Все фото: Лариса Хомайко

Деревня Озеро Петровское стоит на берегу одноименного водоема. До Барнаула — 70 километров по трассе и сорок по лесу, по местным меркам пригород, но зимой дорогу заметают метели, осенью заливают дожди, весной разбивают лесовозы. Из-за этой дороги однажды у местных выпускников едва не сорвался ЕГЭ: автобус с детьми не смог проехать через огромную лужу на полпути до соседнего села, глава района лично выехал наводить правопорядок и засел в грязь по самые стекла.

В советское время почти все озеропетровцы работали в лесхозе или леспромхозе: лесхоз рубил лес, леспромхоз выращивал новый. Сейчас несколько человек числятся в маленькой лесозаготовительной артели, остальные живут на пенсию, или пособие по безработице, или браконьерствуют, продают лосятину и мешками возят в райцентр щук и линей. 

Пульс деревенской жизни бьется на перекрестке, между обшарпанным памятником погибшим в Великой Отечественной войне, крошечной школой и двумя магазинами: Деревянным и Каменным. Когда деревня раскололась по школьной линии на два непримиримых лагеря — «озеропетровский Майдан», сказали мужики — Каменный стал штабом старых учителей, а в Деревянном собираются те, кто за новую директоршу, Людмилу Николаевну. За директоршу в деревне процентов восемьдесят: «любую бабушку остановите, теть Зою, теть Аню Новикову — им по 76 лет, у них даже внуки давно не учатся — они и то приходят и возмущаются. Раз в жизни нам достался такой человек, да еще с ученой степенью — и ту съели».

Новая директорша Людмила Николаевна Ивашутина преподавала в Алтайском техническом университете и вела там литературный клуб. Этот этап трудовой биографии умещается в короткой фразе ее коллеги: «Огромного ума и таланта человек, по этой причине наше начальство ее энергично долбало».

А Ивашутина восклицала:

— Вспомните Пастернака! Вспомните, как Семичастный говорил: «Если сравнивать Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал». Великий писатель, великий человек — и должен был слушать оскорбления этого... комсомольского функционера! А мы... для настоящих трудностей мы слишком маленькие люди!

В свое время Людмила Николаевна защитила кандидатскую «Роман Б. Л. Пастернака „Доктор Живаго“ и немецкая литература» — и мне кажется, в крайоно за адресом деревенской школы она шла под руку с Ларой и Юрием. Ей предложили директорство в Озеро-петровской средней общеобразовательной, и в сентябре Людмила Николаевна вышла на новую работу, а в марте вернулась в Барнаул лечить нервный срыв. Привычный ей идиотизм системы образования в маленькой деревне принял совсем уж причудливые формы: в школе 37 учеников, но на них не хватает времени, потому что надо писать тонны разных бумаг. В 11 классе одна ученица — получается, она должна участвовать во всех районных олимпиадах и конкурсах:

— Конкурс шахматистов, лыжные соревнования, олимпиада по биологии — везде она должна быть, иначе в какой-то ведомости директору ставится минус. Не отправил ее туда — ты не работаешь, сюда — опять плохо дело, вы с ней не провели исследование по истории предпринимательства в деревне. Но она одна! Получается, что на первом месте стоит исполнение этого, этого и этого, а образование — как бы и неважно. Бесконечная, страшная, дикая заорганизованность.

Документы так и лежат в школьном сейфе, а выпускники плавают где-то в своей дивной новой жизни.

— Понимаете, школа номинально существует, реально ее нет. Учителя учат, не зная чему. Здесь никогда не было никаких медалистов, наши ребята всегда занимают последние места во всех олимпиадах... А я хочу, чтобы эти дети получили нормальное образование, и никто меня не убедит, что они достойны этого меньше, чем дети в Москве и других больших городах.

«Основная волна недопонимания между директором школы и учителями возникла после предложения директором утвердить школьный локальный акт — Положение о школьной деловой этике, принятие которого вызвало возмущение и непонимание коллектива» — так написано в «справке по результатам проверки МКОУ «Озеро-Петровская средняя общеобразовательная школа по вопросу взаимоотношения между участниками образовательного процесса».

— Я поняла, что учителя ощущают себя элитой — но не в том смысле, что они могут сделать для деревни больше, чем остальные ее жители, а вот в этом: «Вы все тут — тьфу!» И этим духовным ядом заражают детей. Я шла по деревне, и навстречу мне девочки, старшеклассницы. Я с радостью: «Здравствуйте девочки!» «Здрсссть...» Что, думаю, такое? И на уроке примерно тоже. Но с детьми мы нашли общий язык, и очень быстро. С учителями — нет.

