«Святые светили миру и плачем своим, и улыбкой», — писал архиепископ Иоанн Шаховской. — Благостная улыбка есть зеркало найденной гармонии... Ангельская радость озаряет лицо улыбкой. Добрым смехом можно безшумно развеять скопившиеся тучи злобной спорливости, ненависти, даже убийства... Хорошим смехом восстанавливается дружба, семейный очаг». Для нас такие утверждения непривычны. Мы, православные, более склонны к плачу, чем к радости. Из двух путей, ведущих ко спасению — пути «печали по Бозе» и «пути радости о Господе», — радости, что Господь нас спасает и прощает нас, если мы каемся, — нам, несомненно, ближе первый путь. Но говоря «мы» — разумеем непобедивших страсти и крепко притянутых к земле. Не так у святых — они действительно светили и светят людям улыбкой. Они и чад своих наставляли: «Нужно учиться радоваться о Господе. Надо все отдать в руки Божий, и тогда будешь жить, радуясь».

Для того, чтобы обучить людей радости, святые часто прибегали к шуткам. Пожалуй, самым шутливым из всех русских святых был при. Амвросий Оптинский. Даже в наименовании приходящих к нему людей он использовал шутливую рифмовку, а о жизни человеческой говорил с улыбкой: «Человек как жук — светит солнышко, летает он и жужжит: все мои поля, все мои леса. А пошел дождь, подул ветер, спрячется он под листок и пищит: Не спихни». Шутливость в поучениях, можно сказать, была оптинской традицией, но к шутке не раз прибегали и святитель Игнатий, и святитель Феофан, и многие другие русские святые, особенно Христа ради юродивые. Решимся высказать предположение: шутливость у святых часто бывала средством борьбы с унынием, особенно вызванным тяжелыми недугами. Светлый юмор вообще присущ не тем, кто цветет плотью, переполнен физическими силами, а тем, кто изнурен болезнями и печалями. Вероятно, Господь посылает таким страдальцам своего Ангела-утешителя, несущего веселость духовную. Из житий подвижников мы можем усмотреть, что шутливость была еще и отражением великодушия, любви к людям, исполнения апостольской заповеди: «Всегда радуйтесь...»

Радостный дух обретался подвижниками после суровой борьбы со страстями, после преодоления тяжелейших жизненных испытаний. Так преподобный Серафим, прошедший подвиг уединения, затвора и молчальничества в последние годы жизни, принимая паломников, наставлял их в радостном духе, именуя их «Радость моя».

Так о Святейшем Патриархе Тихоне (Белавине), на долю которого выпали поношения, поругания, насмешки, говорили: «У него все хи-хи да ха-ха», отмечая его шутливость.

Так в наше время иеромонах Серафим (Роуз) — молчаливый, суровый, аскет в юности, незадолго до смерти весело общался с молодежью, и даже мог играть с ними в снежки.

Конечно, веселый дух — природное качество человека. Но, пожалуй, именно для русского человека шутливость органична. Искусственно улыбаться по поводу и без повода могут только американцы.

Но много мы ли мы можем вспомнить шутящих католических святых? Хотя кому-то из них принадлежит меткий афоризм: «Юмор — это отдых на пути в Царствие Небесное».

* * *

Чтобы дать живой пример того, о чем мы рассуждали выше, обратимся к личным воспоминаниям. Автору этих строк довелось несколько лет прожить в тесном общении с духовными чадами владыки Мануила (Лемешевского). Все они были в то время людьми преклонного возраста, а их «младшему другу» было 17 лет, а потом 20 — 25. Бабушки очень отличались друг от друга по свойствам характера, но первое, что подумалось при знакомстве с остатками мануиловского братства: «Да они все живее, моложе, чем мои сверстники!» А потом пришло еще одно открытие — радостный, светло-эмоциональный тон общения с людьми рождался у них из покаянного плача, из молитвенного правила, которое по благословению своего духовного отца они исполняли всю жизнь. Это было ежедневное оплакивание своих прегрешений, — «радостотворный плач», как сказано у святых отцов. На Афоне же и ныне об унылом, нерадостном монахе говорят: «Он не весел днем, значит, он не плакал ночью». Бабушки любили шутить, и это так ободряюще действовало при встрече с ними. Многие из них были прикованы к постели, многие не могли уже передвигаться без посторонней помощи, но как они старались подбодрить, поддержать друг друга, утешить и даже развеселить. Часто повторяли они старческое поучение: «Если можешь помочь человеку делом — помоги, не можешь ничего сделать — скажи слово доброе. Если не можешь подобрать нужных слов, то хотя бы улыбнись человеку».

