Если мы ближе всмотримся во всю утомительную и настойчивую работу, которая так старательно и систематически ведется в дервишестве обеими сторонами его — активною в лице наставника и пассивною — в лице ученика, то нас неизбежно поразит психологическая ее подкладка.  Процесс прохождения суфием пути к истине как бы целиком выхвачен из клинического сеанса по гипнотизму. И нигде, пожалуй, совместная работа самых разнообразных представителей науки, как то: психолога, анатома, физиолога, педагога и историка, не нашла бы себе более плодотворной почвы в запутанных вопросах внушения, как при изучении влияния, оказанного дервишеством на жизнь ислама.


А. Севрюгин. Портрет дервиша. (Иран).

Сущность психологической работы над дервишем сводится на то, чтобы путем ослабления воли добиться преобладания в его сознании того минимального количества идей, которое, будучи вызвано направленным в одну сторону вниманием, порождало бы состояние моноидеизма или экстаза. Но процесс приведения в экстатическое состояние совершается не у всех с одинаковой степенью легкости, и масса, охотно шедшая на заманчивый призыв суфизма, представляла слишком сырой и разнородный материал, который требовал тщательной сортировки. Его надо было распределить на однородные группы, где проявлялись бы одинаковость религиозного настроения, умственной подготовки к восприятию открываемых истин, сходство в темпераменте и психической организации.

Чтобы выйти из этого затруднения, суфизм в основу выбора своих адептов положил прежде всего степень внушаемости или, иными словами, готовность подчинения чужой воле. Залогом успеха своей пропаганды он считал два элемента: веру, как основу всякого внушения, и авторитетность внушающего лица, как выражение своих предначертаний. Известно, что люди, приученные воспитанием к исполнению чужой воли, обладающие впечатлительностью, легковерием, словом, детски недоразвитою психическою организацией, люди без инициативы, без самообладания подчиняются внушению гораздо легче, нежели те, кто отличается противоположными качествами [Проф. Preyer. Der Hypnotismus. Wien u Leipzig. 1890. &. 63]. Эта истина, эмпирически подмеченная старым магизмом, легла в основу суфийства как непосредственного его наследия. Суфийство охотнее всего выбирало своих учеников из этой благодатной среды; оно заботливо относилось к выбору их, подвергая их предварительному испытанию и строгой оценке в смысле пригодности или непригодности их к дальнейшему восприятию его тайного учения. Авторитетность внушающего субъекта составляет второе conditio sine qua non всякого успеха в деле осуществления внушений, и потому все старания мюршида (наставника) направлены к тому, чтобы добиться со стороны мюрида (ученика) безусловной веры в его значение, святость и могущество. Суфизм категорически объявил, что без последнего условия нельзя никому и никогда достигнуть конечной цели учения.

«Для того, чтобы внушение возымело свою силу, — говорит один из нейропатологов [В. М. Бехтерев. Лечебное значение гипноза. Спутн. здоровья. 1900 г. № 7], — необходимо, чтоб внушающий пользовался со стороны внушаемого возможно полным доверием, а это доверие, без сомнения, достигается легче всего при тех условиях, которые и создают авторитетность внушающего в глазах внушаемого». Далее, так как недисциплинированный реальным знанием ум человеческий охотно преклоняется пред всякой таинственностью, пред всякою неизвестностью, то для него достаточно самых ничтожных признаков обладания тайной, чтобы привести его в состояние известного порабощения. Этим свойством человеческой души руководился в свое время магизм, и в нем же нашло себе залог успеха позднейшее суфийство. Оно построило с этой целью иерархическую лестницу, каждая ступень которой скрывала в себе тайну, неведомую стоящему на более низкой из них, и этим путем поддерживало в ученике то особенное состояние выжидательного внимания, которое и составляет секрет гипнотического воспитания. Педагогические приемы суфийства направлены были к обезволиванию ученика и к приведению его в состояние, благоприятное для гипноза. Цель эта ясно проводится через весь начальный период дервишеского воспитания, где на первый план выступает психический фактор между объектом и экспериментатором, между мюридом и мюршидом. Здесь все совершается по внушению, вносимому в сознание ученика не только насильственно навязываемыми умственными представлениями, но и разнообразными проводниками чувствительности.

Суфийство, кроме того, прекрасно знало цену постоянных упражнений как средства окончательно закрепить эти взаимные отношения ученика с учителем, и всегда рекомендовало крайнюю настойчивость в их ведении. Способность к внушению, согласно современных наблюдателей, находится в прямой зависимости от частоты упражнений, причем облегчается не только самая внушимость, но увеличивается и способность впадать в это исключительное состояние восприимчивости к внушению без достаточных внешних к тому побуждений.


Каландары в Самарканде. Начало XX века.

Таким образом, в этом подготовительном периоде умственный взор ученика постепенно утратил способность разбирать на своем горизонте что–либо, кроме личности наставника. Мюршид с этого времени является поистине волшебником, в руках которого находятся ключи от мыслей его ученика, душевного его настроения, аффектов, наконец, даже растительных процессов, казалось бы, вовсе не зависящих от нашей воли. «Мюрид становится отныне в руках шейха как труп в руках обмывателя мертвых», по характерному выражению суфиев.

Итак, неофит должен занять все свое внимание исключительно личностью руководителя. Все грешные или просто не идущие к делу помыслы новичка отгоняются при помощи представления об особе учителя. Дух наставника должен следовать подобно ангелу–хранителю за всеми усилиями ученика, за каждой его мыслью, за каждым движением, шагом; иначе говоря, личность мюршида должна составлять предмет беспрерывного размышления и созерцания со стороны мюрида. Во всякой вещи, во всяком лице посвящаемый обязан видеть только наставника. Ни малейшее сомнение в неправильности действий учителя не может закрадываться в сердце ученика, точно так же последний ни на одну минуту не должен усомниться в пророческом прозрении первого и его «спиритуалистическом воздействии». Мюрид свято убежден, что каждое намерение, каждый помысел читается наставником в его голове как в книге. «Мысли мюрида, — говорил Хозрет–ходжа Ахрар, — всегда находятся у мюршида между его бровями». Его взор, направленный на мюрида, вызывает в последнем настоящее состояние очарования («фасцинации», по терминологии Бремо). Словом, на нижней ступени посвящения мюрид становится в те исключительные условия восприимчивости к внушению, которые превращают его в автомата, управляемого волею мюршида. Его одного он слышит, ему одному отвечает, ему одному повинуется, от него одного воспринимает приказания.