Учителя, правда, не любят и не уважают простых жителей — почти все. Простые жители отвечают им полной взаимностью:

— Да они учителя-то еще такие, — дед в камуфляжном костюме остановился со мной поболтать по дороге на рыбалку. — Тут у нас было дело: мальчишки, ученики, идут — а коло Кольки Медведева Сергей Анатольич пьяный лежит, и рядом говешки коровьи. Ну, они решили отташшить его на травку подальше от говешек-то, а он рассердился, подзатыльников им, что ли, надавал. Они говорят: «Ах ты, Сергей Анатольич! Знали бы мы, что ты так — нарочно бы тебя в говешки положили!». И смех, и грех!

Этого учителя новая директорша после долгих увещеваний и угроз уволила, от завуча потребовала отчета о попечительских деньгах, учительнице начальных классов, женщине кустодиевских объемов, ходившей на работу в лосинах, водолазке и коротенькой штучке сверху, сказала: «Надежда Михайловна, вы же не на гимнастику пришли!». Физичка специально для нового директора провела тщательно отрепетированный урок, и услышала: зачем эта показуха, вы должны учить детей!

Деревенские педагоги, не обремененные Пастернаком — не те, конечно, люди, которые будут терпеть «Положение о школьной этике» и прочие претензии.

— Как они на нее орали! Орали, орали, изрыгали из себя, доносы какие-то бесконечные в районо писали, — учительница немецкого языка Светлан Ивановна Шепилова передергивается: фу. — В учительской какой-то невидимый гной висел. Противно. Противно до изнеможения. И дети все это слышали...

В начале апреля, когда Ивашутина, подлечив нервы, вернулась в деревню, четверо педагогов уволились из-за невозможности работать с директором-самодуром. А когда она приняла на работу новых молодых учителей, уволившиеся стали грозить, что восстановятся через суд.

У Деревянного магазина люди ждут хлебовозку, обсуждают последнее школьное происшествие:

— Они ж ее терроризируют, на эмоции выводят, — рассказывает краснощекая женщина. — Мне звонят из магазина: «Девчонки, чо вы там сидите, они опять над ней издеваются, довели до истерики». Приходим в школу, а эта банда там. Все красные, злые... Нас увидели: «Чо пришли, чо вам тут надо?», начали выталкивать. Ну, мы звоним участковому...

— Да куда ей против них! Надька до школы работала в лесхозе бухгалтером, мужики при ней в контору боялись заходить. Оттявкает с верхней полки — аж у мужиков уши загинаются.

...В Каменном магазине рыженькая продавщица продает небольшой старушке в красной шапочке булку хлеба и недоумевает:

— Мы же сами у них учились! Ольга Викторовна была моей классной руководительницей. И я не понимаю, чем могли не устроить наши родные учителя тех, кто по ту сторону баррикад.

— А ты-то за какую баррикаду? — подскакивает старушка. — Ты за кого?

— Я за старых учителей.

— А я за директора! — старушка хватает вторую булку и выбегает из магазина.

В школе Людмила Николаевна бросает на стол в кабинете круглую черную шляпу Мэри Поппинс и спешит на урок:

— Я хочу, чтобы дети учились жизни на литературных героях, потому что опыт — это результат горьких, болезненных ошибок, а ведь жизни можно учиться еще и тогда, когда читаешь книги. Правда же? Ты это не пережил — но ты это пережил. Ты не пережил это сам, но ты это пережил вместе с героем, перечувствовал, перестрадал, и это теперь часть твоего опыта.

И вот маленькая комната с низким потолком и кривыми белеными стенами, с портретами писателей над доской. Десятиклассники, девочка и мальчик, обсуждают судьбу Дуни Раскольниковой — все эта Марфа Петровна, не разобралась же ни в чем, говорит девочка, а давай ездить по соседям, обвинять, сплетничать. Но главный гад, конечно, Свидригайлов. Гад и врун.

Людмила Николаевна пишет на доске: сюжет, фабула, конфликт. Говорит, что Петербург Достоевского отличается от Петербурга Пушкина, блестящего города. И что миропонимание писателя и есть предмет русской литературы. Не сюжет, не фабула, даже не конфликт.