Покойный отец Александр Козлов назвал однажды таких старушек — слепых, хромых, глухих, горбатых — когда они ринулись к нему под благословение, — «воинством Христовым». Да, они были воинами, не унылыми безчувственными ханжами и фанатичками, а «препоясанными на брань», собранными внутренно воителями с князем мира сего. Такими они были не только в трудной жизни в больших коммуналках, но и в последний час смертный. " Поэтому, когда мы прощались с нашими бабушками, то дано нам было сквозь слезы и рыдания от боли расставания пережить, что значат слова «надгробное рыдание, творяще песнь: аллилуиа!» Только живое сердце может через сострадание почувствовать радость. И понять, почему так часто в Псалтири мы воспеваем: «Веселитесь и радуйтесь праведные». А в акафистном пении, обращаясь к Небесным Жителям, повторяем: «Радуйся, радуйтеся...».

* * *

Обратимся вновь к архиепископу Иоанну Шаховскому: «Есть два смеха: светлый и темный. Их сейчас же можно различить по улыбке, по глазам смеющегося. В себе его можно различить по сопровождающему духу: если нет легкой радости, тонкого, мягчащего сердце веяния, то смех несветлый. Если же в груди жестко и сухо и улыбка кривится, то смех — грязный. Он бывает всегда после после анекдота, после какой-нибудь насмешки над гармонией мира. Искривляемая гармония мира искривляет душу человека, и это выражается в искривлении черт лица. «Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6, 25). Заплачете! Потому что увидите, что приложили радость не к тому, к чему можно приложить, но к тому, что достойно муки».

Итак, радость, улыбка, шутка и даже чистый «детский смех» не запрещены нам. Известно, как шутливы бывают многие пастыри в общении со своими духовными чадами. Думается, многие из нас на себе испытали, как отрезвляюще действует шутка духовника, когда ты слишком много о себе начинаешь думать или, наоборот, зацикливаешься на своих грехах и начинаешь унывать. Шутка — это то средство пастырского окормления, которое советовали использовать еще древние: «Если ты увидишь новоначального, шествующего на небо, стяни его за ногу».

Но даже и шутливое отношение к нам друзей и ближних бывает очень полезным.

Положим, где-то на службе или в общественной организации ты — уважаемый человек, к тебе относятся со всей серьезностью. И сам ты уже начинаешь называть себя по имени-отчеству и жить с чувством важной персоны. Друзья же и ближние знают тебя настоящего, без масок и условных приличий, но порой даже по телефону услышанное твое детское прозвище и шутливый разговор о твоих «достижениях» могут сразу же поставить на место. Конечно, шутки шуткам рознь. Те, которые могут вызвать едкий смех, тем более гомерический хохот, да и вообще площадное остроумие, привычка насмехаться над людьми, в общении христиан неуместны. Но и к христианам применима поговорка: «Он шуток не понимает». То есть с этим человеком очень тяжело, он к себе относится, как к «неприкасаемому», он не умеет «посмеяться над собой».

Но порой наша шутливость переходит границы. Можно даже привыкнуть к несерьезному тону и при этом принимать его за некое юродствование, да еще и думать: «Я борюсь с фарисейством в себе и окружающих». Такой человек может не заметить, как он начинает ерничать и в тех случаях, когда речь идет о спасении души или погибели.

Рецепт правильного, здорового использования шутливости таков же, как и в отношении ко всем нашим проявлениям: «Блюди себя!». Даже свою улыбку мы можем соблюсти перед БОГОМ, хотя это непросто. Но в этом жизнь. Если позволите, рискнем добавить к словам Экклезиаста «время смеяться и время плакать» еще и такие: время шутить и время быть серьезными.

ВРЕМЯ ПЛАКАТЬ И ВРЕМЯ СМЕЯТЬСЯ

Трудно нам разобраться с нашими эмоциями. Часто мы впадаем в две крайности: или буквально захлебываемся в океане чувств, или храним гробовое спокойствие, вероятно, принимая сие за проявление безстрастия. Недавно мне рассказали о трагической истории одной семьи. Все происшедшее подтверждает, что нельзя прежде времени «записаться в святые» и подавлять свои эмоции.

От женщины ушел муж. Она не стала плакать, упрекать его — собрала себя в кулак. Стала ходить каждый день в храм (с тремя детьми, один из них — грудной). Теперь лежит в психиатрической больнице, как говорят врачи, в безнадежном состоянии. Детей пристраивают по детским домам. Психологи учат: «Переживания, загнанные внутрь, разрушают человека». Старцы говорят проще: «Ты плачь, не стесняйся. Не мучай себя».

