.

                            

           
Трудно писать книги, когда в желудке переваривается китайская лапша, а боковое зрение цепляет лежащую на столе квитанцию об оплате коммунальных услуг. Но Александр Сергеевич  Грушкин мощным усилием воли заставляет себя сесть на скрипящий от старости стул и приступить к работе. Он пишет очередной роман.
Да, да… Писателя зовут Александр Сергеевич. Сорок лет назад ради смеха или в знак родительских амбиций он был наречен Александром. И с тех пор нес свой крест.
Лет в пять от роду научился читать и сразу засел за «Анну Каренину».
Родственники почти не удивились. Столь раннюю тягу своего чада к мировой классике они считали печатью избранности. И не догадывались, что  «Анна Каренина» была чистой случайностью, единственной книгой, которая не попала в стопку, подпирающую старую тахту.
Хлипкие деревянные  ножки однажды были безнадежно испорчены молодыми родителями Александра во время бурного семейного секса. Исправить положение помогли книги.
Так мальчик  с детства постиг универсальность и пользу печатного слова. Он любил залазить под диван и читать полустертые слова на запылившихся и замызганных половой тряпкой корешках. Н.Г Чернышевский «Что делать?», М. Шагинян «Семья Ульяновых», Г.Н. Сархошьян, А.И. Хлявич. М. «Ремонт автомобиля ГАЗ-21 «ВОЛГА», Л. Кассиль «Улица младшего сына».
Каким образом Л.Н. Толстой со своей Карениной оказался не у дел, история умалчивает. Кто знает… Возможно, книга оказалась слишком толстой.
Но факт остается фактом. Первой альма-матер, открывшей младенцу загадочный мир литературы, была именно она.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему…», - догадывался ли малыш о глубоком смысле, который вложил великий писатель в первую фразу своего романа, мы не знаем. Известно другое. Несчастливая семья его родителей очень скоро повредилась в своих фундаментальных опорах и сломалась, так же, как  диванные ножки их супружеского ложа.
Папа с мамой долго пытались подпереть её чувством долга, жалобами в обком и активными позиционными боями. Но ячейка общества, оказалась, вопреки Толстому,  несчастной слишком узнаваемо.
- Твой сын – гений, а ты нас бросаешь! – заламывая руки и картинно сверкая глазами, говаривала мать.
- Еще неизвестно, мой ли это сын! Но если мой, то точно гений! Александр Сергеевич Грушкин! – икая, парировал изрядно поправившийся водочкой отец.
Мать гладила ребенка по голове и протягивала ему  «Анну Каренину», как защитную грамоту от жизненных бурь, которые ему предстояло испытать на своем веку с таким отцом. Сын брал книгу, и боль за бестолковую родительскую междоусобицу утихала.
Он уходил в свою комнату и демонстративно погружался в чтение. И тогда в сердцах родителей возгоралась солидарная и возвышающая гордость за сына, склоненного над толстой книгой, которую не мог осилить никто из них. Родственники примирительно умолкали и смиренно плелись в разные углы, чтобы не мешать.
Долгое время семья держалась на этом спасительном чтении Толстого. Но потом книга закончилась. И бессмысленная взаимная вражда надулась, как большая зеленая жаба, угрожая лопнуть и затопить все вокруг своим гнилостным содержимым.
Сын с матерью, спасаясь от семейного наводнения, сели в ковчег тормознувшей у дома маршрутки и перебрались жить к бабушке. Мальчик не преминул захватить с собой полюбившуюся «охранную грамоту».
Озабоченные собственными проблемами родители не предполагали, что основные коллизии бессмертного романа Толстого остались за пределами его понимания.
Вопреки надеждам родных, Александр Грушкин оказался самым обычным, вполне заурядным среднестатистическим лягушонком, каких,  пруд пруди в провинциальных болотцах.
Не догадываясь о собственной заурядности и полагая, что создан для великих дел, мальчик чуть ли не с детства серьезно взялся за писательский труд.
Он творил.  И свято верил в свое высокое предназначение. Ровно тридцать лет и три года.
Жизнь ежедневно обступали гения со всех сторон. И он пытался приспособиться к ней, не выбиваясь из своего амплуа, философски обособившись от простых смертных. Тяжелый крест исключительности, что греха таить, иногда давил ему на мозги. Заставляя страдать от одиночества, отверженности и всеобщего презрения сверстников. Но гений относил это к необходимым  атрибутам нелегкого подвижнического труда.
