь миллионов греков сражаются против ста восьми миллионов немцев и итальянцев.... Мы останемся на греческой земле сколько возможно. Король никогда не сдастся в плен, даже если ему будет гарантировано достойное обращение. Король представляет всю нацию, и, если он верит в победу, как верим в нее мы, он должен уехать... Трагедия гражданского населения Греции неописуема. Я только что приехала из госпиталя. Видела раненых детей, чьи родители погибли при бомбежке... Если ситуация ухудшится, мы вынуждены будем уехать. Во-первых, потому, что ни король, ни прямые наследники династии не должны попасть в плен. А еще и потому, что даже если бы мы остались, то не смогли бы никому помочь… Я поняла, как ненавижу Гитлера. Какое право он имеет создавать новый мировой порядок, которого никто не хочет? Ради этого нового порядка разрушают самые прекрасные цветущие города, убивают стольких людей...”
В полночь с 22 на 23 апреля английский гидроплан, спустившийся на воду в бухте Элефсис, перевез королевскую семью на Крит.

На Крите к беглецам присоединяются Георг II и Павел. Вся семья держится вместе пятнадцать дней, укрывается в хижине, полной клопов и блох, неизбежных спутников войны. С Крита королевская семья переезжает в Египет: сначала в Александрию, потом — в Каир. Там они остаются до середины июня 1941 года, когда правительство короля Фарука “просит” короля Греции и его семью покинуть страну. Они вернутся позднее, но сейчас направляются на пароходе в Южную Африку. Правительство Южной Африки, союзницы Великобритании, предложило греческим беглецам убежище и кров. Впереди пять лет изгнания и бесконечных переездов с места на место.

17 июля 1995 года. Прошло тринадцать дней, и вот я снова в королевском дворце Сарсуэла. За столь короткое время король и королева успели посетить военные академии в Таларне и Сарагосе и военно-морское училище. Они побывали с официальным визитом в Австрии и в Чешской Республике. А сегодня во дворце страшная суета: приводят в порядок шкафы, надевают чехлы на мебель, убирают ковры, собирают чемоданы... Скоро все отправляются на Майорку, в Маривент, в отпуск.

Я жду королеву в маленькой зале. В семь минут шестого она, принося тысячу извинений за опоздание, входит легкой походкой. Улыбаясь, она бросает мне подбадривающую фразу: “Ну, за дело”.

Софии было почти восемь лет в тот сентябрьский полдень 1946 года, когда с бьющимся от волнения сердцем она старалась различить вдали порт Пирей с палубы эсминца “Наваринон”. “Я была слишком мала, когда мы покинули Грецию, так что для меня это возвращение стало подлинной встречей с моей родиной. Как только рассвело, мы с братом Константином принялись соревноваться, кто первый увидит берег. Сияющий день. Все празднично одеты. Мой отец в форме адмирала. Внизу, на пристани, звучит музыка. Люди кричат и аплодируют. У всех сияющие лица. Я тоже вне себя от радости”.

Возвращение должно было состояться на полтора года раньше, когда пала нацистская Германия. Но Греция раздиралась гражданской войной. Север страны контролировали отряды коммунистической милиции. Черчилль настаивал, чтобы король Георг II назначил “нейтральным регентом” архиепископа Дамаскиноса. Но сам король, трижды испивший горькую чашу изгнания, принял твердое решение: в Греции будет править король, если греки изберут монархию, свободно выразив свою волю у избирательных урн.

Так и произошло: 1 сентября 1946 года в Греции был проведен референдум. Большинство населения (69 процентов голосовавших) высказалось в пользу восстановления монархии.

“Изгнание — это большое горе, — говорит королева, — потому что оставляет людей без корней, разлучает со своей землей, разрушает семьи. Но война намного хуже. Последствия войны в Греции были ужасны: из восьми миллионов греков погибло четыреста тысяч человек. А продолжавшаяся партизанская война продолжала сеять смерть. Не было семьи, которая не понесла бы потерь. Люди погибали не только в сражениях, дети из бедных семей тысячами умирали от голода. Страна лежала в руинах. Не было ни одежды, ни еды, ни лекарств, ничего.
Мои родители объездили всю Грецию: по плохим дорогам в военном джипе они исколесили всю страну, порой и верхом на мулах, чтобы попасть в деревеньки, расположенные в глубоких каменистых ущельях или высоко в горах, где не было дорог. Брали меня с собой, чтобы я видела своими глазами боль и нищету страны”.

В школьные годы София знакомится с женщиной, которая оставит глубокий след в формировании ее как личности. Теофания Арванитопулос, старший преподаватель по гуманитарным дисциплинам: история, география, искусство, философия, археология, греческий... “Она была потрясающей. Всегда увлеченная своей работой, умела пробудить в учениках любовь к археологии, к истории. Она открыла нам богатства Греции и научила наслаждаться ее красотой, любить ее. Учебу она превращала в праздник. Я ее очень любила”.
“Вернувшись из изгнания, — рассказывает королева, — я говорила по-английски и по-гречески, но, поскольку я была гречанка и дочь наследного принца, обязана была владеть греческим в совершенстве. Логично, правда? Я выучила три греческих языка: повседневный, народный язык улиц и греческий классический, аттический, литературный, то есть язык с совершенной грамматикой”.

“Первого апреля 1947 года, шесть месяцев спустя после возвращения из изгнания, король Георг II неожиданно умирает от сердечного тромба в своем рабочем кабинете. Печальное известие о смерти короля мы получили от мамы, я хорошо это помню. Она собрала нас, троих детей, и сказала: "Пробил час дяди Георга. Когда умирает король, ему на смену приходит его наследник. В данном случае наследником является папа".

Так я впервые столкнулась со смертью. Через четыре дня состоялись похороны. Хорошо помню похоронный кортеж. Впереди шли солдаты с ружьями, опущенными дулами вниз, на обратном пути, после похорон, дула уже были подняты вверх. Кортеж состоял из королевской гвардии. А позади гроба — мой отец — он вел за руку нового наследного принца, моего брата Константина.

Эти церемонии совсем не пустые ритуалы. В них огромный смысл. Мой брат, который был таким маленьким, что едва доходил отцу до пояса, уже в тот день, во время похоронного шествия, понял, что стал наследным принцем. Прошло много лет, и когда здесь, в Испании, была предпринята попытка военного переворота, я сочла необходимым, чтобы мой сын принц Филипп находился рядом с отцом, который принимал решения. И Фелипе сидел в кабинете отца весь день и весь вечер, пока сон не сморил его в кресле”.

Когда началось правление Павла Греческого, ему было 46 лет. К этому времени он уже знал, что такое риск, боль, острая нужда, война, бездомность, одиночество и ностальгия. В раннем возрасте, мальчишкой двенадцати лет, он был потрясен убийством деда, Георга I, основателя династии. Какой-то сумасшедший пьяница застрелил его, когда тот гулял вдоль моря в Салониках.

“Мой отец скоро стал всенародно любимым королем. Он был спокойным человеком, умел владеть собой, обладал ровным характером. У него рождалось немало идей и проектов. А мама, королева Фредерика, была активной, динамичной, предприимчивой женщиной. Они являли собой прекрасный дуэт. Как-то отец тяжело заболел — у него была тифозная горячка, Фредерика заменила его на всех публичных церемониях. Пренебрегая опасностью, она ездила в города, осажденные отрядами коммунистической милиции, для этого ей приходилось пересекать линию огня верхом на муле. Зачем? Да для того, чтобы вселить присутствие духа в солдат. Быть там, где люди страдают.

Мой отец был убежденным демократом, тем не менее в Греции монархия и демократия оказались несовместимыми понятиями. У греков не укладывалось в голове (это и сейчас так), что монархия может быть демократической и конституционной. И поскольку я это недоверие вижу во многих уголках Европы, то иногда спрашиваю себя: быть может, демократическая монархия — это действительно исключительное изобретение моего мужа, Хуана Карлоса, в Испании?”

Я спросила королеву, как на ней отразилось изменение ее статуса, когда она стала не просто “рядовой” принцессой, а дочерью правящего короля.

“Это на меня не произвело никакого впечатления. Продолжалась обычная жизнь. Греция была бедной страной. Мы не устраивали больших праздников, не жили в роскоши. По вечерам собирались всей семьей в комнате отца. Там в удобных креслах, рядом с камином, ужинали по-семейному, слушали музыку, говорили о многих вещах...
Я мало общалась с людьми, жила больше в мире своих фантазий. Мы тогда не ходили в кино, телевидения у нас не было. Нам приходилось самим выдумывать игры и развлечения. Как и все дети, много времени проводили на кухне, потому что наш повар Блази рассказывал нам истории о греках и турках. С ним и с горничной Марией мы говорили по-гречески, а с няней Шейлой — по-английски. Мои дети тоже двуязычные, с раннего детства они говорят по-английски и по-испански”.

Осенью 1951 года, когда Софии должно было исполниться тринадцать лет, родители записали ее школу в немецком местечке Салеме. Это была элитарная, престижная школа.. Ее основал немецкий еврей, дипломат и педагог Курт Ханн при покровительстве мецената, маркграфа Макса фон Бадена, а директором школы был принц Георг Ганноверский, брат королевы Фредерики. Школа находилась в немецкой земле Баден-Вюртемберг.
София очень расстроилась, когда узнала, что ей предстоит оставить дом и семью. Ее страшило оказаться среди незнакомых людей, так далеко от Греции, и слышать только немецкий язык, который она знала весьма посредственно. Но ее мать считала, что дочери пора перестать держаться за мамину юбку, что надо приобрести европейское образование и научиться преодолевать робость, языковые трудности и дисциплинарные строгости.
“Я ехала в Салем как овца на закланье. Мариенбургский замок привел меня в ужас: он был унылый, темный, там везде стояли рыцарские доспехи, висели огромные портреты; высоченные потолки и очень крутые лестницы. Настоящее средневековье!”

В 1951 году Германия была все еще поделена на четыре зоны. Союзнические державы, победительницы во Второй мировой войне — Франция, Англия, США и СССР осуществляли политическое и военное управление в этих зонах. Старое королевство Ганноверское, родная земля королевы Фредерики, на севере страны, оказалось под британской опекой. Салем, расположенный на юге недалеко от Бадена, был под управлением Франции.
“В школе не делалось никаких социальных различий, там со всеми обращались одинаково, — рассказывает королева. — Самое главное было — твои старания. Тебя оценивали только по поступкам. Никого не интересовало, кто твои родители. В течение этих четырех лет я была просто Софией из Греции, одна среди многих.

Режим интерната был суров: зимой и летом подъем в 6.15 утра. Три минуты — чтобы заправить постели. Потом быстро одевались и спускались во двор и там прогуливались парами. На всех была школьная форма: серая юбка, белая блузка, синий свитер. После прогулки — холодный душ. В те времена не было горячей воды. На завтрак — овсяная каша на воде. Молоко, как и мясо или сладости, в послевоенной Германии было большой роскошью.

В восемь начинались уроки. Теоретические дисциплины чередовались с практическими занятиями. Каждая из нас могла сама выбрать дополнительные уроки: нас обучали шить, ткать ковры... Я выбрала фотографию и рисунок... Это было мое первое в жизни самостоятельное решение, мой первый свободный выбор. Вроде бы мелочь, но я сделала свой выбор впервые, не думая о моем статусе и не размышляя о том, что скажут другие.
Ученики сами мыли посуду, подавали на стол, убирали столовую, чистили картофель... Это была система взаимной ответственности, самоуправления, и мы, ученики, должны были жить в коллективе.

Когда приходил вечер, каждый из нас сдавал самому себе своеобразный экзамен, отчитываясь перед собой за день. Мы вели дневники. Наши дневники были свиде-тельствами того, как мы взрослели. Помню, как записывала, опоздала ли я на какое-нибудь мероприятие, позволила ли себе неряшливость, не лакомилась ли, когда не положено, чистила ли зубы после еды, сколько упражнений сделала на коне в гимнастическом зале, на шведской стенке, сколько часов вечером просидела над учебниками... Записи должны были быть правдивыми. Мы сами себе были судьями. Это был кодекс чести.

У меня остались очень хорошие воспоминания о Салеме. Жизнь там была строгой, дисциплина суровой, климат очень тяжелый, холодный, дождливый, но это был мой первый опыт свободы, товарищества, формирования личных ценностей. Я много занималась спортом. Но всегда предпочитала играть в команде, не любила одиночных соревнований”.
— Вы боялись проиграть?
— Нет. Мне не страшно проигрывать. Мне не нравится выигрывать у других. Я предпочитаю бороться с собой и выигрывать свои собственные битвы. Люблю работать в команде. Пела в хоре. Участвовала в школьных спектаклях. Мы ставили две пьесы Шекспира: “Макбет” и “Юлий Цезарь”.
— У вас там были важные роли?
Делая смешное лицо, она мне отвечает:
— Да, в “Макбете”... такая важная роль, что не помню, была ли это роль третьей или четвертой дамы.
— А в “Юлии Цезаре”?
— В “Юлии Цезаре” я была... толпой! Меня обрядили в римскую тунику, в белую простыню, и я кричала: “Спасайся, Цезарь!”
Эти воспоминания забавляют ее.
“Мы устраивали тайные ужины в полночь. Я уверена, что преподаватели знали об этом, но делали вид, что им ничего не известно. Мы занимались и благотворительностью: навещали бедняков, заботились о детях”.

В Салеме у меня как бы состоялась встреча с собой. Я наконец узнала самое себя и научилась уважать других. Открыла для себя дружбу. И умение настоять на своем. Я это делала мягко, никогда никому не объявляя войны. В Греции у меня не было свободы выбора: то, что я должна была делать, оспаривать не приходилось. Там не было места протестам. Я прекрасно сознавала мой долг принцессы. Знала, что я — дочь короля. И обязана была выполнять свой долг, хотела этого или нет. И Салем, мрачный, суровый интернат, стал для меня оазисом свободы. Я там была просто белокурой греческой девчонкой по имени София”.

Говоря о Салеме, королева иногда переводила разговор на свою семью, вспоминала, как они с Хуаном Карлосом решили, что инфанты Елена и Кристина и принц Филипп должны “узнать настоящую жизнь, научиться преодолевать трудности, получить свой собственный жизненный опыт”. “Важно, чтобы дети узнали мир. Чтобы они не воспитывались только во дворце, под крылом у родителей. Я, как мать, хотела бы видеть их всегда рядом с собой. Но вместе с тем понимала, что это было бы ошибкой. И всех троих отправили на учебу за границу, и им там подчас бывало не сладко. Принц учился в Канаде, в военной академии, потом в США. Кристина — в Париже и Барселоне. Елена — в Париже и Лондоне . Наступает время, когда родители должны отказаться от эгоистического желания видеть своих детей всегда рядом, это нужно для того, чтобы они стали самостоятельными людьми.

Для Фелипе очень важной оказалась служба в армии. В конце концов умение контролировать себя, способность подчиниться дисциплине делают нас свободными. Если ты этому не научился, то все пропало”. Густаво Суарес Пертьерра, министр образования в правительстве Фелипе Гонсалеса, однажды рассказал мне о визите королевы в военную академию в Сарагосе. Она хотела посмотреть, где будет жить и учиться ее сын. В свое время она посетила и военный колледж в Канаде. “Я тогда убедился, насколько королеву заботит учеба ее сына и насколько она последовательна в этой своей заинтересованности, хотя сами отметки ее не волновали. В Автономном университете Мадрида, где принц учился, для него был составлен специальный план университетского курса. В программу обучения включили дополнительные важные дисциплины, необходимые для будущего короля: экономика, политическая теория, история. Потом принц получил степень магистра в Джорджтаунском университете Вашингтона”.

Такую же настойчивость проявила королева, добиваясь, чтобы инфанта Кристина обучалась в университете как обычная студентка. “Пусть она делает то же самое, что ее товарищи”. Инфанта была самой обычной студенткой, с первого до последнего курса. Ее ничто не могло уберечь от неприятностей, начиная с обид и насмешек, кончая грубостью и даже покушением.

“Помню, — рассказывала мне ее наставница Кармен Иглесиас, — как-то мне позвонили из Сарсуэлы. Кристина училась тогда на первом курсе. Только что убили сенатора, социалиста Энрике Касаса.
— У людей из госбезопасности неприятные новости. Они настаивают на том, чтобы инфанта Кристина не выходила из дворца и не ездила на занятия.
Поскольку я отвечала за обучение инфанты, тотчас же выехала во дворец, где шло совещание с полковником Бланко и с кем-то еще из госбезопасности. Королева хотела присутствовать на этом совещании. Она была сторонницей того, чтобы инфанта посещала занятия. Совершенно спокойно она приводила свои аргументы:
— Чего вы боитесь? Выстрела? Бомбы?
— Исходя из имеющейся у нас информации, террористами из ЭТА планируется похищение.
Королева выслушала спокойно. Никаких признаков нервозности.
— А как они попытаются это сделать, ведь инфанту охраняет столько людей?
— Дело в том, ваше величество, что наши люди находятся всегда за стенами аудитории. Внутри аудитории принцесса одна. И если что-то случится, мы не сможем ничего сделать.
— Но в этой аудитории инфанта не одна, там ведь ее товарищи, разве не так? Они защитят ее!”

“Я думаю, — говорит донья София, — что королями рождаются и королями становятся. Нет такой школы, где готовят королей. Ее и не может быть. Королевские дети живут уже в других обстоятельствах, чем их родители. Принц Фелипе получил прекрасное образование. Такого образования не смог получить его отец. Такого образования нет практически ни у одного короля. И я бы мечтала о таком образовании для себя! Но вот быть хорошим принцем, быть хорошим королем? Это внутри, это врожденное”.

Мы вновь возвращаемся к школьным годам королевы.
“Мне пришлось уехать из Салема, и я очень переживала свой отъезд. Но решение приняла сама. Меня беспокоило, что я потеряю связь с моей страной, с народом. Мне было очень жаль оставлять подруг, хор, общежитие, танцы в конце недели, хоккей на траве, рождественские праздники со старинными песнопениями, с театральными представлениями... Мне трудно было уезжать. Но мое место было в Греции. Необходимо было вернуться. Я пережила трудные дни, меня обуревали сомнения, взвешивала все "за" и "против". Я сама должна была это решить. И я решила вернуться на родную землю.

В начале лета 1955 года я вернулась из Салема в Татой. Мне было 16 лет. Помню, как ехала на машине с вокзала. Мы тогда много ездили в общественном транспорте: поезд, подвесная дорога, пароход... Я высунулась из окна машины, чтобы подышать и вкусить этот ни с чем не сравнимый запах полей: смешение ароматов розмарина, мяты, тмина... и пшеницы, овса, они ведь тоже пахнут. И сосны, кипарисы, каштаны, эвкалипты... Мне запахи говорят о многом...

Мы жили в королевской резиденции Татой с тех пор, как ее восстановили в 1949 году. Во дворце в Афинах мы чаще бывали на официальных мероприятиях. Проводили там Страстную неделю. В Греции православная религия является государственной, поэтому вся царская семья, весь двор и министры обязательно отстаивают службу. Два раза в день по три четверти часа. Я очень уважаю традиции... но эти службы казались мне всегда страшно длинными. С трудом выстаивала их до конца. А мой отец наслаждался этими ритуалами... Он был очень верующим человеком”.

Этот рассказ заставляет меня вспомнить одну историю.
Однажды, в 1960 году, Франко позвал в свою официальную резиденцию Эль Пардо генерал-лейтенанта авиации Эмилио Гарсия Конде, состоявшего на службе при Хуане Карлосе, и стал расспрашивать его о европейских принцессах, среди которых предстояло найти невесту для принца. В тот момент в Европе на выданье было 38 принцесс. Франко склонялся в пользу дочерей короля Бельгийского. В какой-то момент Конде спросил Франко, какого он мнения о двух греческих принцессах. Реакция Франко была молниеносной: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на греческой принцессе”. И пояснил, что, по его информации, король Павел во время своего визита к находившемуся в изгнании испанскому королю Альфонсу XIII будто бы посоветовал ему стать масоном, если он желает восстановить трон Испании. Конде заметил генералиссимусу, что это, вернее всего, пустые россказни, но Франко настаивал на своем: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на дочери масона”.

Вот это я и рассказала королеве.
Королева, молча, с серьезным видом, выслушала меня.
— Нет. Мой отец никогда не был масоном. Никогда. Его брат, мой дядя, король Георг II, действительно состоял в масонской ложе. Мой муж, король Хуан Карлос, тоже никогда не был масоном, как и дон Хуан. Почему-то у многих нездоровый интерес к этой теме.

В 1954 году один греческий судовладелец, Эухенидес, попросил королеву Фредерику стать “крестной” принадлежавшего ему океанского лайнера, который предполагалось спустить на воду. Королева согласилась, но, будучи умной и расчетливой женщиной, предложила судовладельцу: “Вместо традиционной броши из бриллиантов, которую дарят крестным матерям, не могли бы вы мне выделить средства, чтобы я могла организовать круиз по нашим морям и островам для представителей всех королевских семей Европы? Речь идет о том, чтобы укрепить наши отношения и хорошо провести время, а заодно и привлечь внимание мировой прессы, мировой общественности, в конце концов, содействовать развитию туризма”.

В августе того же года журналисты охотились за новостями о принцах и принцессах “голубой крови” в каждом порту, где вставал на якорь “Агамемнон” со своими избранными пассажирами, а среди них было более сотни королей, королев, принцев, герцогинь... “Из Испании прибыли графы Барселонские: дон Хуан, донья Мария де лас Мерседес, инфанта Пилар и принц Хуан Карлос.
Испанский принц, которому тогда было пятнадцать лет, сдружился с моим дядей Якобом, губернатором Крита, которому уже стукнуло 85 лет. Да, это была необычная дружба.
— Среди стольких гостей вы обратили внимание на принца Хуана Карлоса?
— Да, обратила, хотя мы оказались в разных компаниях. Он больше дружил с французскими и итальянскими семьями, а я была ближе к немецким и английским. Очень симпатичный, забавный, даже чересчур непосредственный, много шутил. Он был старше меня всего на несколько месяцев, но ему родители разрешали развлекаться допоздна, и он вволю танцевал, веселился, в то время как меня ровно в двенадцать отправляли в постель. Но между Хуаном Карлосом и мной не было совершенно ничего. Он даже ни разу меня не пригласил танцевать”.

Я спросила у королевы, без всякой задней мысли, о ее влюбленностях, помолвках, которые не смогли реализоваться...
“Перед тем как познакомиться с Хуанито, принцем Хуаном Карлосом, я влюблялась, увлекалась много раз: типичные увлечения юности, почему бы не признаться? Мне нравились некоторые молодые люди в Салеме. Как и другие девочки, влюблялась в киноактеров. Вообще я была романтичной особой. Но у меня не было настоящих романов, у меня не было женихов. Хуан Карлос — первый и единственный”.

Вернувшись из круиза, София окунулась в жизнь, полную разных дел: приемы и путешествия, занятия с любимой преподавательницей Теофанией Арванитопулос, археологические раскопки. В ноябре 1956 года поступает в школу медсестер, где изучает детскую психологию. Через два года получает диплом и работает медсестрой до 1961 года. В 1959-м София и ее сестра Ирина в соавторстве со своей преподавательницей Теофанией опубликовали небольшую книжку “Керамика Декелеи”, затем в дополнение была издана еще одна работа “Археологическая мозаика”, где они сообщали о разнообразных новых археологических находках.

Очень увлекалась музыкой. Уроки ей давала Джина Бахауэр. В доме частенько бывал Иегуди Менухин. Джина и он были старыми друзьями родителей доньи Софии. “Я хотела бы, — говорит королева, — полностью посвятить себя истории, археологии или музыке, а может быть, какому-нибудь практическому делу, связанному с детьми”.
В 1959 году София и Константин увлеклись парусным спортом. Каждый день, невзирая на холод и зной, на ливневые дожди, они вставали на рассвете и отправлялись к причалу бухты Фалерон. Там стояла на якоре маленькая яхта “Нерей”, которую греческие военные моряки подарили наследному принцу в день его совершеннолетия.