Как и при решении других проблем, нам и в этом случае надо задаться вопросом: а как Господь? Разве Евангелие — не эмоциональная книга? Разве Благовестив сказано тоном холодного ментора? Слова Господа, обращенные к народу, к ученикам, к фарисеям, к Марфе и Марии, к Пресвятой Богородице полны разнообразных эмоций. А какие подчас полярные эмоции выразились в посланиях апостольских! От обращения, «детки мой» до обличительного — «сборище сатанинское». В Откровении Иоанна Богослова на все времена дано определение меры эмоциональности для христианина: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» Конечно, сразу же встает вопрос о проявлениях горячности. У Апостола речь идет о горячности веры, о горячности духа. А не о том, чтобы быть громогласными, шумными, излишне говорливыми, какими бываем, увы, почти все мы — православные женского рода. И, увы, увы, мы с большой легкостью проявляем вовне чувства гнева, обличаем, спорим, укоряем. А вот чувства добрые почему-то не умеем выражать... В житиях святых мы находим множество примеров особой ласковости обращения с людьми. Святые старались, что называется, приголубить человека — обнять, поцеловать, погладить по головке, по плечу постукать, к груди прижать. А сколько ласкательно-уменьшительных наименований мы находим в письмах, в завещаниях духовным чадам. Сухость, которую мы сами считаем сдержанностью, а иногда и явная наша черствость по отношению к людям — не удел святых. Естественно, дело не во внешнем, а во внутреннем. Всем знакомо, какое чувство фальши возникает, если человек просто по привычке называет всех: «родной мой, возлюбленный, чадушко мое, братья и сестры». И вообще склонен к неестественному сверхэмоциональному общению. Наша негармоничность, неумение когда надо — сдерживать, а когда надо — проявлять эмоции, все портит в наших отношениях с людьми. Мы все в основном —- люди настроения, то есть эгоисты. Хорошее у нас настроение — мы улыбаемся, шутим, смеемся. Иногда и утомляем этим окружающих, не видя, что ближний наш в данную минуту не склонен к тому, чтобы шутить, балагурить и смеяться. Плохое у нас настроение — мы раздражение срываем на всяком, кто под руку попадется, или же унылостью своей заполняем все вокруг. Итак, наши эмоции, увы, слишком тесно связаны с нашим настроением.

Но есть такое замечательное выражение: «ровный человек». Не спокойный, не тихий — это как-то скучновато, а именно ровный. Таких людей, слава Богу, приходилось и приходится встречать в жизни. Обремененные заботами, болезнями, иногда сугубыми нападками на них клеветой и унижением, они остаются эмоционально-светлыми. Они не перекладывают на других свои проблемы. Они отдают их Богу.

* * *

В наше время массовых психозов и неврозов особенно остро стоит вопрос об эмоциональной адекватности человека. Об этом пространно говорится в труде игумена Евмения из Макариев-Решемского монастыря «Пастырская помощь душевнобольным». Среди различных возможностей оказания помощи болящим, да и всем вообще духовным чадам отец Евмений называет «личные эмоциональные отношения духовника с духовным чадом. Именно живая, эмоциональная связь, личностные отношения, а не внушаемость или навязчивая привязанность». Хотя именно от духовника требуется великое искусство, чтобы «не поддаться эмоциям пришедшего к нему человека» и своим собственным.

В качестве примера приведем замечательный рассказ из жизнеописания одного из оптинских скитян — схимонаха Диомида. «Он уже достиг преклонных лет, вел строгую монашескую жизнь и, как передавали старожилы-монахи, имел желание поучать людей, но не имел опытнести духовной и старческого искусства. Придет, например, к нему как к старцу кто-либо, отягченный грехами, с тем, чтобы открыть ему свою жизнь и получить от него добрый совет к исправлению ее. Но о. Диомид, выслушав откровение, с ужасом начнет говорить ему в таком тоне и роде; «О, да как же ты смел делать то и то! Да тебе и спасения нет. Ты попадешь в тартарары на вечные мучения, и выпуску тебе оттуда никогда не будет!» Через это посетители приходили в такое смущение, что впадали в совершенное отчаяние. Но вот кто-либо из монахов направит его к старцу отцу Леониду». То, как излечил преподобный Леонид своего собрата от резкости — тоже проявление эмоционального живого поведения, но освященного святой мудростью: «В один великий праздник, в зимнее время собрались скитяне в келью старца для чаепития. Видя, что о. Диомид не пришел, Старец приказал его позвать: «Сходите за ним опять и принесите его на руках, если не пойдет. А когда понесете, — прибавил Старец, — бросьте его в сугроб». Когда все это случилось, старичок, выбравшись из сугроба, со всех ног побежал к Старцу с жалобой, что его обидели. Понятно, что из этой жалобы ничего не вышло, а только чаем о. Диомида напоили да в келию и проводили».



***

Лучший путь к благоустроению эмоций — это молитва. Если человек перед Господом изливает свою печаль и свою радость, то он никогда не покоробит людей неестественностью. Даже если он будет в их обществе молчать, не скажет ни слова, то эмоциональной напряженности не возникнет. Если он будет жизнерадостен, весел, то никого не оскорбит легкомыслием.

Прекрасный памятник живых, эмоциональных откровений — Псалтирь царя и пророка Давида. В этой книге нет ни одной неэмоциональной молитвы: здесь и скорбь, и гнев, и торжество, и страх, и любовь, и слезы покаяния, и воинские кличи, и погребальные сетования, и дерзновенные призывы, и суровые обличения, и многое, многое другое. Во время царя Давида моления эти сопровождались игрой на музыкальных инструментах, что еще увеличивало их эмоциональность. А сам царственный пророк однажды даже скакал вокруг ковчега Завета в духовном ликовании. Многие святые дней древних, многие старцы последних времен сами любили читать Псалтирь и благословляли на это своих чад. Ибо псалмы Давидовы «оживляют душу, воскрешают ее» — по слову прп. Нектария Оптинского.

