ЭмоБой
Вступление
Вас никогда не преследовал странный сон, в котором вы вдруг оказываетесь совсем без одежды в
людном месте, а вам даже прикрыться нечем?
Ветер согнал белых барашков с голубой простыни неба, и засияло нахальное августовское
солнце. Оно пробилось через тонкие веки и, казалось, уже светило изнутри. Просыпаться Кити не
хотела, до последнего цепляясь за хвостик волшебного сна, лучше которого она никогда не
видела. Могучее полуденное солнце победило, и она нехотя разлепила глаза, но тут же захлопнула
ресницы — слишком ярким был свет.
Она лежала, окруженная высокой травой, посреди небольшой поляны на маленьком
запущенном кладбище при городском морге. На ее теле не было ничего, кроме веснушек, солнца и
пары татуировок. Кити ущипнула себя за руку.
Но нет, она не спала, хотя и находилась еще во власти сна, переживая снова и снова его
томительное безумие. Ее прекрасного сна, в котором Кити была с Егором и испытала безмерное
счастье. Счастлива она была и сейчас, по инерции, и одновременно совершенно растеряна оттого,
что никак не могла вспомнить, как сюда попала. Кити резко села, обхватив руками круглые
колени, отбросила назад непослушную розовую челку и окончательно проснулась. Вокруг головы
кружила непонятно откуда взявшаяся ночная бабочка, большая, черная и противно лохматая. Кити
отмахнулась от нее и расплакалась.
— Егор, почему ты меня здесь оставил, Егор?
Несмотря на слезы, чувство душевной полноты и ощущение внутреннего покоя не покидали ее,
и поскольку времени, чтобы подумать о том, как отсюда выбраться до темноты, было
предостаточно, девушка предалась воспоминаниям.
ГЛАВА 1
Кити
Егор и Кити лежали на узкой подростковой кровати в комнате девушки, ласкали друг друга и, как
обычно, спорили. Нежелание Кити отдаться Егору в первое же свидание переросло в ставший
традиционным петтинг, и, несмотря на все усилия юного бонвивана, Кити стеной стояла за свои
принципы, зная цену своей красоте и откровенно подстебываясь над теряющим голову Егором.
Они были такие разные, наверное, поэтому их так тянуло друг к другу.
Восемнадцатилетняя Кити — Катя Китова — не дотянула одного сантиметра до ста
шестидесяти. Ее родные светлые волосы, выкрашенные черной краской, в естественном виде
существовали только парочкой прядей на затылке. А спереди красовалась безумная челка такого
же нежно-малинового оттенка, как и полоски на черных носках с пальцами, которые в данный
момент являлись ее единственной одеждой. Кити нельзя было назвать худышкой, скорее она была
плюшевым медвежонком — пятьдесят килограммов непосредственности и бешеного
темперамента. Ну и еще, наверное, килограмм стали: тоннели с плагами и колечки в заостренных
маленьких ушках, лабретты в ноздре и пухлой нижней губе, подковки в твердых сосках, навелла в
пупке, барбеллы в языке и там, куда так неотступно рвался через все ее доводы Егор. На ее
гладком, округлом теле выглядело все это довольно брутально и вместе с тем ужасно
притягательно, во всяком случае для магнитов в штанах и в груди Егора. Мозг же его при виде
обнаженной Кити обыкновенно отключался и переходил в режим автопилота.
Еще у Кити была татушка на спине. Большая черно-розовая бабочка очень любила, когда ее
крылышки гладили большие и теплые ладони Егора. А сегодня на теле Кити появилось новое
украшение, Егор уже час с удивлением лицезрел приклеенный пластырем над левой грудью кусок
полиэтилена, который скрывал свежую татуировку. Кити была совершенно самостоятельной и
жила одна в бабушкиной квартире. Бабушку отец забрал к себе, с радостью расставшись с
любимой, но неуправляемой дочуркой, которая словно взбесилась после того, как он, вдовец с
трехлетним стажем, два года назад снова женился. Теперь у него была новая жизнь — с грудным
малышом, а у Кити — квартира и полная свобода. Она училась на философском в универе и была
убежденным тру-эмо-кидом. Последнее обстоятельство являлось вторым по степени важности в
шкале их вечных споров с Егором после отказа терять девственность в первый месяц встреч. Так
они и жили, занимались петтингом, а между ласковым делом проводили время в жарких диспутах
по поводу дефлорации, виргинности и приверженности эмо-культуре, чуждой Егору почище
девственной плевы Кити. И если с последней он не терял надежду вскоре расправиться и свято
верил, что его час вот-вот настанет, то с эмо все было гораздо проблематичней. Простой
первокурсник из института физкультуры, только что с большим трудом сдавший сессию, по всем
фронтам горел в диспутах с поднаторевшей в интернет-битвах с антиэмо юной ведьмочкой. Егор
был блондином, красавцем, атлетом и пловцом. И по жизни он плыл не раздумывая — по
кратчайшей до финиша. Вести умные споры он не любил, но с Кити других вариантов не
предоставлялось. Вот и сейчас, устроившись металлизированным донцем на его плоском, с
квадратами мышц животе, она стучала по широкой груди Егора кулачками с черными ногтями, а
ее смешливые серые глаза горели искорками надежды на большой спор.
— Чем тебе не угодили «Gimmy Eat World»?
Егор был уже совсем не рад, что десять секунд назад дал слабину и взмолился заменить CD
самых жалобных в мире эмо-панков. Мог бы и потерпеть, ведь процесс был великолепен. А теперь
надо начинать борьбу сначала, а еще — аргументировать, что совсем нелегко, когда твой мозг
эмигрировал в низ живота и высится нелепой невидимой громадой за спиной самой желанной
девочки в мире.
— Они очень занудные, Кит. Ты же знаешь, все ненавидят эмо за то, что они грузят своими
проблемами, ноют, плачут и жалуются. Никакого просвета. Может, поставим ска? Любое ска.
Добавим позитива! Мы же встретились на «Distemper», помнишь, как было весело?
Тогда, месяц назад, веселье и правда удалось на славу. Они впервые увидели друг друга. Кити
была как Пеппи Длинныйчулок — со смешными хвостиками, в клетчатой юбке, полосатых гетрах
и кедах в ромбик. И все это летало в безумном вихре сканка. Спортсмен Егор еле успевал за
скачущей, как взбесившаяся марионетка, Кити. После концерта он не удержался и сказал, что
никогда не думал, что эмо могут так зажигать. Кити сделала вид, что обиделась, сказала, что
может быть какой угодно, главное, чтоб не мешали. И стала ему что-то заливать про тру-эмо, а
Егор шел рядом, не слушая ее, а только смотрел на смешное милое лицо и думал, как хорошо, что
они встретились. В тот вечер он впервые всерьез влюбился, но до сих пор ни за что не хотел себе в
этом признаваться...
— Да-да-да. Уже сто раз это слышала,— прервала ход его мыслей Кити.— Конечно, можно
поставить ска, только дело совсем не в музыке. Ты просто злишься, что не можешь меня трахнуть,
хотя это глупо. Не пойму вас, мужиков, какая тебе разница, как кончать? Удовольствие то же. Это
скорее моя проблема. Я ущемляю себя.
— Может, хватит ущемляться?
— Нет, подожди. Осталась всего неделя. Я приняла решение, мы сделаем это с тобой после
концерта «My Chemical Romance», я хочу двойной катарсис. Да и тебе крупно повезло,
представляешь, как парни меня разогреют.
— Ура. У нас появились сроки. Всего-то неделя. А вдруг я не доживу? Ритуалы какие-то
детские.
— Ничего, доживешь.— Кити нежно погладила не желающего успокаиваться зверя позади
себя.— Ритуалы, скажешь тоже. Я же не тащу тебя на кладбище, как Ритка своего первого.
Егор чуть не поперхнулся. Рита-Ритуал была лучшей подругой Кити и прожженной готкой.
Кити, не заметив его реакции, продолжала разглагольствовать на любимую тему:
— Ничего плохого в том, чтобы выставлять свои чувства напоказ, нет. Чистые эмоции — это
единственное, что не девальвирует в сегодняшнем мире, слезы боли и радости, искренние чувства,
то, чем живет наша душа, без них она пересыхает и умирает. Смех и слезы, крики гнева и стоны
оргазма — единственная валюта человеческих отношений. Теперь по поводу музла. «Gimmy»
вовсе не занудные, они открытые и ранимые и делятся своими чувствами, переживаниями, а не
грузят. И кстати, они с две тысячи первого года в «эмо» не играют. Я же не ставлю тебе скримо
или эмо-кор, чтобы тебя с кровати не снесло.
— Ну да, за это вас тоже пинают: эмо-кор, эмо-панк, эмо-готика. Все под себя подгребли.