“Вначале мы совершенно не думали об Олимпийских играх. Мы просто тренировались. Но нам не давало покоя желание с кем-нибудь посоревноваться, поставить перед собой какую-нибудь цель, ради которой стоило бы стараться. Когда мы объявили родителям, что хотим участвовать в олимпийских соревнованиях, правительство заволновалось. "Греческий принц не может рисковать и проиграть. Если он будет участвовать, то он должен выиграть "золото". Бронзовая медаль — это уже поражение".

Мы хотели разрушить существовавшие тогда стереотипы. Почему принц обязательно должен быть лучшим яхтсменом? Мы считали, что имеем право рисковать и не бояться проиграть. Мы бросили вызов. Тренировались во Франции и в Италии, — продолжает королева свой рассказ. — Как-то февральским днем 1960 года, когда мы шли в Геную, произошел несчастный случай. Было очень холодно. Яхта шла на всех парусах. Вдруг судно резко повернулось, и я ударилась головой о подветренный борт. Потеряла равновесие и упала в море. Вода была ледяная, и я начала тонуть, теплая одежда и тяжелая обувь тянули вниз. Константин и офицер, что был с нами, бросились в воду и вытащили меня. Незадолго перед тем, как отправиться на Олимпиаду в мае 1960 года, я сказала моему брату: Тино, я все обдумала и выхожу из игры. Я боюсь, что со мной опять что-нибудь случится, да еще во время соревнований, я себе не прощу, если ты проиграешь по моей вине.

Игры проводились в Неаполе, с 29 августа по 7 сентября. Поехали всей семьей. К нам было приковано внимание прессы и телевидения всего мира, потому что Тино был единственным наследным принцем, участвовавшим в соревнованиях. В первый день соревнований он пришел десятым. И мы все в тот вечер приуныли. На следующий день он был уже третьим. На третий день — вторым. И в последний, решающий, день наш "Нерей" пришел первым! Мои родители обнимались, плача и смеясь. Я ликовала. Это был триумф. Для Греции это было очень важно. Не забуду никогда нашего возвращения в Афины. Люди стояли на мостовых в пять рядов, от аэропорта до памятника Неизвестному солдату, что в центре города. Все улицы Афин были запружены народом. Всеобщий всплеск национальной гордости. Это была первая золотая медаль, которую мы выиграли на Олимпиаде со времен Первой мировой войны.

Но вернемся в Неаполь. В тот вечер в гостинице, где мы остановились, все праздновали победу. Графы Барселонские присутствовали на играх и были приглашены на ужин на наш корабль “Полемистис”.
Пришли дон Хуан и донья Мария, пришел Хуан Карлос. Он сильно изменился, отрастил усы. Я сказала ему: "Ты мне совсем не нравишься с этими ужасными усами". — "Не нравлюсь? Но... как же быть?" — "Не знаешь как? А я знаю. Пойдем со мной"... Я повела его в ванную комнату на пароходе, заставила сесть перед зеркалом. Накинула на плечи полотенце, как это делают в парикмахерских, взяла бритвенный прибор, приподняла за кончик носа и сбрила ему усы. Он... не протестовал”.

Десять месяцев спустя после этого любопытного эпизода София и Хуан Карлос снова встретились, на этот раз в Лондоне, на свадьбе Эдуарда, герцога Кентского.
Приглашенные на свадьбу размещались в отеле “Кларидж”. София, любопытная, как все женщины, попросила книгу гостей, чтобы узнать, кто из знакомых остановился в том же отеле. Опершись на стойку администратора, она читала список гостей. “Я знала почти всех. Но вдруг прочла: "Герцог Херонский". И спросила: "А это еще кто такой, герцог Херонский?" И услышала за своей спиной: "Это я".
Чей это голос? Я обернулась. Это был — он”.

Сегодня королева вспоминает о своей встрече с Хуаном Карлосом, и ей явно нравится говорить об этом. Ее глаза и все лицо излучают свет. Она совершенно раскована и предается воспоминаниям, забыв о моем присутствии.

“В день приезда мы вместе отправились в кино: Тино, Хуан Карлос и я, в одном такси. Смотрели "Исход" с Полом Ньюменом. Потом вернулись в гостиницу, переоделись и снова вместе направились в отель "Савой": там был прием и торжественный ужин. Сели за один столик. Именно тогда мы почувствовали, как нас внезапно потянуло друг к другу, но никаких серьезных разговоров еще не было.

Все последующие дни Хуан Карлос и я провели вместе. Мой брат Константин догадался, что между нами что-то происходит. В разговоре с родителями по телефону он сказал им: "Приготовьтесь к сюрпризу. Хуанито, молодой граф Барселонский, ни на шаг не отходит от Софии, и ей, кажется, это нравится".

Но мы еще не оставались наедине. Все время были с друзьями. Однажды вечером все пошли в ресторан (это было уже в Лондоне), там был и дансинг: оркестр, танцевальная площадка рядом со столами. Но нам не хотелось танцевать. Разговорились. Да, у нас был серьезный разговор о многих вещах — о его жизни, обо мне, о философии, о религии... Именно тогда я стала понимать, что он человек гораздо более глубокий, чем это казалось. А поначалу он мне представлялся несколько фривольным весельчаком и достаточно поверхностным молодым человеком.

Он был очаровательным. Я увидела перед собой человека, который живет трудной жизнью, не представляя, что его ждет в будущем. Его постоянно сопровождают, но он всегда один, разлучен с отцом и родными. Живет в стране с военным режимом, где уничтожена монархия и куда его отцу, законному наследнику престола, въезд запрещен. И я внезапно почувствовала, что восхищаюсь им.
Только под конец он пригласил меня танцевать. Это был медленный фокстрот. Помню, мы танцевали медленно, в молчании.

А потом все произошло очень быстро. Это случилось в июне. В то же лето мы всей семьей отправились в Шотландию, где я вместе с братом участвовала в соревнованиях яхтсменов за Золотой кубок. И там получила открытку от него... Какая неожиданность! Хотя, по правде, ждала ее каждый день. Она была написана на неважном английском: "Дорогая Софи, я много думаю о тебе. Как нам хорошо было на той свадьбе! Когда мы снова увидимся? Что ты теперь делаешь? Все время вспоминаю тебя. Целую. Обнимаю. Очень люблю. Хуан Карлос".

Я ответила ему на адрес Эшторила, в Португалию, где жили его родители, — так было указано в полученной мною открытке. А потом сказала родителям: "Почему бы нам не пригласить этим летом семью Хуанито к нам на Корфу?.. Он мне нравится". Родители реагировали с пониманием, хотя и скептически. Хуан Карлос казался им человеком совсем из другого мира, да к тому же еще — католик. Думаю, они предвидели очень большие сложности, связанные с тем, что я была православной, а он католиком”.

— А что, и те и другие родители смотрели на это как на брак по расчету?
“Совсем нет! Я бы никогда не согласилась на брак по расчету. Мы женились по любви. Только по любви. Я была очень влюблена. Счастлива! И это несмотря на то, что тем летом, когда мы плавали вместе на яхте, мы часто ссорились. Хуан Карлос очень любил командовать и часто сердился: я не имела права на ошибку, должна была вместе с ним быть и у канатов, и у руля, каждое движение должно было быть четким, точным, нужно было делать все, как он задумал, и именно в нужный миг, ни секундой позже. Если я ошибалась, он приходил в ярость и кричал на меня, как на матроса. Я ужасно дулась, злилась, не разговаривала с ним. Тогда уже сердился он. И так все время. Оставшись одна, я думала: "Если, несмотря на эти ссоры, мы поженимся, значит, у нас уже выработался некий иммунитет и мы сможем пройти через все испытания".

Это был обычный брак, по любви, между двумя людьми, которые нравились друг другу, любили и понимали друг друга. Он не собирался использовать мой статус наследной принцессы. Мне было ясно, что скорее я должна принять его статус. Пока мы были женихом и невестой, мы много говорили, рассказывали друг другу о своей жизни. Правда, говорили больше о прошлом, чем о будущем, уж очень оно было неопределенным. Да, он был наследником испанского трона. Но для нас не имело смысла строить планы на такую далекую и совершенно неопределенную перспективу. По закону трон должен был занять его отец. А фактически и отца, и сына лишил этого права Франко. Я не витала в облаках, твердо стояла на земле и прекрасно понимала, что не имело никакого смысла представлять себе, как со временем, через несколько лет, мой муж станет королем...”

Теперь королева рассказывает о помолвке. В середине сентября греческие король и королева должны были открывать павильон Греции на Международной выставке в Лозанне. Они приехали в сопровождении принцесс Софии и Ирины. Дон Хуан де Бурбон, его жена и сын “случайно” выбрали тот же день, чтобы навестить королеву Викторию Эухению в ее доме в Лозанне. И так же “случайно” принц Хуан Карлос перед этим зашел в один ювелирный салон, чтобы забрать женское кольцо, которое заказал несколько недель назад, оставив там золото, два рубина и бриллианты из пуговиц к парадному костюму отца.

“Хуан Карлос попросил моей руки, это было в гостинице, очень оригинальным способом. Он вдруг крикнул мне: "Софи, лови!" — и бросил маленькую коробочку. — Королева имитирует этот жест и почти заставляет меня увидеть, как в ее руки попадает коробочка, ловко брошенная с противоположного угла комнаты. — Внутри было кольцо. Ах, конечно же это было объяснение, хотя таких слов, как "хочешь ли ты выйти за меня замуж", я так никогда и не услышала”.

В тот же самый день, 13 сентября, было официально объявлено о помолвке. Дон Хуан звонил по телефону Франко. Но генералиссимус находился в плавании и узнал эту новость из радиограммы. “Наша свадьба, — поясняет мне донья София, — была сугубо семейным делом. И нам не нужно было консультироваться с Франко”.
Если бы брак Хуана Карлоса с греческой принцессой рассматривался не как семейное дело, а как дело государственное, пришлось бы формально консультироваться с кортесами (парламентом) в соответствии с Законом о наследовании, который тогда действовал в Испании. А в таком случае потребовалось бы признание со стороны Франко и дона Хуана того факта, что принц Хуан Карлос считается “возможным наследником”. Но ни генерал Франко, ни граф Барселонский тогда не хотели раскрывать карты. Франко, конечно, знал обо всем.

Pilar Urbano. Madrid

по материалам журнала «Дружба народов»,пост (текст) повторен в связи с проблемами блога. ч.2. и ч. 3 - см. в разд. VIP и "личное дело"

В колонках играет - Natacha Atlas - Light of Life
Настроение сейчас - лирическое


* * *

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!

1913


МУЗА

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данте диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: " Я!".

1924


ЛЮБОВЬ

То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,

То в инее ярком блеснет,
Почудится в дреме левкоя...
Но верно и тайно ведет
От радости и от покоя.

Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипки,
И страшно ее угадать
В еще незнакомой улыбке.

1911


Natacha Atlas - Light of Life

В колонках играет - Lara Fabian - AIME
Настроение сейчас - дипольное


Мы

Люди и Ангелы,

Странные лица,

Пересеченья границ и событий,

Не унесенные, но не стоящие,

Мы словно ноты на стане летящие…


Naomi


Lara Fabian - AIME

В колонках играет - Алла Пугачева и Игорь Крутой - Igra
Настроение сейчас - трансовое

Игра

На границе ада и рая,
Душу разрывая по шву,
Я давно живу как играю,
И играю, как живу.
Из обычных будней житейских,
Ненавидя или любя,
К вам иду я как лицедейка,
Чтоб узнали вы себя.

Ах, какой была игра,
Как была я гениальна -
То я зла, а то добра,
То таинственно печальна.
Рампы яркие огни
Шепчут, что казать, не смею -
Спеть смогу еще "на бис",
Жить "на бис" я не сумею.

И пока сердечные раны
Утихают в вас, как во сне,
Происходят жуткие драмы
Не на сцене, а во мне.
И за мой талант несомненный
Вы сегодня - главный мой приз.
Если жизнь - большая сцена,
Сцена - маленькая жизнь.

Ах, какой была игра,
Как была я гениальна -
То я зла, а то добра,
Иногда так сексуальна.
Рампы яркие огни
Ослепляют, но не греют...
Спеть смогу еще "на бис",
Жить "на бис" я не сумею.

Ах, какой была игра,
Как была я гениальна -
То я зла, а то добра,
То таинственно печальна.
Рампы яркие огни
Шепчут, что казать, не смею -
Спеть смогу еще "на бис",
Жить "на бис" я не сумею


Т. Назарова


Алла Пугачева и Игорь Крутой - Igra

В колонках играет - Alla Pugacheva In This Life
Настроение сейчас - где-то

Мы в эой жизни только гости

Мы в этой жизни только гости,
Немного погостим
И станем уходить,
Кто раньше, кто поздней.

Всё поначалу было просто,
Чем дальше, тем трудней,
И жизнь летит быстрей,
И мы бежим за ней.

Как свеча, горяча,
Стекает струйкой воска
Тихо жизнь моя,
И нет пути назад.

Никогда не клянись,
Не обещай, что проживёшь
Как надо жизнь,
Взгляни судьбе в глаза.

Мы в жизнь приходим по закону
Всевластвующей судьбы,
На смену тем, кто был,
И тем, кто не успел.

Всё будет, как угодно Богу,
И может я спою
Всё то, что до меня
Ушедший не допел.

Два пути не пройти,
И от судьбы, как не старайся,
Не уйти,
И жизнь возьмёт своё.

А назад не смотри,
Не вспоминай свои ошибки
На пути,
Иди и всё пройдёт.

Нам в жизни так бывает больно,
Израненной душой
Стремимся к небесам,
Ища спасенье там.

И можно быть судьбой довольным,
Но так и не понять,
Что есть ты на земле,
Отдавшись небесам.

А душа улетит и всё забудет,
Ну а Бог ей всё простит,
Была душа легка.

Просто так надо жить,
Чтоб неустанно
Радость и любовь дарить,
Всем тем, кто здесь в гостях.

Просто так надо жить,
Чтоб неустанно
Радость и любовь дарить,
Всем тем, кто здесь в гостях.
Просто так надо жить,
Чтоб неустанно
Радость и любовь дарить,
Всем тем, кто здесь в гостях.

Текст и музыка Татьяны Снежиной


Alla Pugacheva In This Life

из книги Пилар Урбано "КОРОЛЕВА СОФИЯ" , продолжение

24 апреля 1996 г. Жду королеву в приемной, просматриваю свои записи и обнаруживаю в них немало характеристик великих мира сего, с которыми приходилось встречаться королю и королеве.

Вот, например, о румынском диктаторе Николае Чаушеску: “Мне трудно о ком-либо сказать: чудовище. Тем не менее именно таким мне показался этот господин Чаушеску. И к тому же грубиян. Он был нашим гостем. Мы разместили его во дворце Аранхуэс. Принимали со всеми почестями. Готовили изысканные блюда — он не притронулся ни к одному из них. И происходило это в нашем присутствии. Он ничего не ел! Боялся, что его отравят? И так же вели себя его жена и дочь”.

“У короля Хасана II свои причуды. Он путешествует со своим поваром, у которого в запасе есть все: овощи, мясо, специи... Однажды мы его пригласили, и он приехал с сопровождающими и огромными ящиками, набитыми продуктами. Я ему сказала: "Хасан, зачем ты везешь столько еды, если будешь в моем доме?" И он тут же ответил: "Но ведь у тебя все овощи из Эль Пардо!" И в этих словах не было ничего оскорбительного. Просто все должно быть по его вкусу. Ну и, конечно, что-то он не может есть и пить, потому что его религия запрещает это...”

О Ясире Арафате: “Они были у нас здесь на завтраке вместе с Ицхаком Рабином. Арафат очень экспрессивен, быстро на все реагирует... А Рабин — интроверт, но чем больше с ним общаешься, тем больше видишь в нем человека, способного на глубокие чувства”.

Михаилу Горбачеву королева дает удивительную характеристику: “Мне он показался настоящим демократом. Он выглядел очень уверенным в себе. Но если на Западе перестройка казалась делом желанным, в нее верили, то в России Горбачев производил шокирующее впечатление. Подозрительным представлялась уже его молодость, его чувство юмора, его талант открытости, его семейная жизнь... Одним словом, подозрительна была его нормальность. Потому что это была западная нормальность. Истеблишмент в СССР не мог этого понять. Когда в СССР произошел государственный переворот, король пригласил его к нам на отдых и он приехал на Канары... Через полтора года, в декабре 1993-го, мы встретились с ним в Ганновере, оказались за одним столом на праздновании 25-летия Римского клуба. Он очень долго благодарил нас за то, что мы поддержали его и его семью во время переворота”.

“Джон Кеннеди принимал нас в Белом доме, когда мы еще были "частными лицами", во время нашего свадебного путешествия. Это был совершенно особый тип личности и политика, не похожий на других. Обладал особой харизмой, совершенно новой и для Америки, и для мира. Он нам очень понравился. Мы все были молодые и сразу нашли общий язык. Он тут же пригласил нас к себе домой...”

“Рональд Рейган, прежде чем стал президентом, был актером кино и таковым и оставался. Мы провели с ним и его женой Нэнси много времени. Рейган мало говорил о политике, а больше о Голливуде. Он все время отвлекался и рассказывал довольно забавные истории из своей актерской жизни”.

“С Джорджем Бушем мы познакомились в Хьюстоне еще до того, как он стал президентом. Потом он приехал в Мадрид в 1991 году, когда у нас проходила мирная конференция по Ближнему Востоку. У него с моим мужем сложились хорошие отношения. Буш потом заявил, что король Испании стал "катализатором" в установлении отношений с Горбачевым”.

“С Биллом Клинтоном я познакомилась в 1991 году, он был тогда губернатором Арканзаса, на трехдневном Бильдербергском форуме, международной встрече важных персон. Свое название она получила от гостиницы "Бильдерберг" в Амстердаме, где в 1954 году по инициативе Бернарда, принца Нидерландов, состоялась первая встреча. Идея ее состояла в том, чтобы в обстановке все еще сохранявшихся после Второй мировой войны напряженности и недоверия содействовать сближению государственных деятелей, политиков, финансистов, мыслителей, ученых, издателей, лидеров профсоюзов в целях укрепления атлантического содружества. Встреча проводится ежегодно, продолжается три дня. Обсуждаемые темы и сами дискуссии — строго конфиденциальны: о них не дается никакой информации и не сообщается в печати (отсюда, без сомнения, и возникают все подозрения насчет ее "секретности" и исключительной элитарности). В 1989 году очередная встреча проходила на испанском острове Ла Тоха. Тогда Форум открывал король Хуан Карлос”.

О Хилари Клинтон королева говорит с большим уважением: “Это очень отважная женщина, замечательный человек. Ее действительно волнуют социальные проблемы и организация помощи нуждающимся. Она мне нравится... Я чувствую себя очень хорошо в ее обществе. Она вовсе не типичная супруга. Она сама известный адвокат, личность, но я не думаю, что она так амбициозна, как о ней пишут в газетах, и полагаю, что ее задевает эта несправедливая критика в ее адрес. Сегодня журналисты... столько себе позволяют. Я совершенно не верю в то, что она пользуется положением супруга в собственных интересах”.

Впервые я вижу, чтобы королева так пылко защищала кого-то... А потом, как бы сама удивившись своей напористости, несколько охладила себя: “Ну, я так считаю. Клинтоны — это как раз те люди, которых, увидев однажды, долго помнишь. И они помнят тебя. Что-то важное остается... слова, улыбка, обаяние личности...”
“С Жискаром мы имели дело еще в его бытность министром финансов: элегантный человек, тонкий, но без особого чувства юмора, хотя и очень обаятельный. Елисейский дворец меняет президентов, делает их более жесткими. Власть вообще меняет людей, они становятся бесчувственными и высокомерными...”

“С Франсуа Миттераном можно было и шутить и говорить серьезно, смеяться и обсуждать интересные проблемы. Миттеран всегда казался мне человеком более раскованным и естественным. Он прекрасно разбирался в европейских реалиях: французских, немецких, датских, австрийских. Гораздо лучше, чем я. Он показывал мне картины в столовой Елисейского дворца и подробнейшим образом рассказывал о них. Он знал о нашей королевской семье больше, чем мы сами, с похвалой отзывался о деятельности короля Испании, о переходе нашей страны от диктатуры к демократии без насилия и без отторжения кого-либо. Он говорил, что уже за одно это король войдет в историю”.

И, конечно же, о Франко.
“После объявления принца наследником супруги Франко пригласили нас провести четыре-пять дней в их резиденции в Пасо-де-Мейрас. В первый раз мы должны были жить с ними в одном доме. До этого были лишь протокольные встречи во дворце Эль Пардо. Я сказала принцу: "Теперь у нас будет возможность в более интимной обстановке послушать Франко, узнать его мнение по вопросам национальной и международной политики, возможно, он объяснит нам, что он думает о настоящем, будущем... Это будет очень важный опыт". Но Франко молчал и во время обеда, и во время ужина. Говорили его внуки, дочь, зять, донья Кармен, говорили мы... а он наблюдал, думал, ел и не проронил ни полслова. Мы думали: "Ну, попозже, за чашкой кофе он заговорит". Но не тут-то было! Мы располагались перед телевизором и в полном молчании слушали телевизионного ведущего. А потом он отправлялся работать, или немного отдохнуть, или заняться спортом, и больше мы его уже не видели. Франко был очень замкнутым человеком и молчаливым, застегнутым на все пуговицы.
— Недоступный? Величественный? Таинственный?
— Нет. Недоступный, величественный — нет. Это был невысокий старичок, простоватый. Таинственный? Тоже нет. Скорее, совершенно ясный, понятный. Все, что он говорил, было просто, элементарно. Это мог бы сказать кто угодно. Но как только он открывал рот и что-нибудь произносил, все начинали интерпретировать его слова и разъяснять, что он хотел сказать. Начинали ходить кругами”.

Прошу королеву рассказать, как здесь, в этом доме, пережили путч 23 февраля 1974 года.
Королева сразу сосредоточивается и без всякого вступления, без хождения вокруг да около, приступает к делу.
“Двадцать третьего февраля в шесть двадцать вечера полковник Техеро вошел в парламент. Король находился у себя в кабинете, а я читала в своей комнате. Вошла горничная и сказала мне: "Сеньора, я слышала, что в парламенте стреляют". Я тут же позвонила мужу. Он уже знал о случившемся. Я сказала, что очень обеспокоена. Сообщила моей сестре Ирине, которая в это время плавала в бассейне. Мы немедленно собрались здесь. Ирина, дети и я... Сначала все спустились в кабинет короля, но потом перешли в салон, чтобы не мешать ему. Следили за происходящим по радио и телевидению. Король все время оставался в своем кабинете, разговаривал с разными людьми по телефону. Это была ночь бесконечных телефонных разговоров.
Сабино (помощник короля) тоже работал в своем кабинете. Время от времени мы приносили королю и Сабино кофе, бутерброды... Приехали мои невестки Пилар и Маргарита. Собралась вся наша семья и близкие нам люди, друзья мужа...

Король, как только узнал, что не пролилась кровь, сразу успокоился. В трудные минуты он становится удивительно хладнокровен и спокоен. Я все время видела его уверенно говорящим по телефону. Это несколько походило на то, как бывает в море на корабле: кто-то должен рассчитать движение и выровнять корабль, чтобы овладеть ситуацией.