В нашем рассуждении об эмоциональной жизни человека, конечно же, немало субъективности.

Эмоции — это то, что крепко связано с не изменяемой никакими усилиями такой основой характера, как темперамент. Даже святые люди несвободны от этой зависимости. Суровый человек и святым будет суровым, а мягкий человек будет мягким святым — этот закон прочитывается во многих житиях.

Зависит наша эмоциональность и от нашего телесного здоровьями даже от общей конституции тела. Зависит от того, как нас воспитывали, какие вообще у нас были отношения с родителями. Есть такая аксиома: настоящее детство и настоящая мать создают фон для всей последующей жизни в миру. Этот фон и есть основа нашей эмоциональности: либо мы оптимисты, либо пессимисты. И преодолевать эту, накопленную годами, природу чувств очень трудно. Трудно, даже если человек, борясь за святость, побеждает страсти.

Мы не призываем к тому, чтобы предаться сентиментальности или ревности не по разуму, кем-то именуемой духовной горячностью. Ведь согласно святоотеческому учению, наш идеал — безстрастие. Для того, чтобы эмоции наши были чисты и неразрушительны для нас самих и для окружающих нас людей, нужно бороться со страстями. Святые отцы дают практические указания, как это делать: если ты гневлив и раздражителен, направь эти эмоции на самого себя, на свои недостатки, а не на других людей. Если ты весел и жизнерадостен, ищи безгрешную пищу для твоей | веселости — чтобы не впасть в легкомыслие! и не стать пустосмешкой. Если ты расположен к печали, то направь это на те случаи,; когда, например, ты мог сделать доброе дело, а не сделал, или, наоборот, навредил кому-то. Главное, быть живыми, а не мертвыми душами. Не извращать данную нам от Бога структуру личности, и даже то тяжкое, что есть в каждом из нас, суметь понести, не притворяясь, что ты лучше, чем есть на самом деле. Во всем нужна мера и свое время: «Время плакать, и время смеяться, время сетовать, и время плясать; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть...» (Еккл. 3, 4 — 8).
http://www.h-humor.narod.ru/

"Тыква пророка"

Диакон Михаил ПЕРШИН

Диалектика смеха - диалектика перехода. Смех - способ раскрепощения, освобождения человека от пут каких-либо норм. Именно смех позволял человеку выстоять в годы репрессий. Не случайно в 1930-е годы к проблеме смеха обращается знаменитый русский мыслитель Михаил Бахтин. В те годы он подвергался преследованиям, был в ссылке. И в смехе усматривал возможность нравственного противостояния всепроникающему государству, тоталитарной власти. Посмеяться над собственным страхом - значит внутренне его победить. Смех в бахтинской интерпретации - это однозначный позитив, разрушающий действительность несвободы.

Но смех может быть и негативом человеческого существования. Противоположный полюс феноменологии смеха, корректирует бахтинские построения Сергей Аверинцев, "смех цинический, смех хамский, в акте которого смеющийся отделывается от стыда, от жалости, от совести". Смех не только путь к относительной свободе от навязанной идеологии, но и форма насилия над человеческой свободой. Угроза осмеяния - мощный рычаг воздействия на упорствующего в своих взглядах индивида.

Существенная особенность смеха - его стихийность и непредсказуемость. Над чем именно и почему именно мы смеемся - это то так, то эдак раскрывается и поворачивается в самом процессе смеха, и здесь всегда возможна игра смысловых переходов и переливов. Это чувствует каждый, кто не обделен либо вкусом к смеху и опытом смеха, либо, с другой стороны, духовной осторожностью, то есть примерно тем, что в аскетике принято называть даром различения духов. Мы по опыту знаем, сколько раз совесть ловила нас на незаметных отступничествах и мгновенных сдвигах духовной позиции, которые именно смех делал возможными.

В падшем мире смех возникает на грани осуждения; из несоответствия реальности идеалу, того, что есть, тому, что ожидаем. Или, с другой стороны, из возможности исказить идеал, сделать что-либо доброе лукавым, то есть буквально, кривым.

Не случайно более тысячи лет назад именно слово "лукавый" было выбрано при переводе молитвы "Отче наш" с греческого языка на славянские. Его корень - лук. Лук - это и оружие, и овощ. Лукой древнерусские книжники называли береговые изгибы, отсюда лукоморье - морской залив. Лука - изогнутая часть седла. Луковка - навершие храма. Что же общего у перечисленных вещей с сатаной? Ответ прост: искривленная форма. Кривизна - общий признак всего "лукового".