— Тормози, пловец, а то утонешь. «Эмо» как термин придумала американская хард-кор-
группа «Minor Treat», вернее, ее лидер Йан Маккей — человечище! Он потом сколотил еще две
офигенные группы, «Embrace» и «Fugazi», чтоб ты знал. Чувак сначала основал движение
«Стрейтэйдж», а потом придумал эмо — просто эмоциональный выплеск исповедальной лирики в
жесткой песне. Так что первые эмо были стрейтэйджерами, борцами за позитивный образ жизни,
такими дуболомами вроде тебя — выкалывали себе «Х» на шее и шли мутузить битами всякую
алкашню, чтобы те брались за ум. Стрейтэйджеры — четкие черти, не пили, не употребляли
наркотики, многие были веганами...
Егор понимал, как глупо со стороны выглядит их постельный спор. Но попыток прекратить его
не предпринимал, наученный горьким опытом месячного общения с Кити. Окунать Егора в
проблемы эмо-культуры ей было не менее интересно, чем целоваться с ним. Нет спора — нет
секса — эту особенность Кити Егор усвоил четко, и сжав зубы соблюдал правила игры.
— Кити, тебе не кажется, что с тех пор многое изменилось?
— Да, тут ты, пожалуй, прав. Проклятые позеры. Эмо стало модой, глянцевой заразой.
Маленькие девочки, с ног до крашеной черной головы увешанные значочками, с плюшевыми
мишками в руках, и праздные тусовщики в дорогих тряпках, имитирующих секонд-хендовские.
Они отняли у нас наши любимые кеды, сумки-почтальонки и черные челки. Но все равно даже
эмо-позеры мне милей, чем быдлосы, которые их лупасят.
— Лупасят, потому что твои эмо-киды вообще не отвечают. Тоже мне, добровольные изгои.
Мне, честно скажу, тоже твои пидороватые эмо-бои не нравятся. Но мне с ними воевать
неинтересно. Они же не противники. Визжат, как бабы, не сопротивляются, плачут. А урлу это
заводит. Запах крови раненой рыбы в воде собирает всех акул в округе. Так, как эмо, вообще, по-
моему, никого из нефоров не ненавидели. Причем сами же неформалы...
— Отлично. Меня всегда умиляет быдловская аргументация. Просто все неформалы сейчас
пустая формальность. Ум, честь и совесть молодежные — прямо комсомол какой-то новый. А
раньше лупасили их всех. И хиппи били по тем же причинам — пидороватые какие-то и не
отвечают, а потом все гопники стали волосатые и в клешах. И с панками то же самое было, их в
родной Англии так метелили, прямо хоть на улицу не выходи. А через десять лет уже вся гопотура
— с крашеными челками, вся в заклепках да булавках. Со всем новым в мире одно и то же.
Сначала ты — позор нации, потом ее спаситель. То же и в религии. Сколько первые христиане-то
хлебнули. В чем их только не обвиняли — и в разврате, и в каннибализме...
— Кити, ты уж совсем. Несет тебя не по-детски. Христианство самоубийц за людей не
считало, на своих кладбищах не хоронило. А твои эмо, позеры жалкие, только и делают, что
пальцы к вискам приставляют. И от несчастной любви вены шпилят. Ну, вернее, имитируют.
Придурки слезливые. Поубивали бы все себя — и все.
— Придурки — согласна. В эмо-культуре этого отродясь не было. Нанесло от готов. Тру-эмо
— вообще сплошь позитивные и веселые. Хы-хы. А если плачут, значит, есть причина серьезная.
А зачем свои чувства прятать, если они искренние и красивые?
— Как ты.
— Да, как я. И вообще, я не понимаю, что за стадность животная: «Эмо — позор!», «Эмо —
сакс!», «Убей эмо!» Это просто самая новая, самая яркая и самая беззащитная молодежная
субкультура. Такой подросток-изгой, угловатый и колючий, импульсивный, не принимающий
взрослый мир. Ну а взрослые ушлые дяди углядели новую моду и давай штамповать значочки,
кеды, ремни с черепами, группки всякие типа «токио-хотелей» и конкурсы в Интернете. Ну и моду
на антиэмо те же дяди поддерживают, печатают и продают им их злобную символику.
Подростковая нетерпимость и агрессивность — они же всегда были. Удобно на них
спекулировать.
— Слушай, Кит, если тебе так твои эмо-клоуны нравятся, чего ты со мной тут обнимаешься? У
тебя ж столько друзей-клоунов.
— Клоуны правят миром, этим безумным миром, Егор. Посмотри на Буша — типичный клоун
из ада.
— Но я-то ведь не клоун, почему же ты со мной, с обычным парнем?
— Потому что я люблю тебя. Ты добрый, сильный и красивый. А еще потому, что ты самый
настоящий эмо-бой, только еще не знаешь об этом.
Не успел онемевший от такой наглости Егор парировать эту бредовую эскападу, как Кит
закрыла глаза, высунула кончик языка и провела стальным шариком от одного уголка рта до
другого. Егор облегченно вздохнул и притянул ее к себе; диспут был закончен, и можно было
опять до бесконечности заниматься любимым телом.
Впереди была вся большая и яркая жизнь, стоял теплый июнь, поцелуи Кити великолепны, а
через неделю она будет вся принадлежать ему, как и остальной мир.
ГЛАВА 2
Егор
«Абсолютно безбашенная — это, пожалуй, самая точная характеристика Кити»,— думал Егор,
выходя из метро, чтобы встретить подружку после концерта. Так долго его еще никто не динамил,
но все-таки он добился своего. Он всегда своего добивался, и в спорте, и в жизни. До пятого
класса он был невзрачным белесым увальнем, но, устав от насмешек, пошел на чойквандо и уже
через год стал самым сильным в классе. Ну и природа помогла, рос как бамбук и к восьмому
классу вымахал за сто восемьдесят. Боец, красавец, первый парень в купчинском дворе. На учебу
забил, на маман забил — пиво, сигареты, ну а если есть трава — тоже пойдет. Спасибо тренеру,
что выгнал. Еще и мозги напоследок вправил по-мужски — словом, в грубой форме. В общем,
начал Егорушка новую жизнь. В новой школе, с новыми друзьями. Еще спасибо маме, нашелся у
нее знакомый тренер по плаванию, согласился посмотреть дылду-переростка — в таком возрасте в
пловцы не берут. Ему повезло. Через год выиграл городские, а потом и на региональных
засветился. После школы — в Лесгафта. Правда, спортивная карьера накрылась из-за дурацкой
травмы — прокатился с другом на мотике. Ну и ладно, будет педагогом. Тренер по плаванию —
тоже неплохо. Зато можно и в клуб с друганами завалить, и в Сети ночами позависать. На сайтах
знакомств, там он с Марго и познакомился, перед концертом «Distemper», а на самом концерте —
с Кити. Случилось это всего месяц назад. Всего месяц, а он и сессию сдал, и двух таких красивых
чиксух развел. Раньше у него с девчонками таких долгих отношений не бывало, рекорд — неделя.
А тут — месяц. Лучшие подружки, а что он с обеими — Кити не знает, а если пронюхает, что
будет — лучше не думать... Кити — она же крезанутая. Одно слово — эмо. Может, убьет себя...
или его, или его и Марго. Егор мысленно похихикал, представив себе такую кровавую развязку.
Он встал поближе к серому павильону метро и стал смотреть на цепочку людей, потянувшихся
от дворца. Концерт закончился. Егор смотрел на разгоряченных, возбужденных, счастливых
парней и девушек, пунцовых, напрыгавшихся школьниц, которых встречали родители, и уже
начинал жалеть, что не пошел на концерт. Против «MCR» он ничего не имел. Музычка у них
довольно бодрая, а когда он узнал, что их вокалиста в школе считали толстым лузером, то вообще
почувствовал к группе личную симпатию. Но Кити ему запретила идти с ней. Она хотела зажечь и
проститься со своей юношеской любовью в гордом одиночестве, а с Егором встретиться именно
после концерта. Хотя прислала уже дюжину MMS. Вот телефон опять провибрировал и на этот раз
выдал SMS: «Чуть задержусь, жду автограф. Лю.» Ну что ж, он потерпит. Месяц ждал, чего уж
теперь. Тем более что наблюдать за толпой, валившей с концерта, очень даже прикольно. Такие
фрики попадались — закачаешься. Вот прошла группа готов, как будто массовка из плохого
ужастика категории «Б»: «Гламурные вампиры и ведьмы из космоса». Длинные кожаные плащи,
набеленные лица, черные волосы, ногти и подводка для глаз, альпинистские очки-бинокли, сапоги
на гигантских платформах, девицы с яркими — зелеными и красными — дредами. Нечисть, одним
словом. Мысли Егора ассоциативно перескочили на Ритку. Близость с ней пугала его. И не без
оснований. Девушка она, прямо скажем, мрачноватая. «Готовься к боли, готовься к смерти» — это
все не для жизнерадостного парня Егора. Если б не Кити, он давно бы завязал с готической
королевой Ритой-Ритуал, как она сама себя называла. Но Егор боялся, что, как только он ее
бросит, она сразу же озвучит их историю подруге. А пока он с Ритой, та на его стороне, даже
жалеет его, что связался с эмо-фифой. Ритка баба неплохая, этакая боевая подруга, если бы ее на
готике не переклинило, цены б ей не было — высоченная красавица, брюнетка с голубыми
глазами и чувственными до болезненности холмами роскошных грудей, между которыми
красовался черный анкх. Ритка говорила про себя, что она настоящая ведьма и даже бисексуалка.