Мы видели по телевизору в прямой трансляции все, что происходило: как Техеро стоял перед полуамфитеатром кортесов, как вел себя Суарес...
— Ваше величество, говорят, что, как только капитан Муньекас объявил депутатам, что пришел "час власти, военной, разумеется", вы произнесли знаменитую фразу: "За этим стоит Армада!"1
— Это не так. Я бы хотела рассказать, как было на самом деле. Я этих слов не говорила и тогда даже не думала, что за заговорщиками стоял Армада. Правда, неожиданный звонок Альфонсо Армады, который предложил королю встретиться, чтобы рассказать о случившемся, меня удивил. Но в тот вечер было столько непонятного... Армаду я воспринимала как вояку, которому всегда очень нравилось командовать. Но я тогда не могла даже подумать, что он был замешан в политическом заговоре. И кроме того, мне даже не пришло в голову связать Армаду с Техеро.
— Но даже если вы не произнесли эту фразу, с какого-то момента и король, и королева не доверяли Альфонсо Армаде...
— Когда генерал Хусте, который находился во дворце Эль Пардо, позвонил, уже после того, что учинил Техеро в парламенте, и спросил Сабино, не находится ли у нас Армада, мне это показалось странным. Почему они ищут его у нас? Меня это очень насторожило. Но я ничего не сказала королю. Король действовал, и у него было достаточно информации. Было бы странно, если бы я пришла и сказала ему: "Послушай, Хуанито, мне это кажется подозрительным". В действительности было другое: на следующий день, когда король и Сабино объяснили мне, почему Армада хотел прибыть во дворец, я подумала: "А ведь Армада мог оказаться здесь, и в этом не было бы ничего странного. Он мог просто прийти к нам на чашечку кофе, а почему бы и нет, мы ему доверяли". Но если бы путчисты обнаружили — а они на это надеялись, — что Армада у нас, это был бы знак того, что король поддержал переворот. Вот это было бы действительно опасно, а мы этого даже не подозревали.
— А вы не чувствовали себя здесь “осажденными”? Многих тогда удивило, что у короля не отключили телефонную связь и что сюда не послали дивизию Брунете, чтобы захватить дворец и принудить короля. Как это объяснить?
— Ясно — как! Военные заговорщики были уверены, что король с ними, что он поддержит переворот. Им даже не пришло в голову перерезать телефон и изолировать короля, отключить телевизионную трансляцию. Но положение резко изменилось для всех нас после того, как король выступил по телевидению против переворота. И вот когда все испанцы уже вздохнули свободно и пошли спокойно спать, мы оказались в опасности.
— А как удалось телевизионным журналистам попасть в Сарсуэлу и записать речь короля для телевидения?
— Мондехар послал капитану из путчистов, захвативших телевидение, записку с предложением прислать группу для записи выступления короля. Он, по-видимому, сказал этому офицеру нечто успокаивающее, поскольку его предложение не встретило никаких препятствий. Приехали они уже очень поздно, после двенадцати ночи. Когда король говорил, меня в кабинете не было.

Я увидела его выступление уже потом, вместе со всеми, в трансляции. И мне оно понравилось: мне показалось, что он говорил очень ясно, уверенно и энергично. Выступление короля по телевидению было очень важным, — продолжает свой рассказ королева, — но к этому часу король уже владел ситуацией. Он предотвратил переворот путем длительных переговоров то с одним, то с другим... со всеми! И все это он сделал по телефону. Я бы сказала, что король подавил путч по телефону и благодаря тому авторитету, который он имел у военных.

Короля никогда не беспокоили военные. Это были его друзья, товарищи, люди, которых он хорошо знал по академии, с которыми он отдыхал. Те, кто часто приходили в наш дворец и пользовались нашим полным доверием. Король не ожидал выступления. Это была какая-то чудовищная неожиданность. Вот так и в Греции путч полковников был полной неожиданностью для моего брата короля Константина... Но двадцать третьего февраля я вдруг поняла так ясно, как никогда в жизни, что король — совсем один. И он должен сам принять решение. Моему брату Константину сразу обрезали всю связь и, как говорится, зажали его между стеной и шпагой.

Мой муж, напротив, имел возможность выбора. У него была и определенная свобода действий. Он мог выбирать! И он предпочел остаться верным Конституции, он хотел, чтобы победила демократия. Но при этом король стремился подавить путч так, чтобы не допустить выступления одной части армии против другой”.
Чего, возможно, не знает королева, так это того, что в самый напряженный момент военных беспорядков ее имя было своего рода талисманом. Мне об этом рассказал позже, уже спустя много лет, генерал Хосе Хусте, который в дни путча командовал бронетанковой дивизией Брунете. Если бы эта дивизия поддержала выступление Техеро, путчисты могли бы рассчитывать на успех.

Хусте в те дни оказался в трудной ситуации: в его отсутствие и за его спиной командиры подразделений дивизии получили приказ о мобилизации. Его лишь информировали о том, что “23 февраля в 6 часов вечера в парламенте произойдет важное событие общенационального значения... и король и королева поддержат эти действия”.

Генерал заподозрил обман, и мысль его была проста: “Поддержка королевой путчистов — невозможна!” В одно мгновение он вдруг совершенно отчетливо вспомнил, как в 1967 году, будучи военным советником испанского посольства в Риме, он встречал в аэропорту принцессу Софию, возвращавшуюся из Афин в Мадрид. Он увидел ее такой расстроенной и подавленной только что происшедшим переворотом полковников, какой не видел потом никогда. И теперь он вдруг подумал, что королева ни при каких обстоятельствах не могла бы оказаться на стороне путчистов.

Взвесив факты, командующий бронетанковой дивизией позвонил Сабино Фернандесу Кампо (помощнику короля), который опроверг информацию о пребывании Армады во дворце Сарсуэла. И таким образом бронетанковые войска остались в казармах, а за этим последовал и провал всей операции “Диана”, целью которой было взятие Мадрида.

10 июля 1996 года. Поднимаюсь по привычной дороге. Вот последний крутой подъем — и я в Сарсуэле.
Уже много времени я провела здесь, и теперь все стало для меня наполняться смыслом, я знаю, как писать книгу. Сегодня я решила во что бы то ни стало узнать, что думает королева о самой себе.

Сразу перехожу к этой теме:
— Мне не нравится, что биография королевы выглядит как отзвук жизни короля.

— Моя жизнь и есть жизнь короля. И другой жизни нет. Начиная с какого-то момента жизнь испанского принца стала моей жизнью. А теперь — это жизнь короля. Мой статус — супруга короля. Все важное в моей жизни и интерес ко мне людей определяются тем, что я принадлежу к Короне, к испанской королевской семье. Вместе с королем Испании я служу интересам испанского народа. София сама по себе? Сама по себе я — греческая принцесса. И все.

— Как-то вы, ваше величество, сказали мне, что вам надо подумать, чтобы определить, что такое королева. Вот я снова спрашиваю об этом.

— Королева — понятие очень емкое. В каждой семье, где женщина является главой и сердцем семьи и понимает, что ее миссия состоит в том, чтобы хранить очаг, она — королева дома. Самое важное назначение каждого мужчины и каждой женщины — служить другим людям. Король — тоже человек, который служит другим. Служить другим и есть высший смысл и красота, лучшая форма царствования — быть в распоряжении других людей. Я как королева не могу делать только то, что мне хочется, я должна делать то, чего от меня ждут. И каждый день, каждый час моей жизни нацелен на служение интересам страны. Я еду туда, где должна быть, чтобы помочь людям. Это делает каждая женщина в своем доме, каждая женщина, которая возглавляет семью: она не думает о себе, она думает о своих близких. В этом смысле, когда я говорю о королеве как о матери семейства, — это меньше всего можно определить как профессию.

— Но королева — это прежде всего статус?

—Супруга короля — вот, пожалуй, мой персональный статус. Жена президента республики, как бы активно она ни вела себя и как бы ни была популярна, не составляет части государства. Я же — да, составляю. Король и королева, мы вместе образуем Корону. А Корона — это государственный институт наряду с правительством, парламентом, юридической властью, автономиями. Все вместе мы составляем государство.

— Некоторые испанцы говорят: “Я — монархист из-за королевы”. Что вы думаете об этом, ваше величество?

— Это опасно. Надо быть сторонником монархии, так же как государственного федерализма, прав автономий, потому что это записано в нашей Конституции. Конечно, аргумент “так записано в Конституции” звучит не так вдохновенно или сентиментально, скорее холодно и юридически строго. Монархия есть форма нашего государства, и, поддерживая ее, испанцы соблюдают собственную Конституцию.

Ответ безукоризнен. Но в моем вопросе содержался намек на то, что некоторые испанцы питают большую симпатию к королеве, чем к королю. И я теперь уже по-другому ставлю тот же вопрос:
— Настаиваю на том, что многие испанцы думают и говорят, что, когда они видят вас, в них укрепляется чувство уверенности и спокойствия.
— Хорошо... Ну ведь всегда спокойнее, когда видишь мать семейства в доме, на своем месте... Но, право, я не знаю, что особенного я тут делаю! Я не делаю ничего особенного!

Спустя месяц после этой нашей беседы, 21 августа 1996 года меня принимает король Греции Константин в небольшой резиденции испанских королей Маривент на Пальма де Майорка. Здесь он с королевой Анной Марией и детьми обычно проводит летом несколько недель.

Долгая, неспешная, интересная беседа. Много говорим о демократии, о конституционной монархии, Европейском союзе и Греции. Но король знает, что я приехала, чтобы поговорить о его сестре.

— В какие ценности верит королева? Каковы ее моральные принципы?

“Она — женщина очень твердых религиозных убеждений. Вера в Бога определяет всю ее жизнь, мораль и мировоззрение. Кроме того, и одновременно сущностным началом для нее является семья: муж и дети. Семья — на первом месте. Она собирает нас всех, вы, наверное, это уже заметили. И еще, вся ее жизнь подчинена главному принципу, которому она остается верной всегда: служить испанцам, быть королевой Испании. Это три важнейших составных ее жизни, деятельности. Она никогда не забывает об этом. И никогда не отступает.

Теперь о другом. Корона — это всегда работа в команде. Я знаю, какую тяжесть, какое одиночество ощущаешь там, наверху. И я могу по достоинству оценить, какое это счастье — иметь рядом такую женщину, как королева Испании. Правда состоит в том, что король Хуан Карлос, исполняя свою отнюдь не легкую роль, всегда может опереться на королеву. Я бы даже сказал, что их сотрудничество — вдохновенное и полное энтузиазма. Не так просто исполнять обязанности короля. Настаиваю на том, что Корона — это всегда работа в команде. И если хоть один участник команды хромает, страдают все. А если все работают сообща, королевский институт укрепляется. Растет его престиж. Я полагаю, что пример Испании — тот самый случай. К счастью, у Хуана Карлоса есть дети, есть жена, и все они работают вместе, с завидной преданностью друг другу, каждый вносит свой вклад в общее дело в меру своего таланта”.

В беседу вступает кузина и подруга королевы Татьяна Радзивилл:

“Она всегда остается самой собой — дома, на улице, в семье и на публике. Она всегда естественна. Никогда не притворяется. Никогда не ведет двойную игру. Не умеет скрывать своих чувств. Все она делает естественно, никогда не играет роль.

Будучи от природы застенчивой, она тем не менее получает огромное удовольствие от общения с людьми, особенно на улице, разговаривая с теми, кого видит в первый раз и наверняка никогда больше не увидит. Такое случалось не раз во многих городах — в Праге и в столице Боливии Ла-Пасе, в Севилье и в Париже, в Риме и здесь, на Пальма де Майорка... Это удивительно! У нее сразу устанавливается контакт с людьми. Однажды мы с ней стояли в очереди в кафе, перед нами была одна английская дама. Она несколько раз оглядывалась на королеву. На ее лице можно было прочитать: "Да, очень похожа, но не может быть, чтобы это была она".

Наконец эта дама повернулась еще раз, пристально посмотрела и спросила: "Извините, вы не королева София, супруга короля Испании Хуана Карлоса?.." И совершенно естественно между английской дамой и Софией завязалась непринужденная беседа. Она умеет найти общий язык с самыми разными людьми. И делает это не в поисках популярности и не для того, чтобы получить новую информацию: нет, ей просто интересны сами люди.
Как-то в Праге мы шли по Карлову мосту, а чуть в отдалении шла охрана. Вдруг какой-то турист подбегает к королеве: "Наташа, послушай, во сколько отходит автобус?" Этому человеку показалось очень знакомым ее лицо, он спутал ее с переводчицей Наташей. София расхохоталась. А когда этому бедолаге объяснили, кто эта сеньора, он покраснел как рак.

Был еще забавный случай, тоже в Праге. Мы ехали на машине в аэропорт. На переднем сиденье — охранник службы безопасности чешского правительства. В какой-то момент он повернулся и сказал королеве: "До того, как стать работником службы безопасности, я был врачом-психиатром. А чтобы получить это место, я должен был обучиться карате". А королева вполне естественно и спокойно ответила ему: "Я тоже раньше работала нянечкой в детской больнице и потом тоже несколько лет изучала приемы карате". Дело в том, что королева действительно получила "зеленый пояс".

7 октября 1996 года. И вот наша последняя встреча. Глубокая осень. Время поздних рассветов и грустных раздумий. Виноградные гроздья облаков и сжавшиеся горы. Сегодня я не уйду, пока королева не скажет мне, где можно поставить точку в истории любви. Королева широко раскрывает глаза. Тем не менее я знаю, что она ждала этого вопроса, вопроса “женщины к женщине”.

Я машинально протягиваю руку к моей записной книжке, хотя не намерена ничего писать. Это от смущения. А если она скажет мне “нет”? Молчание. Восемь, девять, десять, одиннадцать секунд молчания.
— Любовь? Любовь — это живое чувство. Она рождается, растет, меняется. Становится более зрелой. В общем, любовь сама меняется с течением времени.
У меня мелькает мысль: “Она мне ничего нового не скажет”. Но королева смотрит прямо в глаза...
— Думаю, что со всеми происходит одно и то же. Моя любовь, наша любовь переросла в дружбу. В очень крепкую дружбу. И я... я его подруга. Мы вместе идем по нашему пути... И путь этот не имеет конца.
Мы уже столько вместе прожили... У нас дети. Мы никогда не остаемся одни. Вокруг нас всегда много молодежи: дети, племянники, друзья наших детей, дети наших друзей... Меня радует, мне придает силы то, что наш дом всегда полон молодым весельем. Это прекрасно: молодежь поднимает дух, заставляет двигаться, не позволяет нам стареть. Но иногда я предпочитаю остаться одна, подзарядить свои батарейки. Читаю, слушаю музыку, размышляю...
— Когда проходят годы, любовь увядает, давит рутина жизни, он и она уже слишком хорошо знают друг друга... Как сохранить любовь?
— Молчание убивает любовь. Не знаю, как ведут себя другие супружеские пары: мы просто много говорим друг с другом. Говорить — это очень важно. Даже если один дуется, надо говорить друг с другом. Молчание, отсутствие диалога — вот что разрушает браки. Когда человек может высказаться, снимаются недомолвки, сомнения, подозрения, возникает понимание.

Мы ведь очень разные. У нас разные вкусы и привязанности. Ему нравятся радиотелефоны, мотоциклы, скорость... Мне по душе музыка, искусство. Когда есть время, седлаю коня, но не для того, чтобы скакать сумасшедшим галопом, как это делает моя дочь Елена. Я предпочитаю тихие прогулки. Моему мужу, напротив, нравится вести корабль или пилотировать самолет. Я предпочитаю, чтобы меня везли: устраиваюсь где-нибудь на корме и созерцаю море, горизонт, наслаждаюсь легкими брызгами волн. Как королева! — смеется София. — Но оба мы обожаем море и парус. И если можем, отправляемся вдвоем на яхте.

Мы очень разные. Правда! Он экстраверт. Я скрытна. Он смел и отважен. Я боязлива. Он всегда первый, я на втором плане. У него удивительно развито чувство интуиции, я предпочитаю логику: потихоньку, со ступеньки на ступеньку. Он сразу понимает ситуацию и чувствует людей по запаху, как гончая собака. И очень редко ошибается в оценках. Я, напротив, предпочитаю не выносить ни о ком суждения, пока не буду располагать многими данными. Он быстр — я медлительна... Он может вспылить и даже накричать. Я предпочитаю перетерпеть. Что-то или кто-то может меня очень раздражать, но этого никто не заметит. Я все таю внутри. У меня железные нервы. Итак, мы вовсе не те, о которых говорят: “две половинки одного апельсина”, но мы дополняем друг друга.

— Говорят, что королева — строгая и требовательная мать, в то время как король более снисходителен к детям, с ним детям легче найти общий язык, так ли это?
— Я всегда очень много занималась воспитанием детей. Сама отвозила их в школу, разговаривала с преподавателями, следила за их учебой... А отцам (это касается и отца моих детей) всегда легче быть щедрыми и милыми с ними. Нам же достается неблагодарная роль быть серьезными и требовательными. Приходится строго и твердо говорить: “В таком-то часу быть дома”. Но я всегда старалась быть хорошей матерью: когда надо было, я их бранила, но я же и жалела.

— А трудное это дело — советовать детям, с кем они должны связать жизнь в браке?

— Если сын захочет жениться на ком-то, кто ему не подходит или на ком не следует, надо будет постараться избежать этого. Советы? Ну, можно дать все возможные советы. Но если ничего не выходит, если он не внемлет голосу разума, что делать? Надо принимать невестку или зятя. И постараться помочь им создать свою семью. Но замужество и женитьба — дело самих детей. Они сами должны выбирать и сами решать... И ни родители, никто другой здесь не должны вмешиваться.

Король, стройный и светловолосый, с годами становится все больше похожим на самого себя. Как будто с течением времени он возвращается к тому, как выглядел в молодости: его походка напоминает походку моряка на суше, он много жестикулирует. Его шутливые и даже несколько фамильярные жесты могут привести в замешательство собеседника.

Вспоминаю, как Сантьяго Каррильо в свое время сказал мне после своего визита в Сарсуэлу: “Как заметно, что Хуан Карлос (он называет его не король, а запросто, Хуан Карлос) провел всю свою жизнь под сапогом Франко. Он привык жить, зная, что через микрофоны его подслушивают, что за ним постоянно шпионят, и потому научился объясняться с помощью языка жестов, особого выражения глаз, подмигиваний”. В этом замечании что-то есть. К тому же король чуть-чуть глуховат. И вообще он истинный Бурбон: подобно акробату, он ловко балансирует в сложных жизненных обстоятельствах, мгновенно и мастерски находит контакт с любым собеседником.

И это все большее сходство с самим собой — не результат тренировки перед зеркалом или утонченного самоконтроля. Нет, это у него в генах — умение чеканить собственный образ — анфас и в профиль.
Король появился в сером костюме. Лиловый галстук из натурального шелка. Сама элегантность!
Король приглашает меня удобно расположиться около камина, рядом с портретом Ласло и картиной Дали, близ окна, из которого открывается вид в сад. Впрочем, уже темнеет. На дворе ноябрь.

— Ну, так о чем ты хочешь поговорить?
— О королеве, ваше величество.

— Так, ну я бы начал с того, что мы столкнулись с серьезными проблемами еще до свадьбы. Для меня было ясно, что я хочу вернуться в Испанию. И королева хотела того же. Мы намеревались жить в Испании, служить Испании, работать для дела восстановления в стране монархии...

— Получить корону...
— Я не хотел менять своих планов из-за женитьбы. После свадебного путешествия мы приехали в Грецию. Там в январе или феврале тысяча девятьсот шестьдесят третьего года я сказал своему свекру, королю Павлу: “Послушай, дядя (я называл его “дядя”, а королеву Фредерику “тетей Фредерикой”), ты должен мне помочь, поговорить с моим отцом или написать ему, чтобы он понял, как это понимаешь ты, что мое место — в Испании. Я жил в Испании, Франко содержал меня, пока я учился в школе, в военной академии, потом в университете. И теперь я не могу сказать ему: “Мой генерал, прощайте и оставайтесь с Богом”. У Франко была договоренность с моим отцом. Почему ее надо разрывать?” И король Павел написал моему отцу письмо. После этого мы приехали сюда, в Сарсуэлу.

— Я хотела бы, чтобы вы рассказали мне о королеве.

— Хорошо. О королеве. Когда мы приехали, мы говорили между собой по-английски. Но королева, как женщина интеллигентная и упорная, принялась за испанский. Она быстро овладела литературным языком, научилась многим оборотам речи, даже узнала жаргон... И без всякого акцента. Она говорит по-испански великолепно, как истинная испанка. Как только мы обручились, она решила испанизироваться и стала стопроцентной испанкой. И потом, как она с самого начала все примечала... ах, как была наблюдательна! Она закалывала волосы гребнем и надевала мантилью, как настоящая испанка. Она хотела научиться всему! Когда мы вышли из церкви после венчания, она решила, что отныне ее родиной станет Испания. И очень редко она говорит, что скучает... Она все силы отдала Испании, тому, чтобы испанцы поддержали монархию. Она отдалась этому делу с небывалой энергией и надеждой. И это не было просто каким-то порывом. Нет, она участвовала в этом постоянно, день за днем. И вот у нас есть монархия!

Когда мы только поженились, София ездила со мной по фабрикам и деревням. А это было нелегко. Не знаю, рассказывала ли она тебе, как нас забросали картошкой в Медина-дель-Кампо. А в другой деревне нас забросали яйцами. Один раз нашу машину окружила агрессивно настроенная толпа. Я был за рулем. Вдруг перед машиной очутилась какая-то девушка, она что-то громко кричала. Тогда принцесса открыла окно машины, высунула голову и спокойно сказала: “Что ты хочешь? Подойди ближе и скажи, что ты хочешь, не кричи”. И она ее обезоружила!

— А когда вы влюбились в королеву?

— Влюбился? Это произошло в тысяча девятьсот шестьдесят первом году, мы были вместе на свадьбе герцога Кентского.
— А почему вы влюбились? Что вас привлекло в ней?
— Гм-м... Влюбился... вообще, влюбился в нее такую, какая она есть. Нельзя сказать, что мне что-то понравилось, что-то — нет. И к тому же я почувствовал, что ей я нравлюсь, и это мне как мужчине льстило. И мне она очень понравилась.
— Вы влюбились страстно? Или тут присутствовал и рассудок?
— Ну и вопрос! Страстно? Я не из тех, кто подвержен страстям и теряет голову. — И король, закатив глаза, шутливо изображает некоего Ромео. — И к тому же мы говорили с Софией по-английски, а в английском я не так уж силен...Я сказал ей: “Послушай, София, а почему бы нам не пойти куда-нибудь, поговорим, немного узнаем друг друга...”

А когда моя будущая свекровь королева Фредерика заметила мои неотступные ухаживания, она решила: “Этот парень от меня не убежит!” И организовала нам, моему отцу, маме и сестрам, отдых на Корфу в “Мон Репос”, решительно заявив: “Я пришлю за вами самолет, приезжайте все”. Мы провели лето вместе, две семьи. В сентябре, с одиннадцатого по тринадцатое, родители Софии должны были быть в Швейцарии. Мы с Софией решили отправиться туда вместе с родителями, чтобы там официально объявить о помолвке, ведь там, в Лозанне, жила моя бабушка королева Виктория Эухения.

Но моя будущая свекровь настаивала на помолвке: “Здесь и сейчас. А свадьба — в октябре. И не позже, я так хочу”. Но мы оба, я и София, были против такого решения. Мне не понравилось, что на меня давили... В действительности на меня никто не давил, но я не привык, чтобы кто-то за меня организовывал мою жизнь. И я сказал: “Вы должны мне верить. Слово кабальеро. Но я предпочитаю соблюсти некоторую дистанцию во времени и все обдумать. Мы сделаем все тогда, когда оба будем уверены в том, что делаем”. Кроме того, мои родители к этому времени уже уехали с Корфу. Но моя будущая свекровь продолжала настаивать на том, чтобы официально уведомить моих родителей о наших намерениях и просить их немедленно приехать и объявить о помолвке. Она так форсировала события, что едва не разрушила все.