С тою же целью обезволивания его обучают особому молитвословию, с которым он и обращается к своим руководителям. Вот, напр., молитва, произносимая дервишем при надевании пояса–веревки «камбари» [Камберия — конюх Алия], (известной у туркестанских дервишей под именами «чильтар» и «сайли»): «Я сделался «камбари» у ног твоего (т. е. шейха) коня. Под твоими ногами я долго страдал… Ты видишь все вещи; ты знаешь все; ты — все для меня!» [П. Позднев. Цит. из John Brown’а]. А вот молитва, с которою обращаются дервиши к основателю ордена (пиру) в тяжелые минуты печали и горя: «О ты, многожеланный! Ты, который служишь в час смятения; в глубочайшей темноте ты видишь все вещи; в час стыда и смущения ты только один можешь защитить меня; когда я поражен печалью, в час опасности твой верховный разум поддержит меня. О ты, который всегда присутствуешь, тебя я умоляю, освободи меня от печали!». Итак, сила власти руководителя над посвящаемым в этом случае простирается до отдачи индивидуальной воли последнего в безусловное распоряжение учителя, до полного уничтожения свободы, до полной потери личности. Мышление, остановившееся на всех пунктах за исключением единственной подставленной в опустошенное сознание идеи о наставнике, сосредоточивается на ней всею накопившеюся нервной энергией и создает преувеличенное, гипертрофированное представление или чувствование личности мюршида.

Этот процесс, известный в суфизме под именем самоуничтожения мюрида в воле мюршида, занимает, смотря по психической природе ученика, с одной стороны, и «спиритуалистическим способностям» учителя — с другой, неодинаковый промежуток времени. Во всяком случае, на него уходит, по свидетельству некоторых последователей дервишества, не менее четырех месяцев.


Туркестанские каландары — странствующие дервиши

Результатом этой продолжительной подготовки в подходящем субъекте является то особенное психофизиологическое состояние, которое, не составляя гипнотического сна, к то же время не похоже и на нормальное бодрствование: оно вполне отвечает тому состоянию, которое известно в науке под именем сомнамбулического бодрствования, мало отличающегося от гипноза. Гипнотическое состояние по мнению большинства ученых является последствием двух существенных условий: внушения и того выжидательного внимания, с которым пациент сосредоточивается на идее о сне. Представление гипнотика поглощается ожидаемыми им необыкновенными явлениями, и ожидание быть усыпленным усыпляет его. В сомнамбулическом бодрствовании идея о сне отсутствует и сна не наступает, субъект остается с открытыми глазами, но влияние силы внушения налицо. Состояние сна облегчает лишь возникновение ярких образов, содержание же их зависит от внушения. Суфизм в процессе «самоуничтожения мюрида в воле мюршида» не ищет яркости образов, а добивается лишь состояния моноидеизма. Когда же яркость образов окажется желательной, то он, как это мы увидим ниже, сумеет найти к тому другие средства.

Теперь возникает вопрос, насколько изменяется психический мир дервиша в этом периоде его воспитания? Правда, что говорить о полном превращении его личности в этот подготовительный период было бы преждевременно: субъект, по–видимому, сохраняет правильное отношение к внешней среде, помнит как внешние события, так равно и те, в которых участвовала его воля; однако восприимчивостью к внушениям гипнотизатора–мюршида и исключительным отношением к его воле он представляет все явления патологического характера. Он проявляет все признаки привычного сомнамбула и обещает вскоре отказаться от своею первоначального «я». Так, у него развивается симптомокомплекс сосредоточенности внимания на гипнотизаторе, известный под специальным названием «отношения» (rapport французских авторов). Оно, хотя и опирается несомненно на предшествовавшие физиологические ассоциации, все же производит впечатление чисто психологического воздействия; оно покоряет дервиша как нечто роковое, неизменное, как результат бесплотного влияния на его дух духа учителя. «Сношение с гипнотизатором, — говорит Бони, — устанавливается не только посредством слуха, но и посредством всяких других ощущений. Так, если гипнотизатор возьмет за руку усыпленного субъекта, принявши всевозможные предосторожности, чтобы не обнаружить своего присутствия, субъект все–таки немедленно отгадает, что прикоснулся к нему гипнотизатор, и если, например, при подобных обстоятельствах гипнотизатор подымет руку субъекта, эта рука остается поднятою, но если кто другой поднимет его руку, рука упадет как безжизненное тело». Подобно сказанному, и дервиш угадывает присутствие мюрида, обращенный на него его взгляд: в рукопожатии или прикосновении к одежде мюршида он черпает новую силу внушимости. При радениях совершает движения по направлению и силе, указываемым малейшими изменениями в чертах руководителя.

В свою очередь и мюршид, прошедший первые ступени дервишества и вполне обработанный в духе гипнотического воспитания, проявляет нередко связанные с гипнотическим состоянием способности, которые так сильно поражают подчас воображение окружающих. Для многих из них лицо ученика является как бы открытой страницей, по которой они читают каждую мысль, каждое душевное движение. Они, благодаря известному навыку, связанному с той гиперестезией, которая так обыкновенна для гипнотиков и истеричных, нередко угадывают на расстоянии больные органы, эмпирически указывают на лечебные средства той или другой болезни, разбирают специфический запах пола, возраста, и тем еще более закрепляют в учениках свой авторитет.


Д. И. Ермаков. Дервиш. (Иран).

Сверх того, при сомнамбулическом бодрствовании, как и при гипнотизме, «нравственное существо человека обнаруживается не только в действиях, но и в сокровенных помыслах и чувствах; обнажается все: недостатки, причуды, страсти, добродетели — все это выставляет себя напоказ с неумолимой откровенностью». Эта черта гипнотиков, подмеченная многими наблюдателями, дает и мюршиду возможность выпытывать всю истину у мюрида, а если еще притом ученик утрачивает память о своих показаниях, сделанных в состоянии сомнамбулического бодрствования — то и поражать его даром чудесного прозревания. Продолжительными упражнениями в «самоуничтожении» дервиш как бы заряжается единственною идеею о своем наставнике, и этот моноидеизм, эта одержимость предвзятым убеждением в специальном влиянии на душу личности мюршида вполне закрепляются к концу подготовительного периода дервишеского воспитания, когда внутренний мир посвящаемого потерпел уже резкие изменения. Само собою разумеется, что сосредоточенность на небольшой и замкнутой группе явлений, отношений и идей ставит человека в положение полного невнимания к остальным впечатлениям, получаемым от внешней среды, отчего разнообразие жизненных проявлений для него проходит мимо, не оставляя следов в сознании. Органические элементы — аффективные и интеллектуальные, не находя себе импульса к возбуждению, бездействуют. И вот взамен прежде существовавшей личности, бойко отзывавшейся на все раздражения, воспринимаемые от жизни, постепенно выступает другая — внешняя — составленная из двух–трех насильственных представлений да автоматизма. Таким образом, как мы видим, повторные опыты приведения себя в состояние сомнамбулического бодрствования и обусловленные им последствия: потеря личной инициативы, чувства индивидуальности и воли — если и не нарушают еще окончательно психическое равновесие неофита, то все же в значительной мере подготовляют почву для коренного превращения его личности.