В общем, напускала на себя все возможные готические понты. Держалась при общении очень
независимо, порой даже несколько высокомерно, всячески напирая на небывалый жизненный и
сексуальный опыт, и, хотя Егор и Рита были ровесники, ему казалось, что она намного старше его.
К Кити, своей школьной подружке, Рита относилась со снисходительной улыбкой типа: чем бы
дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. Про ее эмо-забавы отзывалась так: «Ну кто такие эмо?
Жалкие плагиаторы, которые стибрили у нас — готов — и стиль, и имидж, только философии у
них никакой нет. Слащавые плаксы. Готы, которых родители не пустили на кладбище». Но что
касается Кити, то ее она любит. Кити клевая, она ее лучшая подруга, несмотря ни на что. Да и
вкусы на мужиков у них общие. Сначала Егора удивляло, что Рита мирится с его отношениями с
Кити, но потом он списал это на ее природный мазохизм и успокоился. Секс с Ритой тоже был
весьма своеобразный. Вроде бы до обоюдного изнеможения, но слишком инициативна и
самозабвенна в постели была ведьмочка, иногда Егору казалось, что она его просто использует,
как предмет из секс-шопа. То ли дело Кити: близость с ней, пусть и не совсем полная, всегда
праздник — коррида и фиеста одновременно. Ее запах пьянил сильнее любого вина, она мокла от
одного его взгляда, она — такая смешная, милая, взбалмошная... И еще, она отдастся ему сегодня,
не выходя из катарсиса, помножит экстаз на оргазм. Ха-ха.
Поскольку данный оборот мыслей создал неуправляемое растущее напряжение в джинсах,
Егор вернулся к рассуждениям о Рите. Дома у нее жили ворона и три черные кошки. И настроение
у нее всегда было меланхолическое, что не мешало им с Егором регулярно трахаться. От Кити он
просто шел к Рите, и так целый месяц. Правда, за последнюю неделю он побывал у Риты всего два
раза. Каким-то странно изможденным он себя чувствовал после нее. Довольно жесткие, даже
грубоватые манеры готки в постели все больше его напрягали. Она любила доминировать, а Егор
был мужиком априори. Поэтому Рита ему явно не подходила, несмотря на то что после ее бурных
оргазмов, завершавшихся тем, что она как мертвая замирала на пару минут, он чувствовал себя
половым гигантом. Что ж, после сегодняшней ночи он сможет смело попрощаться с обеими
подружками, все цели будут убиты. Хотя с Кити...
Его внимание отвлекли два женоподобных эмо-боя, которые шли с концерта, держась за руки.
Анорексичные тельца, кеды в ромбик, драные челочки, полосатые футболочки — эти парни
вызывали у него тошноту, несмотря на все доводы Кити. Егор не относил себя к урле, не стал
фанатом «падонкаф и гопнегов» и смеялся, когда друзья всерьез предостерегали его: «Ты еще
тусуешь с этой мелкой эмочкой? Главное — обходи ее приятелей-ахтунгов! Эмо — это же
последнее прикрытие пидорков!» Егор был достаточно умен, чтобы понимать, что число
любителей однополой любви пропорционально раскидано по всем субкультурам. Достаточно
вспомнить кумиров танцполов Боя Джорджа и «Pet Shop Boys», Роба Хэлфорда — вокалиста-
металюгу из «Judas Priest», или клавишника из «Rammstein», не говоря уж о великом Фредди,
гениальном Чайковском или глянцевой поп-тусовке. И что-то он не помнил, чтобы к гламурно
одетым девочкам и мальчикам-мажорам кто-нибудь подбегал и кричал: «Попса — сакс! Сдохните,
гламурные ушлепки!» Но несмотря на все аргументы собственного разума, Егор не мог справиться
с рвотным рефлексом при виде «сладких» эмо-боев. То ли дело девчонки, просто секси-ангелочки.
Егор с радостью переключился на созерцание соратниц своей подружки Кити. Эх, Китёнок, где же
ты застряла, твой парень уже совсем застоялся. Егор стал в подробностях вспоминать их
последний кроватный спор, когда он попытался дать бой Кити по поводу ее эмо-дружков. Они
только что расцепили объятия и лежали, тяжело дыша, красные и разгоряченные. Егор решил, что
это подходящий момент, чтобы поставить точку в прошлом прерванном разговоре.
— Кит! Ты прошлый раз сказала, что я настоящий эмо, но просто не знаю об этом. Это чушь.
Не надо больше так говорить. Я нормальный парень.
— Ну-ка, ну-ка!
— Да, и не язви. Мне нравятся девчонки эмо-киды, нравишься ты, но ваши чуваки-ахтунги —
отстой! Эмо-культура — девчоночьи розовые сопли. Тощие эмо-бои с черными ногтями, челкой
на пол-лица и подведенными глазами — просто грустные клоуны, а миром правят рассудок,
целесообразность и жизнерадостность. То, что хорошо для девочек, для мальчиков просто смех.
Возьмем, к примеру, русский рок. Многие русские рокерши — лесби, активно пропагандирующие
свою половую дефиницию. Существует даже неофициальная иерархия: наверху Зема, дальше
снайперши — Динка и Сурик, пониже Мара, ну и потом прочие Бучи. Хорошо, хоть фолк-
рокерши натуралки. Надеюсь. Ну вот, и никого эта ситуация особо не смущает. Публика розовая
на концертах прекрасно смешивается с гетеросексуальной толпой. А представь себе ситуацию
зеркальную, с мужской половиной русско-рокерского воинства. Не можешь? Правильно.
Кити от смеха начала кататься по кровати. А Егор продолжил:
— Вот Мик Джаггер может сказать, что у него с Дэвидом Боуи что-то было, ну разок или два.
А представь-ка на его месте Костю Кинчева или Кипелова?
— Блин, Егор, я вижу, ты серьезно подготовился. Ну хватит, я сейчас от смеха барбеллой
подавлюсь.
— Так-то, Кити. У нас такие гендерные фокусы не прокатывают. У нас все жестко: или
нормальный пацан, или отклонение от нормы. Я против клоунов ничего не имею, хоть веселых,
хоть грустных. Но их место в цирке, а цирк — по выходным.
— Значит, и мое место в цирке?
— Твое место со мной на кровати, здесь и сейчас.
— Ну да, ведь сегодня выходной?
— Кит, мы не будем ссориться из-за твоих эмо-боев. Нам так хорошо вместе.
— Нет, не будем. Но эмо все равно правят миром.
— Но ты пока со мной, а не с каким-нибудь эмо.
— Я уже говорила тебе и снова повторю: ты — эмо, просто еще не знаешь об этом. Ты не
видишь, что шатер шапито накрыл весь мир.
Кити прикрыла смешливые глаза и показала острый кончик языка, облизав и без того влажные
губы. Дальнейший разговор стал невозможен в связи с взаимной занятостью двух ртов...
От воспоминаний Егора отвлекло отвратительное действо, которое вдруг развернулось прямо
перед ним. Все происходящее, в том числе и себя, он видел словно со стороны, как будто смотрел
кадры видеохроники. Ему казалось, что это какой-то дурной сон... Но, к сожалению, все было
самой настоящей явью.
Вот группа молодых людей преследует девушку. По одному выбегая из толпы, они кидают ей
прямо в лицо яйца, обсыпают мукой, поливают какой-то дрянью из пластиковых бутылок из-под
колы. «Неужели мочой?» — мысленно ужасается Егор. Никто вокруг ничего не понимает и не
предпринимает, кроме того, что многие улюлюкают и почти все, вытащив мобилы, жадно
снимают эту казнь.
«Что за прикол? Может, это их подружка, которая в чем-то провинилась? Но все равно, уж
слишком крутое наказание». Жертва, осыпанная мукой, прикрывая лицо, пробирается к метро, не
пытаясь сопротивляться, она в шоке, ее трясет мелкой дрожью, глаза белые, безумные: «Вы что?
Вы что?» Она чуть не налетает на Егора, который машинально отступает, боясь, что случайно
попадут в него, целясь в нее. Егор расстраивается, испугавшись своего страха: «Что за хрень? Вот
дерьмо». Он злится на себя, на толпу, валящую с концерта, на праздных свидетелей бесчинства, на
отсутствующих ментов и на подонков, которые выглядят как обычные подростки. Это не бонхеды,
не хуллсы, не трады и не антифа. Это десяток нормальных парней и девушек, с закрытыми
повязками лицами, которые с садистской настойчивостью выбирают из толпы одиноких эмо-гёрл
и устраивают на них настоящую охоту. Егор встает как вкопанный, он должен что-нибудь
предпринять, так не должно быть, но атака закончена, охотники просто растворились в толпе.
