Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях темных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.

По мертвым рекам всплески весел;
Орфей родную тень зовет.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвет...
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит еще в руке.
И влажный камень вдалеке
Лепечет имя Эвридики.

Максимилиан ВОЛОШИН

Много мог бы поведать нам Волошин из своего киммерийского далёка об этих местах. Будучи посвящённым высокой степени он, в отличие от Бальмонта не нуждался в процедуре "попробовать на вкус" заповеданных мест северной прародины: он о них ведал из арийского Космоса Крыма. Оттого и взял я одну из жемчужин-подсказок его в зачин. Ловозёрские тундры являются как бы эпицентром сакрального Космоса Гипербореи. А очаги древнейшей працивилизации Земли, располагаясь вокруг Ловозера, образовали коло на впадающих по периметру озера реках. По этим загадочным рекам идущие поднимались к водоразделам, делали волок в одну из великих рек Беловодья, как правило - в исток. А далее, по мере спуска через быстрины, перекаты и пороги, постигалась суть того знания, начало которому было положено Хранителями в пещерах у Сейдозера и озера-кратера Райявр.
Идти против течения вообще дело не простое. Особенно на неширокой горной речке, среди "бараньих лбов", крупных, едва покрытых водой, плоских валунов по краям основного слива. Стоит подсесть на такой лоб и течение вмиг довершает дело: или плотно затаскивает на валун, или ставит лодку поперёк слива, угрожая её "сложить". Десять часов хода, час отдыха с горячим обедом и перекус мёдом с лепёшками и травником из термоса в четверть часа: такой режим позволит к полудню четвёртого дня выйти на Падун, место однодневной стоянки и начало волока. Тут же и вход в пещеру. Это уже второй на Афанасии.. И ни одна из них в стандартном описании маршрута не фигурировала вовсе. Но ходим-то мы по древним картам, о которых сам Меркатор слышал лишь краем уха. Наставник рассказал, как достигали наши предки самых дальних пределов земли. И не только...
А потом в разговор совсем незаметно вступил старец, о котором мы и позабыть-то успели, так естественно слился он с окружающим, буквально растворившись в нём. И время, только что обтекавшее нас среди всего этого благолепия тихим журчанием бытия, вдруг стало плотным, почти осязаемым от потока информации, что исходила от старца то ясными кристаллами нового ведения, то коконами мыслеформ, в смысле которых предстояло нам разобраться самим...

Слишком долго таились в женщине раб и тиран. Поэтому неспособна она к дружбе: ей ведома только любовь. НИЦШЕ

13:48, 17 сентября 2012

Испытания запарились

Россия в очередной раз будет вынуждена отложить передачу ВМС Индии легкого авианосца «Викрамадитья», сооруженного на основе советского крейсера «Адмирал Горшков», из-за обнаружившихся проблем в силовой установке корабля. Впрочем, на «Севмаше» утверждают, что ситуация с вышедшими из строя паровыми котлами не столь серьезна, как ее преподносят СМИ. Разбираться будет спецкомиссия. Подробнее…

все новости

Сбыли барахло устаревшее "растущей экономике" индусов - и рады, а ведь они нам братья и щит от китайцев. Во всей этой болтовне об очередном позоре русских технологий ПРОРЕЗАЛСЯ фактик: сболтнуло "высокое лицо": "Чего вы хотите - 20 лет ничего не строим". Вот она, истинная причина развала экономики, кризиса, КОРРУПЦИИ и других бед, с которыми успешно борется "пожизненный" президент. Пора не сроки удлинять, а жизни укорачивать. Через суд и с верёвкой. В Нюрнберге вешали? Вешали, а там преступления и геноцид такие же были, как у путиноидов. И в чём вопрос?

А больше всего ненавидят того, кто способен летать. НИЦШЕ

ГИПЕРБОРЕИ

За горами Рифейскими, где-то на север от Понта,
В странах мирных и ясных, где нет ни ветров, ни страстей,
От нескромных укрытые светлою мглой горизонта,
Существуют издревле селенья блаженных людей.

Но бессмертны они, эти люди с блистающим взглядом,
Но они непохожи на нас, утомленных грозой,
Эти люди всегда отдаются невинным усладам
И питаются только цветами и свежей росой.

