«Приближался июль. “Дедушка скончался в июле, - сказала мама, - и я тоже в июле умру...”

Мы слушали, возражали, не верили, - как можно поверить в никогда не виденную смерть? В смерть человека - самого близкого, с которым связан, как с воздухом, без которого не было жизни ни одного дня?»

Анастасия Цветаева (1894-1993)

«Как мы заботимся о своем телесном здоровье! – с горечью восклицал арх. Иоанн Крестьянкин (1910-2006), - если увидим книгу о каких-нибудь целебных травах или услышим какой рецепт, то спешим прочесть, записать, запомнить, да и другим посоветовать. А вот поискать в книгах духовного содержания рецепт от душевного недуга, каким неисцелимо страдаем, и в голову не приходит!».

Большинство из нас, согласятся с главной причиной невнимательности к своему внутреннему миру – нехватка времени. У нас просто нет лишнего времени для своего внутреннего человека, по этой причине он проживает свою жизнь в одиночестве. Всё настоящее и главное, с нашей точки зрения, вне нас: работа, общение, интернет-пространство, спорт, творчество, семья, дети, церковь. Сам человек уже «перестает восприниматься нами как некая знаковая человеческая сущность… умирает как антропологическая данность. Все, о чем писали философы, постепенно теряет смысл»[1]. В нашем обществе стало чем-то естественным только говорить о «феномене одиночества»(Е.Е. Рогова, 2011)[2].

Не только наши желания, но нередко и страхи живут как бы вне нас. И даже церковная среда не исключение: «Некоторые обеспокоены тем, когда будет Второе Пришествие, - замечает видный подвижник ХХ века старец Паисий Святогорец (1924-1994), - однако для человека умирающего Второе Пришествие, если можно так выразиться, уже наступает. Потому что человек судится в соответствии с тем состоянием, в котором его застигает смерть». Вероятно, по этой причине обращаясь к богатому человеку из евангельской притчи Господь, произносит суровые слова: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?»[3]. Оказывается все то, что представляет ценность в нашей жизни здесь – теряет всякий смыл за порогом там…

Мы знаем об этом. Но живем так, как будто смерти нет. И когда она напоминает о себе, забирая близких, мы чувствуем свою абсолютную беспомощность. В душе возникает провал, образуется пустота длиною во всю оставшуюся жизнь. Конечно же, наша психика включает защитные механизмы, один из которых временное забвение:  «Я не помню, как несут, опускают гроб мамы – вспоминает Анастасия Цветаева (1894-1993). Как бросают комья земли, засыпают могилу, как служит панихиду священник. Что-то вытравило это все из памяти. Усталость и дремота души. После маминых похорон в памяти – провал»[4].

Со временем, забвение сменяется гореванием, реанимируются образы прошлого, мы начинаем тосковать об ушедшем близком человеком. «Не упрекайте себя в бесчувственности, не ужасайтесь своему равнодушию, - пишет Анастасия Цветаева, - горе придет - потом. Потом! Завтра, через неделю, и через год, и через годы и годы, когда это все кончится, когда отдохнет сердце и отдохнут ноги, когда все всё позабудут, - тогда подступит сиротство, подойдет и станет, как человек. И станет нечем дышать в том веселом дневном часе - без гроба, без пения и без людей. Тогда мама проснется в нас - своей совершившейся далью, невозможностью быть,  немыслимостью не быть. Отворенная дверца шкафа, пахнущего нафталином и упорствующего тенью запаха духов; мамин мольберт, пустой; звук отворяемой крышки рояля; стук ставни в зале, стукнувший из самого детства, вспыхнувшая зелень стеклянного абажура - кто-то понес по гостиной мамину лампу, - вот тогда придет  вой»[5].

С годами смерть становится все беспощадней, вводя нас в пространство осиротелости. Чем старше мы становимся, тем отчетливее, уже на физическом уровне  ощущается одиночество собственной души. Близкие уходят, мы остаемся, остаемся одни. Анастасия Цветаева получив известие о смерти отца, впоследствии опишет свое переживание и понимание разлуки: «Я положила трубку на место, рука дрожала, везде была пустота. Идти бы - и понимать. Думать. Вспоминать. Стараться понять. Одной! Но надо было заворачивать в уличку, идти ею к даче, говорить с Соней. Я шла. Я помню ощущение какого-то огромного крыла, покрова, сорванного; физически ли меня мотнуло? Или это было сознание? Но я шла слабыми ногами, шаг медлил, - точно шаг должен был что-то понять... Кончено! Папы нет. Нет папы!.. Слезы бессмысленно подымали грудь, по пути к глазам сбиваясь в какой-то страшный начавшийся беспорядок, непонятность, неоправданность. Кровь ли это была во мне, шатнувшая меня бесприютностью такой ширины и силы, к которым я не была готова? «Он ушел около четырех часов дня...» - как мама. Марина, Лера, Андрей. Но ведь они не спасли - в мамину смерть. Папа ушел! Никто не может помочь! Его отсутствие только он мог заполнить»[6].