Именно поэтому в молитве "Отче наш" лукавым именуется диавол. По-гречески лукавый - это "дурной, испорченный, худой, подлый, злой". Один из первых ангелов, светоносец, он когда-то исказил себя, отпав от Бога, и с тех пор стремится в эту кривизну втянуть человека, а через него весь мир. Падший дух - лжец. Он искажает Божие творение, отображая его в кривом зеркале. Отсюда возможность недоброго смеха, издевательства и хулы. Предел его - смех над Богом. Ганс Христиан Андерсен так описывает в "Снежной королеве" это инфернальное измерение смеха:

"Жил-был тролль, злой-презлой - сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором все доброе и прекрасное почти исчезало, а все плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и казалось еще отвратительней. Красивейшие виды, отразившись в нем, казались вареным шпинатом, а лучшие из людей - уродами; или же чудилось, будто люди эти стоят вверх ногами, а живота у них вовсе нет! Лица в этом зеркале искажались до того, что их нельзя было узнать, а если у кого на лице была веснушка, она расплывалась во весь нос или щеку. Тролля все это очень потешало. Когда человеку приходила в голову добрая, хорошая мысль, зеркало тотчас строило рожу, а тролль не мог удержаться от хохота, так он радовался своей забавной выдумке. Ученики тролля, - а у него была своя школа, - рассказывали о зеркале как о каком-то чуде. "Только теперь, - говорили они, - можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они есть на самом деле!"

И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться и до Неба, чтобы посмеяться над ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, - трудно было в руках его удерживать. Все выше и выше, все ближе к Богу и ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Некоторые осколки, крошечные, как песчинки, разлетаясь по белу свету, попадали, случалось, в глаза людям, да так там и оставались. И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь ее дурные стороны, потому что в любом осколке сохранились все свойства целого зеркала. Другим людям осколки проникали прямо в сердце, - и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда. А злой тролль этому радовался и хохотал до рези в животе, словно от щекотки. И много осколков зеркала все еще летало по свету".

Вероятно, эти осколки оледенили и сердца тех, кто глумился на Голгофе над пригвожденным Христом. И как показывает в "Мастере и Маргарите" Михаил Булгаков, этот смех над Праведником продолжается и в наши дни. В булгаковском романе своеобразной музыкальной приметой "мертвых душ" служит фокстрот "Аллилуйя". Весьма популярный в 1930-е годы, он был создан американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение. Он пронизывает все пространство романа. Он звучит в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора - специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у сатаны. И оказывается, что вся эта театральная, писательская и журналистская толпа новых "партейных" русских, променявших свой талант на возможность быть при власти и пьянствующих ныне в ресторане "У Грибоеда", едина с толпой у "Лысой горы", с толпой, орущей: "распни Его".

Отсюда понятен аскетический запрет на хохот, в котором утрачивается память о Боге. Иногда стремление избежать даже повода к соблазну приводит к полному личному отказу от смеха. В монашеском сборнике рубежа VI-VII веков "Луг духовный" зафиксировано предание о святом Иоанне Златоусте: "после крещения он никогда не произносил клятвы и не побуждал никого к клятве, никогда не сказал лжи, избегал шуток и не позволял другим шутить (в своем присутствии)".

Наконец, бывает смех от самодовольства, от сытости, смех, ослепляющий и отгораживающий от Бога. "Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете", - предостерегает от подобного смеха Господь (Лк. 6, 25). В то же время смех не порицается как таковой. Более того, именно в смех претворится праведная скорбь (ибо возможна неправедная - "о житейских предметах"): "Блаженны плачущие ныне; ибо воссмеетесь" (Лк. 6, 21).

Примечательно, что эти слова мы встречаем только у евангелиста Луки. В близком по смыслу месте Евангелия от Матфея (Мф. 5, 1-7) тема смеха отсутствует. И более она не окажется в центре внимания на всем протяжении Нового Завета.

В Евангелии от Луки как обетование смеха в будущем, так и осуждение его ныне обусловлены внутренним состоянием человека. Почему он смеется? Из-за чего плачет? Как отмечал апостол Павел, "печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть" (2 Кор. 7,10). Но если не всякая нынешняя скорбь спасительна, быть может, и не всякое веселье предосудительно, пусть даже оно совершается ныне?

Во всяком случае в той же проповеди Спасителя, приведенной евангелистом Лукой, говорится о том, как реагировать верующим, когда их бесчестят за Сына Человеческого: "возрадуйтесь в тот час и возвеселитесь". Синодальный перевод "облагораживает" греческий первоисточник: повеление "возвеселитесь" буквально переводится как "запрыгайте". Церковнославянский перевод в данном случае ближе к оригиналу по смыслу: "возрадуйтеся в той день и взыграйте".

Так всегда ли осторожность в чем-либо предполагает полный отказ? Все же смех - дар. Как и все качества человеческой природы, он дан от Бога. Более того, представляется, что в некоторых случаях мы можем говорить о том, что к нему прибегают авторы и Ветхого Завета.

ВЕТХИЙ ЗАВЕТ: ГОРЬКИЙ САРКАЗМ И МЯГКИЙ ЮМОР

Коль скоро антропоморфизмы приложимы к Богу, то не только гнев, но и иные человеческие чувства могут передавать отношение Творца к созданному Им миру. И уже в Ветхом Завете это участие Бога в судьбах мира могло быть выражено по-разному. Горький сарказм обличений пророка Исайи сменяет мягкий юмор Книги пророка Ионы.

