Не успел я найти Учителя, каковым стал для меня Никола Русый, как явилось снова знакомое, острое, почти болезненное стремление именно сейчас, через сомнения наставника и непонятную осторожность волхва Сергия, попасть сюда, в колдовской край моих детских снов - Гиперборею. Говорю, почти болезненное и сам не верю: я в то время прошёл четвёртый уровень и эмоциями владел изрядно, но кто не испытывал на себе этой древней силы... Действительность превзошла всё мыслимое.
Противоречивые чувства испытывает всяк, возжелавший приобщиться тайн, экзотики места или эзотерики знания у входа через Мотка-губу, в таинственную сакральную часть Северной працивилизации - Сейдозеро. И не мудрено: такого загадочно-тревожного места не сыщешь более нигде. Там, дальше, за узенькой протокой прячется каньон шириной около 12 м и в пол версты высотой, о котором даже местные лопари только догадываются. Особый трепет охватывает любого, пожелавшего проверить тайное знание ариев. Даже трепет, охватывавший меня через годы в царской зале пирамиды Хуфу, не шёл ни в какое сравнение с тем, что испытал я здесь. Ни звука, ну просто оглушительная тишина вокруг. Только вёсла плещут и полоска неба вверху. Чёрного и в звёздах, колющих зрачок. Состояние полуобморочное.
Потом, за 12 заходов со мной там кто только не был - все поворачивали едва ли не на первой сотне метров. Но в том первом погружении накануне истинного восхождения откуда что бралось. Никола доверился мне и не пожалел, а ведь было, было от чего тревожиться ему, знавшему загодя всё, что мне предстояло. Верил...
Семья Рерихов описывает в дневнике за 22.08.18 г., как Святослав схватил там, прямо в лодке, истерику, которая длилась 3 дня, а Николай с Еленой впали в глубокую депрессию. Все, разумеется, повернули назад. "Нас здесь не пропустят," - таков был вердикт Елены и все с облегчением его восприняли...
И вот ты тут, всё это знаешь и ты - один. Слегка покалывает левый висок, да наплёскивают на сознание волны безразличия к всему происходящему вокруг. В панораме выхода из каньона прямо по курсу вляется Куйва: наскальное изображение старика около 100 метров с крестообразно раскинутыми руками. Та самая тень на скале великана, поражённого молнией. Как тень в Хиросиме. Если к нему подплыть хоть чуть поближе - он исчезнет, а так - в самый раз. И начинается долгая безмолвная беседа...
Сколько их было потом, таких бесед, пока приходили в себя на дальней излучине Мотки незадачливые мои спутники. Но тогда всё было впервые. И первое над чем я задумался и решил проверить опытным путём, это природу сознания здесь, в таинственном Космосе Гипербореи.
Сознание должно быть не только у тех, кого мы называем «существами», схожими с нами по функциям. Предметы и явления движения не могут не осознаваться сами по себе.
Вне общения «существ», позволяющего заключить о существовании сознания в другом, каждый считал бы сознательным только себя, а иных относил бы к «мертвой» природе. Это дурно пахнет: зоофобия или даже фашизм, а ведь я только задумался об одной из граней сознания.
Только существа, сознающие себя в трехмерном мире, нам интересны. Других нет: узнать о них невозможно. Все «существа», сознающие себя вне трехмерности, нам недоступны. Чувства не позволяют увидеть, ощутить "контакт" и его проявления видятся действиями мертвой и бессознательной природы.
Способность аналогии ограничена трёхмерностью, вне которой видишь невозможным логическое мышление. Кажется мертвым все, что живет и сознает себя по иному.
Но ничего мертвого в природе быть не может. Жизнь и сознание должны быть во всем. Жизнь и сознание составляют мир. Вот такими дихотомиями и изводил я себя, сводил себя с ума опытами в Гиперборее накануне погружения в мир пещер.