Почему им одним предоставлена яркая слава,
Безмятежность залива, в котором не пенится вал,
Почему неизвестна им наших мучений отрава.
Этой тайны святой самый мудрый из нас не узнал.

Не бессмертны они, эти люди, меж нами - другие,
Но помногу веков предаются они бытию,
И, насытившись жизнью, бросаются в воды морские,
Унося в глубину сокровенную тайну свою.

Константин БАЛЬМОНТ

Предлагаю насладиться родовой памятью русов. Сколько тут спокойного сознания своего величия от пренадлежности к поистине великому народу бессмертных. Только воистину великий народ имеет такую поэзию и таких поэтов! Вот почему мы велики и бессмертны, вот чем я горжусь, когда пишу о наших прапредках. И вот почему я знаю: наш народ ждёт великое будущее...

Выставлял я уже тут в усечённом виде эту пророческую работу одного из величайших мыслителей 20-го века, да осталась она незамеченной всеми, кроме ГЛАГОЛЪ. Сейчас, когда как под кальку исполняются до запятой все его более чем полувековой давности пророчества, эту статью, а желательно и всё творчество Ильина, должен знать всякий приличный русский человек, претендующий на роль мыслящего субъекта, а не жрущего и размножающегося планктона.
Иван Ильин
(Глава из книги "Манифест Русского Движения")

Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, уклада и духа. Денационализуясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни. Ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли. Национальное обезличение есть великая беда и опасность: человек становится безродным изгоем, беспочвенным и бесплодным скитальцем по чужим духовным дорогам, обезличенным интернационалистом, а народ превращается в исторический песок и мусор.

Всей своей историей и культурой, всем своим трудом, созерцанием и гением каждый народ служит Богу, как умеет. И для этого служения каждый народ получает свыше дары Святого Духа и земную среду для жизни и борьбы. И каждый по-своему приемлет эти дары и по-своему создает свою культуру в данной ему земной среде.

И вот, национализм есть уверенное и страстное чувство, — что мой народ действительно получил дары Святого Духа; что он принял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что сила его жива и обильна, и призвана к дальнейшим великим, творческим свершениям; что поэтому народу моему подобает культурное "самостояние", как залог его величия (формула Пушкина), и независимость государственного бытия.

Итак, национальное чувство есть любовь к историческому облику и к творческому акту своего народа.

Национализм есть вера в его духовную и инстинктивную силу; вера в его духовное призвание.

Национализм есть воля к творческому расцвету моего народа — в земных делах и в небесных свершениях.

Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его истории, его души, его талантов, его недостатков, его духовной проблематики, его опасностей, его соблазнов и его достижений. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви и веры, из этой воли и этого созерцания.

Вот почему истинный национализм можно описать как духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ — к духовному расцвету. Это есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати. Национализм есть благодарение Богу за эти дары; но он есть и скорбь о своем народе, если народ оказывается не на высоте этих даров.

В национальном чувстве источник достоинства (Суворов: "Помилуй Бог — мы русские!"), источник братского единения ("Постоим за дом Пресвятыя Богородицы!"), источник правосознания ("Грозно служить и честно прямить"). Но истинный национализм учит и покаянию, и смирению — при созерцании слабостей и крушений своего народа:

"За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края, —
Пред Богом благости и сил,
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!"

(Хомяков).

Истинный национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов: он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство, ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему, как могли. Он учит еще, что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту: ибо создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом лоне своего народа. Истинное величие всегда почвенно. Подлинный гений всегда национален.

Такова сущность истинного национализма. И мы не должны колебаться в нем, внимая соблазнам псевдохристианского или безбожного интернационализма.

Ильин Иван Александрович
Известный религиозный и политический мыслитель ХХ века.