Трудно удержаться от улыбки, слушая в канун Пасхи чтение о том, как Бог вразумлял пророка Иону (четвертая паремия вечерни Великой Субботы).

Как известно, Иона предвещал жителям языческого города Ниневии гибель. Ниневитяне покаялись, и Господь помиловал город. "Иона сильно огорчился этим и был раздражен. И молился он Господу и сказал: о, Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис, ибо знал, что Ты Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и сожалеешь о бедствии. И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить.

И сказал Господь: неужели это огорчило тебя так сильно?

И вышел Иона из города, и сел с восточной стороны у города, и сделал себе там кущу, и сел под нею в тени, чтобы увидеть, что будет с городом." (Иона. 4,1-5). Иными словами, надеясь все же, что Ниневия будет-таки стерта с лица земли. Иона решил, устроившись поудобнее и подальше от городских стен, понаблюдать за катастрофой. По Господь Бог приготовил для Ионы сюрприз.

Далее приведем церковнославянский перевод, который ближе древнегреческому тексту Септуагинты, а потому смешнее (в частности, безликое "растение" Синодального перевода в древнегреческом тексте, равно как и в славянском переводе, именуется круглой тыквой":

"И повеле Господь Бог тыкве, и возрасте над главою Иониною, да будет сень над главою его, еже осенити его от злых его.

И возрадовася Иона о тыкве радостию великою.

И повеле Господь Бог червию раннему во утрие, и подъяде тыкву, и изсше. И бысть вкупе внегда возсияти солнцу, и повеле Бог ветру знойну жегущу, и порази солнце на главу Ионину, и малодушествоваше и отрицашеся души своея и рече: уне мне умрети, нежели жити.

И рече Господь Бог ко Ионе: зело ли опечалился еси ты о тыкве? И рече: зело опечалихся аз даже до смерти.

И рече Господь: ты оскорбился еси о тыкве, о нейже не трудился еси, ни воскормил еси ея, яже родися об нощь и об нощь погибе". И далее в Синодальном переводе: "Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?" (Иона. 4, 6-11).

Оказывается, и несмышленые дети, и скот значимы в очах Божиих. Кстати говоря, тяготы поста, наложенного Ионой на Ниневию, несли и ослы: "и облекошася во вретища человецы и скоти и возопиша прилежно к Богу..." (Иона. 3, 8)

Несомненно, автор Книги пророка Ионы наделен чувством юмора. Милосердным предстает в этой книге и Господь Бог. Смягчая праведный гнев Своего пророка, Бог открывает о Себе, что Он не есть Бог Закона, но Бог любви, простирающейся и на людей беззакония, каковыми были в глазах израильтян жители языческой Ниневеии.

Таким образом, Книга пророка Ионы являет Бога иным, нежели это представляли себе иудеи. Оказывается, Бог Завета - это не только их Бог, но Бог всех народов; более того, это Бог, обращенный к каждому человеку. Это Бог, не гнушающийся повелевать тыкве и червю; это Бог, прикосновением чуда исцеляющий Иону от чрезмерной ревности и жажды возмездия; это Бог, внимающий реву голодных ослов и дыханию ни в чем не повинных младенцев.

Так что помыслить улыбку Творца мироздания, наверное, все-таки можно. Кощунства в этом не будет. Во всяком случае, человек, обладающий чувством юмора, склонен именно в этом свете воспринимать всю реальность мира.

ПОСЛЕ БЛАГОВЕЩЕНИЯ

Но если это справедливо для эпохи Ветхого Завета, когда Бог далекий и гневный вдруг опознавался как близкий и милующий, тем более все переменилось после того, как Бог пришел к людям во плоти.

После Боговоплощения мы можем говорить о том, что Господь воспринял весь спектр человеческих чувств. Сын Божий стал и Сыном Марии - а значит, все проявления человеческой жизни, кроме греха, Он усвоил Себе. Он хотел есть и вкушал, желал пить и пил, ходил по земле, ехал на осленке, печалился, плакал, молился, говорил, просил, даже умолял апостолов, был носим на руках Девы, был пригвожден, страдал, умер, воскрес. Он был одним из нас, воспринял все последствия падения человека. Единственное, чего не было во Христе ни в малейшей степени, - это греха, ибо грех отделяет человека от Бога. Во Христе нет греха, поэтому вопрос стоит так: относятся ли радость и улыбка к греховным проявлениям человеческой природы? И если да, то Господь ни в младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юности, ни в зрелости Своей ни разу не улыбнулся. Если же нет, какой была эта улыбка?

Ответить на этот вопрос нам не дано. Психология Богочеловека недоступна нашему сознанию. И не только потому, что после грехопадения человек утратил духовное ведение, но и в силу того, что мы тварны, а стало быть, не вездесущи, но ограниченны по природе. Творение не способно заглянуть в душу вочеловечившегося Творца.