 Но в этом периоде суфизма ученик остается еще на широкой основе ислама и строго соблюдает предписания Корана и преданий. Бог для него идея внешняя, трансцендентная — словом, он еще правоверный мусульманин, и потому проходимая им степень, служащая лишь преддверием суфизма, носит название закона или человечности (шариат или нâсут).


Каляндары. Туркестанский край, 1871—1872.

Психопатология суфизма (2): Зикр и состояние «халь»

 

---

Когда же приведенною выше обработкою достигнута будет в неофите необходимая степень мягкости и пластичности, то он считается заслуживающим вступления в члены дервишеской общины, и тогда только совершается над ним обряд посвящения. Последний, разумеется, сопровождается торжественной обстановкой и бьет на неизгладимое впечатление, которое, овладев всецело вниманием ученика, могло бы поддерживать и воодушевлять его на новой ступени его восхождения к Богу. Здесь, между тем, в психической сфере дервиша совершаются дальнейшие изменения. Овладевшая его умственною деятельностью идея о наставнике усиливается здесь совершенно своеобразным отношением к нему. Для мюрида наступает период внушения. Наставник начинает с воздействия на физическое состояние ученика.


А. Севрюгин. Молодой дервиш. (Иран).

Предваряя его, что постигнуть Бога невозможно обыкновенным умом, пригодным лишь для изыскания средств к материальному существованию человека, мюршид внушает ему, что способность постижения Бога лежит в его сердце, причем мысль эту следует понимать буквально. Сердце, по словам мюршида, имеет форму шишки, помещается в левой половине грудной клетки и содержит в себе всю истину; оно есть сущность целой книги Бога и всех его тайн. Всякий, кто находит к нему путь, осуществляет любое свое желание. Развив в себе способность сосредоточиваться на сердце, мюрид может во всякое время отстранять от себя все посторонние мысли и обращаться всецело к Богу, т. е. получает дар откровения, вразумления — зикр ذکر, при помощи которого достигает цели всех своих стремлений — восторга, экстаза, известного у суфиев под именем «халь», mâkâm’а, т. е. остановки, следовательно, явления не кратковременного и периодического, как «халь», но длительного и обычного. В то время как мюрид умственно произносит имя Божие, мысль о Боге напирает на сердце и вызывает в нем ощущение переполнения. Этот, психофизиологический процесс, определяемый учением суфиев как способность соединять сердце с языком в призывании имени Божия, собственно и носит название зикра. Путем обучения ему сердце дервиша становится вместилищем идеи о Боге и наполняется благоговением и любовью к Нему.

 Подробности дервишеского упражнения в зикре настолько характеристичны, что мы не решаемся портить впечатления собственным описанием их и приводим подлинные выражения наблюдателя. «Когда кто–нибудь приходит в ханаку [ханака — комната, где совершается зикр], — говорит Ханыков [Ханыков. Описание Бухарского ханства. 1843 г. Стр. 195 и след.], — и объявляет старейшему ишану (шейху), что желает поступить в их сословие, то ему не сейчас дают на это позволение, а испытывают его, хорошо ли он знает закон; если окажется, что он в нем сведущ, то ишан приказывает ему обратиться к Богу для узнания, хорошо ли будет, если он поступит в шейхи. Ответы сии, по их мнению, Бог посылает во сне, но чтобы это заслужить, он должен три дня: 1) не ложиться спать вечером без омовения, 2) читать перед сном 2 ракията намаза и 3) постоянно молиться на чем–нибудь совершенно чистом, т. е. на ковре или подстилке, о коих он уверен, что они никогда не были в прикосновении с чем–нибудь нечистым. Исполнивший это, по их понятиям, непременно увидит ответ во сне; <впрочем, прибавляют они, ответ этот иногда представляется иносказательно и его надобно понимать; так, напр., если новобранец ничего не увидит или увидит зеленый луг, цветы и тому подобное, то значит, что небо одобряет его намерение, если же он увидит: волка, змею, скорпиона, или вообще что–нибудь вредное, то это значит, что небо не соглашается на его поступление>. Во всяком случае по прошествии трех дней он идет к старейшему ишану, который называется старцем (пир) и рассказывает ему свои грезы. Если сей последний убедится в хорошем их предзнаменовании, то вводит его в отделение ханаки, называемое чилля–хане, назначенное для приема покаяния новопоступающих, и заставляет его каяться <в следующих словах: «Я отступаюсь от всех своих предыдущих грехов и вновь делать их никогда не буду, равно же обязуюсь постоянно исполнять все предписания закона, если что–нибудь особенное не помешает мне»>. Приняв от него таковое покаяние, старец сажает его пред собой на что–либо чистое, как наприм. на совершенно чистую рогожку из камыша или на ковер, так, чтобы колена их касались и, приказав ему закрыть глаза, велит обратить свой взор внутрь, на сердце, и постараться, чтоб в нем не осталось другого слова, кроме слова Алла, и сверх того стараться произносить это слово в сердце сколь можно чаще. Если новобранец человек способный, как они говорят, принять это вдохновение, то он впадает в какой–то род пьянства, сердце его входит в такт с сердцем ишана, и вместе повторяют скоро и часто имя Алла; таким образом просиживают они час или два, и говорят, иногда от такого напряжения воображения, какое потребно, чтобы придти в описанное мною состояние, новобранцы впадают в такую слабость, что их надобно поднимать с места; даже бывают случаи, что они, желая лучше увидеть свое сердце, до того переводят дыхание, что кровь бросается им в голову, опрокидывает их и выходит горлом, носом и ушами; но, прибавляют эти фанатики, кто выдержит такое испытание, тому делается необычайно легко произносить сердцем слово Алла, бывают примеры даже, что необычайное напряжение воображения доводит несчастных, подвергшихся такой муке до сумасшествия, и тогда ишаны утешают себя в том, что он, не приготовившись учением закона, захотел вступить в их общество».