— Что вам дала в жизни королева...

— Когда двое соединяют свою судьбу и вместе идут по жизни, оба меняются. Один влияет на другого. Она, особенно вначале, дала мне очень много. Я думаю, мы оба много дали друг другу. Она благодаря мне узнала совсем иную жизнь, и я многому научился у нее. Королева всегда шла в ногу со временем.

Что ей действительно было трудно поначалу, так это выйти из дворца и начать жизнь простой гражданки. Посмотри на моих дочерей, им это легко, но ведь какие перемены произошли! Ну а каково было ей, королевской дочери, и, помимо всего прочего, жившей при дворе, где строго соблюдался дворцовый протокол? Там, при греческом дворе, не разрешалось обращаться на “ты” даже к подругам и собственному брату. И если им надо было что-то купить, все приносилось во дворец. Поэтому, особенно вначале, ей трудно было, например, пойти в ресторан, купить билеты в кино, да просто выйти в магазин, к зубному врачу, в парикмахерскую... А потом ей все это понравилось. И она быстро адаптировалась и даже пошла в университет учиться как обычная студентка. Она и детей рожала в обычной больнице, а не во дворце. Она сама водила машину, отвозила детей в школу. Мы тогда были только принцами. Статус наш был неясен, и у нас не было никакой охраны.

— Но, ваше величество, вопрос мой был о другом..

— Да, я подхожу к нему. Просто я хочу подчеркнуть, что в деле восстановления монархии большая заслуга принадлежит и королеве. Она всегда была моим верным товарищем, моей верной супругой и всегда держала мою сторону. Особенно в те трудные времена, когда мы “были никто”, как принято у нас говорить. Она поддержала меня в те трудные дни, когда у меня осложнились отношения с отцом. А это было трудно, очень трудно — шесть месяцев отец не хотел со мной говорить. Мой отец думал, что я вел нечестную игру... что я обманул его.

— А вы действительно заранее ничего не знали, ваше величество?

— Ничего!
— Но ведь перед отъездом в Эшторил Франко намекнул вам, сказав: “По возвращении, ваше высочество, я жду вас”.
— Пилар, я не знал ничего. Клянусь тебе моей матерью, женой и детьми, что я ничего не знал. Франко не сказал мне ничего. В Эшториле отец пытался вытянуть из меня, что я знаю, ведь уже ходило много слухов: “Ты что-то знаешь и скрываешь. Ты не хочешь сказать мне?” — “Папа, я ничего не знаю”. И это была правда. Франко спросил меня только, сколько времени я намерен быть в доме отца и когда вернусь. Он сказал, что хочет видеть меня сразу после моего возвращения. А когда я прибыл во дворец Эль Пардо, он неожиданно сказал о том, что назначает меня “наследником королевского титула”.

Реакция моего отца была... ужасной, ужасной. Он даже написал письмо всем королевским семьям, в котором выразил несогласие с моим назначением. Это было бы жестоким ударом для меня. Письмо он написал, но не отправил.

Ну, вот... Потом, в тот день, когда мы с отцом пили чай в кафе “Сан-Франс”, в Лозанне, я сказал ему: “Папа, то, что произошло, — результат решения, принятого тобою раньше. Я всегда слушал тебя. Объективно у меня больше возможностей стать королем, чем у тебя. Но я не уверен, что когда-нибудь буду править. Франко может изменить свое решение. Что я могу сказать тебе определенно, так это то, что мы оба нуждаемся друг в друге. Я — находясь внутри страны, ты — вне ее. Потому что за мной постоянно следят и я не могу иметь никаких контактов с оппозицией, ты же, находясь вне, — можешь. И только таким путем, через диалог с оппозицией, можно прийти к демократической монархии на благо всех испанцев, независимо от их убеждений”.

Отец молча выслушал меня и сказал: “Мне трудно в это поверить”. Некоторое время он продолжал твердить, что я все знал и обманул его, а я отрицал. Пока наконец он не смягчился: “Ладно, я предпочитаю верить тебе. Давай обнимемся!” Мы оба прослезились и, обнявшись, похлопали друг друга по спине. Начиная с этого дня, у меня не было лучшего советчика и помощника. Кроме, конечно, моей замечательной жены. Ссора с отцом долго отравляла жизнь и мне, и ей.

— У вас о Франко остались хорошие воспоминания?

— Да. Он относился ко мне с любовью. Это было заметно. Принцесса тоже сразу обратила на это внимание. “Франко радуется, когда видит тебя”, — говорила она мне. И вся семья Франко относилась к нам очень хорошо. Ведь Франко мог и не прокладывать дорогу королю.

Возвращаясь к нашему разговору о королеве, должен сказать, что София — потрясающая мать. Моим детям, полагаю, повезло, как мало кому на свете. Они были окружены исключительным вниманием матери, готовой сделать для них все.

Королева сказала мне, что о ней можно сказать что угодно, но только не то, что она “профессионал”?
На лице короля заметно некоторое разочарование. Он недовольно складывает губы и поводит глазами из стороны в сторону.

— Ну... что ты хочешь услышать от меня в этой связи? Я-то считаю, что она — настоящий профессионал. Да и все мы — мы с ней и принц Фелипе просто обязаны быть профессионалами. Я иногда говорю сыну: “Не думай, что тебе все дано навсегда. Здесь надо отрабатывать свой хлеб каждый день. Моя профессия и состоит в том, что я всегда на службе. Ну, если я не профессионал, назови меня по-другому, впрочем, что в лоб, что по лбу, суть не изменится. Я тебе повторяю: бездельник не может быть королем. Корона — это ежедневный труд, каждый день и весь год.

— В вопросе воспитания детей у короля и королевы были споры?

— Да, пожалуй. Именно в этом мы больше всего расходились. Я более либерален, открыт, а она более требовательна и тщательно соблюдает протокол. Может быть, это не совсем точно сказано, но она больше, чем я, думает о формальностях, о соблюдении традиций... Ну, чтобы ты поняла, насколько она обеспокоена поведением своих детей, вот тебе один пример: в день принесения королевской присяги мы едем в открытой машине. Народ приветствует нас. Я потрясен, меня переполняют чувства и мысли о будущем правлении. А о чем думает в этот момент она, как ты думаешь? Она озабочена больше всего тем, как ведут себя дети, ведь они едут в другой машине, и она беспокоится, как они отвечают на приветствия, хорошо ли держатся...

— Но разве это плохо, ваше величество?
— Нет! Конечно, это хорошо. Я, наоборот, говорю это с похвалой в ее адрес. Я просто хочу показать, как сильно она о них беспокоится.
А вот в политику она не вмешивается. Она не из тех, кто хоть как-то покушается на мои прерогативы. Ты никогда ни от кого не услышишь, что королева оказывает давление, плетет интриги или создает проблемы в делах...

— А эти ваши многочисленные дружеские компании с товарищами по военной академии, университетские друзья, приятели по яхт-клубу... Королева не ревнует?

— Нет, по крайней мере, наши дружеские компании — это единственное, что я старательно охраняю. Потому что, как только входит королева, все мои друзья сразу меняются и начинают — “ваше величество, ваше величество” — и все сбиваются на официальный тон. Хотя она вовсе этого и не хочет. Но так происходит.
— А королева вообще ревнива?
Король смотрит на меня. Сомневается, отвечать ли. Жизнь частная, королевская... Легонько покачивает головой из сторону в сторону...

— Да... И нет. Может быть, тебя это удивит. Я бы сказал так: она ревнива, но ревность ее очень элегантна. Она ревнует очень достойно.

— Один вопрос королю. Я его уже задавала королеве: своему сыну Фелипе вы посоветовали бы жениться по любви или по расчету?

— Я полагаю, пусть это и звучит не очень хорошо, что Фелипе должен найти ту, которая будет ему соответствовать. Его жена должна будет хорошо исполнять свои обязанности, быть с ним повсюду. А наша жизнь очень непроста, и нередко возникают серьезные осложнения. В общем, в этом вопросе у меня нет никаких сомнений. Иногда я говорю сыну, и это может звучать несколько абстрактно, как если бы не сказать ничего: “Фелипе, ты должен соединить сердце и разум”.

* * *
Итак, пора собирать свои журналистские пожитки и начинать привычный спуск по склону, прощаясь с Сарсуэлой...

Чуткие и настороженные оленухи, напоминающие скульптурки, дрожащие и исчезающие. Искалеченный молнией кедр. Ноябрьские опавшие дубы. Невзрачные маргаритки. Облака, плывущие в никуда... Тридцать или сорок часов я слушала, смотрела на нее вблизи, накапливала и запоминала — жесты, слова, внезапный смех, цвет кожи... Чтобы в конце концов спуститься по знакомому склону, понимая, как мало я знаю...

Короли и королевы никому не поверяют своих секретов. Они позируют для бронзовых скульптур, книг и портретов — по четвергам, во второй половине дня. И хотят всегда оставаться благосклонными. Они никогда не говорят ничего такого, что не должно говориться. И никогда не станет известным то, чего не должно было случиться. Но одно я теперь знаю точно: короли и королевы влюбляются, смеются, обижаются, плачут, думают о ком-то хорошо или плохо, рожают детей, очень торжественно крестят их, женят или хотят женить детей... но все это они делают в рамках исторического предназначения. И ни шага в сторону.

15 ноября 1996

Pilar Urbano. Madrid,

по материалам журнала «Дружба народов»

Montserrat Caballe canta el Padre Nuestro

В колонках играет - Виртуозы Москвы - Eduard Strauss-Without Brakes(Ohne Bremse)

из книги Пилар Урбано "КОРОЛЕВА СОФИЯ" , продолжение

Самым трудным оказалось преодоление конфессиональных проблем. Иерархи греческой церкви не соглашались на переход Софии в католичество до свадьбы. Только отказавшись от своих прав на греческий трон и обвенчавшись по православному обряду, она могла принять католичество.

Католики же настаивали на том, чтобы обручение проходило по католическому обряду.
И вот дон Хуан и Хуан Карлос направляются в Рим, где их принимает папа Иоанн XXIII. Они разговаривают с папой в течение полутора часов, просят, чтобы Ватикан занял более гибкую позицию с учетом непримиримости архиепископа Афинского Хризостома. Папа Иоанн XXIII, который отличался терпимостью и широтой взглядов в религиозных вопросах, берет на себя решение этой проблемы. Он успокаивает Бурбонов, заверяя их, что будут точно соблюдены формальности и сохранится суть католического обряда.

“Моя мать хотела, чтобы свадьба была изысканной и пышной. В стиле старых европейских дворов.
В ту ночь на 14 мая я несколько раз просыпалась и встала очень рано. Мне хотелось сохранить в памяти весь этот день. Я знала, что все будет очень красиво, что будут звучать залпы с горы Ликабет, во всех церквах одновременно зазвонят колокола... Но я хотела прожить и прочувствовать каждое мгновение этого дня, дня моей свадьбы. Часто случается, что ты как в тумане, видишь все словно во сне, а потом тебе рассказывают, что было на самом деле. И я сказала себе: "София, никаких нервов! Ты просто улыбайся, смотри на все происходящее как бы со стороны, наблюдай, как женятся эти двое". Эта тактика "отстранения" дала хороший результат, я насладилась всем происходящим. Я вообще часто использую этот прием на важных публичных церемониях, чтобы не расчувствоваться, чтобы не нервничать, не переживать. Я научилась владеть этой техникой, контролировать свои эмоции и поведение, переживать все, что со мной происходит, будто это случилось вчера или позавчера, а я это вспоминаю.

Тем утром внутри у меня бушевал ураган совершенно новых чувств. Я вся сияла, я чувствовала себя счастливой, а в горле стоял ком... Все смотрела на свое кольцо и говорила про себя: "Как странно, не быть уже дочерью ... И как прекрасно — стать женой ..."”

Она играет тремя кольцами, которые украшают ее левую руку. Ничего не спрашиваю, но королева сама объясняет, что ее обручальное кольцо немного стерлось, ведь она ни разу не сняла его за 34 года.
31 мая 1962 года на борту яхты “Эрос”, ставшей на якорь близ острова Корфу, совершилась официальная процедура посвящения Софии в католичество, после чего молодые отправились в Рим с визитом к папе Иоанну XXIII. Из Рима они полетели в Мадрид на военном самолете ДС-4, предоставленном Франко.

“Я впервые ступила на испанскую землю. Пейзаж, цвет земли, полей, деревьев очень напоминали Грецию. Нас встретили маркиз и маркиза Вильяверде — дочь Франко Кармен с супругом, а также министр военно-воздушных сил и начальник администрации главы государства. Все было довольно корректно. Я думала: "Понравимся ли мы друг другу? Возникнет ли взаимопонимание между его людьми и мною?" Положение моего мужа в Испании было непростым, деликатным, чтобы не сказать очень трудным. Я это прекрасно понимала. И мне приходилось лавировать и соблюдать осторожность.

Из аэропорта направились прямо в резиденцию Франко Эль Пардо. Я обратила внимание на исключительные меры безопасности: высокие стены, часовые в будках, много солдат... Тем не менее я нашла, что Франко вовсе не такой, каким его себе представляла по печати и по рассказам: каудильо, высокомерный генералиссимус, диктатор... суровый, сухой, антипатичный. И вдруг обнаружила обычного и даже робкого человека, которому хотелось казаться приятным.

На следующий день нас пригласили на обед. Франко был с супругой доньей Кармен, присутствовали его дочь с зятем. Тогда мне показалось естественным присутствие, уже во второй раз, его дочери с зятем. Потом, когда я уже жила в Испании, я узнала, что Франко передал руководящие посты в государстве членам семьи, как если бы речь шла о настоящей королевской семье, монархии. И никто не противился этому”.

Свадебное путешествие не было только временем любви и поцелуев, скорее оно стало временем сеяния, как сказано в Экклезиасте. “Во всех странах нас очень хорошо принимали официальные власти. Быть может, потому, что мы были теми, кем были, мы не представляли Франко. Люди в нас видели будущее. И мы чувствовали, что именно они думали: "Это что-то новое. Что-то меняется в Испании"”.
В сентябре 1962 года молодожены вернулись в Испанию.

“Положение наше оставалось неопределенным. Каков наш официальный статус? Мы даже не знали, на что имеем право. Могли только догадываться, исходя из здравого смысла и политической интуиции, что нам следует делать, а чего не следует. А Франко сам ничего не предлагал, он молчал.

Мы знали, замечали, что слуги наблюдают за нами, шпионят. Но это нас не очень беспокоило, потому что нечего было скрывать. Мы часто уходили из дома, много путешествовали. Франко сам говорил принцу: "Путешествуйте, ваше высочество, пусть вас узнают".

Многие считали, что мы находились в унизительной зависимости от Франко, были под его сапогом, но Франко никогда не отдавал принцу никаких приказов, никогда не расставлял ему ловушек. Мой муж сам проявлял инициативу в делах, предлагал что-то и консультировался с Франко, если хотел что-либо предпринять. Обычно он излагал свой план действий, а не просил совета. И Франко никогда ему не возражал. Конечно, принц всегда предлагал вещи разумные. И Франко позволял ему их делать. Он любил Хуана Карлоса как сына, это правда. Ведь своего сына у него не было.

Франко не был ни груб, ни мрачен. Он являл собою тип человека в себе: одинокого, молчаливого, не проявлявшего своих чувств и даже застенчивого. Однажды во время официального визита Франко вместе с принцем ехали в одной машине. Хуан Карлос почему-то мало спал в тот день. И поскольку Франко, как обычно, всю дорогу молчал, принц крепко заснул, склонив голову на его плечо. Франко не стал его будить. Так тот и проспал всю дорогу у него на плече. Когда они приехали, Франко невозмутимо сказал: ваше высочество, мы приехали.

Нашей общей мечтой в те дни было достижение в будущем монархии и демократии. Мы постоянно думали об этой главной цели. И мой муж, и я”.

Начиная с 1964 года каждое 1 апреля Хуан Карлос присутствовал на параде Победы (при жизни Франко этот день окончания гражданской войны отмечался как праздник победы франкистов над республиканцами). Хуан Карлос сидел на трибуне рядом с Франко, чуть сзади.

Я спросила королеву, понимали ли они в те дни, что это могло сильно повредить принцу: как он мог стать королем всех испанцев, если франкизм бросал тень на всех, кто был рядом.

“Тогда, — ответила королева, — все это выглядело нормально. Хуан Карлос приехал в Испанию мальчиком, чтобы получить здесь образование и узнать испанскую действительность. Он жил в условиях франкизма. И мы не думали тогда, повредит ему или нет то, что он находился рядом с Франко. Напротив, перед ним была открыта дверь, единственная дверь, и только идя этим путем, действуя с умом и тактом, он мог стать королем. Да, он присутствовал на всех парадах Победы. Я тоже ходила на эти парады и сидела на трибуне рядом с доньей Кармен.

Но следует заметить, что в партийных делах Франко всегда старался держать Хуана Карлоса на расстоянии. Хорошо помню, что, когда проходили торжественные партийные съезды "Национального движения", где председательствовал Франко как глава движения, он говорил моему мужу: "Вам не следует присутствовать, это не для вас, ваше высочество".

И еще скажу: мой муж с самого начала и всегда твердо придерживался принципа: "При мне о Франко плохо не говорить!" Он не хотел, чтобы из Сарсуэлы распространялись какие-то слухи и тем более плелись сети заговора против режима Франко”.

Теперь мы говорим о том, трудно ли было принцессе Софии испанизироваться. Она утверждает, что не чувствовала какого-либо отчуждения из-за того, что была иностранкой, гречанкой: “Меня приняли сразу. Конечно, находились и такие, кто кричал: "Гречанка, убирайся отсюда!" Но большинство приветствовали меня: "Да здравствует гречанка!" И благодаря Богу я сразу почувствовала себя в Испании как дома, как в своей стране, будто я здесь родилась”.

Королева обычно говорит на трех языках: с королем и детьми — по-испански и по-английски. С братьями и сестрами — по-гречески или по-английски. Свободно владеет донья София и немецким. “Я говорю на том языке, который предлагается обстоятельствами. Думаю, просчитываю, так сказать, на греческом, с Богом говорю по-английски (так меня воспитали). Вообще язык возникает спонтанно. Сержусь, смеюсь — и по-испански, и по-английски, и по-немецки. С королем мы дополняем друг друга: оба одинаково свободно говорим по-испански и по-английски. Хуан Карлос еще неплохо владеет итальянским, французским и португальским. Ну а я — немецким и греческим. Понадобится — сумеем заработать!”

Спрашиваю королеву об отношениях между доном Хуаном и Хуаном Карлосом.

“Отношения были прекрасные, пока они не начинали говорить о политике. Но как только поднималась политическая тема, немедленно возникало напряжение: чувствовалось, что в глубине — они соперники.
Долгие годы дон Хуан относился к Хуану Карлосу как к мальчишке. Как бы не принимал его всерьез. И так продолжалось до тех пор, пока Франко не назвал Хуана Карлоса своим преемником. Тут наступил кризис, очень тяжелый кризис в их отношениях: отец не разговаривал с сыном несколько месяцев.

У дона Хуана была надежда, что он вернется на испанский трон. Его советники постоянно лелеяли в нем эту надежду и воздвигали баррикады между ним и сыном”.

“Между 1963 и 1969 годом мы с принцем жили в Сарсуэле, не имея ни прав, ни обязанностей, ни дела, ни какого-либо ранга по протоколу, ни определенного финансирования, — у нас не было ничего! Мы и сейчас говорим между собой, вспоминая те времена: "Тогда, когда мы были никто". Я оставалась тем, кем была до замужества: греческая принцесса. И все. Хуан Карлос не мог подписываться именем принца Астурийского, потому что Франко запретил ему это. Мы были похожи на двух молодых людей, что сидят на куче чемоданов в аэропорту.

Конечно, были определенные жесты со стороны Франко: сам тот факт, что мы жили здесь, в Сарсуэле, наше присутствие на парадах Победы, обращенные к нам слова Франко: "Побольше путешествуйте по стране, пусть вас узнают" — все это говорило за то, что нам готовят определенное будущее. Во всем были недомолвки, недосказанность. Почти шесть с половиной лет мы жили в полной неопределенности. Ведь отец Хуана Карлоса действительно имел законные основания вступить на испанский трон, да и муж мой признавал право первенства за отцом”.

— Так почему он изменил свое мнение?
“Нет, он не менял своего мнения. Но в определенный момент принц понял, что Франко никогда не сделает дона Хуана королем. Стало быть, либо принц станет наследником трона, либо после смерти Франко — кто знает, что произойдет! И прощай мечта о восстановлении монархии и демократии!

Сам Франко был монархистом. Не забудь, что король Альфонс XIII был шафером на его свадьбе. В действительности Франко не уничтожил монархию и позволил сохранить в Испании королевство. Но он полагал, что еще рано восстанавливать демократию и рано восстанавливать полноценную монархию. У него были свои исторические часы. Он считал, что сам определит, когда наступит время.

Поскольку у моего мужа не было никаких определенных задач и обязанностей, он решил сам ознакомиться с жизнью страны изнутри. Составил программу посещений всех министерств, одного за другим. Сказал об этом Франко. Тот одобрил.

Принц Хуан Карлос начал ходить по министерствам. Встречался с министрами, заместителями, генеральными директорами предприятий. Посещал фабрики и заводы, индустриальные центры, беседовал с сельскохозяйственными производителями...

Уже тогда он начал знакомиться с людьми, которые не были ни военными, ни аристократами, но были профессионалами, технократами, чиновниками. Мы приглашали их к нам в дом. Так мы познакомились с Суаресом, он тогда был губернатором Сеговии. Близко сошлись с Торкуато Фернандесом Мирандой, от которого впервые услышали идею о том, что, опираясь на "Основной закон государства" 1966 года, можно начать реформу режима, избежав революции и одновременно резкого разрыва с существующей законодательной базой. Все они мечтали о демократии.

Не надо было быть экспертом, чтобы понять одну простую вещь: подавляющее большинство военных в Испании были франкистами, и они вовсе не хотели изменения режима. Нельзя было начать реформу политического строя, не принимая в расчет армию, но ясно было также, что сами военные никогда не станут что-либо менять. Реформы могли начать только гражданские лица: политики, представители партий.

Франко был диктатором, но не тираном. Ему уже не надо было быть тираном. При Франко произошли существенные экономические и социальные перемены: франкизм способствовал подъему среднего класса. Уже не было той огромной пропасти между аристократами и простым народом, что существовала раньше. Сложился многочисленный средний класс предпринимателей, профессионалов, чиновников... И они начали участвовать в политике: из их среды выходили алькальды, мэры, губернаторы и даже министры. И все они придерживались, как правило, демократических воззрений. По крайней мере, я это так видела”.

20 ноября 1995 г. Сегодня я попросила королеву обозначить основные вехи их с Хуаном Карлосом правления. С поразительным умением выделять главное, не вдаваясь в излишние детали, она начала чеканить как по писаному: “Первое. Объявление принца наследником королевского титула. Это было ключевым моментом истории, sinе qua non. Без такого решения Хуан Карлос никогда бы не был приведен к королевской присяге. Второе. Политический переход от диктатуры к демократии при опоре на всех испанцев, без исключения, и в рамках законности. Это и означало идти "от закона к закону", как говорил Торкуато, без насилия и реванша. И третье. Социалисты смогли прийти к власти и править в рамках монархии. Для меня это были три исторические вехи. Ну а теперь можно говорить о деталях”.

Умная, глубокая женщина, которая видит суть вещей.