Успешно окончив школу, он поступил на филологический факультет университета и стал изучать литературу профессионально. Странное дело, приобщение к великому не заставило его задуматься об истинности своего величия. Напротив, он с гордостью находил созвучия и параллели, которые свидетельствовали лишь о его способности к подражанию. Не замечая ошибок и недостатков своих работ, он смело критиковал классиков. И неустанно кропал шедевры. Один другого великолепнее.
Уже в студенческие годы Грушкин пробовал себя в серьезной беллетристике, но, увы, был не понят и не замечен. И даже кем-то из однокашников обидно и безжалостно назван графоманом. И тогда он ушел в жанр утопический - в альтернативный исторический роман и фантастику. Тогда это было новым веянием в литературе и допускало огрехи и вольности стиля. Попав под раздачу слонов, Александр с радостью впрягся в нелегкий писательский плуг. Благо трудолюбия и усидчивости ему было не занимать.
За два месяца он написал свой первый роман, отнес его в издательство. И с гордостью нашел себя в редакционных планах на следующий год.  Так пошло-поехало. Закрутилось колесо его фортуны, заставляя двигаться в пределах избранной стези. Грушкин и не предполагал, что его могут ждать альтернативные рубежи удачи.
После смерти матери, писатель остался совсем один. Он ни с кем не водился в юности. Став же взрослым, и вовсе отдалился от людей. Сочиняя фантастические книги с идеальными героями и выдуманными ситуациями, он никогда не вылез бы из своей скорлупы, если бы однажды…
Однажды перед Рождеством, писатель принес свой новый роман в издательство и неожиданно получил его обратно с полным отказом. Это случилось с ним впервые и повергло в совершеннейший мысленный ступор.
Как же так? Столько лет, столько зим… Он срастался, слепливался, как снеговик,  с особым писательским бомондом. Считал себя нетленным владетелем вечности, частицей чего-то великого. И вдруг…
Какая отвратительная несправедливость!
Наш герой заставил себя сесть к компьютеру и погрузился в задумчивость. Он выстраивал в голове очередную фантастическую историю,  но лишь только начинал наполнять её содержанием, все рушилось. Сочинитель печатал слова, укладывая предложения в ряды тоскливых умозаключений. Но, перечитав, тут же лихорадочно нажимал клавишу «Delete», будто кто-то мог подсмотреть, какую ересь он пишет.  Старые сюжеты, один и тот же когда-то выдуманный им герой в разных одежках, интерьерах, эпохах и обществах. Кажется, он примерил на него все  возможные наряды. Это больше не работало!
За долгие годы стиль Грушкина стал ровным и привычно предсказуемым, как утреннее солнце за окном.
Александр Сергеевич не мог погасить светило! Вытягивая себя за уши из трясины отчаяния,  рвал жилы у компьютера, изгрыз четыре пальца левой руки, заработал две лишних диоптрии в рецепте на очки от близорукости. Но писал! Он выдавливал из себя строку, как скряга выдавливает зубную пасту из пустого засохшего тюбика, в надежде последний раз почистить зубы по-человечески.
«В ваших произведениях слишком мало жизни, они не захватывают внимание», - резюмировал главный редактор, возвращая гению его очередную вымученную рукопись.
Творец вышел в коридор, прислонился к стене и с грустью посмотрел на нетронутую свежесть  распечатанных листов, пронзенных дешевеньким скоросшивателем. «Похоже, он даже не открывал его», - подумалось гению, и он перелистал роман.
Когда-то в пору туманной юности писателя, главный редактор возвращал ему исчерканный поправками текст, пестрящий  яркими следами маркера или карандаша. В то время это невероятно задевало, словно редактор вторгался в святая святых - храм его творческого процесса. Теперь же девственная чистота гладких нетронутых страниц пугала, как самый страшный приговор на свете. «Все пропало, шеф!» - глупо отозвалось в воспаленном левом полушарии.
В растерянности гений присел на краешек стула, стоявшего возле стены. Что же теперь? Написание романов было не только делом его жизни, но и ведущим источником доходов, на которые Грушкин существовал в этом мире.