В каморке через стену сидят школьная уборщица и Лена, нарядная бабушка ученицы подготовительного класса.

— Смотрела кино «Титаник»? — спрашивает уборщица. — У нас — то же самое. Учителя высший класс, а мы — нижний, закрытые в трюме. Если бы чо-нибудь началось — они бы нас затоптали. Веришь — нет, мы при Людмиле Николаевне себя людьми почувствовали. Она сторожей и кочегаров по имени-отчеству называет, премию по семьсот рублей выписала, так они ее и охраняют от этих по очереди, передают из рук в руки.

— Мы же ей говорили: Людмила Николаевна, есть трудные люди в школе, не показывайте вы выше колена, — бабушка Лена поджимает губы. — А она ведь пришла — догола перед ними разделася, все выложила: то будем делать, это менять, педагогическую этику введем. Конечно, им это не по носу. А она лучик, у нее интеллект вон какой! В деревне даже культура речи какая-то появилася.

Несколько лет назад дочку нарядной бабушки наркотики довели до тюрьмы, тюрьма до туберкулеза, туберкулез до могилы. Лена воспитывает внучку и старается жить как все, но иногда уходит в запой дня на три-четыре. В деревне ее осуждают, а в школе многие порицают директоршу, которая не присоединяется к единодушному осуждению.

— Ну да, считается, что я роняю себя этим приятельством. А вы знаете, что Елена Викторовна всегда держит слово, — а здесь это огромная редкость. И что всю свою жизнь отдает внучке, что ее внучка читает лучше всех в подготовительном классе?

— Она уважает всех людей, — объясняет мне продавщица Деревянного магазина. — Всех без исключения. Наши учителя ходят — что ты, неприкасаемость сама, а у нее нету такого: у меня научная степень и голова кверху. Ко всем по имени отчеству, а обычно же учителя как: Чернышова, Петрова, Сидорова. Мы у них — одна быдло, другая алкашка, третья врушка. А дети наши — дебилы. Первоклассник ширинку не застегнул, Надежда Михайловна его вышвырнула: иди, приведи себя в надлежащий вид. А он не знает, что такое надлежащий вид — стоит, плачет. Его техничка застегнула, завела в класс, говорит: «Да что же вы делаете!». Первый раз мы от Людмилы Николаевны только услышали, что у нас хорошие, способные дети.

— Мы не будем с вами разговаривать, а вы будьте осторожны, когда станете писать, — голос бывшего завуча в трубке звучит так, что хочется встать и поклониться телефону в пояс.

— Что это значит?

— Вы не выслушали нашу, уволившихся учителей, точку зрения на этот конфликт.

— Ну, давайте мы встретимся, и я ее выслушаю.

— Я же сказала, женщина: мы не будем с вами разговаривать. Свою точку зрения мы готовы озвучить только в суде.

Глава отдела образования администрации Троицкого района Александр Тупикин говорит, что в этой ситуации, вызванной, с одной стороны, непрофессиональными действиями руководителя, а с другой — неправильным поведением педагогов, остается ждать решения суда. И что учителей, по его мнению, восстановят на работе с вероятностью в 90%, потому что процедура увольнения директором была нарушена, Книгу приказов она не вела, локально-нормативные акты разрабатывала неправильно, неправомерно лишала некоторых учителей стимулирующих выплат.

— Логически она, может быть, все делала верно, но ей надо было сделать несколько простых шагов — в конце концов, у нас есть юрист, позвонила бы, посоветовалась. Никто не рождается администратором, но Людмила Николаевна — это вообще. Не думаю, что она справится...

— Давайте я вам скажу все-таки, — новенькая молодая учительница Дарья Фаритовна отвлекается от тоненькой пачки тетрадей. Даша и ее муж считаются в Озере сектантами. Приехали в деревню после университета, чтобы сын рос на свежем воздухе, мяса не едят, Даша не пользуется косметикой, а ребенка у них вообще зовут Радомиром. Самое подозрительное: собирают по деревне пластиковые бутылки и отвозят в Барнаул, за 110 километров, отдают куда-то на переработку. Когда сельсовет дал доски на новый причал, все возмутились: кто ж бесплатно строить-то будет? Сектанты строили.