Я вспоминаю, как еще при жизни Франко о ней говорили: “Очень умна”. А по адресу Хуана Карлоса некоторые позволяли легковесные шуточки. Прошло много времени и много воды утекло. Теперь уже никто не сомневается, что король Хуан Карлос человек проницательный, острого и быстрого ума, обладающий прекрасной, почти компьютерной памятью, способный предвидеть и предчувствовать политические осложнения, опасности и аномалии, по-человечески щедрый и теплый, умеющий находить решение в самых трудных обстоятельствах. Наверное, у него есть свои недостатки. Но ведь никто не считает, что король должен быть святым.

Теперь мы говорим о событиях 1968 года: студенческих волнениях во Франции и в Испании, о всеобщей забастовке во Франции, о подавлении советскими войсками “пражской весны”, о закрытии газеты “Мадрид” в связи с публикацией статьи “Нет — генералу Де Голлю”, в которой содержался намек на Франко...
“В Лондоне давал благотворительный концерт оркестр под управлением Даниеля Баренбойма в пользу пражан. Я была на этом концерте и там узнала о студенческих волнениях в Испании... Мне хотелось увидеть все своими глазами. Я даже не предполагала, что заварится такая каша!

Вернулась в Мадрид, и в один из тех дней отправились в Венту на бой быков вместе с мужем и его двоюродной сестрой. По окончании корриды принц срочно выехал на машине с охраной в Барселону. А мы поехали домой на черном официальном "мерседесе", так что всем было видно, чья эта машина. Когда подъехали к Триумфальной арке на площади Монклоа, увидели там, рядом с университетским городком, множество людей. Это была демонстрация. Я попросила шофера притормозить и ехать медленно, чтобы мы смогли разглядеть транспаранты, лозунги и услышать, что кричали студенты... На шоссе были устроены баррикады, студенты забрасывали проходившие машины камнями. Сотни и сотни студентов. Они громко кричали. Мне показалось, что в какой-то момент, узнав нас, они послали нас... далеко, далеко. "Долой Бурбонов! Вон из страны!" Мы с кузиной затихли в машине под ураганом брани. Несколько человек окружили нас, стучали по стеклам, а потом стали раскачивать наш "мерседес". У меня мелькнула мысль: "Не надо было лезть, куда не следует". Но в это время вышли мужчины из других машин и стали увещевать студентов: "Что вы делаете, не имеете права, эти сеньоры не сделали вам ничего плохого, не будьте ослами!" И вдруг все эти разбушевавшиеся студенты, которые сообща готовы были на все, побежали врассыпную и скрылись. Мы выглянули посмотреть, что же их так напугало, и увидели полицейских на лошадях с дубинками. Все как испарились”.

В конце 1968 — начале 69-го года все ждали, назначит ли Франко принца Хуана Карлоса своим преемником.
Принц хотел заручиться согласием отца в случае, если такое предложение ему будет сделано. Но дон Хуан был исполнен скепсиса. Было очевидно, что Франко о чем-то намекнул дону Хуану Карлосу накануне его поездки к отцу. Сам король говорил: “Перед отъездом из Мадрида я пришел во дворец Эль Пардо, чтобы попрощаться с генералом.
— Когда вы вернетесь, ваше высочество? — спросил он меня.
— Двенадцатого или тринадцатого июня. В любом случае я вернусь, чтобы присутствовать на военном параде 18 июля.
— Очень хорошо. Приходите ко мне по возвращении, я должен сказать вам что-то важное”.
Донья София подтверждает, что в те июньские дни в родительском доме в Эшториле между отцом и сыном состоялся такой разговор:
— Папа, если ты не разрешаешь мне принять предложение, я немедленно собираю чемоданы и увожу Софию с детьми. Я не могу жить в Сарсуэле и в решающий момент, когда меня позовут, не принять предложение. Я не интриговал, чтобы назначение пало на меня. Я согласен, что было бы лучше, чтобы сначала королем стал ты. Но если решение принято, что делать?
— Можно многое сделать: добиться, чтобы сейчас не было принято никакого решения, чтобы отсрочить это решение.
— Это не в моей власти. И если меня пригласят, чтобы я принял назначение, что будешь делать ты? Разве есть какое-то другое решение, не зависящее от Франко? Ты способен сам восстановить монархию в Испании?

“Принц был очень напряжен в те дни. Отношения с отцом оставались тяжелыми, хотя и не враждебными. Наше положение было очень трудным. Мы всё делали по интуиции, руководствуясь шестым чувством.
Мы вернулись из Португалии. Прошло еще две недели. Однажды принц пошел в Эль Пардо. Аудиенция у Франко была назначена на 4 часа. И вот тогда каудильо ему сказал, что назначает его своим преемником и генералом трех родов войск. Мой муж ответил ему: "Если так должно быть, я принимаю ваше предложение, чтобы служить Испании". А потом он спросил Франко: "Мой генерал, почему вы мне ничего не сказали тогда, когда я уезжал к отцу?" Франко дал такое объяснение: "Не хотел, чтобы вы, ваше высочество, отправлялись с таким грузом на плечах. Для чего создавать вам еще одну проблему?" Франко был умен и гуманен в отношении принца. Не хотел загонять его в тупик: иначе принц должен был бы либо скрывать от отца принятое решение, либо сказать ему все. И он предпочел подождать несколько дней.

Придя домой, Хуан Карлос сразу сказал мне: "София, все решено: Франко только что предложил мне стать его наследником. И я принял предложение"”.

Я спросила, был ли принц доволен.
“Он был обеспокоен. Его волновала реакция отца и его окружения в Эшториле. Реакция дона Хуана была яростной. Он был взбешен. И начиная с этого дня несколько месяцев не разговаривал с сыном. Я никогда не видела своего мужа таким страдающим. Радость назначения его преемником была отравлена этой болью...”
21 июля 1969 года Франко объявил на совете министров о своем решении.

30 ноября 1995 года. В наших беседах, как я давно заметила, королева всегда отдает инициативу мне. На этот раз без всяких околичностей прошу ее рассказать о смерти отца.
“Это было в феврале 1964-го. Нам сообщили по телефону: "Папа заболел, и врачи говорят, что его следует оперировать как можно скорее". Немедленно приехали в Афины. Там узнали, что у него рак. Я знала, что у отца больной желудок, но рак... это было чудовищное известие. Мы остались в Афинах. В такие моменты семья должна быть вместе. Приехали хирурги и здесь, дома, его оперировали. Отец хорошо перенес операцию, и у нас появилась надежда. Но потом все осложнилось. С каждым часом ему становилось все хуже. Когда он был уже совсем плох и не мог подняться, Константин наклонился к нему и сказал: "Все о тебе думают, все хотят, чтобы ты поправился. В церквах много людей молятся о твоем здоровье". Отец посмотрел ему прямо в глаза и твердо сказал: "Скажи грекам, что я люблю их и благодарю за все, и скажи, что я прощаюсь с ними". Это были его последние слова. По странному совпадению лампада, принадлежавшая когда-то моей русской прабабушке, Ольге Константиновне, погасла в тот момент, когда отец испустил последнее дыхание.

Я очень любила отца. В моей жизни и в формировании моей личности он сыграл большую роль, чем мама. Мы были очень похожи по характеру. Он был человеком очень образованным, глубоким и религиозным, тонко чувствовал истинное и прекрасное, умел слушать и умел дать совет... Отец очень много читал, прекрасно знал литературу и хорошо играл на рояле. Его смерть была для меня огромной потерей. Я осиротела.

На кладбище в Татое приготовили место для двух захоронений — для обоих моих родителей. Они так хотели. Не в семейном склепе, а под открытым небом, в тени деревьев, среди столетних сосен, кедров и кипарисов...
Когда умерла мама в феврале 1981-го, мы должны были выдержать "дипломатическую" войну с республиканскими властями Греции, чтобы они разрешили похоронить царицу Фредерику рядом с мужем, царем Павлом, и чтобы позволили нам приехать проститься с ней. Константину разрешили пробыть на греческой земле не более четырех часов, как будто речь шла о враге нации или политическом преступнике! Но нам пришлось смирить свою гордость, потому что мы хотели выполнить волю родителей и похоронить маму рядом с отцом в Татое”.

Королева София не любит показывать своих чувств. Она сохраняет целомудрие души. И тут же, сменив интимный тон на совершенно другой, лишенный всякого драматизма и почти торжествующий, с улыбкой, осветившей ее лицо, королева объявляет: “Король Павел, король Хуан Карлос, король Константин, принц Фелипе... Мой отец, мой муж, мой брат, мой сын: вот и все мои мужчины!” И смеется.

Без перехода, будто перевернув страницу книги, мы приступаем к другому важному событию: государственный переворот, который произошел в Греции 21 апреля 1967-го. К этому времени король Константин находился на троне всего три года.

“В те дни мы были в Греции, — начинает свой рассказ королева, — в нашем доме в Психико. Приехали на 50-летие мамы, было это 18 апреля. Мой муж вернулся в Мадрид, а я на некоторое время осталась. После смерти отца мама так и не оправилась. Была совершенно подавлена...

21 апреля все остались ужинать во дворце Татой. Брат предложил отвезти нас домой. Я сказала, что нет необходимости, и отправилась на машине сама, с охраной. И около часа ночи была уже в Психико. По пути не заметила ничего странного, никакого особого движения. Ничего, что привлекло бы мое внимание. Обычная спокойная ночь в спящем городе.

На рассвете, между тремя и четырьмя, нас разбудила мама: "Поднимайтесь, происходит что-то серьезное, но еще не пойму что!" Действительно, дом был окружен солдатами. Включили радио: звучали одни военные марши. Вскоре передали сообщение о том, что бригадный генерал Паттакос и полковники Макарезос и Пападопулос подняли восстание, действуя от имени короля.

Путчисты убедили младших офицеров и солдат в том, что они действуют в защиту короля и намерены подавить левоэкстремистский коммунистический мятеж.Мне это сразу не понравилось. Политическая жизнь в Греции тогда была очень нестабильна: за один год сменилось пять правительств, и все они были правительства меньшинства.
Вскоре наша резиденция была окружена танками. Их орудия были нацелены на наш дом. Капитан этих войск, которые прибыли якобы для нашей "защиты", сказал королеве Фредерике тоном жестким и непререкаемым: "Я выполняю приказ, отсюда не выйдет никто!" Моя мать все еще продолжала думать, что они хотят защитить нас от предполагаемого нападения... Пока наконец не обнаружила, что городской телефон не работает и она не может соединиться с сыном.Тогда она вышла в сад и из машины охраны, припаркованной там, позвонила во дворец Татой по радиотелефону. Говорила с Тино. Было 7 часов утра...”

Рассказ королевы Софии дополню тем, что в другой раз услышала от ее сестры — Ирины:
“Брат был настолько взволнован, что голос его, обычно нормальный, звучал на октаву выше. Он сказал маме совершенно определенно: "Я не имею никакого отношения к происходящему. Мои приказы не выполняются. И никто меня ни от кого не спасал. Сейчас я направляюсь в генеральный штаб, чтобы навести порядок".
Путчисты обрезали телефонную связь, оставив королю лишь одну линию, которая работала с постоянными помехами. Когда он говорил с министром обороны (министр тогда был гражданский), на линии все время возникали голоса военных и слышался солдатский жаргон. Короля они называли "этот тип", генералов — "деды", а полковников — "щенки". А когда Константин спросил, кто это говорит и кого они упоминают, связь оборвалась. Константин оказался в полной изоляции.

Такого от военных мы не ожидали. Мы любили и уважали армию как институт порядка. Константин растерялся и занял позицию "пассивного сопротивления": он хотел выиграть время, избежать раскола армии и гражданской войны, не допустить большой крови. Он заявил публично: "Мой трон не стоит крови греков". Все это произошло в апреле. А несколько месяцев спустя, 13 декабря 1967 года, когда он попытался совершить "контрпереворот", опираясь на демократически настроенных офицеров, которые поддерживали Конституцию и были готовы выступить против военной хунты, на стороне короля оказались лишь офицеры авиации и флота. Сухопутные войска поддержали путчистов. Но Константин не желал раскола армии, не хотел, чтобы одна часть греческих военных воевала против другой; он был против того, чтобы ввергнуть страну в ужас гражданской войны. И поэтому в конце концов покинул Грецию”.

Путчисты ограничили деятельность политических партий и категорически запретили участие в общественной жизни страны коммунистов. Вероятно, в то время, в разгар “холодной войны” и противостояния двух блоков, для американской администрации греческая военная хунта, осуществлявшая жесткую политику ограничения деятельности политических партий, представлялась более надежным гарантом стабильности, чем монархия во главе с молодым и неопытным королем. Нельзя игнорировать и тот факт, что Греция, недавно принятая в НАТО, занимала особое стратегическое положение. В критический момент Вашингтон не только не помог королю Константину II, но оставил его в одиночестве.

“Мой брат, — продолжает донья София, — оставался во главе государства еще несколько месяцев, с апреля по декабрь, когда он готовил свой "контрпереворот". Политики и журналисты в других странах критиковали его, утверждая, что он пошел на уступки хунте, на сотрудничество, на унижения, потому что "цеплялся за трон". То же самое они говорили о Хуане Карлосе и обо мне — что мы терпели все при Франко, думая лишь о своих личных амбициях... И многие годы они смотрели на нас с презрением.

Что же касается моего брата, то он сделал все возможное для того, чтобы соблюсти и заставить других соблюдать Конституцию 1952 года, которой он присягал и в соответствии с которой Греция провозглашалась "демократической монархией". Он не хотел идти на изменения в Конституции, несмотря на то, что военные оказывали на него очень сильное давление. Само понятие "демократическая монархия" для греков звучит странно, поскольку в течение столетий монархия в их сознании идентифицировалась с тиранией. Король для греков всегда был абсолютным монархом. Напротив, понятие "республика" всегда ассоциировалось с демократией. Мой отец, а потом и брат пытались укрепить демократию при монархическом правлении, создать монархическую демократию... То, что десять лет спустя удалось сделать моему мужу здесь, в Испании. Но формально Греция до июня 1975 года оставалась монархией”.

Я спросила королеву Софию, какой урок извлекла она из горького, неприятного и поучительного опыта изгнания греческой королевской семьи.

Медленно, с истинно королевским достоинством она поднимает голову. Взгляд ее устремлен в пространство. Отвечает грустным голосом, как будто отстранившись от меня и погрузившись в раздумья: “Такой опыт не служит уроком для других, потому что каждый переживает свои сложности... Каждый спотыкается о свой камень. Другое дело, и этому действительно учит жизнь, что король, действующий в соответствии с Конституцией, должен соблюдать правила игры, никогда не выходить за рамки своих полномочий, не вмешиваться туда, куда не следует. Потому что за это приходится платить. И дорого платить. Как дорого приходится платить за скандалы. Граждане вправе требовать от королей и принцев образцового поведения. Это и есть королевское достоинство. Чтобы править, надо иметь королевское достоинство”.

— Королевское достоинство? А что это такое?

“Человеческое достоинство — самое главное. Оно есть у всех у нас. И если человек его теряет, он конченый человек. Достоинство так же важно для короля... как и для какого-нибудь простолюдина с улицы. Но королевское достоинство — это не снобизм, а ответственность. Вы меня спрашиваете, что это значит? Это означает — всегда, всегда, всегда подчинять свои собственные интересы интересам общим. Королевская мораль очень строга и ко многому обязывает. Она обязывает тебя служить людям. И если кто-то хочет царствовать, он должен прежде всего уметь служить и быть готовым к самопожертвованию, поменьше думать о себе и побольше — о людях...

В течение пяти лет Караманлис вел переговоры с королем Константином, пытаясь изыскать возможность для его возвращения в Грецию. Наконец Караманлис написал “открытое письмо” полковникам, требуя от них вернуть в страну короля как “символ законности”. Две газеты — в Афинах и в Салониках — отважились напечатать это письмо. Оно получило широкий общественный резонанс. Тем не менее Пападопулос в ответ вообще лишил Константина трона”.

За этим последовала череда событий, казалось бы, на первый взгляд не связанных между собой, но свидетельствовавших о том, что военный сапог начал давить живую жизнь. Жестоко подавлялись выступления студентов, начались беспрецедентные случаи нарушения прав человека, приведшие в конце концов к тому, что Греция лишилась своего места в Совете Европы. Затем последовал арест самого Пападопулоса его же собственным начальником службы безопасности и как апофеоз — покушение на архиепископа Макариоса, президента новой Республики Кипр, организованное правоэкстремистскими силами, что привело к введению “чрезвычайного положения” и в Греции, и в Турции и поставило регион на грань военного конфликта. Вся эта цепь ошибок и насилия подточила фундамент, на котором покоилась военная хунта, что и привело к ее падению.

В этой ситуации, в 1974 году, вновь был призван Караманлис, опытный государственный политик, находившийся все эти годы в стороне от внутриполитических интриг. Президент республики генерал Гизикис поручил ему сформировать правительство и вынести на референдум вопрос о том, вернуться ли к монархии или учредить республику. В 1975 году в Греции была провозглашена республика после ловко проведенного референдума. “Была ликвидирована статья Конституции, по которой Греция считалась демократической монархией, — говорит королева. — Референдум стал ловушкой. Законность была нарушена”.
Лицо королевы становится жестким. Она рубит слова. И бросает тяжелые, как свинец, обвинения:
“Караманлис обманул царя Константина. Воспользовался его доверием. Предстал перед греками как спаситель законности. Узурпировал роль, которая предназначалась королю. Заменил монархию республикой. Использовал с этой целью свой пост главы правительства и все свое влияние в личных интересах...”

“Когда два года спустя Караманлис прибыл в Испанию с официальным визитом как президент республики, — рассказала мне принцесса Ирина с нескрываемым торжеством, — моя сестра София показала ему, что с нами нельзя вести нечестную игру.

Дело было так. Обычно перед визитами глав государств заранее обговаривается, какие государственные атрибуты будут использованы во время церемонии. Но в 1984 году во время официального визита Караманлиса в Испанию этого не произошло. На торжественный ужин в королевский дворец королева София явилась в ослепительном платье из парчи, украшенном драгоценностями. На голове — платиновая тиара, усыпанная драгоценностями, которую королева надевает в исключительных случаях. На груди — голубая муаровая лента c шитьем и бриллиантами. На левом плече она перехвачена большим крестом, символизирующим предшествующие королевские династии, а в центре — символ Королевского дома Греции.

Во время приветствия Караманлис, намереваясь снискать расположение королевы, спросил по-гречески, как чувствует себя ее брат. Королева не ответила. Молчание затянулось. Король Хуан Карлос, который достаточно знает греческий, чтобы понять, о чем спросил гость, нашел выход из создавшегося очень затруднительного для греческого президента положения и ответил за супругу: "Он себя чувствует так... как я во времена Франко".
Потом за ужином Караманлис попытался оправдать свое предательство десятилетней давности, на что королева сухо заметила: "Господин президент, я королева Испании, и не рассказывайте мне, пожалуйста, о внутренних проблемах Греции"”.

17 и 19 января 1996 года. Во время этих двух последних встреч мы говорим о том, что произошло между принятием принцем присяги в качестве “наследника титула короля” 23 июля 1969 года и королевской присягой, которую он дал 22 ноября 1975 года. Как прожили принц и принцесса испанские эти шесть лет... в преддверии царствования.

“Здесь, в этой самой комнате, мой муж и его советники готовили речь принца перед депутатами кортесов по случаю назначения его преемником главы государства. Все было очень просто, по-семейному: сидели и работали все вместе, объединенные общей целью. Помню, что франкисты и премьер-министр Карреро Бланко требовали, чтобы принц был объявлен "наследником монархии 18 июля". Но в конце концов эту формулировку выбросили. Оставили другую: "Я продолжаю прямую линию Испанского королевского дома, в моей семье объединились две королевские ветви. Обещаю быть достойным своих предшественников". Таким образом Хуан Карлос связал монархическую и династическую тему с подтверждением лояльности законам франкистского государства, потому что перед кортесами он должен был поклясться в верности конституции — "Основному закону государства"”.

— Ваше величество, дон Хуан Карлос был озабочен, принося эту клятву?
— Да. Очень. Он не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь назвал его клятво-преступником.
— Клятвопреступником? Значит, он уже тогда думал об изменении франкистских законов?
— Да, он хотел изменить систему. Он не хотел абсолютной монархии, хотел быть королем в демократическом государстве, королем всех испанцев, какой бы партии они ни принадлежали. Это его очень беспокоило. Но Торкуато Фернандес Миранда объяснил ему, что сам Основной закон государства позволяет начать изменения системы изнутри. Он говорил: “Надо идти от закона к закону”. В этом и был смысл перехода от диктатуры к демократии: создавая новые законы, не разрывая с прошлым и избегая революционных потрясений. И совершенно ясно, что тот же вопрос встал в Испании после смерти Франко, когда Хуан Карлос уже принимал присягу как король.

— А кто придумал назвать вас принц и принцесса Испанские? Одни говорят, что это придумали вы, ваше величество, другие приписывают это Карреро Бланко.
— Да, это было какое-то удивительное совпадение. В один и тот же день с утра мы все размышляли над этим. И, вероятно, решение пришло одновременно, никто не сговаривался.
— Сеньора, я полагаю, что принц понимал, что ему придется долго ждать, пока он станет наследником... каудильо, и это ожидание не могло не идти ему во вред. А может быть, он надеялся стать королем при жизни Франко?
— Нет! Это был бы конец всему, если бы Хуанито стал королем при Франко. Франкисты именно это и предлагали — сделать его королем “Движения”... или что-то в этом роде. Но принц не хотел и слышать об этом. Встав на этот путь, нельзя было прийти к демократии. Но принц твердо знал, что будет бороться за настоящую демократию в Испании. Он также был уверен, что нельзя было резко порывать с прошлым. Следовало двигаться, как говорили тогда, “просчитывая каждый шаг”. И одним это казалось — слишком медленно, а другим — слишком быстро. Но только таким путем можно было избежать столкновений и реванша.

Двадцать третье июля 1969 года. Утром в Сарсуэле, в присутствии министра юстиции, принц принимает присягу как наследник Франко. Во второй половине дня в зале кортесов в обстановке необычайной торжественности и помпезности, которой отличались все официальные акты с участием Франко, Хуан Карлос Бурбон-и-Бурбон приносит присягу и провозглашается принцем Испании. На следующий день ему присваивается звание генерала трех родов войск — армии, авиации и флота.

Дон Хуан не приехал на церемонию. Он вообще долго не мог смириться с тем, что потерял всякую надежду на трон. Хотя королева сказала мне в категорической форме, что дон Хуан Карлос не хотел править, пока был жив Франко, нельзя отрицать, что было сделано, помимо самого принца, по крайней мере, две попытки уговорить Франко уйти в отставку и передать власть Хуану Карлосу. Адмирал Маунтбаттен, командующий средиземноморским флотом НАТО, обсуждал этот вопрос с президентом Никсоном и доном Хуаном де Бурбоном, пытаясь ускорить события.

В своих доверительных беседах с Никсоном он с похвалой отзывался о молодом наследнике Королевского дома Испании, которому “США должны помочь”. Он настаивал на том, что главе американского государства следует убедить Франко сделать завещание при жизни и возвести на трон принца-наследника. Это подтверждает Вернон Уолтерс, бывший в те годы заместителем директора ЦРУ. Он получил от президента Никсона поручение — если не секретное, то, по крайней мере, весьма конфиденциальное — посетить Мадрид и обсудить с Франко деликатный вопрос. Это произошло в 1971 году. Ответ Франко Уолтерсу был таков: с одной стороны, “принц Хуан Карлос — единственная альтернатива”, а с другой — “ наследование будет сделано своим чередом. Передайте президенту Никсону, что порядок и стабильность в Испании будут гарантированы надлежащими мерами, которые я приму в надлежащий момент”.

