Эксперт: ВИКТОР ТОПОРОВ
Почему не всем нравится памятник Бродскому в Москве



Вкус у меня в ваянии, понятно, профанный, но в конце концов скульптура как жанр рассчитана в первую очередь на непрофессиональное восприятие.

Работы армянских скульпторов бывают чаще всего похожи на пресловутые анекдоты про «Армянское радио»: они или смешные или очень смешные. Еще не знаешь, о чем тебе расскажут, но понимаешь: смешно будет до чертиков.

Смешна и многофигурная композиция «Иосиф Бродский и К*» работы скульптора Георгия Франгуляна (и архитектора Сергея Скуратова), установленная в Москве на Садовом кольце прямо напротив посольства и генерального консульства США. Первое ощущение: тринадцать наших сограждан обратились в консульство за въездной визой в США (половина на туристической основе, половина – по приглашению; фигуры разделены на две группы), а один – 14-й – нагло вылез вперед без очереди.

Самой статУе (Иосифу Бродскому) придан объем, у остальных тринадцати вместо тела фиговый листочек. Впрочем, и фигура Бродского обманчива или как минимум двусмысленна: спереди и сбоку объемная, сзади она пуста; у поэта нет тыла, кроме этих тринадцати плоских и безликих теней. То есть сзади (допустим, со стороны Родины и, в частности, малой родины, подчеркивает армянский скульптор), американский гражданин Бродский принципиально беззащитен перед любым - мыслимым и немыслимым – поруганием.

А кто, кстати, эти тринадцать – друзья? Но… друзей, как мы знаем, у Бродского не было. К друзьям Бродского – как они представлены в скульптурной композиции Франгуляна (но и в жизни тоже) – лучше всего подходит групповое определение, изобретенное по другому поводу Квентином Тарантино: бесславные ублюдки. И нет, разумеется, ничего удивительного в том, что эти «друзья» не пропустили этот памятник в наш город (а ведь установить его первоначально планировалось именно у нас).
«Стой фигура Бродского в одиночку, это было бы отличное воплощение его расхожего образа - одновременно и поэт не от мира сего, и вполне преуспевший в мире сем человек. Запрокинутая голова означает, что поэт, существо неотмирное, смотрит то ли ввысь, то ли внутрь себя, а заграничный прикид, включающий остроносые (как сообщает сам скульптор, итальянские) ботинки, и общая вальяжность означают, что все у этого человека сложилось очень неплохо - слава, премия, загранпоездки. Эта элегантно одетая тень словно вышла на минутку из американского посольства, чтобы продемонстрировать соотечественникам свою избранность и свое благополучие, - постоит, покрасуется и вернется обратно.

Но Георгий Франгулян придал этой вальяжной тени свиту безликих спутников - и в результате вышел памятник не Бродскому, а чему-то совсем другому… Памятник все распределяет без всяких парадоксов - одним безликость, другим - лицо и итальянские ботинки. Есть победитель, и есть толпа безликих теней, которым не удалось "пропечататься и остаться"…»

Прошу прощения за столь обширную цитату, но из песни слова не выкинешь – или это будет совсем другая песня. Так – не от имени, но по поручению «друзей» - атакует скульптурный памфлет Франгуляна «коммерсантовский» журналист (да, кстати, и стихотворец) Григорий Дашевский. Работающий (еще раз кстати) под общей крышей еще с одной критикессой - дочерью то ли Анатолия Наймана от Евгения Рейна, то ли, наоборот, Евгения Рейна от Анатолия Наймана.

От «ахматовских сирот» (конкретно от Наймана) здесь пусть и не вербализованная, но подразумеваемая ключевая метафора. Смысл которой в том, что Бродский точь-в-точь таков же, как наши «друзья», только в полтора раза больше. И смастери Франгулян за спиной у трехметрового Бродского двухметровых Наймана с Рейном, всё бы ему простилось. Но он, концептуалист хренов, вылепил Бродского портретно узнаваемым и объемным (пусть и полым, пусть и беззащитно открытым сзади), а вот бесславных ублюдков сделал плоскими и безликими. Отсюда, естественно, и обида.

Отсюда и обида, чисто формально цепляющаяся за «безликость и анонимность», будто бы провозглашенные самим Бродским. Поздним Бродским, уточню я. А у позднего Бродского была поза, искренности не только не предполагающая, но, напротив, ее в девяти случаях из десяти просто-напросто исключающая. Ведь на самом деле Бродский, разумеется, ощущал себя (и навязывал себе это самоощущение) не «всечеловеком», а сверхчеловеком, - и применительно к русской, да и всемирной поэзии второй половины ХХ века он был совершенно прав.

«Есть победитель, и есть толпа безликих теней, которым не удалось "пропечататься и остаться"».

Да кто бы спорил? Скульптор Франгулян рассудил справедливо, но и смешно у него получилось тоже. В настоящей трагедии, говорил Бродский, гибнет не герой, а хор. Ну, а если хор «друзей» не умолкает и четыре олимпийских цикла спустя, то это, знаете ли, все же – прав армянский скульптор – комедия или в лучшем случае трагикомедия. Так или иначе, общий закон соблюден: смешно получилось, как в анекдоте про «Армянское радио».