Приведенное описание, сделанное 60–т лет назад, настолько красноречиво, что едва ли в ком–нибудь возбудит сомнение относительно характера и природы явления. Еще Брэд доказал возможность посредством внушения повышать и понижать деятельность отдельных органов. Бони опытным путем подтвердил действие внушений на сердечный ритм. Бюро внушал попеременно понижение температуры то на одной, то на другой руке. Наконец, многочисленные научно обставленные опыты стигматизации не составляют сомнения в том, что низведенная до minimum’а мозговая деятельность, отданная всецело возбуждению со стороны одного какого–либо однообразного и продолжительного ощущения, концентрирует всю свою силу на одном пункте. Направленная на тот или иной орган или участок тела, эта нервная сила может или повысить работу органа до maximum’а, или же понизить ее до полной простановки. <…> Неудивительно после сказанного, что и молодой дервиш, находись под внушением наставника и сосредоточивая свои мысли на произнесении слова Алла, вызывает такие изменения деятельности сердечной мышцы, которые, нарушая мозговое кровообращение, вызывают патологические симптомы, о которых говорит Ханыков. Так, слабость, упоминаемая им, очевидно составляет результат упадка сердечной деятельности, влекущего анемию мозговых полушарий, тогда как кровотечения, а равно и эпилептиформные приступы зависят, по–видимому, от повышения кровяного давления в мозговых сосудах под влиянием обратного момента со стороны сердечной деятельности. Также легко объясняются и те патологические состояния душевной сферы, о которых говорить наблюдатель, зависимостью от продолжительного изменения кровенаполнения сосудистой системы коркового слоя как органа психических отправлений, когда дервиш сосредоточивает исключительное внимание на сердечной области.

Теперь, когда мюрид научился воспламенять свое сердце любовью к Богу и повторять им имя Божие возможно часто, он допускается к общему зикру, совершаемому целым собранием. «Они садятся в кружок, — говорит Ханыков [Ханыков. Описание Бух. ханства. 1843 г. l. c.], описывая дервишеское радение, — и, закрыв глаза, повторяют в сердце Алла сколь можно часто. Старец в это время, занятый тем же, успевает внутренним оком осматривать сердца всех присутствующих и хорошие из них тотчас понимают, когда глаз его остановится на их сердце, потому что, говорят они, сердцу делается необыкновенно тепло и приятно, ленивые же и дурно приготовленные не понимают этого, и тогда старец является им ночью во сне; если они и тогда этого не поймут, то он дает им выговор словесно, но в тайне. В этих–то молчаливых собраниях воспитывается новобранец; воспитание его имеет 5 ступеней, и их он должен пройти, чтоб достигнуть высшего совершенства: 1) состоит в том, чтобы обратить глаза на сердце и произнести в нем Алла —это называют маками–кальб; 2) состоит в том, чтобы, закрыв глаза обратить их на часть груди, находящуюся под ложечкой, и там повторять как можно чаще то же слово, — это называется маками–сырь, 3) есть внутреннее воззрение на печень и повторение ею Алла, что называют маками–зикрь; 4) маками–рух состоит в постоянном смотрении с закрытыми глазами на верхнюю поверхность мозга и в повторении ею если можно чаще, нежели другими частями, имени Бога; наконец, пятая и труднейшая ступень есть повторение всеми названными частями тела слов Ла илляхи иль Алла, начиная с сердца, которому суждено бывает произнести при этом случае только ла, а мозг уже должен заключить, произнеся Алла; <чем скорее это путешествие взора и произношение слов совершится, тем совершеннее ученик>». «Но не надобно думать, чтобы к этому привыкали скоро», — прибавляет ученый наблюдатель. И действительно, прежде чем дервиш впервые достигнет того экстатического состояния, которое известно у них под именем «халь», ему необходимо, кроме вышеописанного подготовительного периода, потратить не менее шести недель на приватное упражнение в зикре с наставником, на пребывание в одиночестве, изнурение себя молитвою и постом.


Молитва туркестанских дервишей. 1870–е.

Другой русский исследователь дервишества так изображает зикр ордена Хуфие: «Вслед за окончанием пятничного полуденного намаза, хуфиты усаживаются в мечети таким образом, что часть их образует в стороне «кыбле» (юго–запад) большой овальный круг, в цепи которого у кыбле садится глава ордена — старший ишан (пир), имеющий по обе руки младших ишанов. Сеанс открывается чтением одним из ишанов молитвы… Во время чтения одни из мюридов, так же, как и ишан, сидят, с преклоненными головами, погрузясь во внутреннее созерцание, другие же — новички и проходящие различные степени духовного совершенства по учению хуфитов сопровождают молитву разнообразнейшими криками, возгласами и движениями. Эти возгласы и телодвижения достигают своего апогея во время второго и самого существенного акта моления — теваджюг, которое считается важнейшим принципом хуфитского учения. По окончании молитвы, которая произносится сидя… мюриды усаживаются в несколько кругов (хальке). В центре каждого из них садится по одному ишану. Теваджюг (созерцание) начинается. Состоит оно в том, что ишан обращается поочередно к каждому из мюридов и пред каждым из них произносит мысленно несколько десятков раз мистические слова, сопровождая их счетом на четках. Важнейшее значение в этом мистическом лексиконе имеют слова: аллягу–ра (Богу) и я алла (о Боже!). При тайном мысленном произнесении этих слов ишан кивает головою и сопит (нафисбот — испускающий вздохи). Получив такое духовное созерцание от ишана, мюрид выходит из круга и помещается в круг к другому ишану, чтоб и от него получить теваджюг. От второго переходит к третьему и т. д., пока не обойдет всех ишанов и не насытится духовно–сердечным лицезрением каждого из них. Некоторые из мюридов принимают теваджюг с полнейшим хладнокровием, не выражая действия его на свою душу никакими восторженными возгласами или движениями: другие же, наоборот, прерывают или сопровождают теваджюг ишана разнообразнейшими вскрикиваниями и припадками. Возгласы и крики мюридов бывают самые разнообразные: все звуки, какие только может изобрести самая изысканная фантазия, имеют здесь применение. Движения же многих из них, беснования, сотрясения и корчи бывают весьма сильны. Невыносимый концерт поддерживается десятком–другим прозелитов. Один выражает свои восторги возгласами: „Хакк, хакк“ (истина, Бог), другой вторит ему: „гай, вай… у–у–у“ и т. д… некоторые кивают головой, иные кружатся по мечети, около столбов, размахивают руками, пляшут, крутят чрезвычайно быстро головой и проч.» [Н. Н. Пантусов. Орден хуфие. Казань. 1895 г.].