Королева вспоминает их первый официальный визит в США в январе 1971 года. Никсон в беседе с принцем неофициально советовал ему не тратить усилий на то, чтобы дистанцироваться от режима Франко, потому что сама его молодость, динамизм и обаяние являются залогом того, что при нем в Испании все пойдет по-другому. Но несмотря на этот совет Никсона, принц решил использовать американские средства массовой информации для изложения некоторых своих идей.

“Особенно серьезным, — замечает королева, — было его интервью газете "The Chicago Tribune". Он сказал то, о чем не принято было тогда говорить: народ Испании хочет демократических свобод. Необходимо открыть путь к демократии.

Как только мы вернулись в Мадрид, на следующий день пришел очень обеспокоенный Кастаньон де Мена: "Ваше высочество, у Франко на столе лежат ваши высказывания в американской прессе". И мой муж сказал: "Очень хорошо: я пойду и сам переведу ему на испанский". Он взял с собой газету и отправился к Франко. И как только вошел, обратился к Франко: "Мой генерал, эти заявления я сделал в Чикаго". Франко был спокоен. Улыбнулся и сказал: "Да, ваше высочество, есть вещи, которые можно говорить там, но нельзя говорить здесь... Не следует повторять здесь то, что говорится там"”.

Я попросила королеву рассказать о людях “бункера”, о тех крайне правых, что до конца противились переходу к демократии. “Они нас не любили, но не показывали этого. Они всегда были с нами корректны. И даже, казалось, симпатизировали нам. Но делали это, конечно, только из уважения к Франко... Хирон, который был идейным лидером этой группы, пришел сюда, в Сарсуэлу, после принятия Хуаном Карлосом присяги поздравить его и привел с собой других представителей старой гвардии фалангистов. Этот жест с их стороны имел в тот момент немаловажное значение. Нельзя забывать, что единственным реальным организационным началом в тогдашней Испании было "Национальное движение", на которое опирался режим Франко. И только старый парламент (кортесы) мог открыть дорогу новому. Необходимо отдать должное и тем людям, которые думали вовсе не так, как король, но не выступили против него, сохранив тем самым спокойствие в стране. Конечно, в те дни очень важна была позиция социалистов и коммунистов: но ведь власть была не у них, а у фалангистов. И эти люди нашли в себе силы уступить дорогу новому, а сами остались на обочине. Я полагаю, что об этом нужно помнить с благодарностью”.

Эта речь королевы в защиту побежденных победителей так необычна, что ошеломила меня. А потом она рассказывает о тех, кто помогал принцу устанавливать контакты с левой оппозицией за рубежом. Ведь тогда уже было две Испании, а принц хотел стать королем обеих.

Я спрашиваю, встречались ли они с кем-нибудь из социалистов, которые во времена Франко находились в подполье.
“Помню, — говорит королева, — что Фернандо Моран был с нами раз или два во время наших путешествий. Принц много беседовал с ним. Приходил к нам и один из лидеров оппозиции Луис Солана, пряча лицо под шлемом мотоциклиста.

На праздновании тысячелетия Персидской империи, на грандиозном приеме, устроенном шахом Резой Пехлеви, мы общались со многими великими мира сего. Там мы познакомились с Чаушеску, президентом Румынии. Мы тогда не знали об ужасных злодеяниях этого человека. Среди всех коммунистических лидеров он и Тито пользовались наибольшей благосклонностью Запада. Принца Хуана Карлоса тогда очень интересовало, какую позицию займут испанские коммунисты в отношении демократической монархии. И Чаушеску предложил ему: "Когда настанет время, полагаю, что могу оказаться полезным для вас". Лидер коммунистов Сантьяго Каррильо часто бывал в Румынии по приглашению Чаушеску. Прошло много времени. Мой муж стал королем. И когда ему понадобилось узнать намерения коммунистов, он вспомнил об обещании Чаушеску и послал к нему своего доверенного человека. Коммунисты беспокоили короля больше, чем социалисты, потому что они были более непримиримыми противниками режима Франко, и между ними и крайне правыми, в том числе и военными, могло произойти открытое противостояние”.

Да. Тогда сосуществовали две Испании. Точнее, не две Испании, а две половинки одной Испании... И между ними — король-канатоходец, немыслимым образом удерживающий равновесие на проволоке, потому что он действительно хотел быть королем и тех и других, королем всех испанцев.

В последний год жизни Франко, когда он перенес два тяжелых приступа болезни, принцу пришлось взять на себя исполнение обязанностей главы государства. Используя политический жаргон того времени, спрашиваю королеву о “двух временных замещениях” им Франко. Королева нервно реагирует на это.

“Никаких двух замещений не было. Было всего одно! Второй раз он взял на себя обязанности уже окончательно, после того как врачи сказали ему, что положение каудильо безнадежно. Он был у постели Франко и сказал: "Мой генерал, никто из нас, ни вы, ни я, не торопимся... Будем ждать, как пойдет развитие болезни. Даст Бог, вы снова поправитесь. Я буду рад. Но сложившаяся ситуация делает невозможным для меня наследовать вам в качестве короля, когда настанет час". Так и было: эти временные "замещения" разрушали образ будущего короля Испании. Мы обсуждали это между собой. Мы понимали, что под угрозой находилась сама идея монархии. Заместить Франко можно было один раз, но не более. Второй раз принц взял на себя обязанности главы государства уже навсегда. И не потому, что Франко умер. Даже если бы Франко оставался жив, мой муж поставил условием, что он берет на себя обязанности главы государства окончательно.
Осенью 1975 года, во время второго серьезного обострения болезни Франко, принц Хуан Карлос привлек к себе внимание соотечественников, поразил всех своим поступком, неожиданным, непредсказуемым. Испанцы уже привыкли к тому, что глава государства существует не столько физически, сколько метафизически. Франко очень редко появлялся на публике — лишь на высокой трибуне во время какого-нибудь официального акта.
И вдруг принц повел себя совсем иначе, чем каудильо. В одно прекрасное утро он завел мотор своего самолета и... высадился в пустыне на территории Испанской Сахары, на границе с Марокко, где в то время разразился острый пограничный конфликт. Тогда был организован знаменитый зеленый марш мусульман, которые перешли границу и теснили испанских солдат. Последние пребывали в полном неведении из-за бездействия верховного командования, чувствовали себя покинутыми и увязали в песках. Они готовы были уже начать стрельбу, поскольку марокканцы каждый день шаг за шагом продвигались по территории Испанской Сахары. Именно в этот момент и прилетел принц, он обратился к солдатам испанского легиона, успокоил их и разрядил обстановку.
Позднее Хасан II позвонил Хуану Карлосу: “Поздравляю вас. Теперь мы можем обсуждать проблему Сахары в спокойной обстановке”. Королю Хасану нужен был такой решительный жест. А наши солдаты смогли уйти из Сахары, не применяя силы. Это был успех”.

Мы подходим в нашем рассказе к моменту смерти Франко. “Что я чувствовала тогда? Я думала: "Ну вот и свершилось". Развязан узел, чего так давно все ждали. Жизнь наша никак не изменилась. Мой муж уже фактически был главой государства. Может показаться странным, но я тогда больше думала не о нас, а о семье Франко. Для них действительно начиналась другая жизнь. Они должны были покинуть дворец Эль Пардо, они теряли статус самой могущественной и влиятельной семьи Испании, они теряли власть. Я попыталась представить себя на их месте. Мне тогда даже припомнилось, как мы, конечно совсем при других обстоятельствах, покидали Афины, отправляясь в эмиграцию... И я постаралась в те дни быть предельно внимательной к ним, сделать все, что было в моих силах, чтобы облегчить их участь.

Благодаря дочери Франко Карменсите было представлено завещание, которое зачитал Ариас. В тот момент это было очень важно, потому что в одном из пунктов завещания говорилось о том, что испанцы должны поддержать нового короля. Ариас зачитал завещание по телевидению, и это сыграло важную роль. Франко продиктовал завещание Карменсите. Она сама напечатала его на машинке и хранила, согласно воле отца. Она могла бы скрыть завещание, но Карменсита — женщина достойная и умная. Она не только не чинила нам препятствий, но помогала. Так что она вполне заслужила титул герцогини, который ей пожаловал король.
Официальный траур в связи с кончиной Франко продолжался несколько дней и был приостановлен на время принятия королем присяги в парламенте. Я спрашивала себя: "Что мне надеть?" Было немало сомнений, но я все-таки хотела показать своим видом испанцам, что начинаются новые времена, что отныне все будет идти по-другому. И я решила надеть яркое красное платье, платье цвета подбивки плаща тореадоров”.

Во время коронации на сцене сидела вся королевская семья. В момент принятия присяги звучал королевский марш. А на стене поместили новый герб — герб короля Испании. На сцене — молодая королева: яркий наряд, прямая спина, торжествующая и слегка блуждающая улыбка... Она смотрит вниз, в зал, и видит море черных костюмов и белых рубашек, пурпурных сутан и военных мундиров. На трибуне для гостей — король Хусейн, который всегда поддерживал принца, Имельда Маркос, Пиночет, семья Вильяверде и даже няня Нани, вся в черном... Принцессы Маргарита и Пилар, жены, дети... Дона Хуана нет. Он — в Париже. Вот она видит своего брата, низложенного Константина. На мгновение встречается с ним глазами. На глаза короля наворачивается слеза. Он достает платок и сжимает его в кулаке. Видно, как поднимается и опускается его кадык. Он удержался.

Донья София вспоминает первую поездку королевской четы по Мадриду. Они с королем стоят в открытом “роллс-ройсе”, который медленно движется по улицам столицы. Машина принадлежала Франко, но на ней уже установлены новые голубые номерные знаки Королевского дома. С флангов их прикрывает конная полиция. Гарцуют кони. Попахивает свежим конским навозом. Люди кричат, аплодируют, бегут за машиной...

Рассказывает королева: “Люди кричали, очень много было людей и много чего кричали — в нашу защиту и против нас. Мы прекрасно слышали: "Франко-о-о, Франко-о-о, Франко-о-о!" — и вслед за этим: "Долой Бурбонов!", и тут же: "Да здравствует король!", "Да здравствует София!", "Да здравствует Хуан Карлос!"
А потом, когда мы вышли на балкон королевского дворца, увидели, у нас мурашки побежали по коже. Там внизу, под нами, было море людей, и они верили нам, они ждали от нас больших дел, всего за несколько дней они поверили в нас... В этот момент король сказал мне: "Это и трудно и легко: народ хочет перемен. Но мы не должны идти по гребню волны туда, куда несет нас сейчас народ. Мы не можем допустить поражения. Мы должны все сделать хорошо". И я ответила ему: "У нас все получится. У нас есть почти все, чтобы победить. Ведь надежд больше, чем страха"”.

14 февраля 1996 года. “Ты уже знаешь о трагедии? Какой ужас! Не могу поверить!.. Похоже, террорист был один и прошел прямо в кабинет... Господи, погиб такой прекрасный человек! Принц, мой сын, потрясен. Это его учитель, он был его преподавателем конституционного права... Фелипе любил его, восхищался им... Он как раз должен был на днях встретиться с королем. Ведь он стал членом Государственного Совета...”
Королева сообщает мне ужасное известие о только что совершенном покушении на бывшего президента Конституционного суда Франсиско Томаса-и-Вальенте. Она еще не может справиться с волнением, голос ее дрожит, спазмы сжимают горло.

Томас работал в своем кабинете в университете. Террорист из ЭТА вошел и двумя выстрелами в голову убил его.
“Ну что тут можно сделать? Ну на что это похоже!” Не знаю, что ей ответить. И даже не знаю, ждет ли она от меня ответа.
Я здесь уже несколько месяцев, а там, за стенами дворца, обвал событий. Вскрыты факты коррупции, внутри Социалистической партии разразился кризис, вызвавший судороги в политической жизни всей страны. Новые скандалы в связи с незаконным использованием резервных фондов. Ужаснувшая всех информация об убийствах, совершенных полицейскими специальных антитеррористических подразделений. Прослушивание телефонов важных политиков и даже самого короля. Появились книги, в которых рассказывалось о чудовищном торге политиков, нередко прикрывавшихся именем короля, о грызне политических лидеров, об аресте и заключении в тюрьму некоторых генералов и бывших высоких чинов...

Но королева ни разу не говорила со мной о том, что происходит в стране. И вот сегодня вопреки всему она сама вызывает меня на разговор о том, что произошло.
— Но почему? Почему мальчик двадцати пяти лет ставит на кон свою жизнь? Он что, не хочет жить?
— Ваше величество, тут нет разумного объяснения. Но полагаю, за всем этим стоят деньги, и большие деньги. Поэтому история ЭТА не кончится никогда.
— Но для чего?
Мы поменялись ролями. Теперь королева спрашивает, а журналистка пытается отвечать.
— Думаю, для того, чтобы дестабилизировать ситуацию. Такую же эскалацию насилия мы видим со стороны террористов из Ирландской революционной армии, хотя, казалось бы, там уже найдено политическое решение. А соперничество между Израилем и Палестиной? Кто не хочет разрешения этого конфликта? Здесь не вопрос идеологии, ваше величество. Здесь действуют подготовленные убийцы и большие деньги. За деньги можно купить все.

— Хорошо, ну предположим — деньги. Предположим, что убийце из ЭТА платят, а он рискует своей жизнью. Но остается вопрос: а он-то почему хочет делать это за деньги? Ему-то для чего эти деньги? Чтобы потом поехать загорать на Гавайские острова? — Она делает презрительный жест, ее глаза, губы выражают отвращение. — Что меня больше всего удручает, так это вообще существование в мире зла. У этих людей, таких молодых, совершенно извращенный ум. Это меня просто убивает. И ведь речь идет не только об испанском, ирландском или исламско-фундаменталистском феномене... Но бедный Томас! Тоже мне “героизм”! Убить его было так же просто, как любого испанца на улице города! И они еще претендуют на то, чтобы предстать перед миром как “непобедимое войско”! Нет, терроризм — это зло и ничего больше.

Сегодня впервые за многие месяцы наших бесед с королевой нас часто прерывают: адъютант приносит какие-то бумаги, то и дело звонит внутренний телефон... Мы начали говорить об отставке председателя правительства Адольфо Суареса в 1981 году. Я излагаю целую обойму причин, объясняющих эту отставку: “Потерял доверие правых, которые голосовали за него. Не сумел завоевать левоцентристские голоса, которые отошли к Фелипе Гонсалесу. Устал от давления "невидимой власти": банки, предприниматели, военные... Нападки баронов в его собственной партии, пытавшихся выдернуть из-под него кресло. А может быть, и сам король начал уставать от него...”

Королева выслушала меня до конца. Она не говорит, согласна со мной или нет и не вступает в дискуссию. Но добавляет еще один аргумент, и очень точный:

“Важнее всего было то, что Адольфо понял, что в демократическом обществе лидер должен получить широкую народную поддержку, иметь свою крепкую партию. Таковой у него не было. Он был поставлен сверху, назначен королем. Партия "Союз демократического центра (СДЦ)", собственно, не была его партией, в нее входило несколько видных политиков, которые без конца спорили между собой...”

Чувствуется, что королева питает к Адольфо Суаресу искреннюю симпатию. С ним они прожили рядом, бок о бок, самые напряженные, трудные, опасные времена, когда все они осознавали, что пишется история страны.
“Суарес — это личность, это настоящий кабальеро, он был для нас родным человеком, очень щедрым и преданным другом...”

Pilar Urbano. Madrid

по материалам журнала «Дружба народов»,

Виртуозы Москвы - Eduard Strauss-Without Brakes(Ohne Bremse)

В колонках играет - Yehudi Menuhin - J S Bach "Chaconne" In D Minor

Королева София[/B]

Официальная информация:

Донья София Греческая и Датская (Doña Sofía De Grecia y Hannover), София Маргарита Виктория Федерика Шлезвиг-Гольштейн-Сеннерборг-Глюксбург,— испанская королева, cупруга короля Испании Хуана Карлоса I.

Родилась в Афинах в семье принца Павла Греческого и его жены (будущих короля Греции Павла I и королевы Федерики). Она является правнучкой русской княгини Ольги Константиновны, вышедшей замуж за греческого короля Георга I, которую греки называли «василисса тон эллион», что означает «королева эллинов». Среди ее предков — также германские князья, монархи Дании и Англии.

14 мая 1962 г. в Афинах состоялось ее бракосочетание с принцем Хуаном Карлосом (Juan Carlos de Borbón y Borbón), сыном графа Хуана Барселонского и наследником престола Испании. После смерти каудильо Франко, 22 ноября 1975 года Хуан Карлос был провозглашен королем, а его супруга София — королевой Испании.

Королева София автор двух книг о греческой археологии, прекрасно разбирается в живописи и сама рисует. Она Почетный академик Королевской Академии изящных искусств «Сан-Фернандо» и Королевской Академии истории и имеет степени почетного доктора ряда университетов, в том числе Вальядолидского, Кембриджского, Оксфордского, Джорджтаунского и Нью-Йоркского.

Королева София является президентом «Фонда королевы Софии», почетным председателем Фонда по борьбе с наркоманией, Королевского попечительского совета по образованию и поддержке инвалидов, Высшей королевской музыкальной школы им. королевы Софии, ряда других просветительских и благотворительных организаций.

Благодаря донье Софии ансамбль «Виртуозы Москвы», возглавляемый Владимиром Спиваковым, получил приглашение работать в Испании.

У королевы Софии и короля Хуана Карлоса трое детей:
инфанта Елена, герцогиня де Луго , (Infanta Elena María, Isabel, Dominica de Silos de Borbón y Grecia р. 1963) /I]
[I]инфанта Кристина, герцогиня Пальма-де-Майоркская (Infanta Cristina, Federica de Borbón y Grecia, р. 1965)
принц Астурийский Фелипе (Príncipe Felipe de Borbón y Grecia, р. 1968), наследник престола.

из книги Пилар Урбано "КОРОЛЕВА СОФИЯ"

Она возникла внезапно на повороте дороги. Совершенно спокойная, даже более чем спокойная, неподвижная. Резко сбрасываю скорость... 70, 50, 20... Облегченно вздыхаю. Проезжаю еще немного вперед, уже медленно. Она не двигается. Смотрит на меня, как будто поджидая. Сколько времени она здесь стоит? Сейчас без десяти пять. Под июльским солнцем, беспощадным, белым, она блестит серебром, сливаясь с деревьями. Теперь нас разделяет всего сотня метров. Не знаю, посигналить ли ей или помигать фарами, предупредить, что вижу ее. Не осмеливаюсь. Мне кажется, что даже легкое урчанье мотора уже подобно вторжению в чужой дом.

Почему-то кажется, что со мной это уже было в прошлом, что я уже ехала по этой асфальтовой дороге, среди сосен, буков и дубов, по дороге, что начинается у контрольных постов королевской гвардии в Сомонтес и ведет к дворцу Сарсуэла.

Наконец решаюсь дать гудок и включить фары. Что я могу еще сделать? И что намерена делать она? Медленно приближаюсь. Высокая, стройная и элегантная, величественная. Будто памятник самой себе. Подъезжаю совсем близко. Поражают ее глаза. Мягкий, но надменный взгляд... Она смотрит на меня в упор, не мигая. Мелькает мысль: “Совершенно ясно, что из нас двоих именно она — хозяйка ситуации”. Опираясь на руль, улыбаюсь ей. И даже слегка наклоняю голову, как бы приветствуя. Она по-прежнему неподвижна.

Почему-то вдруг вспоминается эпизод, о котором рассказала в своих воспоминаниях королева Греции Фредерика. Когда на борту греческого корабля “Агамемнон”, во время знаменитого королевского круиза, встретились члены королевских семей Европы, все было чудесно, как она и предвидела. Все, за исключением маленькой, но неразрешимой проблемы: собралось сразу столько королев и они вели себя так вежливо по отношению друг к другу, что, встретившись возле какой-нибудь двери, могли простоять очень долго, уступая друг другу дорогу, и ни одна не хотела входить первой.

Наконец, чтобы выйти из дурацкого положения, решаюсь двинуться вперед. И именно в этот момент оленуха срывается с места, совершая потрясающий прыжок. Какая акробатика! В одно мгновение она пересекает дорогу. Я вижу ее голову, бока в двух шагах от моей машины. И потом — скрежещущий звук. Это она царапает задними копытами капот моей машины. Потом обнаружу таинственный след — странный узор, происхождение которого трудно будет объяснить моему страховому агенту.

4 июля 1995 года. Сегодня аудиенция у королевы. Королева знает, что я хочу написать о ней книгу, и согласилась принять меня. Будет ли это первая встреча из целой серии встреч, или она останется одной-единственной? Этого не знает никто. Секретарь королевы, полковник Хосе Кабрера, посоветовал: “Полагаю, что от первой встречи будет зависеть все дальнейшее. Королева София очень оберегает свою личную жизнь. Если ты вдруг затронешь тему, которую она предпочитает ни с кем не обсуждать, то сразу даст это понять. Ничего не скажет, но сразу изменится выражение ее лица, и она примется говорить о чем-нибудь другом. Если ты расположишь ее к себе и она начнет тебе доверять, тогда королева расскажет тебе многое и откроет свои ящички с письмами и фотографиями...”

Но хочу ли я сама написать эту книгу? Не знаю. Королева давно привлекает меня как личность. Уже много лет я наблюдаю за ней издали.

Интерес этот возник во время поездки королевской четы в Страну Басков в феврале 1981 года. Это была очень напряженная поездка. Премьер-министр Адольфо Суарес только что подал в отставку. Террористы из националистической организации басков ЭТА убивали людей с невиданной жестокостью. А военные тайно готовили переворот.

Нужно было иметь немалое мужество, чтобы решиться на такое путешествие. Хроника его совершенно фантастична. Да, фантастична, потому что, пока в Лойоле во всех церквах звонили колокола, приветствуя королевскую чету, в Бильбао, на центральной площади, короля и королеву встречали тысячи людей, размахивавших красно-желтыми флажками, а чуть подальше, в Аскойтиа, люди несли огромные плакаты с надписями: “Убирайтесь вон!” и кричали: “Да здравствует свободная Страна Басков! Да здравствует ЭТА!”
Когда королевский самолет приземлился в аэропорту Форонды, один из руководителей баскских националистов предупредил меня: “Завтра в Гернике мы покажем всем, кто есть кто. Мы не против короля лично, но мы против государства, которое он, по его словам, представляет. Это государство не дало нам ни свободы, ни демократии, ни независимости”.

С тех пор прошло более 14 лет, но туман времени не мешает мне помнить все совершенно отчетливо.
Небольшое помещение Генеральной ассамблеи Герники в то утро было забито до отказа. Сижу на балкончике, сдавленная со всех сторон, но зато сверху вижу сцену, на которой расположились королевская чета и представители баскских властей.

Король направляется к трибуне. Едва он начал свое выступление: “Я всегда страстно желал, чтобы мой первый визит как главы государства в эту близкую сердцу баскскую землю...”, как человек эдак двадцать бородачей без рубашек вскакивают с передних рядов, застывают и, вздымая кулаки, не сводя глаз с короля, запевают песню “Солдат басков”, старый гимн баскских борцов. Король молчит. Напряжение и страх охватывают всех присутствующих. Две-три сотни политиков начинают бурно аплодировать. Овация длится, длится и длится...

Считаю минуты, глядя на свои часы: семь, девять, десять... Двенадцать минут продолжались аплодисменты и выкрики. Сцена фантастическая: одни аплодируют и приветствуют короля, другие продолжают петь свой гимн, выпячивая грудь и уже хрипя от крика. Но лицо короля остается спокойным. Спокойна и королева. С ее лица не сходит улыбка. Дон Хуан Карлос стоит прямо и твердо, как мачта. Он подавляет в себе гнев, ни один мускул на его лице не дрогнет. Вдруг в нем просыпается его чисто бурбонское чувство юмора: король поворачивает голову к уже охрипшим мятежникам и, прикладывая руку к уху, как бы стараясь расслышать их получше, обращается к ним: “Эй, вы там, пойте погромче, а то вас совсем не слышно из-за этой овации”.