Александр Сергеевич после смерти  матери привык к спартанскому образу жизни. Лет двадцать носил одно и то же демисезонное пальто. На людях бывал редко.
А между тем, единственное, чего ему не хватало, и чего, увы, не видел и не чувствовал сам писатель, –  это живой жизни, корой было валом вокруг, и которая никак не проникала сквозь бетонные стены его писательской хрущовки. Словно это была не квартира в самом криминальном и густонаселенном районе города, а сурдокамера космического корабля пришельцев, забросивших его на Землю для освещения далеких межпланетарных проблем.
Грушкин начал понимать, что тут, он никогда не найдет новый сюжет, даже если будет во все глаза смотреть в окно и фантазировать. Впервые за много лет его посетило творческое сомнение в собственном таланте…
Творческому отщельнику вдруг мучительно захотелось хоть раз самому прожить одну из придуманных им коллизий, прожить на всю катушку, от начала до конца, совершенно не подозревая, на чем затормозит или остановится сюжет, где будет кульминация, экспозиция, послесловие… Странно, впервые Грушкину не хватало общения с людьми. Ему нужны были реальные свидетели и участники, активные действующие лица его собственного жизненного романа, который писала сама судьба. Да, где их взять?
Он как побирушка, заглядывал в глаза случайных прохожих, которые и не подозревали, что ему вместо милостыни нужно подать всего лишь свое присутствие в его судьбе.
Каждый день с утра до вечера писатель сидел теперь на скрипящем стуле, смотрел в запредельную белизну электронного  документа и ничего не мог придумать. Спина затекала, глаза начинали слезиться, и ему мучительно хотелось подняться и сбежать, как хотелось когда-то в детстве, когда он изо всех сил боролся с толстой книгой, в которой половина слов была за гранью его понимания…
Всю жизнь он, оказывается, занимался не тем, что приносило ему удовольствие, а тем, что отвечало чужим ожиданиям. Теперь не осталось ни ожидающих, ни желаний.
И однажды Грушкин все-таки встал и решительно отправился в народ.
Осень в этом году стояла неприветливая. Серые дожди слизали её яркое оперение, и она, как мокрая облезлая курица, простужено кудахтала в подвортнях, нервно взмахивала полуголыми крыльями веток, лоснящихся от непрерывной сырости. Грушкин поежился. Гулять в такую погоду не хотелось.
Он подошел к небольшому базарчику. Несколько скучных торговок вяло приглашали редких прохожих совершить покупку.
- Сынок, тебе капустки не надо? – с надеждой спросила румяная женщина с красными от холода руками. – Капуста домашняя, без химикатов, сама растила, возьми, сынок,  – в голосе её звучала безнадежная тоска неудачливой коммерсантки. Она стояла тут с утра, но спрос на мокрую капусту так и не появился.
- Да, мне не нужно, - скромно пробормотал Грушкин, взглядом уворачиваясь от неё, потом с жалостью еще раз взглянул на красные руки женщины и вспомнил свою мать. – Сколько стоит?
Женщина встрепенулась, с готовностью протянула ему головку блестящей от дождя капусты и торопливо начала расхваливать свой немудреный товар:
- Капустка хорошая, сахарная, как раз для  салатика… Возьми, сынок, не пожалеешь! – совала она ему мокрый качан.
Грушкин взял его, зачем-то проверил, плотный ли. Протянул было обратно. Но женщина так на него посмотрела, что лучше бы он эту головку сразу проглотил.
- Сколько с меня? – обреченно промямлил писатель и полез в карман за мелочью. Впрочем, мелочью не обошлось. Быстро сориентировавшись, бабуля деловито взвесила головку и назвала приличную по меркам скромного писателя сумму.
«Как выросли цены», - подумал он, но от покупки отказываться не стал, решив устроить себе праздник живота. Сколько можно, в конце концов, питаться китайской лапшой. Он шел меж торговых рядов и улыбался в предвкушении здорового ужина. Но  тут произошло  одно странное, выбивающееся из ряда вон событие.
На выходе из рынка стоял парнишка в яркой клоунской шапке. В руке его весело подпрыгивали от падавших с неба капель разноцветные воздушные шарики. Целая связка кричащих, неуместных, ярких резиновых пузырей, наполненных гелием.