При всем том, этот роль зикра носит название тайного, т. е. совершаемого в молчании. Совершаемый вслух, как напр., орденами Кадрие, Руфаи, он сводится к пению гимнов, сначала довольно гармоническому, но позже переходящему в неистовый вой. Вот, напр., описание зикра самаркандских дервишей ордена Кадрие, заимствуемое у Позднева: «Пред началом обряда <все дервиши идут в самую мечеть Шах Зинда и здесь, рассевшись у стен на замечательно большом ковре, внимательно слушают, как один из старейших между ними декламирует нараспев стихи из «Месневи Шериф» Мевлеви. Получивши вдохновение от этого чтения, все дервиши чинно спускаются по громадной лестнице в ту мечеть, где предполагается джагр и где уже сидит в ожидании на своем месте в михрабе (на западной стороне мечети) их шейх>. Пришедши в зал и раскланявшись перед шейхом, дервиши рассаживаются в круг недалеко от него; около круга или внутри него становится сар–халька (глава круга) и начинает громко нараспев декламировать стихи в честь Бога — хамд, затем в честь Мухаммеда — нахт, и наконец стихи, где рассказывается о суетности мирских благ — рубай. <…> Сидящие в круге, раскачиваясь сзада наперед, начинают, что есть силы, под такт сар–хальке выкрикивать горлом слово „ху“ (он) наподобие блеяния барана, как говорят сравнительно сами дервиши; крик их делается все сильнее, так что запевало (сар–халька) становится едва слышен. Когда на лицах и теле кричащих появится большой пот, и им становится совершенно трудно кричать сидя, они, не прерывая своего рычания, поднимаются на ноги и, не расстраивая круга, продолжают еще сильнее кричать „Ху!“ В то же время они не перестают раскачиваться сзади наперед, и так как в этот момент сар–халька стоит уже посредине круга, то все участвующие в зикре надвигаются на него все ближе и ближе. <Сар–халька видимо старается не только сильнее воодушевить, но и перекричать всех дервишей, подставив правую ладонь к щеке>. Так продолжается до тех пор, пока кто–либо из участвующих, выйдя окончательно из сил и придя в бессознательное состояние, не начнет самым ужасным образом рычать „Ху“. Тогда обряд на несколько минут прекращается. <…> После перерыва снова начинается джагр таким же порядком, как и раньше; только дервиши теперь начинают выкрикивать свое „ху“ вовнутрь горла с сжатыми губами, наподобие мычания быка, как они же говорят сравнительно. И в этот раз действие продолжается, пока кто–либо не впадет в неистовое состояние. Засим опять небольшой перерыв и снова джагр в прежнем порядке; только слово „ху“ выкрикивается теперь наподобие того, как хрипит пила, когда ею пилят. <…> Как только кто либо из участвующих в джагре во время третьего и последнего действия придет в экстатическое состояние, обряд заканчивается» [П. Позднев. Дервиши в мусульманском мире. Оренбург. 1896 г. Стр. 249 и след.].

Впрочем, зикр как безмолвный, так и совершаемый пользуются у дервишей одинаковым правом гражданства и по существу мало разнятся один от другого, каждый находя оправдание в многочисленных и противоречивых преданиях, сохранившихся от времени первых основателей дервишества, к которым охотно причисляют и Алия и Абу Бекра.


С. Рид. Танец константинопольских дервишей. 1850–е.

Большого внимания заслуживает зикр, сопровождаемый усиленными телодвижениями. Наибольшею известностью из радений пользуется зикр ордена Мевлеви. Основатель его, знаменитый мистик Джелаль эд–Дин Руми имел обыкновение доводить себя до экстаза при помощи кружения вокруг столба, врытого с этою целью посреди кельи. Последователи его достигают состояния «халь» тем же способом. Несколько человек образуют круг, рассаживаясь на овчинах на равном расстоянии один от другого, и со сложенными руками, закрытыми глазами, с наклоненной головой погружаются в созерцательное настроение, которое продолжается до получаса. По исполнении известного молитвословия шейх встает с своего места, кланяется в сторону ковра, предназначенного для пира, и начинает кружиться по залу. Остальные следуют его примеру и, кружась, обходят зал три раза. Затем исполняется гимн, за которым следует игра на флейте с аккомпанементом барабанов и струнных инструментов. Под звуки музыки дервиши при руководстве одного из братьев, называемого «семаг–зан», подходят стройным порядком к шейху с левой его стороны, кланяются изображению имени основателя ордена, делают два прыжка вправо от шейха, целуют его руку и начинают вертеться на левой ноге, наполняя всю залу и держась на определенном расстоянии друг от друга. Левая рука танцора опускается к полу, правая поднята к потолку, голова склонена к правому плечу и глаза закрыты. Беспорядок в движениях предупреждается руководителем, который с этой целью ударяет ногою об пол. Кружение с двумя перерывами продолжается в общем часа два или три. «Мевлеви воображают, что во время совершения подобных танцев они находятся в соединении с Божеством, испытывают небесное блаженство и могут совершать какие угодно чудеса».

Приведенные описания зикров вполне подтверждаются нашими личными и неоднократными наблюдениями, но их необходимо пополнить некоторыми данными, легко ускользнувшими от внимания авторов, не задававшихся психофизиологическими целями. Так, напр., весьма важно отметить зависимость силы одушевления участников зикра от воли шейха. Если в выражении последнего можно подметить следы рассеянности, недостаточного внимания или усталости, зикр идет вяло и экстатическое состояние наступает редко и слабо выражено. Наоборот, стоит шейху оживиться, стряхнуть с себя усталость, и картина общего движения тотчас же оживляется. Беглый взгляд шейха, едва уловимое движение или жест, обращенный в сторону того или другого участника зикра, служит для него как бы ударом бича, заставляющего усилить рвение и быстрее приблизиться к желательному концу. Замечательно, между прочим, что при самых разнообразных движениях и вращениях тела битком набившихся в зале дервишей, в общем производящих впечатление полнейшего беспорядка и сумбура, они, однако, нисколько не мешают один другому, ловко, хотя и бессознательно лавируя между собой и избегая столь неизбежных, казалось бы, столкновений.

Всматриваясь в красные, покрытые крупными каплями пота лица, посторонний наблюдатель замечает на них преобладающую черту восторженности. Там несколько человек судорожно колотят себя кулаками в грудь или плотно прижимают руки к лицу; здесь впадают в какое–то особое слезливое настроение, с лицом, выражающим умиление или радость, и, обращаясь к соседу, нежно гладят его по щекам; одни принимают выразительные позы, другие как бы испытывают блаженство оргазма, третьи ищут прикосновения к одежде шейха, наклоняются к его ногам. Взятые наугад из толпы представляли, в большинстве случаев, усиленный пульс до 100—120 ударов в минуту, большого наполнения, извитые пульсирующие височные артерии; слегка расширенные зрачки, повышенные коленные рефлексы, малую чувствительность тыльной поверхностей кистей рук, почти не отзывавшихся на глубокие уколы булавкой.