Наступает самый драматичный момент, хотя этого почти никто не замечает. Но я сверху успеваю увидеть: адъютант короля, встревоженный нарастающим напряжением, подносит руку к кобуре... Кто-то рядом с ним, гражданское лицо, хватает его за руку и не позволяет выхватить пистолет... Мне кажется, что я расслышала повелительное: “Не сходите с ума!” Если бы офицер вынул из кобуры пистолет и если бы хоть кто-нибудь это заметил, случилось бы непоправимое!

Королева по-прежнему улыбается, ее лицо сохраняет спокойствие. Она напоминает статую, кажется, что она даже не дышит. Руки крепко сплетены... Я иногда поглядывала на нее в эти двенадцать напряженных минут. Она все время оставалась невозмутимой и бесстрастной. Быть может, королева вообще лишена эмоций. Бросаю взгляд на ее руки — сильные, большие, крепкие, они полны жизни. Кажется, будто именно они помогают королеве сохранить присутствие духа.

Верно, так и есть: когда в помещение входят полицейские и выволакивают “лихих запевал”, именно в этот момент королева расцепляет руки. Глубоко вздыхает. Расслабляется. И мне кажется — я вижу на ее ладонях глубокие следы от ногтей.

К вечеру последнего дня пребывания королевской четы состоялась религиозная церемония в Лойоле, в церкви Сан-Игнасио. Король и королева занимают специально отведенные для них места в храме. Напротив них расположился епископ Хосе Мария Сетьен. На улице идет дождь, колокола гудят, бросая вызов грозе. Звучит орган. Исполняется месса Баха “Страсти по Матфею”. Когда церемония заканчивается, все хотят выйти вместе с королевской четой. Возникает угроза давки. Тогда королева делает незаметный знак рукой монсеньору Сетьену, чтобы он подошел к ней. Она что-то ему говорит на ухо. Сетьен возвращается к своему трону под балдахином. Берет микрофон: “Ее величество королева просит всех оставаться на местах, пока не закончится эта чудесная музыка Баха. Мы переполнены эмоциями, и всем нам будет полезно провести несколько минут в спокойном размышлении”.

Меня всегда поражает, как точно королева находит свое место: всегда на втором плане, позади короля, но одно лишь ее присутствие придает королю еще больше величия.

В наши дни стриптиза и пересудов вокруг личной жизни знаменитых людей немалым достоинством королевы является то, что она не позволяет никому прикасаться к тайне ее жизни. Можно составить целый альбом с тысячами фотографий, сделанных на бесчисленных официальных церемониях, где королева появляется в костюмах всех тонов и цветов, на встречах со всеми знаменитостями мира сего... Но знаем ли мы хоть какую-нибудь деталь ее жизни, каков характер этой женщины? А ведь она столько лет, начиная с 1962 года, вместе с королем ткет ковер новейшей истории Испании.

Я еду в Сарсуэлу с одним-единственным вопросом: что за человек королева?
Пересекаю каменный мостик. На другой стороне — четверо солдат из королевской охраны, одетые в обычное хаки, в голубых беретах. Их должны были предупредить о моем приезде. Они вытягиваются по стойке “смирно” и пропускают меня. Отсюда начинается крутой спуск ко дворцу.

Паркую машину, оглядываюсь. Ухоженный газон. Ели, секвойи, черные тополя, ивы... Здание из красного кирпича и серого гранита, крытое почти черным шифером. Никаких торжественных балюстрад, каменных лестниц, мраморных скульптур, фонтанов и гербов на фасаде. Только с немалой натяжкой Сарсуэлу можно назвать дворцом.

Первый павильон был построен в XVIII веке, по приказу кардинала Фернандо Хосе, брата короля Филиппа IV. Там, где сейчас разрослись кусты ежевики, впервые были разыграны спектакли сарсуэлы — театральные постановки, где сочетается декламация с пением. Короли Карл IV и Фердинанд VII использовали эти помещения как павильоны для игр и развлечений. Во время гражданской войны 1936 года малый дворец был почти полностью разрушен. В 1958 году Франко приказал восстановить его для того, чтобы, когда придет день, там располагалась резиденция принца Хуана Карлоса.

Меня провели в покои королевы. Прихожая, где я жду королеву, небольшая, но светлая и потому, как кажется, просторная. Огромные окна, во всю стену, выходят в сад. Это и дает ощущение пространства. На одной из стен картина — королева на народном гулянье в красно-белом костюме, восседающая на маленькой лошадке, запряженной по-андалузски. В застекленных шкафах — серебряные кубки, по-видимому с какой-то выставки собак, и шесть фотографий: на четырех из них дон Хуан Карлос и донья София играют с детьми, еще совсем маленькими. На других снимках — король и королева с папой Иоанном Павлом II. Этим фотографиям не меньше двадцати лет, они уже немного поблекли.

По-видимому, все в этой маленькой зале выбрано и расставлено самой королевой. Я думаю, что донья София хотела предложить вниманию своих гостей именно такой свой образ: вот она в костюме севильянки на народном гулянье, а на другой фотографии — на аудиенции в Ватикане, в белой мантилье, которую надевали только испанские королевы при посещении папского двора.

Накануне свадьбы доньи Софии и Хуана Карлоса, когда возникли щепетильные проблемы с ритуалами и церемониями, дон Хуан де Бурбон, отец жениха, позволил себе несколько обидную шуточку насчет молодости греческой династии. Действительно, греческая королевская династия насчитывает всего около ста лет. Начало ей дал датский принц Христиан Вильгельм Адольф Георг, который был избран “королем эллинов” в марте 1863 года Национальным собранием Греции и взошел на престол 31 октября того же года под именем Георга I. Был женат на русской великой княжне Ольге Константиновне Романовой, племяннице царя Александра II. Между тем дон Хуан прекрасно знал о царственном происхождении той, что должна была стать его невесткой. Восемь прадедушек и прабабушек доньи Софии были из германских королевских семей, среди них — Фридрих III, император Германии и король Пруссии, женатый на английской принцессе Виктории, дочери английской королевы Виктории. По линии отца дедом Софии был король Греции Константин I, а бабушкой София, принцесса Прусская, дочь императора Фридриха III и сестра кайзера Вильгельма II. По линии матери в ее роду были Эрнст Август III, наследный принц Ганноверский, и Виктория Луиза, принцесса Прусская, дочь кайзера Вильгельма II.
Таким образом, София, старшая дочь Павла и Фредерики, короля и королевы Греции, имела прямое кровное родство с главами королевских домов Бельгии, Болгарии, Англии, Румынии, Югославии, России, Испании, Люксембурга, Швеции, Германии, Дании, Норвегии и Голландии.

Вдруг кто-то осторожно постучал в дверь. Вошел подполковник военно-воздушных сил, на его серо-голубом мундире выделялись золотые аксельбанты адъютанта. Он щелкнул каблуками и скорее не объявил, а предупредил вполголоса: “Идет королева”.

Она переступает порог, смотрит на меня прямо и серьезно. Улыбаясь, протягивает мне руку, говорит спокойно и приветливо: “Добрый день, как дела?” У нее сильный голос, контральто, идущий как будто из глубины большой деревянной чаши.

Высокая, стройная, более высокая, чем это кажется на расстоянии или по телевидению.
Я хорошо знаю, как завораживает аура, исходящая от великих мира сего, ореол славы, магнетизм знаменитых людей. На себе испытала не раз это непобедимое очарование, исходящее от глав государств, политических лидеров, тореадоров, балерин, банкиров, писателей, художников, певцов и актеров мировой известности... Но королева — это уже нечто другое. То, что исходит от королевы, когда она произносит обычное: “Как дела?” — и есть “величие”.

Второго ноября 1938 года в семье греческого наследного принца Павла, брата монарха Георга II, родилась девочка, которая могла бы однажды занять место на греческом троне. В честь ее рождения был произведен двадцать один торжественный залп с горы Ликабет. “Когда родился мой брат Тино, Константин, — объясняет королева с улыбкой, — прозвучал сто один залп. Я их, правда, не считала, потому что тогда мне не было и двух лет, но так делалось, когда рождался мальчик. Не знаю почему, выстрелы производились с горы Ликабет. Там не было военного гарнизона. Только монастырь. А о моем рождении что я могу сказать? Я должна верить тому, что слышала в доме, где мне довелось родиться, уффф... в День поминовения! Мама хотела назвать меня Ольгой в память моей прабабушки Ольги из России, жены короля Георга I, основателя греческой династии. Но люди, толпившиеся на улицах, как только услышали залпы, прибежали к дому в Психико, крича: “София, София, София!” Ведь в Греции существует обычай давать детям имена дедов и бабушек. Не повторять имена родителей и не вспоминать имена прабабушек... И вот я — София”.

Так рассказывает королева. Язык ее выразительный, она пересыпает свое повествование словечками, которые можно услышать на улице. Заметно, что испанский, которым она владеет, не академический и уж совсем не придворный. Как любая современная мать, она включила в свой словарь словечки, подслушанные у детей.
Я спрашиваю королеву, чего в ней больше — германского, датского, английского, греческого, испанского... И она отвечает, не помедлив ни секунды: “Хотите знать правду? Я себя чувствую на все сто процентов гречанкой. И в то же время на все сто процентов испанкой... Быть может, потому, что мне ближе всего Средиземноморье. Я люблю оливковое масло, зеленый салат, солнце...” И она заливается смехом, распахивает руки и уже не сидит, такая прямая, а свободно устраивается в кресле, быть может, воображая себя на пляже. “Я так люблю солнце! Я женщина лета: оживаю с мая по октябрь, и если бы не мое широкое прусско-русское лицо, я стягивала бы волосы в тугой пучок на затылке. Настоящий цыганский пучок!”

Это были секунды прекрасной непосредственности. Но тотчас она возвращает себе степенную позу и продолжает свой рассказ.

Двадцать восьмого октября 1940 года, на рассвете, войска Муссолини напали на Грецию со стороны албанской границы. Греческие солдаты мужественно отразили агрессию и даже перешли в наступление, потеснив итальянские войска на территорию Албании. Тогда Гитлер отдал приказ атаковать Грецию со стороны Болгарии. Однако, убедившись в силе сопротивления греческих гарнизонов, успешно действовавших по так называемой “линии Метаксаса”, своего рода греческий вариант “линии Мажино”, немецкий генеральный штаб приказал начать вторжение через Югославию, которая к этому времени уже была оккупирована Германией.
Сражаться на трех фронтах одновременно оказалось непосильным для маленькой страны с малочисленной армией. Британская помощь прибыла слишком поздно и была к тому же очень незначительной.

Одиннадцатого апреля 1941 года усилились ночные бомбардировки Афин. В те дни Фредерика, мать Софии, писала своим родителям в Германию. “Восемь миллионов греков сражаются против ста восьми миллионов немцев и итальянцев.... Мы останемся на греческой земле сколько возможно. Король никогда не сдастся в плен, даже если ему будет гарантировано достойное обращение. Король представляет всю нацию, и, если он верит в победу, как верим в нее мы, он должен уехать... Трагедия гражданского населения Греции неописуема. Я только что приехала из госпиталя. Видела раненых детей, чьи родители погибли при бомбежке... Если ситуация ухудшится, мы вынуждены будем уехать. Во-первых, потому, что ни король, ни прямые наследники династии не должны попасть в плен. А еще и потому, что даже если бы мы остались, то не смогли бы никому помочь… Я поняла, как ненавижу Гитлера. Какое право он имеет создавать новый мировой порядок, которого никто не хочет? Ради этого нового порядка разрушают самые прекрасные цветущие города, убивают стольких людей...”
В полночь с 22 на 23 апреля английский гидроплан, спустившийся на воду в бухте Элефсис, перевез королевскую семью на Крит.

На Крите к беглецам присоединяются Георг II и Павел. Вся семья держится вместе пятнадцать дней, укрывается в хижине, полной клопов и блох, неизбежных спутников войны. С Крита королевская семья переезжает в Египет: сначала в Александрию, потом — в Каир. Там они остаются до середины июня 1941 года, когда правительство короля Фарука “просит” короля Греции и его семью покинуть страну. Они вернутся позднее, но сейчас направляются на пароходе в Южную Африку. Правительство Южной Африки, союзницы Великобритании, предложило греческим беглецам убежище и кров. Впереди пять лет изгнания и бесконечных переездов с места на место.

17 июля 1995 года. Прошло тринадцать дней, и вот я снова в королевском дворце Сарсуэла. За столь короткое время король и королева успели посетить военные академии в Таларне и Сарагосе и военно-морское училище. Они побывали с официальным визитом в Австрии и в Чешской Республике. А сегодня во дворце страшная суета: приводят в порядок шкафы, надевают чехлы на мебель, убирают ковры, собирают чемоданы... Скоро все отправляются на Майорку, в Маривент, в отпуск.

Я жду королеву в маленькой зале. В семь минут шестого она, принося тысячу извинений за опоздание, входит легкой походкой. Улыбаясь, она бросает мне подбадривающую фразу: “Ну, за дело”.

Софии было почти восемь лет в тот сентябрьский полдень 1946 года, когда с бьющимся от волнения сердцем она старалась различить вдали порт Пирей с палубы эсминца “Наваринон”. “Я была слишком мала, когда мы покинули Грецию, так что для меня это возвращение стало подлинной встречей с моей родиной. Как только рассвело, мы с братом Константином принялись соревноваться, кто первый увидит берег. Сияющий день. Все празднично одеты. Мой отец в форме адмирала. Внизу, на пристани, звучит музыка. Люди кричат и аплодируют. У всех сияющие лица. Я тоже вне себя от радости”.

Возвращение должно было состояться на полтора года раньше, когда пала нацистская Германия. Но Греция раздиралась гражданской войной. Север страны контролировали отряды коммунистической милиции. Черчилль настаивал, чтобы король Георг II назначил “нейтральным регентом” архиепископа Дамаскиноса. Но сам король, трижды испивший горькую чашу изгнания, принял твердое решение: в Греции будет править король, если греки изберут монархию, свободно выразив свою волю у избирательных урн.

Так и произошло: 1 сентября 1946 года в Греции был проведен референдум. Большинство населения (69 процентов голосовавших) высказалось в пользу восстановления монархии.

“Изгнание — это большое горе, — говорит королева, — потому что оставляет людей без корней, разлучает со своей землей, разрушает семьи. Но война намного хуже. Последствия войны в Греции были ужасны: из восьми миллионов греков погибло четыреста тысяч человек. А продолжавшаяся партизанская война продолжала сеять смерть. Не было семьи, которая не понесла бы потерь. Люди погибали не только в сражениях, дети из бедных семей тысячами умирали от голода. Страна лежала в руинах. Не было ни одежды, ни еды, ни лекарств, ничего.
Мои родители объездили всю Грецию: по плохим дорогам в военном джипе они исколесили всю страну, порой и верхом на мулах, чтобы попасть в деревеньки, расположенные в глубоких каменистых ущельях или высоко в горах, где не было дорог. Брали меня с собой, чтобы я видела своими глазами боль и нищету страны”.

В школьные годы София знакомится с женщиной, которая оставит глубокий след в формировании ее как личности. Теофания Арванитопулос, старший преподаватель по гуманитарным дисциплинам: история, география, искусство, философия, археология, греческий... “Она была потрясающей. Всегда увлеченная своей работой, умела пробудить в учениках любовь к археологии, к истории. Она открыла нам богатства Греции и научила наслаждаться ее красотой, любить ее. Учебу она превращала в праздник. Я ее очень любила”.
“Вернувшись из изгнания, — рассказывает королева, — я говорила по-английски и по-гречески, но, поскольку я была гречанка и дочь наследного принца, обязана была владеть греческим в совершенстве. Логично, правда? Я выучила три греческих языка: повседневный, народный язык улиц и греческий классический, аттический, литературный, то есть язык с совершенной грамматикой”.

“Первого апреля 1947 года, шесть месяцев спустя после возвращения из изгнания, король Георг II неожиданно умирает от сердечного тромба в своем рабочем кабинете. Печальное известие о смерти короля мы получили от мамы, я хорошо это помню. Она собрала нас, троих детей, и сказала: "Пробил час дяди Георга. Когда умирает король, ему на смену приходит его наследник. В данном случае наследником является папа".

Так я впервые столкнулась со смертью. Через четыре дня состоялись похороны. Хорошо помню похоронный кортеж. Впереди шли солдаты с ружьями, опущенными дулами вниз, на обратном пути, после похорон, дула уже были подняты вверх. Кортеж состоял из королевской гвардии. А позади гроба — мой отец — он вел за руку нового наследного принца, моего брата Константина.

Эти церемонии совсем не пустые ритуалы. В них огромный смысл. Мой брат, который был таким маленьким, что едва доходил отцу до пояса, уже в тот день, во время похоронного шествия, понял, что стал наследным принцем. Прошло много лет, и когда здесь, в Испании, была предпринята попытка военного переворота, я сочла необходимым, чтобы мой сын принц Филипп находился рядом с отцом, который принимал решения. И Фелипе сидел в кабинете отца весь день и весь вечер, пока сон не сморил его в кресле”.

Когда началось правление Павла Греческого, ему было 46 лет. К этому времени он уже знал, что такое риск, боль, острая нужда, война, бездомность, одиночество и ностальгия. В раннем возрасте, мальчишкой двенадцати лет, он был потрясен убийством деда, Георга I, основателя династии. Какой-то сумасшедший пьяница застрелил его, когда тот гулял вдоль моря в Салониках.

“Мой отец скоро стал всенародно любимым королем. Он был спокойным человеком, умел владеть собой, обладал ровным характером. У него рождалось немало идей и проектов. А мама, королева Фредерика, была активной, динамичной, предприимчивой женщиной. Они являли собой прекрасный дуэт. Как-то отец тяжело заболел — у него была тифозная горячка, Фредерика заменила его на всех публичных церемониях. Пренебрегая опасностью, она ездила в города, осажденные отрядами коммунистической милиции, для этого ей приходилось пересекать линию огня верхом на муле. Зачем? Да для того, чтобы вселить присутствие духа в солдат. Быть там, где люди страдают.

Мой отец был убежденным демократом, тем не менее в Греции монархия и демократия оказались несовместимыми понятиями. У греков не укладывалось в голове (это и сейчас так), что монархия может быть демократической и конституционной. И поскольку я это недоверие вижу во многих уголках Европы, то иногда спрашиваю себя: быть может, демократическая монархия — это действительно исключительное изобретение моего мужа, Хуана Карлоса, в Испании?”

Я спросила королеву, как на ней отразилось изменение ее статуса, когда она стала не просто “рядовой” принцессой, а дочерью правящего короля.

“Это на меня не произвело никакого впечатления. Продолжалась обычная жизнь. Греция была бедной страной. Мы не устраивали больших праздников, не жили в роскоши. По вечерам собирались всей семьей в комнате отца. Там в удобных креслах, рядом с камином, ужинали по-семейному, слушали музыку, говорили о многих вещах...
Я мало общалась с людьми, жила больше в мире своих фантазий. Мы тогда не ходили в кино, телевидения у нас не было. Нам приходилось самим выдумывать игры и развлечения. Как и все дети, много времени проводили на кухне, потому что наш повар Блази рассказывал нам истории о греках и турках. С ним и с горничной Марией мы говорили по-гречески, а с няней Шейлой — по-английски. Мои дети тоже двуязычные, с раннего детства они говорят по-английски и по-испански”.

Осенью 1951 года, когда Софии должно было исполниться тринадцать лет, родители записали ее школу в немецком местечке Салеме. Это была элитарная, престижная школа.. Ее основал немецкий еврей, дипломат и педагог Курт Ханн при покровительстве мецената, маркграфа Макса фон Бадена, а директором школы был принц Георг Ганноверский, брат королевы Фредерики. Школа находилась в немецкой земле Баден-Вюртемберг.
София очень расстроилась, когда узнала, что ей предстоит оставить дом и семью. Ее страшило оказаться среди незнакомых людей, так далеко от Греции, и слышать только немецкий язык, который она знала весьма посредственно. Но ее мать считала, что дочери пора перестать держаться за мамину юбку, что надо приобрести европейское образование и научиться преодолевать робость, языковые трудности и дисциплинарные строгости.
“Я ехала в Салем как овца на закланье. Мариенбургский замок привел меня в ужас: он был унылый, темный, там везде стояли рыцарские доспехи, висели огромные портреты; высоченные потолки и очень крутые лестницы. Настоящее средневековье!”

В 1951 году Германия была все еще поделена на четыре зоны. Союзнические державы, победительницы во Второй мировой войне — Франция, Англия, США и СССР осуществляли политическое и военное управление в этих зонах. Старое королевство Ганноверское, родная земля королевы Фредерики, на севере страны, оказалось под британской опекой. Салем, расположенный на юге недалеко от Бадена, был под управлением Франции.
“В школе не делалось никаких социальных различий, там со всеми обращались одинаково, — рассказывает королева. — Самое главное было — твои старания. Тебя оценивали только по поступкам. Никого не интересовало, кто твои родители. В течение этих четырех лет я была просто Софией из Греции, одна среди многих.

Режим интерната был суров: зимой и летом подъем в 6.15 утра. Три минуты — чтобы заправить постели. Потом быстро одевались и спускались во двор и там прогуливались парами. На всех была школьная форма: серая юбка, белая блузка, синий свитер. После прогулки — холодный душ. В те времена не было горячей воды. На завтрак — овсяная каша на воде. Молоко, как и мясо или сладости, в послевоенной Германии было большой роскошью.

В восемь начинались уроки. Теоретические дисциплины чередовались с практическими занятиями. Каждая из нас могла сама выбрать дополнительные уроки: нас обучали шить, ткать ковры... Я выбрала фотографию и рисунок... Это было мое первое в жизни самостоятельное решение, мой первый свободный выбор. Вроде бы мелочь, но я сделала свой выбор впервые, не думая о моем статусе и не размышляя о том, что скажут другие.
Ученики сами мыли посуду, подавали на стол, убирали столовую, чистили картофель... Это была система взаимной ответственности, самоуправления, и мы, ученики, должны были жить в коллективе.

Когда приходил вечер, каждый из нас сдавал самому себе своеобразный экзамен, отчитываясь перед собой за день. Мы вели дневники. Наши дневники были свиде-тельствами того, как мы взрослели. Помню, как записывала, опоздала ли я на какое-нибудь мероприятие, позволила ли себе неряшливость, не лакомилась ли, когда не положено, чистила ли зубы после еды, сколько упражнений сделала на коне в гимнастическом зале, на шведской стенке, сколько часов вечером просидела над учебниками... Записи должны были быть правдивыми. Мы сами себе были судьями. Это был кодекс чести.

У меня остались очень хорошие воспоминания о Салеме. Жизнь там была строгой, дисциплина суровой, климат очень тяжелый, холодный, дождливый, но это был мой первый опыт свободы, товарищества, формирования личных ценностей. Я много занималась спортом. Но всегда предпочитала играть в команде, не любила одиночных соревнований”.
— Вы боялись проиграть?
— Нет. Мне не страшно проигрывать. Мне не нравится выигрывать у других. Я предпочитаю бороться с собой и выигрывать свои собственные битвы. Люблю работать в команде. Пела в хоре. Участвовала в школьных спектаклях. Мы ставили две пьесы Шекспира: “Макбет” и “Юлий Цезарь”.
— У вас там были важные роли?
Делая смешное лицо, она мне отвечает:
— Да, в “Макбете”... такая важная роль, что не помню, была ли это роль третьей или четвертой дамы.
— А в “Юлии Цезаре”?
— В “Юлии Цезаре” я была... толпой! Меня обрядили в римскую тунику, в белую простыню, и я кричала: “Спасайся, Цезарь!”
Эти воспоминания забавляют ее.
“Мы устраивали тайные ужины в полночь. Я уверена, что преподаватели знали об этом, но делали вид, что им ничего не известно. Мы занимались и благотворительностью: навещали бедняков, заботились о детях”.