Егор стоит, ждет. Вот опять метрах в двадцати от него какая-то суета. Из толпы выскакивают две
девицы с пакетами, подбегают к маленькой эмо-кид с розовым рюкзачком, так похожей на Кити.
Два эмо-боя, идущих позади нее, радостно смеются, когда девчонка оказывается в муке.
Взвизгнув, она бегом мчится к метро, а за ней с десяток преследователей. И опять ухмылки толпы
и снимающие телефоны. Егор понимает, что опять остался на месте, переминается на свинцовых
ногах, надеясь, что кошмар уже закончился.
И тут звонит Кити:
— Ну, где ты?
— У метро, жду тебя.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Ну ладно, жди, я скоро.
Из-за разговора он пропускает начало следующей атаки. На этот раз все идет по другому
сценарию. За очередную жертву вступается парень, типичный эмо — тощий, в черной майке-
сеточке, перчатках без пальцев, в узких проклепанных джинсах. Он ловит одну из метательниц за
рукав и сразу получает тычок в спину и падает лицом на асфальт. Не давая ему подняться, его
тотчас начинают пинать пять пар ног. Девочка, за которую он вступился, в ужасе стоит метрах в
десяти от этого месива и тихонько скулит. Толпа со снимающими мобилами в руках уважительно
обтекает место драки. Пожилая женщина, видимо встречающая свое чадо с концерта, пытается
как-то образумить избивающих, виснет у одного из них на руке. Но волки уже учуяли запах крови,
и через секунду эта женщина лежит спиной на асфальте. Егор видит это уже на бегу, боковым
зрением, он торпедой врезается в кучку хулиганов и несколькими ударами укладывает троих,
причем у одного из упавших на секунду слетает повязка с лица, и Егор видит его перекошенную
от боли и страха физиономию. Он отвлекается и получает в глаз. Боль, искры. Егор кричит. Он
страшен, он прекрасен. Бойцы орут на него:
— Ты что, дурак? Это ж эмо-чмошники! Мы же им вкус к жизни прививаем!
Недобитый эмо-бой в сеточке вскакивает, как резвый козлик, и вцепляется в горло одному из
мучителей. Теперь перед Егором всего два противника: маленький и крепкий в бандане,
закрывающей низ лица, и раскрасневшийся блондин в футболке «СССР», с умными холодными
глазами, под которыми повязана арафатка.
— Да кто вы такие? — хрипло кричит Егор.
— Не твое дело,— резко отвечает блондин.
А крепыш добавляет:
— Проваливай.
— Ну уж нет.
Егор бьет крепыша ногой в грудь, но тот юрко уворачивается. Зато прямой правый Егора
сбивает блондина с ног. Из сломанного носа на асфальт капает кровь. Блондин всхлипывает:
— Сука, ты покойник.
— Эй, заканчивайте,— кричат из толпы, но снимать не прекращают и близко не подходят.
Егор оборачивается на пронзительный крик и видит, как сквозь толпу к нему бежит Кити,
размахивая над головой сумкой-почтальонкой. Он видит краем глаза, как к блондину подбегает
девушка и сует ему в руку пульверизатор и зажигалку. Егор оборачивается и получает в лицо
струю огня. Он слышит свою боль, слышит, как горят кожа его лица, волосы и захлопнувшиеся
веки, и не слышит своего предсмертного крика. Горло Егора исторгает настоящий эмо-скрим —
рык, переходящий в ультразвук, от которого лопаются резонирующие перепонки и по телу бегут
цунами страха. Мир взрывается огненным шаром.
Тренированное доброе сердце спортсмена, которому не страшны любые физические нагрузки,
не вынесло боли и страха и разорвалось. Юноша с головой-факелом упал на колени и умер.
Наступила полная тишина. Толпа завороженно молчала и смотрела на место, где только что шла
драка, а теперь лежало мертвое тело, над которым рыдала несчастная Кити.
— Вот они, не дайте им уйти! — проснулся кто-то.
И правда, за круглую станцию метро улепетывала стайка разноцветных агрессоров. Человек
двадцать из толпы сорвались в погоню, но поздно — юных террористов след простыл.
— Ой, горе-то какое,— сокрушенно шептала женщина, поучаствовавшая в побоище.— Убили
мальчика, ни за что убили.
Она заглянула в глаза Кити, которая стояла на коленях рядом с Егором и уже не рыдала, а чуть
слышно по-бабьи выла, покачиваясь из стороны в сторону. Женщина в ужасе отшатнулась — в
зрачках Кити кружился и хохотал отвратительный красный клоун.
ГЛАВА 3
Познакомься с Эмобоем
Клоун смотрел прямо на Егора. Его лицо нависло так близко, что стало видно каждую раскрытую
пору-нору на красном носу. Егора поразило, что нос — огромный алый нос невозможного для
человека размера — был настоящим, а не приделанным. А рядом — красные жирные дряблые
щеки, маленькие любопытные лиловые глазки, густо подведенные черным, и огромный
оранжевый рот до ушей-вареников. «Какой кошмар! — подумал Егор.— Ненавижу клоунов.
Нужно просто ущипнуть себя и проснуться». Но ничего не получилось. То ли щека онемела, то ли
он продолжал спать. «Крепкий утренний сон»,— подумал он, закрыл и опять открыл глаза, вернее,
один глаз, второй почему-то не открывался. Клоун не исчез, просто отошел и стоял теперь метрах
в трех от Егора. Круглый, как бочонок, в дурацком полосатом красно-белом трико и красном
жилете, он нервно пристукивал по земле красными же великанскими башмаками. На голове у него
пионерским костром развевалась огненно-рыжая шевелюра.
— Пора вставать, герой! Светлеет уж восток, и я проголодался. Люблю повеселиться,
особенно пожрать, двумя-тремя батонами в зубах поковырять.
Егор ничего не чувствовал и не помнил. Он сидел на улице, привалившись спиной к грязно-
розовой стене. Было довольно светло, хотя на небе солнца не видать и все, что находилось дальше
десяти шагов, утопало в густом розоватом утреннем тумане.
— Где я? Где Кити?
— Ха-ха! А почему не «кто я»?
— Кто ты?
— Нет — кто ты?
— Что за бред? Я — Егор Трушин.
— Его-о-ор?! Нет, братец, ты точно не Егор. Тот парень уже часов шесть как в морге. Его ты
альтер эго! Тебя зовут Эгор. Врубон?
Егор решил не отвечать безумному уроду, встать и уйти. Надо добраться до дома, поспать, а
утром он все вспомнит и во всем разберется. Он резко поднялся на ноги... Кошмар продолжался.
Во-первых, он не узнавал своего тела, своего любимого, могучего, послушного тела пловца. Ему
показалось, что он весь ссохся, как рыбий скелетик, или что его засунули в бутылку с тонким
горлышком. Егор в ужасе снова сел на землю и уставился на свои тонюсенькие дистрофичные
ножки, обтянутые черными джинсами, которые заканчивались розово-черными кедами. По спине
побежали холодные ручейки, слившиеся воедино и воплотившиеся в толстую ледяную змею
ужаса, которая отделилась от Егора и, мерзко шипя, зигзагообразными движениями попыталась
уползти в розовый туман, но была немедленно настигнута клоуном, удивительно проворным для
своей комплекции. Он в два прыжка догнал ее, поднял над головой, крепко зажав сардельками
пальцев, и откусил плоскую треугольную голову. Затем победно хохотнул и втянул с противным
пылесосным звуком в свою оранжевую пасть полумертвое тело змеи, как какую-нибудь
макаронину. После чего громко рыгнул, довольно похлопал себя по толстому животу и сказал:
— Спасибо, брат! Вот я и позавтракал. А вот это уже лишнее, десерта я не заказывал.
Он махнул рукой в направлении Егора, который, остолбенев, смотрел на сороконожек,
разбегавшихся от него в разные стороны.
— Эгор, можно я буду тебя так называть? Для простоты. Судя по здоровенным грибам,
которые только что выросли рядом с тобой, тебя, похоже, все удивляет. Постарайся понять и
поверить в то, что я тебе сейчас скажу. Эти сороконожки — твое отвращение, змеи — страх, а
грибы — удивление. Кстати, можешь их съесть, они вполне съедобные.
Эгор, а именно так, наверное, стоило теперь называть то существо, в которое превратился Егор
Трушин, был ошеломлен, сбит с толку, введен в ступор, его мозг застыл в ожидании объяснений.
Наконец он выдавил из себя:
— Где я? Черт! Что со мной? Что это за место? Я что, обожрался грибов? Но когда? Почему я
ничего не помню?
— Что, брат, совсем ничего?
Эгор почувствовал, как подступили слезы.
— Я ждал Кити у метро. Потом помню антиэмо, я вроде полез драться.