Еще замечательнее зикр, исполняемый орденом Руфаи. Последователи этого ордена приходят под конец радения в состояние полного исступления. Они хватают из рук шейха разного рода оружие, предварительно раскаленное, лижут его, кусают, кладут в рот и держат там, пока металл не остынет. Не получившие от шейха снимают оружие со стены и поражают им свое тело. Нанесенные раны не причиняют, по–видимому, боли. Ослабевшие от кровотечений в изнеможении уносится без признаков болезненного ощущения. По окончании зикра шейх обходит зал, дует на раны, смачивает их своей слюной и успокаивает учеников относительно скорого их заживления.

Теперь рассмотрим физиологическую основу этого священного в глазах суфия состояния «халь», отождествляемого им со слиянием человеческой природы с божескою, насколько наука позволяет проникнуть в ее таинственную область.

При всех описанных нами зикрах обращает на себя внимание то обстоятельство, что большая часть их сопровождается телодвижениями. Мы видели уже, что даже зикры–хуфие, считающиеся безмолвными, не могут обойтись без телодвижений и восклицаний. Между мышечными сокращениями, их обусловливающими, нужно различать произвольные от непроизвольных. К первой категории должны быть отнесены движения и восклицания, производимые в начальный период зикра, когда сознательное отношение дервиша к себе и окружающему еще не нарушено. Сюда относятся, стало быть, молитвословие, исполнение гимнов, поклоны шейху, равномерное раскачивание тела, начальное произношение слова «ху» и т. д. Но с наступлением признаков, указывающих на изменение нормальных условий кровообращения, как то: покраснение лица, усиление пульса, выступание пота, начинают проявляться симптомы непроизвольных движений в зависимости от изменяющегося кровенаполнения и связанного с ним мозгового кровообращения. На первый план выступают судорожные движения, к которым нужно причислить: расширение зрачка, произнесение звука «ху» наподобие мычания, зависящее, по–видимому, от судорожного состояния голосовых связок, биение себя в грудь сжатыми кулаками, ускорение всех движений и проч. Позже появляются бессознательные движения мимического характера: черты лица начинают выражать преобладающие чувствования, складываясь или в выражение умиления и наслаждения, причем выразительные позы служат лишь подтверждением этого настроения: усиленный коленный рефлекс, наблюдавшийся нами, говорил в пользу усиления нервной проводимости в это время. Анальгезия, или нечувствительность к болевым ощущениям, наступает рядом с изощрением тактильной чувствительности, позволяющей дервишу ловко избегать замешательств и столкновений, поддерживать порядок в сложных движениях, а главным образом воспринимать безмолвные приказания шейха, едва уловимые при нормальных условиях.

Перечисленные явления, при всей неполноте их изучения, несомненно указывают на повышенную возбудимость нервной системы у дервиша во время его религиозных упражнений. Всякому известно, что усиленные движения организма вызывают в нем при остальных нормальных условиях благотворное действие, выражающееся ощущением приятного возбуждения, за которым следует период легкого утомления, ощущаемый в форме общего благосостояния нашего тела. На этом влиянии движения покоится слабость умеренного физического труда, удовольствие, получаемое от прогулок, танцев и т. п. Физилогические причины этого состояния лежат в органических процессах. Усиленная работа мышечной ткани ускоряет кровообращение и тем увеличивает метаморфоз тела. Организм в эти моменты живет интенсивнее; материал, пришедший в распад, заменяется новым, ткани как бы обновляются, что одно дает уже чувство телесного благосостояния. Но кроме того, не успевшие удалиться из общей экономии продукты распада, скопляясь до известных пределов в кровяном потоке, возбуждают нервную ткань и тем обусловливают известное возбуждение организма, которое в зависимости от качественного и количественного отношения продуктов обмена, может достигать степени восторженного состояния и даже исступления. Стоить только вспомнить народные танцы, детские живые игры, конские ристалища и т. д., чтобы тотчас же найти подтверждение сказанному.

Но в дервишеских радениях, помимо общего значения усиленной мышечной деятельности дли психического состояния, существуют еще особые условия, которые оказывают на него свое исключительное влияние. К числу этих условий нужно отнести совместное пребывание многих одинаково настроенных лиц, возбужденное в одну сторону внимание, монотонность и однообразие движений, спертая и удушливая атмосфера, и к довершению всего — потрясающая зрителя картина и захватывающее впечатление обстановки. Здесь как бы умышленно стекаются обстоятельства, благоприятные для психического состояния, известного под именем подражательного невроза. Психическое заражение при этих условиях настолько сильно, что даже посторонний наблюдатель, с достаточною силою воли, испытывает нередко страх возможности увлечения, и нам лично приходилось встречать зрителей, благоразумно удалявшихся из собрания из опасения поддаться общему настроению.

Преобладающими движениями у дервишей во время зикра являются: колебание верхней половины тела вокруг поперечной оси таза (спереди назад), сопровождающиеся нередко мелкими дрожательными или сотрясательными движениями головы; колебание туловища по переднезадней оси (слева направо) и кружение в стоячем положении около длинной оси тела. Последнее, в свою очередь, или совершается при выпрямленной оси тела с медленным поступательным движением по кругу, или при согнутом туловище сопровождается большими прыжками в сторону. <…> При всех усиленных движениях тела вращательного и качательного характера результаты получаются одинаковые, а именно: психическое состояние определяется понижением функции задерживающих центров и выступлением на первый план рефлекторной деятельности. Наглядным образом это состояние проявляется в самом характере и последовательности движений. Сначала зикровые движения медленны, умеренны, стройны, подчинены сознанию, но по мере изменений в мозговой субстанции контроль над ними нарушается, они совершаются все быстрее и быстрее, теряют произвольный характер и наконец становятся неудержимыми в своей рефлекторной стремительности. Сказанным легко объясняется и происхождение зикровых восклицаний и криков: они ничто другое, как рефлекторные акты господствующих представлений. Позже, когда нарушение мозгового кровообращения достигает высшей степени, у многих из дервишей наблюдаются явления перевозбуждения центра речи, выражающиеся тем, что на смену осмысленным восклицаниям приходят слова и звуки, не имеющие никакого смысла и составляющие как бы результат разнузданной судорожной работы речевого аппарата, вырвавшегося из–под власти управлявшего им центра.

В соответствии с явлениями в области движений наблюдаются изменения и в сфере чувствований и представлений. Наступающий при этом психический процесс можно было бы определить как расстройство волевого механизма.