В Салеме у меня как бы состоялась встреча с собой. Я наконец узнала самое себя и научилась уважать других. Открыла для себя дружбу. И умение настоять на своем. Я это делала мягко, никогда никому не объявляя войны. В Греции у меня не было свободы выбора: то, что я должна была делать, оспаривать не приходилось. Там не было места протестам. Я прекрасно сознавала мой долг принцессы. Знала, что я — дочь короля. И обязана была выполнять свой долг, хотела этого или нет. И Салем, мрачный, суровый интернат, стал для меня оазисом свободы. Я там была просто белокурой греческой девчонкой по имени София”.

Говоря о Салеме, королева иногда переводила разговор на свою семью, вспоминала, как они с Хуаном Карлосом решили, что инфанты Елена и Кристина и принц Филипп должны “узнать настоящую жизнь, научиться преодолевать трудности, получить свой собственный жизненный опыт”. “Важно, чтобы дети узнали мир. Чтобы они не воспитывались только во дворце, под крылом у родителей. Я, как мать, хотела бы видеть их всегда рядом с собой. Но вместе с тем понимала, что это было бы ошибкой. И всех троих отправили на учебу за границу, и им там подчас бывало не сладко. Принц учился в Канаде, в военной академии, потом в США. Кристина — в Париже и Барселоне. Елена — в Париже и Лондоне . Наступает время, когда родители должны отказаться от эгоистического желания видеть своих детей всегда рядом, это нужно для того, чтобы они стали самостоятельными людьми.

Для Фелипе очень важной оказалась служба в армии. В конце концов умение контролировать себя, способность подчиниться дисциплине делают нас свободными. Если ты этому не научился, то все пропало”. Густаво Суарес Пертьерра, министр образования в правительстве Фелипе Гонсалеса, однажды рассказал мне о визите королевы в военную академию в Сарагосе. Она хотела посмотреть, где будет жить и учиться ее сын. В свое время она посетила и военный колледж в Канаде. “Я тогда убедился, насколько королеву заботит учеба ее сына и насколько она последовательна в этой своей заинтересованности, хотя сами отметки ее не волновали. В Автономном университете Мадрида, где принц учился, для него был составлен специальный план университетского курса. В программу обучения включили дополнительные важные дисциплины, необходимые для будущего короля: экономика, политическая теория, история. Потом принц получил степень магистра в Джорджтаунском университете Вашингтона”.

Такую же настойчивость проявила королева, добиваясь, чтобы инфанта Кристина обучалась в университете как обычная студентка. “Пусть она делает то же самое, что ее товарищи”. Инфанта была самой обычной студенткой, с первого до последнего курса. Ее ничто не могло уберечь от неприятностей, начиная с обид и насмешек, кончая грубостью и даже покушением.

“Помню, — рассказывала мне ее наставница Кармен Иглесиас, — как-то мне позвонили из Сарсуэлы. Кристина училась тогда на первом курсе. Только что убили сенатора, социалиста Энрике Касаса.
— У людей из госбезопасности неприятные новости. Они настаивают на том, чтобы инфанта Кристина не выходила из дворца и не ездила на занятия.
Поскольку я отвечала за обучение инфанты, тотчас же выехала во дворец, где шло совещание с полковником Бланко и с кем-то еще из госбезопасности. Королева хотела присутствовать на этом совещании. Она была сторонницей того, чтобы инфанта посещала занятия. Совершенно спокойно она приводила свои аргументы:
— Чего вы боитесь? Выстрела? Бомбы?
— Исходя из имеющейся у нас информации, террористами из ЭТА планируется похищение.
Королева выслушала спокойно. Никаких признаков нервозности.
— А как они попытаются это сделать, ведь инфанту охраняет столько людей?
— Дело в том, ваше величество, что наши люди находятся всегда за стенами аудитории. Внутри аудитории принцесса одна. И если что-то случится, мы не сможем ничего сделать.
— Но в этой аудитории инфанта не одна, там ведь ее товарищи, разве не так? Они защитят ее!”

“Я думаю, — говорит донья София, — что королями рождаются и королями становятся. Нет такой школы, где готовят королей. Ее и не может быть. Королевские дети живут уже в других обстоятельствах, чем их родители. Принц Фелипе получил прекрасное образование. Такого образования не смог получить его отец. Такого образования нет практически ни у одного короля. И я бы мечтала о таком образовании для себя! Но вот быть хорошим принцем, быть хорошим королем? Это внутри, это врожденное”.

Мы вновь возвращаемся к школьным годам королевы.
“Мне пришлось уехать из Салема, и я очень переживала свой отъезд. Но решение приняла сама. Меня беспокоило, что я потеряю связь с моей страной, с народом. Мне было очень жаль оставлять подруг, хор, общежитие, танцы в конце недели, хоккей на траве, рождественские праздники со старинными песнопениями, с театральными представлениями... Мне трудно было уезжать. Но мое место было в Греции. Необходимо было вернуться. Я пережила трудные дни, меня обуревали сомнения, взвешивала все "за" и "против". Я сама должна была это решить. И я решила вернуться на родную землю.

В начале лета 1955 года я вернулась из Салема в Татой. Мне было 16 лет. Помню, как ехала на машине с вокзала. Мы тогда много ездили в общественном транспорте: поезд, подвесная дорога, пароход... Я высунулась из окна машины, чтобы подышать и вкусить этот ни с чем не сравнимый запах полей: смешение ароматов розмарина, мяты, тмина... и пшеницы, овса, они ведь тоже пахнут. И сосны, кипарисы, каштаны, эвкалипты... Мне запахи говорят о многом...

Мы жили в королевской резиденции Татой с тех пор, как ее восстановили в 1949 году. Во дворце в Афинах мы чаще бывали на официальных мероприятиях. Проводили там Страстную неделю. В Греции православная религия является государственной, поэтому вся царская семья, весь двор и министры обязательно отстаивают службу. Два раза в день по три четверти часа. Я очень уважаю традиции... но эти службы казались мне всегда страшно длинными. С трудом выстаивала их до конца. А мой отец наслаждался этими ритуалами... Он был очень верующим человеком”.

Этот рассказ заставляет меня вспомнить одну историю.
Однажды, в 1960 году, Франко позвал в свою официальную резиденцию Эль Пардо генерал-лейтенанта авиации Эмилио Гарсия Конде, состоявшего на службе при Хуане Карлосе, и стал расспрашивать его о европейских принцессах, среди которых предстояло найти невесту для принца. В тот момент в Европе на выданье было 38 принцесс. Франко склонялся в пользу дочерей короля Бельгийского. В какой-то момент Конде спросил Франко, какого он мнения о двух греческих принцессах. Реакция Франко была молниеносной: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на греческой принцессе”. И пояснил, что, по его информации, король Павел во время своего визита к находившемуся в изгнании испанскому королю Альфонсу XIII будто бы посоветовал ему стать масоном, если он желает восстановить трон Испании. Конде заметил генералиссимусу, что это, вернее всего, пустые россказни, но Франко настаивал на своем: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на дочери масона”.

Вот это я и рассказала королеве.
Королева, молча, с серьезным видом, выслушала меня.
— Нет. Мой отец никогда не был масоном. Никогда. Его брат, мой дядя, король Георг II, действительно состоял в масонской ложе. Мой муж, король Хуан Карлос, тоже никогда не был масоном, как и дон Хуан. Почему-то у многих нездоровый интерес к этой теме.

В 1954 году один греческий судовладелец, Эухенидес, попросил королеву Фредерику стать “крестной” принадлежавшего ему океанского лайнера, который предполагалось спустить на воду. Королева согласилась, но, будучи умной и расчетливой женщиной, предложила судовладельцу: “Вместо традиционной броши из бриллиантов, которую дарят крестным матерям, не могли бы вы мне выделить средства, чтобы я могла организовать круиз по нашим морям и островам для представителей всех королевских семей Европы? Речь идет о том, чтобы укрепить наши отношения и хорошо провести время, а заодно и привлечь внимание мировой прессы, мировой общественности, в конце концов, содействовать развитию туризма”.

В августе того же года журналисты охотились за новостями о принцах и принцессах “голубой крови” в каждом порту, где вставал на якорь “Агамемнон” со своими избранными пассажирами, а среди них было более сотни королей, королев, принцев, герцогинь... “Из Испании прибыли графы Барселонские: дон Хуан, донья Мария де лас Мерседес, инфанта Пилар и принц Хуан Карлос.
Испанский принц, которому тогда было пятнадцать лет, сдружился с моим дядей Якобом, губернатором Крита, которому уже стукнуло 85 лет. Да, это была необычная дружба.
— Среди стольких гостей вы обратили внимание на принца Хуана Карлоса?
— Да, обратила, хотя мы оказались в разных компаниях. Он больше дружил с французскими и итальянскими семьями, а я была ближе к немецким и английским. Очень симпатичный, забавный, даже чересчур непосредственный, много шутил. Он был старше меня всего на несколько месяцев, но ему родители разрешали развлекаться допоздна, и он вволю танцевал, веселился, в то время как меня ровно в двенадцать отправляли в постель. Но между Хуаном Карлосом и мной не было совершенно ничего. Он даже ни разу меня не пригласил танцевать”.

Я спросила у королевы, без всякой задней мысли, о ее влюбленностях, помолвках, которые не смогли реализоваться...
“Перед тем как познакомиться с Хуанито, принцем Хуаном Карлосом, я влюблялась, увлекалась много раз: типичные увлечения юности, почему бы не признаться? Мне нравились некоторые молодые люди в Салеме. Как и другие девочки, влюблялась в киноактеров. Вообще я была романтичной особой. Но у меня не было настоящих романов, у меня не было женихов. Хуан Карлос — первый и единственный”.

Вернувшись из круиза, София окунулась в жизнь, полную разных дел: приемы и путешествия, занятия с любимой преподавательницей Теофанией Арванитопулос, археологические раскопки. В ноябре 1956 года поступает в школу медсестер, где изучает детскую психологию. Через два года получает диплом и работает медсестрой до 1961 года. В 1959-м София и ее сестра Ирина в соавторстве со своей преподавательницей Теофанией опубликовали небольшую книжку “Керамика Декелеи”, затем в дополнение была издана еще одна работа “Археологическая мозаика”, где они сообщали о разнообразных новых археологических находках.

Очень увлекалась музыкой. Уроки ей давала Джина Бахауэр. В доме частенько бывал Иегуди Менухин. Джина и он были старыми друзьями родителей доньи Софии. “Я хотела бы, — говорит королева, — полностью посвятить себя истории, археологии или музыке, а может быть, какому-нибудь практическому делу, связанному с детьми”.
В 1959 году София и Константин увлеклись парусным спортом. Каждый день, невзирая на холод и зной, на ливневые дожди, они вставали на рассвете и отправлялись к причалу бухты Фалерон. Там стояла на якоре маленькая яхта “Нерей”, которую греческие военные моряки подарили наследному принцу в день его совершеннолетия.

“Вначале мы совершенно не думали об Олимпийских играх. Мы просто тренировались. Но нам не давало покоя желание с кем-нибудь посоревноваться, поставить перед собой какую-нибудь цель, ради которой стоило бы стараться. Когда мы объявили родителям, что хотим участвовать в олимпийских соревнованиях, правительство заволновалось. "Греческий принц не может рисковать и проиграть. Если он будет участвовать, то он должен выиграть "золото". Бронзовая медаль — это уже поражение".

Мы хотели разрушить существовавшие тогда стереотипы. Почему принц обязательно должен быть лучшим яхтсменом? Мы считали, что имеем право рисковать и не бояться проиграть. Мы бросили вызов. Тренировались во Франции и в Италии, — продолжает королева свой рассказ. — Как-то февральским днем 1960 года, когда мы шли в Геную, произошел несчастный случай. Было очень холодно. Яхта шла на всех парусах. Вдруг судно резко повернулось, и я ударилась головой о подветренный борт. Потеряла равновесие и упала в море. Вода была ледяная, и я начала тонуть, теплая одежда и тяжелая обувь тянули вниз. Константин и офицер, что был с нами, бросились в воду и вытащили меня. Незадолго перед тем, как отправиться на Олимпиаду в мае 1960 года, я сказала моему брату: Тино, я все обдумала и выхожу из игры. Я боюсь, что со мной опять что-нибудь случится, да еще во время соревнований, я себе не прощу, если ты проиграешь по моей вине.

Игры проводились в Неаполе, с 29 августа по 7 сентября. Поехали всей семьей. К нам было приковано внимание прессы и телевидения всего мира, потому что Тино был единственным наследным принцем, участвовавшим в соревнованиях. В первый день соревнований он пришел десятым. И мы все в тот вечер приуныли. На следующий день он был уже третьим. На третий день — вторым. И в последний, решающий, день наш "Нерей" пришел первым! Мои родители обнимались, плача и смеясь. Я ликовала. Это был триумф. Для Греции это было очень важно. Не забуду никогда нашего возвращения в Афины. Люди стояли на мостовых в пять рядов, от аэропорта до памятника Неизвестному солдату, что в центре города. Все улицы Афин были запружены народом. Всеобщий всплеск национальной гордости. Это была первая золотая медаль, которую мы выиграли на Олимпиаде со времен Первой мировой войны.

Но вернемся в Неаполь. В тот вечер в гостинице, где мы остановились, все праздновали победу. Графы Барселонские присутствовали на играх и были приглашены на ужин на наш корабль “Полемистис”.
Пришли дон Хуан и донья Мария, пришел Хуан Карлос. Он сильно изменился, отрастил усы. Я сказала ему: "Ты мне совсем не нравишься с этими ужасными усами". — "Не нравлюсь? Но... как же быть?" — "Не знаешь как? А я знаю. Пойдем со мной"... Я повела его в ванную комнату на пароходе, заставила сесть перед зеркалом. Накинула на плечи полотенце, как это делают в парикмахерских, взяла бритвенный прибор, приподняла за кончик носа и сбрила ему усы. Он... не протестовал”.

Десять месяцев спустя после этого любопытного эпизода София и Хуан Карлос снова встретились, на этот раз в Лондоне, на свадьбе Эдуарда, герцога Кентского.
Приглашенные на свадьбу размещались в отеле “Кларидж”. София, любопытная, как все женщины, попросила книгу гостей, чтобы узнать, кто из знакомых остановился в том же отеле. Опершись на стойку администратора, она читала список гостей. “Я знала почти всех. Но вдруг прочла: "Герцог Херонский". И спросила: "А это еще кто такой, герцог Херонский?" И услышала за своей спиной: "Это я".
Чей это голос? Я обернулась. Это был — он”.

Сегодня королева вспоминает о своей встрече с Хуаном Карлосом, и ей явно нравится говорить об этом. Ее глаза и все лицо излучают свет. Она совершенно раскована и предается воспоминаниям, забыв о моем присутствии.

“В день приезда мы вместе отправились в кино: Тино, Хуан Карлос и я, в одном такси. Смотрели "Исход" с Полом Ньюменом. Потом вернулись в гостиницу, переоделись и снова вместе направились в отель "Савой": там был прием и торжественный ужин. Сели за один столик. Именно тогда мы почувствовали, как нас внезапно потянуло друг к другу, но никаких серьезных разговоров еще не было.

Все последующие дни Хуан Карлос и я провели вместе. Мой брат Константин догадался, что между нами что-то происходит. В разговоре с родителями по телефону он сказал им: "Приготовьтесь к сюрпризу. Хуанито, молодой граф Барселонский, ни на шаг не отходит от Софии, и ей, кажется, это нравится".

Но мы еще не оставались наедине. Все время были с друзьями. Однажды вечером все пошли в ресторан (это было уже в Лондоне), там был и дансинг: оркестр, танцевальная площадка рядом со столами. Но нам не хотелось танцевать. Разговорились. Да, у нас был серьезный разговор о многих вещах — о его жизни, обо мне, о философии, о религии... Именно тогда я стала понимать, что он человек гораздо более глубокий, чем это казалось. А поначалу он мне представлялся несколько фривольным весельчаком и достаточно поверхностным молодым человеком.

Он был очаровательным. Я увидела перед собой человека, который живет трудной жизнью, не представляя, что его ждет в будущем. Его постоянно сопровождают, но он всегда один, разлучен с отцом и родными. Живет в стране с военным режимом, где уничтожена монархия и куда его отцу, законному наследнику престола, въезд запрещен. И я внезапно почувствовала, что восхищаюсь им.
Только под конец он пригласил меня танцевать. Это был медленный фокстрот. Помню, мы танцевали медленно, в молчании.

А потом все произошло очень быстро. Это случилось в июне. В то же лето мы всей семьей отправились в Шотландию, где я вместе с братом участвовала в соревнованиях яхтсменов за Золотой кубок. И там получила открытку от него... Какая неожиданность! Хотя, по правде, ждала ее каждый день. Она была написана на неважном английском: "Дорогая Софи, я много думаю о тебе. Как нам хорошо было на той свадьбе! Когда мы снова увидимся? Что ты теперь делаешь? Все время вспоминаю тебя. Целую. Обнимаю. Очень люблю. Хуан Карлос".

Я ответила ему на адрес Эшторила, в Португалию, где жили его родители, — так было указано в полученной мною открытке. А потом сказала родителям: "Почему бы нам не пригласить этим летом семью Хуанито к нам на Корфу?.. Он мне нравится". Родители реагировали с пониманием, хотя и скептически. Хуан Карлос казался им человеком совсем из другого мира, да к тому же еще — католик. Думаю, они предвидели очень большие сложности, связанные с тем, что я была православной, а он католиком”.

— А что, и те и другие родители смотрели на это как на брак по расчету?
“Совсем нет! Я бы никогда не согласилась на брак по расчету. Мы женились по любви. Только по любви. Я была очень влюблена. Счастлива! И это несмотря на то, что тем летом, когда мы плавали вместе на яхте, мы часто ссорились. Хуан Карлос очень любил командовать и часто сердился: я не имела права на ошибку, должна была вместе с ним быть и у канатов, и у руля, каждое движение должно было быть четким, точным, нужно было делать все, как он задумал, и именно в нужный миг, ни секундой позже. Если я ошибалась, он приходил в ярость и кричал на меня, как на матроса. Я ужасно дулась, злилась, не разговаривала с ним. Тогда уже сердился он. И так все время. Оставшись одна, я думала: "Если, несмотря на эти ссоры, мы поженимся, значит, у нас уже выработался некий иммунитет и мы сможем пройти через все испытания".

Это был обычный брак, по любви, между двумя людьми, которые нравились друг другу, любили и понимали друг друга. Он не собирался использовать мой статус наследной принцессы. Мне было ясно, что скорее я должна принять его статус. Пока мы были женихом и невестой, мы много говорили, рассказывали друг другу о своей жизни. Правда, говорили больше о прошлом, чем о будущем, уж очень оно было неопределенным. Да, он был наследником испанского трона. Но для нас не имело смысла строить планы на такую далекую и совершенно неопределенную перспективу. По закону трон должен был занять его отец. А фактически и отца, и сына лишил этого права Франко. Я не витала в облаках, твердо стояла на земле и прекрасно понимала, что не имело никакого смысла представлять себе, как со временем, через несколько лет, мой муж станет королем...”

Теперь королева рассказывает о помолвке. В середине сентября греческие король и королева должны были открывать павильон Греции на Международной выставке в Лозанне. Они приехали в сопровождении принцесс Софии и Ирины. Дон Хуан де Бурбон, его жена и сын “случайно” выбрали тот же день, чтобы навестить королеву Викторию Эухению в ее доме в Лозанне. И так же “случайно” принц Хуан Карлос перед этим зашел в один ювелирный салон, чтобы забрать женское кольцо, которое заказал несколько недель назад, оставив там золото, два рубина и бриллианты из пуговиц к парадному костюму отца.

“Хуан Карлос попросил моей руки, это было в гостинице, очень оригинальным способом. Он вдруг крикнул мне: "Софи, лови!" — и бросил маленькую коробочку. — Королева имитирует этот жест и почти заставляет меня увидеть, как в ее руки попадает коробочка, ловко брошенная с противоположного угла комнаты. — Внутри было кольцо. Ах, конечно же это было объяснение, хотя таких слов, как "хочешь ли ты выйти за меня замуж", я так никогда и не услышала”.

В тот же самый день, 13 сентября, было официально объявлено о помолвке. Дон Хуан звонил по телефону Франко. Но генералиссимус находился в плавании и узнал эту новость из радиограммы. “Наша свадьба, — поясняет мне донья София, — была сугубо семейным делом. И нам не нужно было консультироваться с Франко”.
Если бы брак Хуана Карлоса с греческой принцессой рассматривался не как семейное дело, а как дело государственное, пришлось бы формально консультироваться с кортесами (парламентом) в соответствии с Законом о наследовании, который тогда действовал в Испании. А в таком случае потребовалось бы признание со стороны Франко и дона Хуана того факта, что принц Хуан Карлос считается “возможным наследником”. Но ни генерал Франко, ни граф Барселонский тогда не хотели раскрывать карты. Франко, конечно, знал обо всем.


Pilar Urbano. Madrid,


по материалам журнала «Дружба народов»

В колонках играет - Elton John - Nikita
Настроение сейчас - летающий огонь

Знающий людей разумен.
Знающий себя просвещен.
Побеждающий людей силен.
Побеждающий самого себя могуществен.


Лао-цзы сказал:

Небо и Земля не обладают полнотой свершения.
Многомудрые мужи не обладают полнотой умения.
И ничто в целом мире нельзя использовать сполна.

А посему

Назначение Неба - рождать и укрывать.
Назначение Земли - вскармливать и поддерживать.
Назначение мудрых - наставлять и воспитывать.
Назначение каждой вещи - вершить им уготованное.

Следовательно, и у Неба есть свои недостатки, и у Земли есть свои преимущества, и у мудрых есть свои промахи, а у каждой вещи есть своя правда. Почему так?

Небо, рождая и укрывая, не способно вскармливать и поддерживать.
Земля, вскармливая и поддерживая, не способна наставлять и воспитывать.
Мудрый, наставляя и воспитывая, не способен заставить вещи действовать вопреки своему назначению, а вещи, вершащие уготованное им, не могут отринуть свое назначение.

Посему в Небесном пути должно быть место и силе Инь, и силе Янь, в учении древних мудрецов говорится и о человечности, и о долге, а все сущее в мире, каково бы ни было его назначение, должно быть то твердым, то мягким.

Все сие соблюдает предписанное каждому место и не уклоняется от него.


●●●

Шунь спросил своего помощника:

- Могу ли я обрести Путь и владеть им?

- Вы даже своим телом не можете владеть, как же вы можете владеть
Путем?

- Если мое тело мне не принадлежит, то чье же оно?

- Это форма, данная вам на время Небом и Землей. Ваша жизнь вам не
принадлежит: это гармония жизненных сил, дарованная вам на время Небом и
Землей.

- Ваша природа и судьба вам не принадлежат: это Путь, предначертанный вам Небом и Землей.

- Ваши дети и внуки вам не принадлежат: Небо и Земля ниспослали их вам, как змеи сбрасывают кожу.

- Поэтому вы странствуете, не зная, куда направляетесь, покоитесь на месте, не зная, на что опираетесь, и питаете себя, не ведая как.

- Вы - вечное дыхание Неба и Земли, которое влечется во всех направлениях. Как же вы можете владеть им?


Elton John - Nikita