— Да, чувак, навалял ты им по полной программе. Прямо Джекичян — самый сильный из
армян!
— Из армян? Джеки Чан?
— Это я шучу, Эгор. Я же клоун. Я создан на радость людям, как Буратино. Знаешь про такого
деревянного маньяка?
— Ты меня сбиваешь, я почти вспомнил. Я видел Кити, она бежала ко мне...
— С толстой сумкой на ремне. Это он, нет, это... ой! Ленинградский эмо-бой?!
— Зачем ты несешь эту чушь?
— Для всеобщего блага, чувак. Пойми, тебя убили, ты попал в другой мир, другую реальность,
здесь вещи нематериальны, он звонкий и тонкий, здесь обитатели питаются эмоциями, которые
попадают к ним из реального мира. И наоборот, материализованные чувства и эмоции питаются
местными обитателями. Понятно?
— Меня убили?
— Да, блин. Тормоз хренов, тебя убили. То есть не тебя, а того, кем ты был раньше. Там, в
Реале. Въехал?
— Так что, я в аду?
— Нет. В «Доме-два». Сейчас придет Собчак и утешит твое щуплое тельце. Ты в эмо-мире,
брат, или в эмо-королевстве. В самом настоящем. Местные обитатели, с коими тебе еще предстоит
познакомиться, так его и называют — Эмомир.
— Я, наверное, просто сильно ударился головой и у меня такие дурацкие глюки. Или я в
больнице и мне вкололи какой-то безумный наркоз. Или я просто сплю.
— Или — это передача «Розыгрыш», и сейчас из-за кустов твоих сомнений, а ты, я надеюсь,
видишь, сколько их появилось между нами за последние три минуты, выскочит радостная Кити:
«Егор, прости, я тебя разыграла!»
— Кити! — Эгор схватился за голову и тут же отдернул руки: голова была чужой и
непривычной, по спине уже знакомо побежала змейка.
— Эгор, прости. Наверное, начать надо было с этого.— Клоун засунул руку в бездонный
карман своих безразмерных брюк и извлек на тусклый свет зеркало в красивой патинированной
готической оправе. Растянув его руками, словно стекло с амальгамой было консистенции
жевательной резинки, он перешагнул через кусты сомнений, раздавив при этом пару сороконожек
отвращения, и приставил зеркало к огромному шампиньону удивления, выросшему прямо перед
Эгором.
В зеркале отражался испуганный карикатурный эмо-бой. Похожие картинки Егор много раз
видел в Интернете, но этот малый стоял живой и в ужасе смотрел на него. Клоун, стоявший рядом,
перехватил очередную змею, гораздо больших размеров, чем предыдущая, и старательно колотил
ее головой о землю. Эгор поднял руку и молча показал на урода в зеркале, собираясь задать
клоуну вопрос. Карикатура сделала то же самое, а клоун, плотоядно улыбаясь, молча кивнул,
продолжая махать змеей. Эгор шумно выдохнул и скрепя сердце начал скрупулезно изучать свой
новый облик. Уровень его сопротивления бреду уже давно зашкаливал от нереальности
происходящего и теперь перешел в новое качество: он постепенно стал смиряться с ощущениями,
появилось даже некоторое любопытство. Итак, перед ним в зеркале стоял худой, высокий юноша,
с бледным лицом, слева наполовину закрытым иссиня-черной челкой. На открытой половине лица
сиял страданием и болью синий глаз, густо обведенный чем-то черным. Губы тоже были цвета
черной запекшейся крови, а нос — крылат ноздрями и заострен, как у покойника. В нижней губе и
левой ноздре красовались толстые стальные кольца. Тыльные стороны ладоней украшали
странные татуировки. Приглядевшись, Эгор понял, что это половинки разбитого сердца с
неровными краями разлома. Эгор поднял тонкими музыкальными пальцами хрупкой руки
тяжелую челку и замер. Лучше бы он этого не делал — под волосами пряталась сгоревшая часть
лица с пустой черной глазницей. «Бедный, бедный Егор Трушин — ничего от тебя не осталось»,—
подумал Эгор и продолжил осмотр. Одет он был в какой-то стариковский джемпер в ромбик с
большим треугольным вырезом, под которым красовалась футболка «Metallica». «Ну, хоть
„Metallica«»,— нелепо обрадовался Эгор. Джинсы на тощей заднице держались благодаря
широкому, проклепанному металлическими сердцами ремню с огромной пряжкой в виде черепа-
имбецила — трехзубого, без нижней челюсти, зато с двумя перекрещенными берцовыми костями.
Такой же череп в виде перстня красовался на среднем пальце правой руки. Ногти на руках
оказались черными, длинными и острыми. На плече висела увесистая сумка-почтальонка. Заныло
сердце. Эгор, не ожидая подвоха, положил ладонь на грудь и ощутил непонятную и неприятную
пустоту. Он задрал джемпер и футболку и увидел в зеркале зияющую черную дыру. Хмыкнув и
ничему уже не удивляясь, он опустил одежду и посмотрел на клоуна. Тот поднял узкие плечи и,
как бы извиняясь, развел руками. Жевать он не переставал — изо рта у него торчал змеиный хвост.
Тут Эгор расплакался, как настоящий эмо-бой,— громко, горько и от души, но каким-то чудом
смог быстро взять себя в руки. Если кто-то наверху захотел над ним посмеяться, то у него это
вышло на славу. Эгор с неожиданной для тощих рук легкостью схватил зеркало, поднял его над
головой и шандарахнул оземь. С чистым хрустальным звоном оно разлетелось на осколки,
которые тут же превратились в черных злобных крыс, с противным писком убежавших в туман.
Эгор вопросительно взглянул на клоуна.
— Гнев,— сказал тот с набитой грибами и змеятиной пастью.— Я даже сказал бы, праведный
гнев.
— И что со всем этим делать? Я не хочу такой жизни, этого мира, этого мерзкого тела.
Неужели кому-то мало того, что меня убили? За что мне этот суперприз? За то, что я заступился за
этих жалких чмошников? За это?
— Брат, остынь, в конце концов, ты жив. Наслаждайся. Когда ты родился в первый раз, ты
тоже не просил об этом, и тот мир, прямо скажем, совсем не идеален.
— Меня устраивал! Мне было всего восемнадцать, черт побери! Я даже не успел переспать с
Кити.
— Бедняга. Я в том мире вообще ничего не успел, поэтому надеюсь повеселиться здесь.
— Так ты тоже не абориген?
— Нет, но я знаток здешних мест. Так уж вышло, брат, что я все знаю про этот дивный мир.
— И давно ты здесь?
— Понятия не имею. Видишь ли, время тут еще более относительно, чем в Реале. Оно то
застывает, как смола, то несется, как скорый поезд, то вообще исчезает на время. Время исчезло на
время. Ха-ха. Каламбур. Так что я здесь достаточно долго. Достаточно для того, чтобы помочь
тебе адаптироваться.
— Я не хочу здесь адаптироваться! Больше всего на свете я хочу проснуться в своей кровати.
— Поэтому, просыпаясь каждое утро в своей кровати, надо испытывать бурный восторг от
происходящего. Пойдем, брат, найдем тебе новую постель. Эмо теперь твой мир и твоя жизнь, и
советую принять это как должное и не гневить Создателя.
— Да плевал я на вашего Создателя.
— Да ты крут, чувак! Пойдем-ка прогуляемся, полюбуемся эмо-видами.
ГЛАВА 4
Клоун ада
Они шли уже почти целый час, а может быть, пять минут, которые тянулись как целый час. Эгор
молчал и зыркал по сторонам единственным глазом. Его длинные ноги все увереннее шли за ни на
секунду не прекращавшим трещать красным клоуном.
«Лаптя не хватает,— горько подумал Эгор,— Пузырь и Соломинка присутствуют». И тут же
удивился своей способности к самоиронии в такой неимоверной ситуации, удивился способности
удивляться, удивился, что уже не удивляется вырастающим ежесекундно у него под ногами
грибам удивления. И понял, что совершенно ушел в себя и уже давно не слушает толстого
болтуна. Они шли по пустой широкой улице с черной мостовой, по которой стелился розовый
туман, а по бокам высились невысокие, этажа в три, пустые, на вид облупившиеся дома,
сложенные из розового и черного кирпича, с черными оконными проемами незастекленных окон.
И ни одной живой души вокруг.
«Если это не сон и не глюк, то это самый скучный мир из тех, что стоило придумать»,— думал
Эгор.
— Эй, брат, ты что, меня не слушаешь? Так-то ты ценишь дружескую беседу? Тебе что, мой
анекдот не понравился?
— Анекдот?
— Да, мой любимый, про кудесника.
— Я немного отключился, эта розово-черная гамма меня бесит и усыпляет одновременно.
Прости, может, повторишь?
— Только для тебя, хотя ты не Толька, а Эгор. Смешно?
— Это и есть твой любимый анекдот?
