Папа был у него шахтёром,
Глубоко под землёй - проходчиком.
А мальчишка гудел мотором,
Потому что мечтал быть лётчиком.
Жил он в доме-аэродроме.
На кровать пикировал «сушками».
Никогда, самолётов кроме,
Не играл другими игрушками.
И подарки любил крылатые.
Во дворе его звали «Лётчиком».
В детском садике воспитатели
Величали «Пилотом-Вовчиком».
…И когда на сверхзвуке режущем
Прилетела мечта на крыльях,
Он не понял, зачем в убежище?..
И взрывною волной накрыло.
И песочница стала ямою.
И мальчишка, что звали Вовчиком,
Всё кричал над убитой мамою:
-Не хочу!.. Не хочу быть лётчиком!

Люблю двужильных. Не люблю двудонных.

Двуличных не люблю. И двухэтажных.

Я больше все за тех, за непреклонных,

Я больше все за тех, за непродажных.

Они бывают истинно прямыми,

Стой на своем, они тебе помогут.

И могут быть жестокими и злыми,

И только подлецами быть не могут.

Они себя не прячут в недомолвках,

Расчетливость не жжет их черной ночью,

Они не выгибаются в уловках,

Не ходят на поклоны к многоточью.

Не пятятся в молчаньи оробелом,

Для них сказать неправду – это жутко.

И между словом их и между делом,

Пустого не бывает промежутка.

Без гордой фальши и без позитуры,

Крутые как вершины на отрогах,

Они хранят достоинство натуры

На трудных человеческих дорогах.

Столько нежности,

Господи. Воздух, крыло.

Третий день снегопад.

Даже ночью бело.

Столько нежности,

Господи, маленьких крыл,

Будто Ты мне все тайны

сегодня открыл.

Не словами,

а прикосновеньем одним...

К волосам, и губам,

и ресницам моим...

СЕМЬ СТРОФ О ЧЕСТНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Ни дней, а лет немало я в пути.

Ещё с двадцатого покинул дом я века.

Поверишь ли, но хочется найти

Советского простого человека.

Того, что жил единою страной

И не ввозил, но сеял хлеб насущный.

Сегодня он, как говорится, штучный –

Тот человек, тот труженик земной.

Простой, как говорится, без замашек,

Рабочий парень с правильным лицом,

В отглаженной, по случаю, рубашке

Да с крепенько прилаженным словцом.

Простой, как говорится, без прищура

Мужик-сельчанин в тельнике своём,

Солдатским перехваченном ремнём,

Сующий за ухо погашенный окурок.

Простой, как говорится, без налёта,

Учёный-праведник с портфелем и в очках,

Что лезет вовсе не под дурачка,

Под пули критиканских пулемётов.

Простой, как говорится, без надлома,

Обыкновеннейший во всём интеллигент,

Руководящий кафедрой доцент,

На перекус несущий чай из дома.

Простой, как говорится, без петличек,

Перемахнувший в двадцать первый век

На запасном стоящей электричке,

Забытый всеми... честный человек!...

Искренность… Как пусто без неё…

Будто небеса без солнца света…

Но согреет душу не враньё,

А глаза, в которых фальши нету…

В искренних глазах блеснёт слеза.

Чистая, как ранняя росинка…

Можно всё глазами рассказать.

Искренность с добром всегда в обнимку...

КРЕЩЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК 

– Бабушка, сегодня, няня говорит, опять сочельник, можно нам с Мишей… 
– Постничать? Можно и должно, – сказала бабушка, – но сочельничать со мной не сможете. 
– Бабушка, душенька, позволь, ты увидишь, что сможем, нам так хочется! 
– Саша, детям обыкновенно хочется более того, что они могут исполнить. Послушай, дружочек мой, – говорила старушка, притягивая девочку к себе за руку, – пока ты мала, то хоти и желай исполнять обряды наши, это хорошо; когда же вырастешь и будешь здорова, то исполняй их, по силе своей: постись, сочельничай, ходи в церковь, ставь свечку, подавай вынимать просвирку; во всем этом, когда подрастешь, поймешь высокий смысл. Теперь же, пока ты мала, то желай и думай: когда вырасту, стану то и то делать и сочельничать. – Нет, душечка, бабушка, позволь теперь, – говорила внучка, вертясь от нетерпенья, – я и Мишу позову, и мы с тобой вместе станем сочельничать. 
С этими словами она убежала и через минуту послышалась их общая топотня и голос Миши: «И я хочу, я тоже буду с тобой и с бабушкой!» Дети вбежали, держась за руки и говоря в один голос: «Позволь, милая бабушка!» 
– Да вас стошнит, дети! 
– О нет, мне ничего! Папа часто опаздывает к обеду, а меня не тошнило! 
– Дети, сколько раз вы до обеда едите?– спросила старушка и стала насчитывать: – Чай пьете? 
– Да! 
– Завтракаете? 
– Да, но мы сегодня не хотим чаю, – отвечали дети, – а завтрак часто бывает невкусный! 
– Послушайте, вот мы что сделаем, – сказала бабушка, так как сочельник – более для взрослых, чем для маленьких, то вы будете сочельничать наполовину. 
– Как это? – спросил Миша, вскидывая голову и глядя прямо на бабушку. 
– А вот как: завтракать вы не станете, а чай свой принесите сюда, его выпьете вместо завтрака. 
Саша была в нерешимости соглашаться ли на такую сделку; но Миша удовлетворился ею и, затопав лошадкой, побежал за своей чашкой, и девочка увлеклась его примером. Няня внесла чашки и корзинку с постным хлебом и поставила на стол, прикрыв салфеткой. 
– Теперь, дети, пока ступайте, – сказала бабушка, – у меня есть дело, а к завтраку приходите. 
– Хорошо, бабушка! 
– Миша, как я рада, – говорила Саша, подпрыгивая по коридору. – Мы тоже сочельничаем; нет – полусочельничаем, – поправилась девочка. Часа чрез два Миша вбежал к бабушке с вопросом, не пора ли завтракать. 
– Нет еще, дружок, – отвечала та. 
Через четверть часа Саша тихонько постояла на пороге перед бабушкой, но старушка не подымала глаз от большой темной книги, которая лежала перед нею, и девочка ушла. Немного погодя, Миша закричал в дверь: «Не пора ли нам кушать?» 
– Нет еще, – отвечала старушка. 
Через полчаса тихонько вошла задумчивая Саша; она была бледнее обыкновенного. Бабушка перевернула листочек книги и поглядела на внучку. 
– Ну, что, Саша, тебе есть хочется? 
– Хочется, – тихонько проговорила девочка, опустив голову. 
– Пожалуй, завтракайте сегодня получасом ранее; погляди-ка, дружок, есть ли половина двенадцатого? 
– Есть, есть, бабушка! Даже две черточки перешли за полчаса, – сказала Саша, водя пальцем по стеклу. – Миша! – закричала она, – а Миша уже давно поджидал у дверей. Друг перед другом, торопясь, усаживались они за чай. 
Сочельник– Бабушка, ты позволишь нам еще по кусочку? Ведь мы завтракать не станем, – сказал Миша. 
– Хорошо, кушайте, однако скажите-ка мне, правду ли вам бабушка говорила, что маленькие не могут сочельничать? 
– Правда! – сказали дети. 
– Знайте же и помните, что бабушка никогда не обманывает, а всегда говорит правду. 
Слово это пришлось впору, и с этого дня дети приходили к бабушке советоваться во всех спорных делах. «Бабушка знает», «я бабушку спрошу», «бабушка всегда говорит правду», — толковали дети между собой. 
— А можно туда, к бабушке, — послышалось несколько детских голосов, и в комнату вбежали трое: Мери впереди, двое ее братьев, Сережа и Алеша, за нею; поднялась суматоха, объятия, поцелуи, шум, смех. Дети эти были также внуки старушки, только не родные, а двоюродные, — дети ее родного племянника. 
— Мери, Мери, а мы сочельничаем, я сочельничаю, Мери, — кричал Миша, торопясь прожевать хлеб. 
— Как ты сочельничаешь? — спросила шестилетняя девочка, не понимавшая этого слова. 
— Ничего не ем до вечера, — важно отвечал Миша. 
— Нет, — перебила Саша, толкуя его слова, — мы полусочельничаем. 
Малютка стояла, вытараща глаза, она ничего не понимала, тем более, что, входя, видела, как дети ели. 
— Мишенька, — громко сказала бабушка, — а что я тебе говорила о сочельнике? 
И старушка сама же отчетливо и ясно повторила, что маленькие и слабые сочельничать не могут, а потому и не должны, это не по их силам. 
— Это, — прибавила она, — ты сегодня сам на себе испытал; но как малый, так и большой должны удерживаться от того, от чего в силах воздержаться; например: хвастать чем бы то ни было никуда не годится, и от этого всякий, кто захочет, может удержаться. Так ли, Сереженька? — спросила старушка, заметив внимание своего старшего внука. 
— Я сейчас думал о том, о чем вы говорите, бабушка, только это трудно, очень трудно, все думать да обдумывать, как бы чем не похвалиться; ведь если все передумать, — продолжал мальчик с расстановкой, — то выйдет, что многое делаешь из-за похвалы. 