В нормальном состоянии элементы самосознания, или нашего «я», как то: чувствования и представления с их двигательными импульсами, а равно и наши движения, направляются к избранной цели в полном и целесообразном согласии. Согласие же достигается тем, что высший психический прибор, контролирующий нашу деятельность, комбинирует рефлексы, желания и разумные наклонности, иерархически соподчиняет их, способствуя проявлению одних и задерживая другие. Этот высший механизм не составляет чего–либо врожденного, но создается медленно, систематически, путем опыта, привычки (resp. памяти) и воспитания. Возникая первоначально из незначительной группы простых ассоциаций, механизм этот совершенствуется до такой сложности, которая обеспечивает организму ориентирование среди самых запутанных условий жизни и нахождение целесообразного выхода из самых затруднительных положений. Но в его сложности лежит секрет и его неустойчивости. Явления диссолюции в своей последовательности обратны явлениям эволюции, и легче всего распадается то. что всего сложнее. Таким образом, под влиянием нарушенной связи между высшим центром самосознания и низшими центрами чувствований и представлений, последние вступают в деятельность за свой счет, отчего действия становятся самостоятельными, неправильными, изолированными. В общем, получается картина, напоминающая симптомокомплекс истерии — та же повышенная возбудимость в сфере двигательной, чувствительной и психической. Разница лишь в этиологических условиях, которые при истерии, не будучи еще достаточно изучены, создают, однако, постоянные и стойкие изменения, налагающие на организм определенный типический характер, тогда как при зикрах эффект получается лишь временный и непрочный. Да оно и понятно: вызванное главным образом избытком продуктов обмена, нарушающим питание нервной ткани, оно и исчезает вместе с удалением из организма этих веществ распада.

Искусственно вызванное путем скопления раздражающих кортикальную субстанцию продуктов психическое состояние, характеризующееся ослаблением воли, нарушением иерархической координации и единства, отсутствием возможности выбора и наступающей от того анархии действий, носит общее название исступления, или мистического состояния. Но так как это определение обнимает собою слишком большое разнообразие субъективных психических состояний, то остановимся сначала на том из них, которое вызывается описанными выше искусственными приемами и которую суфизм возвел умышленно в строгую систему.

В двигательной сфере повышенная возбудимость у участников зикра выражается судорогами и конвульсиями. «Беснование, сотрясения и корчи бывают весьма сильны», — говорит Ханыков. Плач, выкрикивание бессмысленных звуков (verbigeration), биение себя в грудь должны быть также отнесены к явлениям гиперкинезии.

Мы уже отчасти видели изменения, наблюдаемые в чувствительной сфере. Можно прибавить здесь, что дервиши нередко во время своих радений испытывают чувство особой легкости или, вернее, невесомости, что нужно отнести, по–видимому, к галлюцинации общего чувства: по свидетельству многих, их как бы уносит в воздух. Джелал эд–Дин Руми, знаменитый основатель дервишеского ордена Мевлеви, испытал подъем к небу до 70–ти раз в ночь. Галлюцинации в области зрения и обоняния составляют также явление заурядное.

Однако необходимо помнить, что наблюдаемые при дервишеских радениях изменения в сфере чувства, исключительно вызываемые телодвижениями, заслоняются и даже поглощаются широкой волной явлений чисто гипнотического характера. Участники зикров, как мы видели, подготовлены к внушению сложным предварительным искусом. Если принять теперь во внимание, что к этой готовой почве к внушению искусственно присоединяется благоприятная среда для повышенной возбудимости, то совокупность обоих влияний должна вызвать удвоенный эффект. Вот чем объясняется та поистине волшебная власть мюршида над мюридом, которая из пластического материала лепит самые фантастические фигуры.

Потеря кожной чувствительности (анальгезия), так убедительно демонстрируемая орденом Руфаи, когда адепты его в исступлении наносят себе раны и лижут раскаленное железо, лишний раз подтверждает только существование функционального расстройства той части головного мозга, которая заправляет оценкою болевых ощущений. Составляя явление центрального происхождения, анальгезия сопутствует истероподобному состоянию дервишеского исступления и усиливается на почве гипноза. На гипнотической же основе покоятся и явления каталепсии, поражающие на первый взгляд наблюдателя в таких описаниях, как приводимое, напр., Lane’ом [E. W. Lane. Sitten und Gebräuche der heutigen Egypter. Leipzig. B. III &. 72. и след.]. Автор видел, как дервиши ордена Сагади ложатся на площади тесно один возле другого, спиною вверх, с вытянутыми ногами, подложенными под лоб руками, и бормоча беспрерывно слово «Алла». По спинам их прошлось сначала около 12–ти их товарищей, в большинстве босых, с маленькими барабанами в левой руке, и с криком «Алла», а за ними и шейх верхом на лошади и в сопровождении двух проводников. Сначала лошадь колебалась, но ее тащили и понукали, а затем, вступив на спину первого, она пошла уже быстрым шагом, наступая то на ноги лежавших, то на их головы. Зрители подняли несмолкаемый крик «Аллах ля–ля–ляллах». Никто из попираемых таким образом лошадью не чувствовал, по–видимому, боли, и как только животное проходило по нем, он вскакивал и следовал за шейхом. «Говорят, — прибавляет автор, — что эти люди, равно как и сам шейх, еще накануне шествия произносят известную формулу, и что те, кто не подготовил себя ею заблаговременно, но осмелился лечь под лошадь, рискует не только серьезным повреждением, но и самою жизнью, тогда как подготовленные выносят это топтание без всяких вредных последствий».


(E. W. Lane. An Account of the Manners and Customs of the Modern Egyptians, Written in Egypt During the Years 1833—1835. L., 1846).

Способность выносить силу давления лошади с всадником и проводниками, хотя бы и распределяемую равномерно на несколько человек, находит себе объяснение лишь в каталептиформной контрактуре мышечной системы, составляющей явление, свойственное сомнамбулизму. Сомнамбулизм — эта третья фаза большого гипноза по учению Шарко — в отличие от летаргической и каталептической фаз, характеризуется главным образом сохранением или обострением всех чувств (гиперестезия) за исключением болевого, которое отсутствует (анальгезия), возможностью всех видов внушения при измененном сознании и самопроизвольных движениях, а также явлениями кожно–мышечной перевозбудимости. Последняя выражается тем, что мышцы, приходя в состояние окоченелости или контрактуры, могут оказывать сопротивление весьма значительным тяжестям и выдерживать самые неудобные положения тела. Можно, напр., такого субъекта класть головой на одном стуле, а ногами на другом, причем тело сохраняет вытянутое положение; можно сесть на него как на скамью и т. д.

Описанным обрядом орден Сагади поддерживает славу святости своего основателя и последователей; к нему нередко прибегают немощные как к источнику исцеления. И репутация этого обряда как средства от многочисленных недугов подкрепляется очевидно той терапевтической ролью, которая при ознакомлении ученых с явлениями гипнотизма так ясно стала выступать за последнее время. Удивительно ли, если субъект, испытавший себя вышеизложенным способом в деле веры, при помощи той же могучей психической силы почувствует себя облегченным от одолевших его страданий! Ведь дело может ограничиться при этом не процессом выздоровления, т. е. восстановления нормальной функции данного органа, а лишь подъемом самочувствия, помогающего переносить страдание.