— Нет, это прелюдия. Любишь прелюдии?
— Ненавижу.
— Сильно. В общем, так. Идут альпинисты по узкой горной тропке в тумане. Вдруг тропка
обрывается и перед ними глубокое ущелье метров пять в ширину. Ну, альпинисты встали, чешут
репы, а с той стороны ущелья выходит старец с длинной белой бородой — в синем халате,
украшенном белыми звездами, и в таком же колпаке. И говорит он: «Прыгай смело, я кудесник!»
Ну, первый альпинист, что ближе к пропасти стоял, разбежался, прыгнул, упал на дно ущелья и
разбился в сопли. А старец посмотрел вниз, покачал седой головой и говорит: «Да, хреновый из
меня кудесник».
— Отвратительный анекдот,— буркнул Эгор.
— Я рад, что тебе понравилось и вообще что мне довелось общаться с таким жизнерадостным
парнем. Мне теперь до самой смерти питаться змеями, грибами да крысами.
— Ты наглый толстый энерговампир! Мало того что ты жрешь мои эмоции, так тебе еще и
деликатесы подавай.
— Было бы неплохо. Не отказался бы от крольчатины или дичи какой-то.
— Только и думаешь о своем желудке. Смотри, какой ты толстый! Скоро лопнешь!
— С тобой вряд ли. Если только от смеха. Эх, как я бы навернул сейчас твоей радости или
веселья.
— А чего мне радоваться? Я покойник, в каком-то нелепом теле, шагаю с дурацким клоуном-
эмоедом по скучнейшей улице на свете.
— А вот и врешь! Эта улица вовсе не скучная, просто она пока в тени.
Клоун повернулся к Эгору, чтобы показать ему противный фиолетовый язык. Вдруг он обо
что-то споткнулся и плашмя упал на спину, больно ударившись рыжей головой и жалобно
заойкав. Эгор не смог сдержать торжествующего радостного смеха, который превратился в
больших пушистых розоватых кроликов. Одного из них хитрый клоун тут же изловчился поймать.
— Ага, все получилось! Старый трюк действует безотказно тысячи лет. Стоит кому-то упасть
и удариться, как те, кто это увидел, дружно начинают веселиться.
— И ничего подобного,— обиделся Эгор,— просто ты очень смешно упал, профессионально.
И отпусти зайца, мне его жалко. Неужели ты не наелся?
— Фигушки! Это не заяц, а кролик, и он не настоящий, как и все здесь, зато питательный. Ты
тощий, тебе хватает собственных переживаний, а мне все время нужна подпитка.
Клоун ловко подкинул кролика, широко разинул свою пасть и проглотил его целиком. У Эгора
снова выступили слезы.
— Ну, давай реви, девчонка! Полей местные скудные земли, заодно и засадишь их травой. Ты
ведь когда-то любил засадить? — Толстяк противно засмеялся.
Эгор, не глядя на то, как его слезы прорастают из земли горькой травой, кинулся с кулаками на
своего обидчика. Но клоун увернулся с легкостью молодого тореро. Эгор налетел на стену
унылого дома, но боли не почувствовал. Зато дом от удара сильно тряхнуло, посыпались кирпичи,
которые подняли клубы пыли с грязной земли. Эгор, прислонившись спиной к дому, переждал
падение стройматериалов. К счастью, ни один кирпич не упал на него. «А жаль,— подумал он,—
может быть, тогда этот дурацкий сон закончился бы». Эгор проводил глазом разбегавшихся в
разные стороны розово-черных странных визжащих зверюг с телами гиен и кабаньими мордами.
Разглядеть их как следует он не успел, слишком быстро они бежали, к тому же мешала влага,
застилавшая единственный глаз. Клоун, кряхтя, сел в трех шагах от него, нарочито испуганно
посмотрел на Эгора и махнул рукой на убегавших зверюг.
— Да ты крут, чувак. Такой сложный продукт выдал — тут тебе и злоба, и жалость, и отчаяние
в одном флаконе. Осторожней с чувствами, учись контролировать эмоции, иначе, боюсь, здешним
местам грозит перенаселение всякими монстрами. Лучше уж плачь, озеленитель.
Эгор молчал, он уже не плакал, а злобно посверкивал на клоуна покрасневшим глазом. Он тоже
опустился на землю, придвинул руками к подбородку острые колени, обхватил ноги руками,
положил на них голову и закрыл глаз. Длинная черная челка печально свесилась, как подбитое
крыло, и вокруг Эгора заколосилась чудесная изумрудная трава.
— Смотри-ка, зеленая. Всего пару часов здесь, а уже меняешь этот мир. Похоже, Создатель в
тебе не ошибся. Эй, парень, вернись, я с тобой говорю.
Эгор молчал и не шевелился.
— Н-да, придется засчитать тебе попытку убить себя об стену. Слушай, ты, любитель кроля и
кроликов, даже не надейся, что сможешь покончить с собой. Здесь это невозможно. Со мной —
другое дело. Но ты еще слабон против меня. Я хочу тебе кое-что рассказать. Надеюсь, ты все-таки
слышишь меня. Начнем с самого начала. Раз ты не хочешь со мной говорить, я проведу
небольшой ликбез и буду говорить за себя и за тебя.
Клоун откинулся на спину, подняв столб пыли, и смешно заморгал глазами, изображая
очнувшегося Эгора.
— Где я? — пропищал он, вскочив на короткие ножки. И ответил сам себе:
— Ты в дивном, тонком, очень нежном розово-черном мире. В мире, у которого нет четких
границ, который существует внутри и снаружи реального мира с множеством обоюдных дыр,
разломов и прорывов. Это те места, где эмоциональный уровень в Реале зашкаливает. Понятно?
Клоун лег:
— Нет, ни фига не понятно.
Клоун вскочил:
— Ну вот и отлично. Продолжим. Здесь нет ничего материального в обычном понимании. Дом
и хозяин дома легко могут поменяться местами, Эмомир несовершенен и незавершен, Создатель
еще поработает над ним, если вспомнит про то, что он есть. Все, что ты здесь увидишь и
услышишь, придется принимать как данность. Например, то, что ты герой, который призван сюда
для спасения мира.
Эгор не шелохнулся, но фыркнул. Это было похоже на звук, какой издает выходящий из
чайника пар.
— Отлично, меня слушают! — обрадовался клоун и опять упал на спину.
— Кто герой — я? — снова пропищал он и, вскочив, ответил: — Ты. Но ты — не Егор
Трушин, а Эгор-Эмобой, слепок чувств и сгусток эмоций Егора, его лучшие воспоминания и
тайные желания, его тень в кривом зеркале подсознания, все, чего он когда-нибудь боялся, или
все, о чем он тайно мечтал. Ну а форма, которую ты принял, это уже — хвала Создателю. Радуйся,
что ты не жаба и не крыса.
Клоун лег:
— И что мне теперь делать, клоун?
Клоун встал:
— Спасать мир, чувак. Эмомир — он очень хрупкий, здесь полно беззащитных созданий, и им
необходима твоя помощь. Ты должен защитить их от жутких монстров. А еще тебя ждут подвиги
в реальном мире!
— В реальном мире? Значит, я смогу туда попасть? Или ты издеваешься надо мной? —
подскочил Эгор, как ошпаренный.
— О! Проснулся! — Клоун радостно запрыгал.— А я тут играю сам с собой в Эмобоя. Кстати,
прости, что называл тебя девчонкой, когда ты плакал. Мужчине плакать вовсе не зазорно, это
гендерные ошибки воспитания, замшелые цивилизационные предрассудки. Кто осудит
настоящего мужчину за скупую слезу на могиле друга или родителей? А парню с детства твердят:
«Мальчики не плачут — не будь девчонкой...» И он держит в себе обиды, боль и горе всю жизнь.
Отсюда у мужчин высокая смертность, инфаркты, инсульты, алкоголизм с циррозом печени. А
женщины плачут и дольше живут. Это же половой апартеид, заговор слез! Все против мужиков.
— Да остановись уже, чертов клоун!
— О, очередная партия уродов разбежалась. Эгор, остынь, я понимаю, что плачешь не ты, а
твое новое тело, с чьими слезными железами ты не можешь справиться. Но зачем так злиться, я же
твой друг. Я тот, кому ты всегда сможешь поплакаться в жилет.
Мимо рыжего виска немедленно просвистел кирпич, запущенный Эгором.
— Друг? Я не ослышался, что еще смогу попасть домой?
— Конечно сможешь. Есть много разломов, дыр, лифтов, точек пересечения между мирами. А
также много способов попасть туда и обратно для тебя, о Великий Эмобой,— кривлялся клоун.
— Ну так скажи мне как.
— Всему свое время, чувак. Все впереди.
— Да кто ты такой? Откуда ты все знаешь?
— Я — клоун, рыжий клоун. Твой спутник я и друг. А знаю только то, что дал мне знать
Создатель. Я, так сказать, твой персональный развлекатель!