Старушка с видимым удовольствием слушала Сережу, потом взяла его голову обеими руками, крепко поцеловала в лоб и, пристально глядя в разумные глаза ребенка, сказала: 
— В том-то и задача каждого человека, чтобы всегда помнить и делать должное. Привыкать же к этому надо сызмала; вот хоть ты теперь: ты знаешь, что хвастать не должно, ну и будешь остерегаться, а когда отвыкнешь от этого, то задашь себе другую задачу, например,: делать должное так, чтобы оно людям в глаза не бросалось и тебя бы не хвалили за то, что ты делаешь свое дело. 
– Да что ж это! Пойдемте играть, – кричала соскучившаяся Мери, таща то одного, то другого; – А знаете, – продолжала она, – у нас скоро будут гости, только без кукол! 
– Ах да, Саша, ты знаешь, что придумала Мери? – сказал Алеша. 
– Что, что? – живо спросили маленькие хозяева. 
Алеша покатился со смеху. 
– Она хочет пригласить гостей с тем, – сказал он, – чтоб они приехали в штопанных платьях! 
– Алеша! – закричала малютка, бросаясь к брату. 
– Право, так, – уверял он. 
– Алеша! – кричала девочка, зажимая ему рот. 
– Это она все за Лину заступается, – объяснял мальчик, увертываясь от маленькой ручонки, а мама говорит: что же делать тем, у кого нет рваных платьев, – тем как быть? 
– Саша, Миша! Вы его не слушайте! – торопилась перебить Мери, я сказала: мне не нужно, чтобы мои гости были разряжены, пусть приедут в старых платьях! 
Бабушка, слышавшая о случившемся с Линою на кукольном вечере, поняла, в чем дело, и сказала: 
– Ты, Мери, вот что сделай: сама оденься попроще, ну и самых близких попроси о том же, а охотницам до нарядов ничего не говори. Щеголих у тебя будет наполовину, а другая половина оденется просто, так что между ними и Лина не будет отличаться. 
Этот совет очень понравился Саше, и она, прыгая перед старушкой, сказала: 
– Бабушка, позволь мне самой с Мери выбрать из моих платьев то, которое тогда и надену. 
– Идите, выбирайте, что хотите, только чур не комкать. 
И вся стая запрыгала и понеслась в детскую. Чрез час красные, запыхавшиеся дети опять вбежали к старушке. 
– Ах, мои голубчики, да как вы умаялись! – сказала она, глядя на внучат. 
– Бабушка, я хочу им показать мою дочку! 
– Нельзя, дружок, я сейчас была там, она и твоя мама обе спят. 
Дети переглянулись, как бы советуясь, что им теперь делать, чем заняться. 
– Ах да, бабушка, няня хотела у тебя проситься за Богоявленской водой. Это какая вода? – спросила Саша. 
– Та, которую сегодня святят за вечерней, – сказала старушка. – До нее ничего не едят, сочельничают; когда выпьют этой воды, тогда начинают есть. 
Саша вдруг вспомнила Рождественский сочельник, как бабушка с нею говорила, как ей было хорошо сидеть, приютясь возле старушке. 
– Бабушка, милая, расскажи нам про сочельник, помнишь, как тогда! 
Бабушка, посмотрев на детей, сказала: 
– Трудновато говорить с вами, детки; вы все не ровни: Сережа и Алеша знают Священную историю, Мери с Мишей ничего не знают и не понимают, а ты, Саша, только некоторые картинки запомнила. 
– Бабушка, ты, как тогда, говори, – я все поняла! 
– Ну, друг мой, ведь рассказ на рассказ не придется; однако, пожалуй, попробую. 
Все захлопали в ладоши; дети любят слушать, умели бы только с ними говорить. Бабушка посадила Мери к себе на колени, Сашу в ноги, на скамеечку, мальчикам позволила сесть на ковер и, приноравливаясь сколько можно к понятию детей, начала: 
– Ну, Саша, скажи нам, какая картинка – Крещение Господне? На Иордане, – прибавила старушка, видя, что девочка задумалась. 
– Ах, это на реке-то! Вот стоит один на берегу повыше. 
– Иоанн Креститель, – подсказал Алеша. 
Крещение Господа Иисуса Христа– Да, Иоанн Креститель, у него палочка перевязана поперек крестом, и кончики висят длинные-длинные, он зачерпнул в чашечку водицы и льет ее на голову… 
– Господа… 
– Алеша, да я сама знаю, – нетерпеливо отозвалась девочка, – и льет на голову Господа Иисуса Христа, а Он по колени в воде стоит, а над головою у Него птичка… 
– Голубь, – не утерпев, подсказал Алеша. 
Мери взяла бабушку за обе щеки, — и она теперь тоже вспомнила картинку, — и ну целоваться, говоря: «Я это тоже знаю, я все это знаю». 
— Перестань, Мери, — нетерпеливо перебил ее Сережа. 
— Ну, так слушайте: Иоанн Креститель был пророк. Ты помнишь, Саша, что я говорила тебе о пророках? — Но видя, что девочка задумалась, бабушка продолжала. Пророками назывались такие люди, которых Господь выбирал для того, чтобы учить людей и наставлять их в том, что заповеди даны им не затем, чтобы их прятать в золотой ковчег и заучивать их попугаями, но чтобы исполнять их приказания. Такой пророк был Иоанн, прозванный Крестителем. 
— Бабушка, — спросил Алеша, — его прозвали Крестителем за то, что он крестил? 
— Да, дружок мой, — ответила она. 
— Послушай, бабушка, — несколько робко продолжал Алеша, — за что же его так прозвали, ведь не он один, а все священники крестят? 
— Ах, Анечка, здравствуй, Оля! — кричали дети, здороваясь с вошедшей сестрицей. — Сядь сюда! Нет, сюда, ко мне, к нам! — кричали они, отстраняясь друг от друга, чтобы дать место общей своей любимице. 
— Садись-ка, дружок, подле меня, 
— сказала бабушка, — да помоги-ка мне рассказать им о Крещении Господнем: вы друг друга лучше понимаете.
( отрывок)