Чем и как мы можем помочь горюющему человеку? Русский мыслитель М.М.Бахтин (1895-1975) указывает на три типа правильной этической реакций на беду ближнего - содействие, совет и сочувствие[7]. Если освоить эти три действия в русле христианской традиции, мы можем оказаться полезными как другим, так и самим себе.

Содействие– это всегда выход за рамки собственной зоны комфорта. Выход в область реального поступка и заботы о другом. «Раньше я был абсолютно поглощен собой, - пишет Сергей Довлатов (1941-1990), - теперь я должен был заботиться не только о себе. А главное, любить не только одного себя. У меня возникла, как сказал бы Лев Толстой, дополнительная зона уязвимости. Жаль, что я не запомнил, когда это чувство появилось впервые. В принципе, это и был настоящий день моего рождения»[8].

Совет– это отказ от равнодушия, отказ от роли стороннего наблюдателя. В Священном Писании еврейское слово зман (zman) «время», на русский язык можно перевести и как «возможность». Нам свыше дано время, дана удивительная возможность для того чтобы открыть своим добрым словом горюющему человеку новую перспективу. Совет – это готовность использовать предоставленную возможность посеять доброе зерно в опустошенное горем сердце другого. 

Сочувствие – это мужество, соприкоснувшись с переживанием другого человека, погрузиться в мир его боли. Не отвернувшись от беды человека, согласившись с ним её разделить, само наше присутствие способно стать подлинным утешением. Утешением человеку, который в ситуации горя, вдруг, обнаруживает себя. «Иногда боль, - замечает сербский психолог Владета Еротич (род. 1924), - на самом деле становится единственным способом объявить вслух о своем существовании»[9]. Подавленный горем, человек не всегда понимает как ему дальше жить со всем этим. Вот почему с церковной точки зрения важно, чтобы рядом с горюющим человеком был еще кто-то. Не случайно апостол Павел призывает нас открывать свое сердце навстречу трагедии ближнего - «плачьте с плачущими» (Рим. 12,15). Однако, по верному замечанию митр. Антония Сурожского (1914-2003), это не означает, что «мы несем чужую боль так же, как сам страдающий, наравне с ним… наше сострадание питается собственным опытом страдания, и тем не менее страдание ближнего мы ощущаем воображением, а не физически»[10].

Чаще всего мы не готовы не только к своему, но и к горю ближнего.  Иван Бунин (1870-1953) в романе «Жизнь Арсеньева» вспоминает русскую пословицу: «Знаете, как говорят мужики: "смерть как солнце, на неё не глянешь"»[11]. Это правда. «Не каждый, кто страдает, принимает страдание, глядя ему в лицо. Очень часто мы бежим от страдания, а оно преследует нас... Посмотреть ему в лицо мы можем не в тот момент, когда собираемся с мужеством и соглашаемся трезво взглянуть на вещи; это возможно, только если нам есть на что опереться, в противном случае мы способны бываем на миг взглянуть в лицо страданию - и тут же нас сломит страх, тревога, сознание бессмысленности того, что мы переносим. Чтобы встретить страдание лицом к лицу, надо воспринимать жизнь смело и мужественно. Если мы изначально считаем, что жизнь должна быть легкая, что страданию нет места в ней, что главное - жить и получать от жизни все, что она может дать приятное, то очень трудно взглянуть в лицо страданию. Мы можем проявить мужество на короткое время, но не способны сделать его своей постоянной жизненной позицией. Но если я живу ради чего-то, если я готов умереть за что-то, если для меня существуют ценности бóльшие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что случается со мной, у меня есть опора и я могу смотреть в лицо страданию»[12].

Способность взглянуть на человека в горе и не отвлечься – это церковный навык, который приобретается ежедневной активностью в добре. «Мы должны быть готовы к тому, чтобы наши собственные дела были прерваны Богом. Бог постоянно перечеркивает наши пути и аннулирует наши планы, посылая нам людей с их заботами и просьбами. Мы можем пройти мимо, считая, что у нас есть более важные дела - подобно священнику, который прошел мимо ограбленного самарянина, возможно читая в это время Библию. В этом случае мы проходим мимо явного знака Креста, поднятого вопреки нашим планам, чтобы показать нам, что мы должны идти не своим, а Божьим путем. Довольно странно, что христиане и даже священнослужители часто считают свою работу настолько важной и неотложной, что не позволяют, чтобы что-то отвлекало их»[13].

Часто, мы, верующие люди живем так, как будто нет ни смерти, ни Божьего суда...

Опираясь на многовековой опыт христианской традиции, мы можем предположить, что верующий человек на смертном одре помимо личностно-упущенных возможностей, будет сожалеть о трех вещах, общих для каждого из нас:я мало принимал других, я мало понимал их, и я мало им прощал.

Для нас с вами, христиан, выход один – начать «богатеть добрыми делами» (1-е Тим. 6,18). А это как? В Священном Писании описано «искусство маленьких шагов»(Антуан де Сент-Экзюпери), которое мы способны освоить уже сегодня: «Я был болен, и вы посетили Меня… истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25,36-40).