— И почему я должен тебе верить?
— Потому что ты должен хоть кому-нибудь верить, иначе сойдешь с ума.
— Я немедленно хочу обратно в мой родной мир. Если ты мой друг, помоги.
— Этот мир — твой родной, а там ты никому не нужен. Ты не Егор и даже не его тень. Ты —
Эмобой. Ни друзья, ни родители, ни Кити не смогут тебя увидеть. А если и смогут, никогда не
узнают. А только испугаются до смерти. Ты призрак, ты фантом, урод ты — Эмобой. И не нужны
ни ты, ни твоя любовь в реальном мире больше никому.
Эгор схватился за внезапно занывшее сердце, но отдернул руку, вспомнив, что там вместо
пламенного мотора черная дыра. Клоун сказал:
— Вот видишь, сердца нет, а боль есть. Фантомные боли — наша призрачная доля.
— Мы — привидения? Я — призрак? — окончательно запутался уже, впрочем, ничему не
удивлявшийся юноша.
— Почти. Не здесь. В Реале — да. Вы призраки, пришельцы из другого мира. Пугать людей и
страхом их питаться дано не каждому. Ведь надо очень сильным быть, чтоб гнев такой изобразить,
чтоб видимым стать для людей. Не каждый может так злодей. Дается дар такой лишь в наказанье!
А остальные просто бродят средь живых, как тени, и ничего не в силах предпринять!
Эгор, сознание которого переполнилось новой информацией и откровенным бредом клоуна,
тупо глядел на заговорившего стихами рыжего безумца.
— Даже если я призрак, эмо-бой и черт в ступе, я все равно хочу попасть обратно. Там все мои
любимые люди, а я даже не успел с ними попрощаться. Пусть они не смогут меня увидеть и
услышать, мне будет довольно того, что их увижу я.
— Ты эгоист, чувак. Ты все еще успеешь. Есть у тебя теперь в запасе вечность, брат Эгор. Ты
нагуляешься еще в своем любимом грязном мире. Пойми, теперь он для тебя чужой, ты нужен
здесь.
— Ага, кому? Тем тварям, в которых превращаются мои чувства?
Клоун недовольно поправил:
— Материализуются эмоции.
— Ты же говорил, что здесь нет ничего материального, толстый плут!
— Поймал. Но вот в чем парадокс: материального здесь нет, но все состоит из некой материи,
только свойства ее необычны. Она соткана из иллюзий и сомнений, настроений и фантазий, в
общем, очень тонких энергий человеческого мозга.
— Значит, создатель этого мира — человек?
— Этот вопрос не в моей компетенции.
— А почему ты все время жрешь мои эмоции, а я, наоборот,— не голоден.
— Потому что ты совершенен. Ты герой этого мира, посланный сюда Создателем, тебя все
ждут, тебе все верят. И имя твое — Эмобой.
— Круто, только кто меня ждет, здесь же никого нет, кроме нас.
— Ну, да. Просто ты сидишь на задворках эмо-королевства. Сидишь, тупишь и, вместо того
чтобы спасать этот мир, населяешь его всякими бесполезными тварями, грибами и травой.
Эгор не нашелся что ответить и задумался. Клоун тоже молчал, хитро поглядывая на юношу.
— Слушай, клоун, а имя-то у тебя есть?
— Имя? — Клоун озадаченно запустил пятерню в рыжую гриву и почесал затылок. А потом
выдал: — Если тебе Эмобой — имя, имидж крепи делами своими ж. Зови меня Тик-Так, мой
супердруг, мой супервраг, мой супердраг.
— Я буду звать тебя Тик, нервный тик. Или буду звать тебя — Так. Как? Так. Или, может
быть, Тактик, ведь ты же тактик, а не стратег, это твой тег.
Сказав эту белиберду, Эгор с ужасом понял, что помимо своей воли копирует манеру разговора
клоуна. Тик-Так остался доволен учеником:
— С кем поведешься, с тем и наберешься. Я вижу, ты окончательно пришел в нового себя.
Кстати, я готов тебе подкинуть один замечательный довод в пользу Эмомира.
— Какой же?
— Это единственный известный мне мир, лишенный дерьма. Его обитатели питаются чистыми
энергиями, их не надо переваривать, а выделяют они в мир другие энергии — эмоции. Так что
добро пожаловать в мир без дерьма. К сожалению, этим миром не правят целесообразность и
оптимизм. Им правит королева Маргит. Но зато им не правят клоуны, место которым в цирке по
выходным и которых ты так не любишь.
— Так, это точно сон! Я сплю. Ты повторяешь мои слова из спора с Кити, но мы с ней тогда
точно были одни.
— В вашем мире, да, почти одни. Прости, но я случайно наблюдал за вами из-за
полупрозрачной шторки. О! Сколько страсти я увидел!
— Грязный извращенец, я откручу твою рыжую башку!
Эгор вскочил. Тощее тело слушалось его все лучше и лучше. Он заулюлюкал и помчался по
дороге следом за смешно ойкающим Тик-Таком, улепетывающим что есть сил на своих
коротеньких ножках. Вскоре Эгор понял, что гонится за ним из проформы, зла на клоуна почти не
осталось, а то, что рыжий знал в какой-то степени Кити и был посвящен в их отношения, даже
как-то сближало их.
«Если это сон,— думал Эгор,— то я досмотрю его до конца. А если не сон, тогда мне все равно
не остается ничего другого».
Они бежали вприпрыжку по грязной улице в направлении видневшейся вдали широкой
площади, и мертвый розово-черный мир вокруг уже не казался таким ужасным. Когда тебе
восемнадцать, трудно долго грустить, даже если ты мертвый эмо-бой.
ГЛАВА 5
Страх и Злоба
В Эмомире резко и неожиданно наступил день. Наступил ярким розовым светом-сапогом на
пыльную улицу, разогнав туман по щелям щербатой кладки мостовой. Клоун, а за ним и Эгор
выбежали на огромную, залитую солнечными лучами площадь и остановились, жмурясь и тяжело
дыша. Солнце в Эмомире было розовое, доброе и теплое, как материнская грудь. Эгор
почувствовал себя счастливым младенцем, согретым и убаюканным его теплом, расслабился и
забыл, зачем он погнался за вредным толстым вуайеристом. Клоун, стоявший метрах в десяти от
юноши, так же глупо улыбаясь, щурился на солнце. Яркие синие птички неожиданной радости
осуществились и запели над головой Эгора. «Надо же, как мало иногда нужно для счастья. Всего
лишь чтобы вышло солнце»,— подумал Эгор и моментально осознал всю нелепость своей мысли.
Он мертв, помещен в отвратительное тельце в безумном мире, стоит и радостно любуется своим
единственным глазом на розовый блин в небесах.
Но слезы жалости к себе не успели навернуться на его плачелюбивое око. Потому что солнце
исчезло так же неожиданно, как появилось. На площадь пала гигантская мрачная тень. В одну
секунду Эгор успел разглядеть все вокруг. Площадь была выложена потрескавшимся розовым
кирпичом, в центре ее красовалась пятиконечная звезда, в самой серединке которой спиной к
Эгору стоял памятник. Тень, закрывшая солнце, сгустилась, и Эгор почувствовал липкий
тошнотворный приступ страха, тут же скативший с него пяток холодных змей. Ноги подкосились,
колени задрожали. Клоун из красного стал бледно-розовым, а потом и вовсе побелел. Выпучив
глаза, молча, дрожащей рукой он показывал вверх, за Эгорову голову, на хозяина исполинской
тени. Затем Тик-Так буквально сжался в комочек не больше спичечного коробка и забился в щель
площадной кладки. Эгор почувствовал спиной ледяной мертвенный холод, обогатил Эмомир
стадом мурашек и дюжиной змей, втянул голову в худые плечи и медленно повернулся.
Через крыши домов, вдруг показавшихся Эгору игрушечными, переползало огромное
отвратительное существо. Оно было настолько мерзким, что Эгора вырвало бы, если б имелось
чем. Фантомное сердце бешено заколотилось, тело забило противной неудержимой дрожью,
мелькнула мысль: «Хорошо, хоть обделаться не получится». Ее сменила другая: «Ну вот и все».
Затем голова опустела и завибрировала, как хороший барабан. Нечто медленно, но неотвратимо
спускалось с крыш домов, бесшумно и слаженно работая миллионами волосатых щупальцев-
ножек. Его можно было бы назвать насекомым, если бы существовали насекомые размером с
трехэтажный особняк. Эдакий клещ-трилобит в черном, поросшем влажными дрожащими
волосками панцире снизу демонстрировал розовый студнеобразный трясущийся живот, сплошь
покрытый перманентно шевелящимися волосатыми щупальцами с многочисленными
ротообразными присосками. Но самое страшное располагалось у чудовища спереди и снизу:
сплющенная, дебелая, с отвисшими жирными щеками жирная голова размером с приличный
автобус, увитая волосами-змеями, спутанными и кусающими друг друга. Три пары гипнотических
красных глаз-блюдец, без век и ресниц, уставились на Эгора, пробирая его страхом до мозга
костей. Бездной алела зубастая пасть с выдвинутой далеко вниз нижней челюстью — именно туда
устремился взгляд Эгора. Он смотрел в эту жадную пещеру, видел закипающую в ней слюну,
капающую на площадь, и ощущал всю неотвратимость своего последующего попадания в нее. По
бокам от головы чудища, словно плети, безвольно висели белые щупальца-руки, заканчивающиеся
длинными ладонями с синюшными покойницкими пальцами. Эгор не мог отвести взгляда от
приближающихся глаз-плошек. Ноги его налились стопудовым свинцом.