В.И.Даль

18.01.18. заметка от донецкого блогера "Дон РФ".

Вышло сумбурно, просто что бросилось в глаза, и что касается, в первую очередь просто жизни простых людей."

Я помню соседей по тем временам, 
Которым короткое имя – война. 
Короткое имя, а память – долга... 
Безмолвна деревня – по трубы в снегах. 
Огромную тяжесть держа на весу, 
Ни встать-отряхнуться, как елке в лесу, 
Ни охнуть-вздохнуть ей, ни чем шевельнуть. 
Застыла зловещая белая жуть. 
Огромное блюдо линялых небес 
Все вычерпано, как отдел райсобес. 
И новою, праздною ложкой пустой 
Вращается солнышка круг золотой. 
Все помнятся ложки, которые мать 
Под матицу вешала – там досыхать, 
Чтоб краской не пахли, и целые дни 
На них мы глазели – гони не гони. 
Потом, получая, пятнали: моя! 
Щербинки выкусывали по краям... 
И солнышко дразнится: выкуси на! 
Там где-то война. А у нас – тишина! 
Как тесто, поднявшееся из квашни, 
Как белые хлебы, сугробы пышны. 
Зайдешь на задворки – до самых лесов 
Насорен-насыпан все сахар-песок. 
И так же блестит он, и так же хрустит! 
Вот только ни капли во рту не сластит. 
Вот только не сладко в сугробе тонуть 
И за уши валенок мамин тянуть: 
«Великий, да дикий! И старый, а глуп! 
Уперся: в сугробе остаться ему б! 
Разинул, дырявый, голодную пасть 
И сахаром-снегом насытился всласть». 
Упрашиваю. Не сдаюсь. Волоку. 
И чую, как грузнет сума на боку. 
Дрожащую руку в суму, как во сне, – 
В руке в колобочек сжимается снег. 
...Идти по деревне куски собирать 
Мы сами решили: страшно умирать. 
И мать, наклонясь над грудным малышом, 
Сказала спокойно: «Ну, что ж, хорошо!» 
(Что стоило это спокойствие ей, 
Я знаю, пожалуй, получше людей. 
Была моя мама добра, но горда: 
За спичкой в соседи – и то никогда! 
За спичками – стыдно. За солью – вдвойне. 
Но пятеро нас накопилось к войне. 
Кормилец – в могиле, малец в подолу. 
Веревка для петли – в поветном углу.) 
Дала нам она по суме из холста, 
Велела просить, поминая Христа. 
(Безбожница-мама! Колхозный актив! 
Тебя не виню я, ты – тоже прости: 
Ослушаться смела и, где ни была, 
Я имя Христа помянуть не могла. 
Зачем поминать? Для кого поминать? 
Соседи и сами должны понимать.) 
Я криком кричала, молчанье храня: 
– Подайте, коль можете, ради меня! 
И ради братишек, таких же, как я! 
И руку выпрастывала из тряпья. 
У каждого дома я помню крыльцо. 
И помню ворота. И помню кольцо. 
И темные сени (а чьи-то – светлей). 
И двери тугие (а чьи-то слабей). 
И помню пороги: одни – высоки. 
Другие – пониже. И помню куски. 
И помню глаза подававших людей... 
Я вечный должник у деревни моей. 
Перила-краюшки, ступеньки-ломти, – 
Без этой бы лесенки мне не взойти, 
И самую лучшую песню мою 
Я людям, соседям моим, отдаю. 
Но помню и этот, один изо всех, 
Не сдержанный, к корке добавленный, смех. 
Безжалостный, сытый, ехидный смешок, 
Он ранил навылет, сквозь душу прошел. 
И тем, что живу я, и тем, что дышу, 
Я этому смеху, наверное, мщу. 
 