После сказанного понятной становится и лечебная сила приемов, практикуемых дервишами, шейхами и целителями всякого рода, устраивающими обыкновенно по окончании зикра нечто вроде амбулатории. Охваченные общим настроением, с опустошенным сознанием и несокрушимою верою в действительность исцеления, больные принимают от шейха мистическое дуновение или прикосновение к больным органам, или, наконец, какое–либо заклинание, и получают облегчение. Как бы ни казались скептическому уму смешны и нелепы все разнообразные приемы и наставления целителей, все же при наличности веры и внушаемости значение их несомненно, и не скоро наступит еще то время, когда можно будет подвести оценку тому влиянию, какое оказывает на человека и человечество великая сила внушения.

Психопатология суфизма (3): Экстаз. Жизнь дервиша

---

Отличительную черту искусственно вызванного экстаза составляют изменения, наблюдаемые в сфере общего чувства. ( ... ) Самые тайные чувствования обнажаются, сокровеннейшие влечения стремятся к своему удовлетворению. ( ... ) Чаще других и с особенною яркостью заявляет о себе половая сфера, накладывая на беспорядочную мозговую деятельность своеобразный отпечаток эротизма. ( ... ) Дервиш, ознакомившийся с экстазом, считает себя просвещенным божественным светом, у него вырабатывается совершенно исключительное отношение к исламу как к пище, годной лишь дли детского желудка и недостаточной для взрослого, не удовлетворяющей познавшего истину. ( ... ) Итак, на ступени «тариката» суфизм начинает понемногу снимать с себя маску.

Общепризнанные внешние формы становятся ему в тягость. Господствующая религия оказывается стеснительной, и он стремится к полному освобождению от каких–либо религиозных пут. Просвещенная божественным светом душа суфия, отринув всякую догму и нравственные обязательства, ищет лишь непосредственного воссоединения с Богом путем экстаза. Однако и на ступенях тариката суфизм не решается приобщить ученика сразу ко всем своим тайным намерениям, а ознакамливает его постепенно, для чего и распределяет своих адептов на многочисленные классы и градации. Во всяком случае, из той лаборатории, где ученик познает экстаз, суфизм систематически, с самого своего основания, выбрасывает в народную массу огромное количество искусственных мистиков, известных под общим названием дервишей.


Нищенствующие дервиши–дувана́ (юродивые).
(С рисунка В. В. Верещагина).

Умственно ограбленный, исковерканный нравственно, не приспособленный к жизни, но самоуверенный и гордый сознанием обладания силою, дервиш не стесняется вести существование паразита и при помощи сомнительных приемов извлекать выгоды у народа.


И еще один каландар…
(С рисунка В. В. Верещагина).

Не будучи подготовлено ни нравственно, ни интеллектуально к отрицанию религиозного закона, большинство дервишества прельстилось прежде всего предоставленной ему свободой от предписаний религии и довело эту свободу до патологической разнузданности. Экзальтация, как составной элемент всякого религиозного чувства, нашла себе выражения у дервиша в слиянии души с Богом, которое осуществляется чисто формальным образом, сводясь к искусственному экстазу. Однако запросы религиозного чувства, невзирая на небрежение государственной религией, все же требовали себе объект верования; и вот содержание этой веры, в соответствии с низким уровнем и нравственным убожеством большинства дервишества, извлекается из тумана отдаленного прошлого в форме тысячи суеверий, предрассудков, магических влияний и тех странных упражнений, которые, относясь к примитивным чертам, давно утратили уже свой первоначальный смысл. Отождествив с состоянием «халь» обладание спиритуалистическими силами, суфизм предоставил ученикам на степени тарикат самостоятельно расточать эти духовные силы среди толпы непосвященных. И дервиш пользуется этою духовною силой, прилагая ее одинаково охотно как к повседневным мелочам домашней жизни, так и в важные исторические моменты государств. К нему обращаются за советом в самых разнообразных житейских обстоятельствах. Он втирается в дом под видом толкователя снов или открывателя воров, а то и заклинателя змей; он подходит к одру болезни в качестве врачевателя, обладающего таинственною силою изгонять недуги; проникает в самые интимные тайны семейного очага, возвращая утраченную любовь одного из супругов и привораживая друг к другу молодые сердца. На базарах и торжищах, с чашкою в руке, он привлекает внимание праздной толпы, всегда расположенной слушать либо священные стихи, либо россказни и дикий бред его импровизаций.


Мадали–ишан, предводитель Андижанского мятежа 1898 г.

Он же выступает всего чаще руководителем общественного мнения, агитатором политических движений и смут.


Участники Андижанского мятежа

В войске он играет роль возбудителя энергии в слабых духом или телом; наконец, как мы видим в наше время в Африке, он сам создает из себя целые армии, способные оказывать серьезное сопротивление европейскому оружию.


Судан. Знамя халифы Мухаммада Шарифа.


Эмир Махмуд, военачальник суданцев (дервишей), захваченный англичанами при Атбаре в апреле 1898 г.


Судан. Дервиши, плененные англичанами при Омдурмане в сентябре 1898 г.
 

Дервишество устраивает свою жизнь сообразно с индивидуальными свойствами, темпераментом, или в соответствии с понятиями, усвоенными от учителя, или, наконец, со степенью достигнутого «на пути воссоединения» совершенства.

Немногие из них, не порывая связи с миром и обществом, довольствуясь обычной житейской обстановкой, занимаясь ремеслами или торговлей, но памятуя заветы религии, ставят целью своего земного существования соблюдение поста, молитвы или дела благотворения, раздачу милостыни и проч. Зато же эта лучшая часть дервишества, не успевшая, по–видимому, экстатическими эксцессами исказить свой психический облик, занимает в иерархической лестнице суфизма самые нижние ступени.


С. М. Прокудин–Горский. Дуване в каландар–ханэ. Самарканд.

Большинство же идет далее по пути «воссоединения». Одни из них, устраиваясь на коммунистических началах, организуются под управлением авторитетного шейха в общежития наподобие монастырских. Многие из этих общежитий, разбросанных по всему мусульманскому миру, стяжали себе славу отчасти давностью существования, отчасти подвигами своих членов и учителей, и оказывают поныне весьма значительное нравственное воздействие на народную массу. Другие, в своем стремлении полнее осуществить аскетический идеал, удаляются от мира, поселяются обыкновенно у могилы какого–нибудь святого и видимым благочестием приобретают себе мало–помалу популярность, которая нередко затмевает славу того святого, над памятником которого они бдят и, забывая первоначальные благие намерения, начинают эксплуатировать эту славу в собственных интересах.