ВРЕМЯ, УХОДЯЩЕЕ В СКАЗКУ. И НЕМНОГО МУЗЫКИ...

Было так: маленький сверчок играл на скрипке, и дом полнился её волшебными звуками… Старый домовой прозрачно сидел в углу и, подперев ладонью щёку, мечтательно глядел сквозь стену в ему одному понятную даль. Мимо струилось незаметное время; а под потолком плыли пронзительные облака…
Но недавно дом снесли.
А в новой квартире тихо. Лишь изредка из прохудившегося крана капает вода. И по ночам ревёт, надсаживаясь, какое-то существо в трубах, не зная, как оттуда выбраться…
Так всегда в жизни: если в одном месте прибавляется, то в другом убывает, обретения не обходятся без потерь, и только одно неизменно - грусть по прошедшему, которое рано или поздно обязательно превращается в сказку…

ПАРУС НАД ВОЛНАМИ

Большой, похожий на гордую птицу корабль плывёт сквозь шторм. Он отчаянно борется со стихией, то вздымаясь на гребнях волн, то соскальзывая вниз и едва не погружаясь в гибельную пучину.
Когда корабль достигнет берега, всё изменится. Станет ясно, что его океан - это всего лишь наполненная водой ванна; а бурю делает мальчишка, с беззаботной улыбкой взбалтывая воду рукой.
Но сейчас команда этого не знает.
И парусник из последних сил плывёт сквозь шторм. Потому что настоящее и ненастоящее - это две стороны одной медали; одно переходит в другое; а наше понимание истины зависит от того, какой стороной она поворачивается в тот момент, когда мы находимся на гребне волны…

ТЕНЬ

Фонари - близорукие тени ушедшего солнца - провожают взглядами грязную лохматую бездомную собаку, понуро бредущую по пустыне ночной улицы. Собака не замечает их, как не замечает и меня, наблюдающего за ней из окна.
Ей не нужен хозяин.
Она давно разучилась мечтать о том, чтобы стать чьей-то тенью.
А я представляю себе одинокого человека, который сейчас мается своей неприкаянностью, потому что у него нет тени; и думаю о том, что если сложить все одиночества мира, то их число наверняка будет кратно двум.

ВРЕМЯ. ПРОЕКЦИЯ НА ПЛОСКОСТИ

Годовые кольца на старом пне – сжатая пружина времени, взлётная площадка для бабочек и стрекоз, медленно обрастающая мхом…
Не один взгляд истлеет до тех пор, когда исчезнет граница между «вчера» и «завтра», и останется только «сегодня» для пружины, которая распрямится в новом дереве…
И это самый верный знак того, что ничьё прошлое не исчезает бесследно, ибо в нём уже заложены ростки грядущего.

КРЫСИНАЯ ОСЕНЬ

Когда пожелтели страницы никем не прочитанной книги, наступила последняя осень в её жизни. Книга хотела принести хоть немного пользы миру, породившему её, поэтому она умерла, рассыпав бесплотные тени печатных знаков, и вскормила больших жирных крыс.
Крысы были очень довольны. Они шевелили усами, приговаривая:
- Какая хорошая книга!
- Какая вкусная книга!
- Да-а-а… Осень - время сбора урожая!
Однако не стоит винить их в чём-либо, ведь крысы позволили книге исполнить своё предназначение - пусть оно и оказалось столь неожиданным. Всякая сущность воплощается именно так, как ей надлежит, и нет под небесами ничего бесполезного.

НАД ВОЛНАМИ ВРЕМЕНИ

Жалкая тень смотрителя давно заброшенного маяка - коматозный старик, угасающий в больничной палате, - струится по монитору подобием тонкого ручейка; пульсируя, теплится в дыхательном аппарате.
Врач на обходе подле него хмуро вздыхает: «Отключить бы деда, намучился всласть». И спешит удалиться, поскольку прекрасно знает: милосердие наказуемо, сиречь не в его власти.
А когда персонал расходится по домам и ночная тишь заполняет больницу, старик покидает присоединённое к трубкам и проводам неподвижное тело… Превратившись в птицу, он расправляет крылья, делает взмах - сквозь стекло пролетает, не ощутив преграды, и взмывает в небо, сыплющее светло ему навстречу безмолвные звездопады.
Поглаживая пространство крыльями, в зыбкий полночный час он достигает заброшенного маяка и правит путь вдоль луча, который давно погас, сквозь мгновения, растянувшиеся на века. Он пронзает взглядом спины морских валов, проницает глубины, объятые вечной тьмой. И над бездной разносится его неумолчный зов, обращённый ко всем, кому уже не вернуться домой… И тогда из придонного ила поднимаются корабли. Экипажи, обрастая плотью, распределяются по местам - и ведут свои суда вслед за птицей, парящей вдали, к не указанным ни в одной лоции берегам.
Флотилия, разрастаясь, втягивается в окоём. Покачиваются борта - не перечесть названий… На мостике флагмана Ван дер Страатен высится нагишом (истлела одежда на летучем голландце за время скитаний). На «Титанике» оркестр наяривает то контрданс, то фокстрот; среди танцующих пар снуют стюарды с подносами… Дымит в четыре трубы «Лузитания»… «Амазонка» плывёт, разрезая волны форштевнем, вспенивая воду колёсами… На галеасе «Жирона» налегают на вёсла рабы; дон Алонсо Мартинес де Лейва видит птицу, слушает птицу; лучший капитан «Непобедимой армады», баловень злой судьбы понимает: скоро долгое плаванье завершится. Скоро, скоро их, наконец, приведут к берегам обетованной страны, о которой солёные волны поют всем заплутавшим и отчаявшимся морякам – даже тем, кого дома давно не ждут.
Они плывут, растворяясь в ночи; им подать рукой до счастливых мест, где можно, встав на последний прикол, отдохнуть. Там птица над всеми, кому суждено обрести покой, опишет последний круг перед тем, как пуститься в обратный путь; и вновь, поймав погасший луч заброшенного маяка, станет листать крыльями время, неотличимое от пространства, торопясь вернуться в тело умирающего старика, ибо жизнь и смерть должны иметь хотя бы видимость постоянства.
…А наутро лечащий врач, обходя за палатой палату, привычно остановится, повздыхает подле его утлой постели, задумчиво прислушиваясь к дыхательному аппарату, вглядываясь в светлую ниточку на мониторе, дрожащую еле-еле. И ему, дивящемуся безжалостно-цепкой природе человеческого метаболизма, будет, как всегда, невдомёк, что это не жизнь из одряхлевшего тела уходит, а морская волна впитывается в вечный песок…

(с)  Евгений ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