Опять снежком припорошило, 
Морозом призаволокло 
Ручьев блуждающие жилы, 
Проталин древнее тепло. 

И снова белому угору 
Над снова белою рекой 
Разнарядиться вроде впору 
Катающейся детворой. 

И снова хочется куда-то 
На звонких лыжах убежать... 
О, милосердие возврата: 
Догнать – возможность долг отдать... 

"Вы, наверное, одна осталась, которой интересно, что у нас здесь происходит. Знаете, уже даже многим тем, кто здесь живёт, почти безразлично когда нас убьют - сегодня или завтра. Сейчас вот сидим без связи. Водафон и лугаком молчат. Внятные объяснения отсутствуют. Хорошо хоть интернет ещё как-то работает пока." 

Пусть для них Донбасс станет не менее значимым, чем Олимпиада и Сирия?

https://littlehirosima.livejournal.com/305839.html...ksharing&utm_medium=social

Нарядили ёлку в праздничное платье: 
В пёстрые гирлянды, в яркие огни, 
И стоит, сверкая, елка в пышном зале, 
С грустью вспоминая про былые дни. 
Снится елке вечер, месячный и звездный, 
Снежная поляна, грустный плач волков 
И соседи-сосны, в мантии морозной, 
Все в алмазном блеске, в пухе из снегов. 
И стоят соседи в сумрачной печали, 
Грезят и роняют белый снег с ветвей... 
Грезятся им ёлка в освещенном зале, 
Хохот и рассказы радостных детей.

P.S.  ВСЕХ ПОЗДРАВЛЯЮ С НАСТУПИВШИМ!!!

ПУСТЬ 2018 ГОД НЕ ЛАЕТ, НИ КУСАЕТ,

СТЕРЕЖЕТ, ОБЕРЕГАЕТ, ОХРАНЯЕТ,

ЗАЩИЩАЕТ...

С ПРАЗДНИКОМ ВСЕХ!!!

ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ   

ЗА ДОЛГОЕ ОТСУТСТВИЕ...

У МЕНЯ И У МОЕЙ СЕМЬИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ...

НА МОЕЙ РОДИНЕ ЧЕТВЕРТЫЙ ГОД

ИДЕТ СТАБИЛЬНО ВОЙНА...

МИНСКИМ ДОГОВОРЕННОСТЯМ

АЛЬТЕРНАТИВЫ НЕТ

ЧЕЛОВЕК ДЕЛИТЬСЯ ТЕМ ЧЕМ НАПОЛНЕН..

НЕ ХОЧУ ДЕЛИТЬСЯ ВОЙНОЙ...

МИРА ВСЕМ И ДОБРА!!! ПОБЕДЫ ДОНБАССУ!!!

...В земные страсти вовлеченный, 

прошепчет, что надежда есть...