- Слышь, мужик, не можешь тут постоять пару минут, я сбегаю, кофе попью. Замерз, как собака, - сказал он  и бесцеремонно натянул на голову Грушкина свой колпачок. Писатель опешил от неожиданности.
- Вы мне? – спросил и сам засомневался в правомочности вопроса.
- Тебе, а к кому еще? На улице-то пусто. Сегодня ни одна собака не купит шарик своему ребенку! – парень шмыгнул носом и протянул гению волшебную связку карнавального восторга.
Грушкин не успел опомниться, как уже стоял с шариками у киоска и смешно щурился на выползающее из-за тучи солнце.
«Откуда оно взялось, только что дождь лил?» - подумал он. Но обрадовался. Солнце так гармонировало с цветом и настроением товара, который ему поручили.
Необычная миссия продавца воздушных шаров, которая не могла присниться Грушкину даже в самом смелом фантастическом сне, невероятно возбуждала его. До сих пор он считал себя избранным и вынужденно одиноким, отделенным ото всех окружающих высокой стеной своего величия. Но теперь… Это было так  трогательно. Так необычно. Короче, здорово! Чего уж там, в глубине души одинокий Грушкин давно мечтал о всеобщем братстве в свою сторону.
А потому стоял теперь  в радужном ореоле светлой любви ко всему человечеству и с восторгом озирал окрестности в ожидании своего первого покупателя.
- Дяденька, сколько стоит шарик? – спросил подошедший с мамой малыш. Огромные голубые глаза ангела, смотрящего в самую глубину израненной, одинокой души писателя.
Грушкин очнулся не сразу. «А сколько же на самом деле стоит шарик? Я ведь так и не спросил у продавца», - в отчаянии подумал он и зацепился за строгие глаза женщины, нетерпеливо переминающейся с ноги на ногу. Она спешила успокоить своего неугомонного ребенка.
- По чем шары, папаша? – повторила она и, не дождавшись ответа, грубо добавила. – Ты глухой что ли?
Александр Сергеевич не был глухим. Он не был также слепым и немым. Но отчего-то потерял дар речи, словно за долгие годы своего писательского отшельничества разучился разговаривать с людьми.
- Возьми просто так, малыш! Какой ты хочешь?  – вдруг сказал он  и протянул ребенку великолепный перламутровый шарик.
Малыш улыбнулся. Мамаша одобрительно кивнула головой и кокетливо сказала:
- Спасибо, но это необязательно.
Они уже шли дальше, а вокруг Грушкина собиралась невесть откуда взявшаяся детская толпа. Он раздавал шарики направо и налево. Улыбался как китайский болванчик и был счастлив.
- Ну, ты мужик даешь! За полчаса весь товар продал! Давай ко мне напарником! Сколько наторговал? – перед Грушкиным стоял хозяин разноцветного радужного счастья и законным образом интересовался выручкой.
Александр Сергеевич растерялся. Увлеченный своими жизненными впечатлениями, чуть ли не впервые испытывая нормальные человеческие чувства от соприкосновения с прекрасным, он совершенно воспарил ввысь, подальше от земных вопросов, которые так любит задавать жизнь. Причем всегда как-то не вовремя.
- Я так отдал пару штук. Я заплачу. А сколько надо? – он растерянно шарил по карманам. И только сейчас вспомнил, что отдал последние три гривны за капусту.
- Так ты что, даром отдал? – парень прямо присел от неожиданности. - Ты что идиот? – он как-то странно улыбнулся, и ослепительное солнце зловеще ударилось  в его золотой зуб.
- Вот у меня, - Грушкин извлек из кармана горсть мелочи, - тут около гривны. Есть еще капуста. Только что купил. Без химикатов. Возьмите, пожалуйста. У меня больше нет, - он в отчаянии посмотрел на парня и попятился назад, потому что от соседнего ларька на подмогу  продавцу шаров выдвинулось уже две плотные мужские фигуры.
- Отойдем, мужик! – строго сказала одна из них.
Грушкин обреченно сунул под мышку злополучную капусту и отправился на свою голгофу.
Вечером он сидел у компьютера, прилежно прикладывал к рассеченной  распухшей губе холодную влажную салфетку и улыбался.
Сегодня у Грушкина был великий день. Он был вынужден бросить писательское ремесло  и заняться продажей воздушных шаров...

P.S: Годика через два он наверняка станет лучшим в городе продавцом детского счастья. А еще в качестве хобби Александр Сергеевич продолжит писать рассказы, только теперь вовсе не фантастические...

 

Источник:

http://h.ua/story/277868/#

 

(с)  Ирина Власенко, ГЕНИЙ