Евангелие также умалчивает об этой грани жизни Христа в мире людей. Однако не исключено, что именно улыбка осеняла лицо Спасителя в то время, когда Он, склонившись, чертил перстом на песке, а пристыженные иудеи уходили прочь, отпустив на волю женщину, взятую в прелюбодеянии, которую собирались было забить камнями (ср.: Ин. 8, 3-11).

Вот это место из Евангелия от Иоанна: "Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?" (Ин. 8, 7-10). В этих словах мне слышится легкая ирония над теми, кто, будучи сам во грехе, только что с пеной у рта требовал расправы над грешницей. "Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" (Ин. 8, 11).

В МИРЕ ЛЮДЕЙ

Не стоит забывать и о том, что смех является терапевтическим средством. Он нужен человеку, чтобы выстоять, не отчаяться в этом мире. Чем опасно слишком серьезное отношение к вещам? Тем, что на ваших глазах могут оказаться серые очки. Сквозь них мир предстает безрадостным, бесперспективным, а потому безнадежным. В этих случаях смех жизненно необходим. О том, какое место занимает смех в жизни людей, рассуждает Панталоне - один из персонажей сказки "Любовь к трем апельсинам":

Ну можно ли представить мир без шуток?!
Да он без шуток был бы просто жуток!..
Когда на сердце холод, страх и тьма,
Лишь юмор не дает сойти с ума!..
Судьба играет с нами в "чёт" и "нечет",
Уныние казнит, а юмор лечит.
Хвала шутам, что вовремя смогли
Нас удержать от яда и петли!..

Над злом надо уметь посмеяться. "Ад всесмехливый", о котором повествует нам канон на Пятидесятницу, - это, в переводе с греческого, "ад всеосмеянный". Смешной в своей напыщенности, диавол бессилен в своей злобе и бездарен в своей пустоте.

Христос, сойдя в ад, посмеялся над сатаной, сокрушил все его планы и спас людей.

Христос Воскресе! - и мы празднуем Пасху "веселыми ногами". Эти строки Пасхального канона задают новое измерение радости и веселья. Возможна духовная радость и духовное веселье. Радость выражает себя в действии, в улыбке.

Именно осмеянию дьявольских козней посвящены рассказы первых монахов, собранные в "Древнем Патерике", "Луге духовном" и "Лавсаике". Эти сборники ценны тем, что составлены в IV-VI веках, в эпоху зарождения монашества, и вполне передают его дух.

А основатель монашества преподобный Антоний Великий, сам строгий аскет и подвижник, прибегал к смеху в педагогических целях:

"Некто, ловя в пустыне диких зверей, увидал, что авва Антоний шутливо обращается с братиями, и соблазнился. Старец, желая уверить его, что иногда бывает нужно давать послабление братиям, говорит ему: "Положи стрелу на лук свой, и натяни его". Он сделал так. Старец опять говорит ему: "Еще натяни". Тот еще натянул. Старец опять говорит: "Еще тяни". Ловец отвечает ему: "Если я сверх меры буду натягивать, то переломится лук". Тогда авва Антоний говорит ему: "Так и в деле Божием, - если мы сверх меры будем налегать на братии, то от приражения они скоро сокрушатся. Посему необходимо иногда давать хотя некоторое послабление братии". Выслушав это, ловец был сильно тронут и, получив великую пользу, ушел от старца. И братия, утвердившись, возвратились в свое место".

Внутренняя направленность придает высший смысл каждому человеческому действию. Так что христианская культура скорее приветствует смех, но добрый. Единственное, что недопустимо, - это солидарность с силами зла. Осмеяние чужого горя, Божией красоты, добра превращает смех - милость Божию - в путь к пустоте. Бывает, что смех опустошает.

Бывает, что окрыляет. Есть время для плача, есть и для веселья.. Есть "время сетовать", и есть "время плясать" (Ек 3, 4).

Нужно лишь научиться различать.

И в заключение миссионерский анекдот:

В утробе матери находятся два младенца. Один обращается к другому с вопросом: "Слушай, а как ты думаешь, есть ли жизнь после родов? ". Второй глубокомысленно отвечает: "Наверное, нет: ведь оттуда еще никто не возвращался!"

http://www.ubrus.org/data/library/pages/382/Main.htm


Право на улыбку (беседа с о.Андреем Кураевым)

Отец Андрей, какое место чувство юмора, по-вашему, занимает в духовной жизни человека?

Мне кажется, что это некий балансир – чтобы не относиться к самому себе слишком серьезно. Чтобы не раствориться в своем сане, статусе церковном, в катехизисах, которые читаешь. Мы сегодня – это Церковь неофитов. Именно к нам относится строчка Андрея Вознесенского “расформированное поколение: мы в одиночку к истине бредем”. В таких условиях особенно важно, придя в Церковь, сохранить чувство юмора. Мы не несем в себе органической православной традиции. Большинство из нас не впитало в себя Православия “с молоком матери”, или на бабушкиных коленях. Для нас это был некий выбор, зачастую очень трудный, мучительный.