В тот первый раз погружения в Гиперборею, куда я просто удрал от Наставника, не предполагая даже, что меня могли в любую секунду вернуть, на Сейдозере и среди сакральных триг, я сразу погрузился в опыты, выводящие меня далеко за пределы возможного. Как передать охватившее меня чувство?!
Всё ожило - ничего мёртвого, ничего без души. Жизнь во всём: я «вижу» Бесконечность, ощущаю на вкус вечность и бессмертие. Затем всё исчезает. В памяти остаются крохи; смутные, невыразимые переживания; я и передать-то могу лишь малую толику происходящего со мною.
Невозможно контролировать, коогда «это» приходит; иногда возникает чувство ужаса, иногда же - слепящий свет озарения. Многое понятно, открываются новые дали, но длится всё это - мгновения, которые столь кратки, что нельзя даже быть уверенным: я нечто увидел. Свет озарения гаснет, прежде чем я успеваю осознать, что я видел.
Пробудить этот удивительный свет становится всё труднее. Кажется, что первый опыт уже дал мне всё, а остальное - повторение тех же явлений в сознании. Понимаю, что это не так, что всякий раз я приобретаю новое, но от этой мысли очень трудно избавиться. Она купирует ощущение беспомощности сознания, возникающее как при быстрой езде: на пролетающее мимо можно бросить беглый взгляд, но столь краткий, что не в состоянии успеть осознать увиденное.
Опыты лишь подчёркивают мою неспособность овладеть тайной. Мысль не может ухватить и передать то, что порой ясно понимается: она медленна здесь, чудовищно медленна и неповоротлива. Нет слов и сравнений, чтобы передать то, что я видел и сознавал в такие мгновения. Задержать их, удлинить, подчинить своей воле - вот чего я добиться не могу никак.
Не могу даже припомнить, а потом пересказать всего: оно исчезает, как исчезают сны. Быть может, и сами эти переживания - не более чем сон. При этой мысли невольно охватывает отчаяние! Истинное ведение где-то тут, рядом…
Во всех моих опытах в Гиперборее есть привкус реальности, который невозможно подделать; здесь ошибиться нельзя. Я прохожу сквозь сумерки сознания, замешанные на недоверии к происходящему со мной, сознания, то и дело выбивающего меня из привычного круга подконтрольных трансформ в мир анимаций потаённых смыслов, едва узнаваемых по прежним посещениям этого странного мира. Всё зыбко, наполнено мистического созерцания внутренних сущностей предметов и явлений, но я знаю, что все это есть, я в этом уже убедился. Единство существует. Я знаю, что оно упорядочено, бесконечно, обладает одушевленностью и сознанием. Но как связать эти навьи чары с явью, горнее с дольним?
Я инстинктом угадываю границу, за пределы которой выйти невозможно. Работа моей души снова стоит: я не могу заставить себя думать о безграничности познания, когда вижу уже его пределы. Старые методы не годятся, необходимы какие-то другие. Оказывается, что полагающие достичь тут чего-то своими способами, так же отчаянно слепы, как все те, кто вообще не подозревает о возможностях нового знания. Я – слепец…
И всё-таки я нахожу его после череды преодалений, обретя важное для себя понимание.

Безумный, с прозорливостью слепца
Я рвался к безднам звёздным, я желал
Отведать вкус начала всех начал;
Изведать смысл у самого Творца

В спиралях без начала и конца
Галактик свет я дерзко похищал
И буйный звёздный ветер укрощал
Под знаком Ориона и Тельца

Каких сокровищ c эдаким трудом?
Несчастный, что искал я в звёздной мгле?
Пылал, струился, покрывался льдом...

Я в травы пал, пылает лик стыдом
Смирив гордыню, я прильнул к Земле...
Здесь и начало, и мой звёздный дом.

Когда я блудным сыном вернулся из Гипербореи, точнее было и не передать тогдашних моих ощущений, а находил мой мятущийся дух успокоение в музыке, в гимнах, которые сам сочинял и разыгрывал я в одиночестве на природе, у Дона, чувствуя незримую опеку Хранителей. Им тоже было тревожно, но они знали, ведали: мне сейчас надо было разобраться в себе. А помогала мне музыка, природа и откровения "серебряных"...
см. ранние коментарии!