— Смотрите, — говорит Даша. — Мало того, что это деревня. Здесь нет сотовой связи, интернет только в школе, от трассы далеко. О том, что происходит в мире, они узнают из телевизора, а телевизор — ну, сами понимаете. Они не знают о своих правах и обязанностях, и сейчас рады бы что-то сделать для Людмилы Николаевны, но не могут, не знают, как. Первая неудача — и расходятся по домам. А завуч Татьяна Григорьевна, которая все это возглавила, — она как раз идет до конца. В деревне она вроде как уважаемый человек, но уважения к ней никто не испытывает, ее боятся. Кляузы, жалобы, доносы — это вообще ее стихия, она выиграла суд с предыдущим директором, тот твердо знал свое место. Сейчас жители деревни объединилась против этих учителей — они не умеют объединяться «за», только против кого-нибудь. И я вижу, что очень много зависит от школы, потому что школа готовит будущих взрослых жителей села. А они вырастают равнодушными, уставшими от вечных конфликтов. Когда мы сюда приехали, я пришла: давайте, буду кружки вести, я готова работать бесплатно. Мне сказали, что не заинтересованы. Сейчас мы по всему интернету ищем новых педагогов, и если они найдутся, если останется Людмила Николаевна — старые учителя уже не будут задавать тон.

Такая жизнь в Озере Петровском продолжается второй месяц: уволившиеся учителя время от времени отправляются в школу троллить директоршу, родители толпой бегут ее защищать, участковый, один на несколько деревень, ругается: «Я к вам не наезжусь!», из райцентра приезжают с внеплановыми проверками и оставляют директору рекомендации «разработать и утвердить положения о внутриучрежденческом контроле». 29 апреля Троицкий районный суд вынес решение восстановить в должностях всех уволенных педагогов. Ивашутина подала апелляцию, и теперь конфликт будет разбираться в суде Алтайского края.

Ивашутина приходит домой за полночь, кормит кошку по имени Кошка и пьет успокоительное:

— Бред. Все бред. И мне обидно. Мне очень хочется плюнуть иногда, что я потеряю? Нервотрепку и головную боль. В марте я собрала вещи: сколько можно? Но люди вот эти — они надеются на меня, а я, видите, не могу обмануть детей, раз обещала. Ну, стыдно мне. И я понимаю, что не могу так уехать.

Наверное, меня трудно понять, но я знаю: начинать хорошую жизнь в стране нужно с того, чтобы подготовить хороших учителей. Я абсолютно убеждена: учительство — самое главное сейчас, особенно в селе, конечно, но и на кафедре у нас тоже были и глупость, и чванство... Спокойное умение людей видеть, что они люди, представляется мне самым важным. Не поедать себе подобных, а терпеть ошибки детей, соседей, односельчан. Чувствовать чужой мир и относиться к нему спокойно, нормально, не втягивать его в свою личную катастрофу... Если бы учителя смогли этому научить....

Проживи в любой алтайской деревне двадцать лет, и тебя все равно будут звать «приезжий». Даша и ее муж так ни с кем и не сблизились, остались для деревенских странными чужаками — с другой стороны, и деревенские для них «они». Но вот фокус: Людмила Николаевна совсем не похожа на озеропетровцев, иначе одевается, говорит, живет, нарушает все правила — а деревенские дежурят у школы, чтобы ее не обидели, светят в окно фонариками поздним вечером: «мы здесь, не бойтесь», приносят в школу домашнюю еду, шлют гневные письма по всей краевой вертикали. Всей деревней пытались дозвониться на прямую линию Путину — надеялись, что хоть кто-нибудь, да пробьется. Оказалось, что настоящий, неподдельный интеллигент необходим этой деревне — ну вот, как озеро и лес, которые ее кормят.

— У Людмилы Николаевны столько дел, столько уроков, а она за год крышу в школе перекрыла, окна поменяла, дрова достала. Туалеты в школе сделала теплые — правда, ребятишки по привычке на улицу бегают, но привыкнут, поди. Мы видим, что она старается не для себя. И что этим наши дети, извините, по хрену, что им лишь бы зарплату получать, тоже видим. Если они сейчас вернутся, школа опять мхом зарастет. Не будет Людмилы Николаевны — не будет школы, не будет школы — не будет деревни. Никто не спрашивает мнение села, а у нас все через край. Мы уже ни кто за кого, а кто на кого. Озеропетровский Майдан тут у нас...

... Раньше недалеко от Петровского была красивое село Куличье, а исчезло оно за два года: закрыли школу, и люди разъехались, кто куда. Сейчас там в двух развалюхах живут три старика, похожие на персонажей из «Сталкера»: «Еду ночью, а он бредет по дороге куда-то... страшно».