К Православию мы приходим по книжкам. А книжки, пусть даже святоотеческие книжки, это очень важный срез православной мысли, но это только часть Православия. А сам опыт жизни в Православии – он гораздо богаче. Люди, которые в Церковь пришли именно по книжкам, не имея опыта реальной жизни: в священнической среде, семинарской, монашеской, люди, которые не знают, например, как общаются между собой епископы, когда остаются наедине, - такие люди бывают смущены. Они считают, что, войдя в Церковь, они отреклись от права на улыбку. Это не так. Более того, улыбка просто необходима – когда это самоирония. Очень важно уметь смотреть на себя, улыбаясь. Иногда с горькой улыбкой: это форма юродства и покаяния.

Но все-таки, каждый на собственном опыте знает, что после некоторых, даже очень “удачных” шуток бывает как-то не по себе…

А вот чего не должно быть у любого человека, не только православного – не должно быть злой иронии, издевательства над другим человеком. Привычный в светском, студенческом мире “стебный” стиль общения, с бесконечными подколками и подначками – на самом деле верный способ разрушить товарищеские, дружеские отношения с другими людьми. Вот этот стиль, мне кажется, не стоит приносить в нашу церковную жизнь.

С другой стороны, я очень благодарен этому стилю за то, что сам когда-то через него прошел в студенческие годы. Потому что вижу по семинаристам: ребята, у которых нет опыта такого общения, теряют “спортивную форму”. Когда ты живешь в молодежной среде и понимаешь, что любой твой жест, любое слово будет тут же перетолковано в возможно худшую сторону, и с максимальным ущербом для твоей репутации. Это заставляет держать себя в форме, и постоянно думать, как твое слово будет принято недружественным ухом. В современном мире, где православные оказываются сверхобстреливаемым меньшинством, мире, где популярен “Код да Винчи”, я думаю, что стоит об этом помнить.

Главный аргумент поборников “сугубой печали” - Священное Писание не содержит ни единой шутки, нельзя представить себе смеющихся святых, а в Евангелии ни разу не сказано, что Христос улыбался.

Знаете, я не могу не высказать одного, неожиданного тезиса: я со Златоустом не соглашаюсь. Я очень люблю и почитаю его, это один из любимейших мною святых! Но именно Иоанн Златоуст первым сказал, что Христос никогда не улыбался.

Всё-таки, Иоанн Златоуст не был апостолом. Он не ходил с Христом по Палестине, и потому биографические данные о Христе, которые впервые высказываются спустя 400 лет после жизни нашего Спасителя, не имеют канонической непререкаемости. Я думаю, что Христос, когда играл с детьми, обращался к ним, место для улыбки у него было.

Святые, кстати говоря, могут быть улыбчивыми. Я недавно нашел удивительную икону. Это сербская афонская икона 12 века, где изображен святой Симеон Богоприимец. Знаете, это единственная икона, которую я в своей жизни встречал, где святой улыбается. На ней святой Симеон Богоприимец держит на руках Младенца Иисуса и улыбается. Так что и святые имеют право на улыбку. Мне очень дорога фотография преподобного Амвросия Оптинского, где он улыбается.

Вообще, там, где святость, там радостность. Там, где человеку хорошо – а душе ведь с Богом хорошо – там будет радость, будет и смех.

Отец Андрей, а святые шутили?

Я напомню знаменитый рассказ об Антонии Великом, который смутил одного православного охотника. Тот услышал, что старец рассказывает ученикам смешные истории. Старец попросил этого охотника: Ты сними лук, и натяни его. Натяни, натяни еще больше! Не могу, сказал охотник. – Тетива порвется! Вот видишь, - говорит Антоний. – Ты свой лук пожалел. А за что же ты осудил меня, когда я дал послабление своим братьям?

Юмор есть у святых отцов. Иногда это юмор даже очень жесткий, иронический и сатирический.

Был такой жанр античной риторики, псогос – это искусство риторического поношения оппонента. Например, Василий Великий пишет об одном из своих оппонентов-еретиков: “Ну как могут быть прямые мыли у того, чьи ноги кривы?!”. Конечно, у святых отцов бывают и другие виды юмора, и самоирония.

Юмор встречается даже на страницах Библии. Преподобный Ефрем Сирин предполагал, что когда Бог произносит в Книге Бытия фразу над согрешившим Адамом: “Вот, он стал как один из Нас, знающий добро и зло.” – преподобный Ефрем считает, что это некая Божия ирония. Так же считает и преподобный Максим Исповедник.

В Библии есть место и для горькой иронической улыбки, и для доброй, сочувственной. Поэтому православному человеку не стоит этого стесняться.

Не надо всю свою жизнь превращать в сплошное юмористическое шоу, это плохо. Любой из нас знает, что когда смех длится больше минуты, почему-то он оказывает такое разрежающее, опустошающее воздействие на душу.

Поэтому впадать в хохот, а тем более без причины, а уж тем более из-за какого-то юмориста, наверное, не стоит. А разрешить себе право на улыбку – почему бы и нет?


Сергей Канев

(http://kuraev.ru/index.php?option=com_c ... 04&Itemid=)