Наконец существо плюхнулось на площадь животом-холодцом, и его зловонная пасть
оказалась метрах в пяти от Эгора. Руки-щупальца ожили, зашевелились и подобно жевательной
резинке стали вытягиваться к юноше. Казалось, они тянутся целую вечность. Мучнисто-белые,
словно пролежавшие пару лет под водой, отвратительно холодные червепальцы обхватили щуплое
тело, подняли и медленно и неотвратимо понесли к пасти, слюна из которой хлынула ручьем. «И
зачем этому гаду слюна, если тут пищеварение отсутствует»,— подумал несчастный и обреченно
посмотрел вверх, где над громадой доисторического панциря снова сияло беззаботное солнце. И
тут, озаренный его светом, Эгор пришел в себя. Он вдруг осознал, что больше никогда не увидит
солнца и уже точно никогда не встретится с Кити, сгинув навсегда в толстом брюхе этой огромной
вши. Умереть второй раз за день — это уже слишком. Эгор взревел от столь вопиющей
несправедливости, и его рев превратился в огненный шар ярости, который влетел в пасть
насекомуса. Пасть удивленно захлопнулась, руки-щупальца подняли эмо-боя к красным
фасеточным глазам-светофорам, и в эту же секунду раздался взрыв. Это ярость Эгора взорвалась в
брюхе незадачливого монстра. Мягкий живот с ножками с резким неприличным звуком разлетелся
мелкими ошметками по всей площади. Хитиновый панцирь лопнул вдоль. А страшную голову, с
руками, продолжавшими сжимать Эгора, отбросило к центру площади, прямо к памятнику. Глаза-
плошки медленно потухли, волосы-змеи поникли и замерли. Руки-щупальца медленно, почти
бережно опустили Эгора на землю. Пальцы разжались, юноша выбрался из них и огляделся.
Вокруг валялись куски волосатого белого пуза. Клоуна нигде не наблюдалось. Эгор наконец
понял, что с ним только что чуть не произошло, и его символически вытошнило пустотой. Как
только его перестало выворачивать наизнанку, он подбежал к остывшей голове чудовища и стал
пинать ее в потухшие глаза, стараясь выместить всю злобу, накопившуюся за эти страшные сутки.
От этого приятного занятия его оторвал гигантский белый заяц необычных пропорций,
который перешагнул на площадь через дом и начал методично, словно заведенный, поедать
останки взорванного насекомого. Зайцу от его шутника-создателя досталось огромное массивное
тело с тяжелой задницей и маленькая безобразная голова с пуговицами налитых кровью глаз
альбиноса и с красной непомерно большой пастью, усыпанной пирамидальными зубами. В спине
его торчал огромный металлический ключ.
«Час от часу не легче»,— подумал Эгор и начал пятиться за памятник, надеясь, что плотоядный
заводной грызун его не заметит. Заяц был настолько нелеп, смешон и страшен одновременно, что
Эгор не смог сдержать истерического смеха. Он заткнул кулаком рот и, не отрывая глаз от белого
обжоры, обогнул широкий черный куб постамента. Лишь тогда он расслабился и, хотя и
беззвучно, просмеялся. Правда, хохотал Эгор недолго, так как в поле зрения его глаза попал сам
памятник. Наверху стоял он сам собственной персоной, точно такой, каким он себя увидел сегодня
утром в зеркале Тик-Така, только раз в десять больше и антрацитово-черный, словно отлитый из
ночи. В правой, вытянутой вперед руке статуя держала человеческое сердце, ярко-розовое, а под
лучами солнца так и вовсе красное.
«Данко хренов»,— подумал озадаченный Эгор, но понять, что чувствует, не успел, потому что
через памятник бесшумно перескочил хищный заяц. Монстр в мгновение ока развернулся к Эгору,
наклонился и схватил его цепкими когтистыми лапами.
«Опять двадцать пять»,— только и успел подумать Эгор, оказавшись перед бледно-розовым,
забавно втягивающим воздух сердечкообразным заячьим носом. Нос зайца оказался как раз
размером с Эгора. Юноша скосил глаза на заячью пасть и с облегчением увидел, что она закрыта и
даже брезгливо кривится.
«Похоже, я тебе не нравлюсь»,— подумал Эгор и понял, что уже ничего не боится. Победа над
гиперклопом отняла у него способность бояться, он словно истратил весь свой страх. «Трем
смертям не бывать, а одной не миновать. Тем более что я и так уже мертв». Эгор попытался
подергаться. Заяц нервно затряс лапками, сцепил когти, которые, как решетка, закрыли Эгора от
мира, а потом крепко прижал юношу к лохматой белой груди. В рот Эмобою набилась густая,
белая, синтетическая на вкус шерсть, когти прижимали его все сильней и сильней. «Не хочет зайка
меня живьем есть, брезгует трупоед»,— подумал Эгор, задыхаясь. Быть задушенным на волосатой
груди гигантского игрушечного зайца — более нелепую смерть и вообразить трудно. Эгор вдруг
рассмеялся сквозь снова подступившие слезы, и его смех превратился в дикобразов, которые стали
злобно и настойчиво колоть зайца своими иглами, запутываясь в шерсти. Поскольку в этот раз
Эгор смеялся над собой, то у дикобразов на умильных мордах вместо носов росли острые клювы
пересмешников, которыми они долбили заячью грудь. Не выдержав смеховой атаки, зверюга
ослабила хватку и, держа Эгора в одной лапе, второй стала стряхивать с груди своих дальних
колючих родственников. «Смехом против меха — надо запомнить»,— подумал вполне
освоившийся с сюрреалистической ситуацией и даже получавший от нее удовольствие Эгор. Он
уже знал, что сделает дальше, и когда заяц справился с дикобразами и распахнул зубастую пасть, в
нее уже летел огненный шар ярости из глаза Эмобоя, подсвеченный и подгоняемый ненавистью и
презрением. Голова зайца разлетелась бело-красным фейерверком по площади, которая
окончательно стала похожа на поле боя. В этот раз Эгору не повезло. Массивная туша зайца
рухнула и погребла его под собой. От удара о площадную брусчатку он потерял сознание и
погрузился в угольную трясину темноты под тоннами белоснежного меха.
Тьма сменилась ярко-красным пятном. Эгор попытался сфокусировать взгляд, пятно
отдалилось, и он увидел перед собой смеющуюся физию клоуна.
— Пора вставать, герой, нас ждут великие дела!
Эгор поморщился:
— Какое отвратительное дежавю. Я опять умер и очнулся в эмо-сортире. Все поехало по
новой? День сурка продолжается?
— О да, ты бодрее всех Боратов, брат. Нет, ты не умер, мертвые не умирают. Ха-ха. Ты просто
отключился ненадолго. Все, конечно, могло быть хуже. Ты мог бы исчезнуть отсюда, и куда бы
занесла тебя сансара, я не знаю. Стал бы какой-нибудь устрицей или кактусом. Но я тебя спас.
Вытащил из-под этой исполинской туши, хоть это было совсем и непросто. Ну а как иначе? Мы
ведь друзья-товарищи. Сам погибай, а товарища вырубай!
— Что-то я не почувствовал твоего дружеского плеча, когда меня пытались сожрать эти
бешеные твари.
— Извини, я не герой, я — клоун. Каждому свое занятие. Ты с чудовищами воюешь, а я тебя
потом веселю. Но надо сказать, это выглядело круто! Эмо-бой насмерть! Я ни за что не поверил
бы, если бы не увидел своими глазами. Ты хоть знаешь, кого ты победил?
— Гигантского чесоточного зудня и игрушечного зайца, разъевшегося трупами?
— Не совсем. Это воплощенные Страх и Злость, одни из самых сильных и опасных бестий во
всех мирах.
— Фу, блин! Насмешил так насмешил. Ну, клещ на страх еще как-то тянет, но заяц — злость...
— Первобытный доисторический страх и нелепая злость на весь мир, которая душит тебя и,
если ты не спасешься самоиронией, сожрет. Разве с тобой такого никогда не случалось?
— Я умер в восемнадцать, черт побери. Со мной много чего еще не случалось.— Эгор сел и
огляделся. Рядом высилась туша злобного зайца. Все вокруг было завалено останками Злости и
Страха.— Д