Я намерен обязательно вернутся к теме национализма, ставшего сейчас словом едва ли не ругательным, в понимании и изложении Ильина, крупнейшего философа и правоведа России. Его хватает наглости цитировать "юристу" Медведеву, не понимающему, что таких как он и Путин, Ильин не только презирал, но и считал громадным злом для России. Притом значительно большим, чем большевизм, который он, убеждённый монархист, ненавидел и с которым боролся всю сознательную жизнь.
Он верил в неизбежный крах большевизма но предостерегал: "Демократия отпляшется на постсоветском обществе". Сказано сие в 53 году - волосы дыбом: пророчество до мелочей! А вот его другие трагические пророчества-предостережения:
"Политические доктринёры скажут нам: "Россия должна сделаться демократическим государством, как можно скорее и во что бы то ни стало, любой ценой. Если она при этом ещё и пострадает, то это несущественно. Пусть осуществится демократия, хотя бы ценой всероссийского распада и нового значительного уменьшения народонаселения в России! За науку свободы никакая цена не высока. Надо выбирать. Одно из двух...или тоталитарное государство - или последовательная демократия. Третьего исхода нет." "Наши задачи" стр.143, издания, которого вы тут не сыщете днём с фонарём. Как мы могли это предупреждение просмотреть и прослушать, мы, читавшие его в студенчестве под угрозой исключения из вуза в ротапринтных копиях!
А он разил: "Мы должны понимать и помнить, что всякое давление с Запада, откуда бы оно не исходило, будет преследовать НЕ РУССКИЕ, а чуждые России цели...". там же, стр.66.
Две вещи потрясают: убеждённый монархист Ильин ненавидел СССР, желал его гибели,...но не любой ценой. И его провидение нынешнего антирусского бедлама!

В детстве нас учили (меня - точно), что есть такое слово "надо". Мои родители были учителя, прекрасные учителя, потому нравоучениями не злоупотребляли, предпочитая действовать личным примером. А я привык им доверять: потому в рефренах не нуждался. Так и случилось, что это слово-понятие вместе с десятком ему подобных, навсегда определило мою дальнейшую жизнь. Я - православный, всю жизнь прожил в вере. Высшими, эзотерическими представлениями о вере-знании тоже не обойдён. Но высшими богами для меня случились родители, давшие мне не только жизнь, но и понимание слов "надо", "нельзя", "верю" и им подобных. Тот же десяток заповедей, переданный "лично в руки". Русская семья всегда была сильна этим Собором Бога и Любви внутри себя. И верой в Слово - начало всех начал. Если у кого-то есть сомнения в будущем России, задумайтесь над этими моими словами...

Белый лебедь

Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою - глубь немая,
Без привета, без ответа,
Но скользишь ты, утопая
В бездне воздуха и света.

Над тобой -Эфир бездонный
С яркой Утренней Звездою.
Ты скользишь, преображенный
Отраженной красотою.

Символ нежности бесстрастной,
Недосказанной, несмелой,
Призрак женственно-прекрасный
Лебедь чистый, лебедь белый!

Константин БАЛЬМОНТ

После испытаного здесь напряжения первых дней погружения в Гиперборею, что относилось, конечно более к царевнам, мы , наконец, втянулись в неповторимый ритм жизна Гипербореи. За первые четыре дня подъёма нашего по милушке Афанасии случились два события: первая пещера и баня. Кроме того был первый в моей жизни хариус, пойманный собственной рукой во время перекуса на редком для Афанасии плёсе, когда решили к берегу не приставать. Благо травник в термосе заваривали для таких случаев: при сплаве по большим рекам плёсы среди болот по десяткам километров, когда негде пристать – не редкость. Здесь иное: тихая вода была коротка, но уж больно чистое случилось место. Так и веяло благостью тысячелетий от покрытого сосновым бором откоса крутой горы. Речка тихо млела в тени нависшего уступом кряжа, да ещё радовала глаз семья лебедей – совсем ещё желторотые птенцы и их родители.
– Какие милые пушистики! – Натка восторженно всплеснула руками и чуть не выбила кружку из руки Николы, – ну так бы и расцеловала.
Между тем мама-лебедь учила детишек нырять, а папа тут же ловил малька, кося глазом в сторону лодок, катамараном дрейфующих по плёсу.
Озорство буйной, только что полученной силы разума, вдруг охватило меня неведомым ранее восторгом Творца кудес! Я строго сдвинул брови. Нос уткнул в верхнюю губу, а нижнюю дудой выпятил вперёд и вверх наподобие клюва, горлом издал утробный клёкот…и исчез. Вместо юного волхва перед птенцами был сам двойник папаши-лебедя: вытянутая вперёд шея над отведёнными назад плечами-крыльями, хитро скошенная вбок голова с одиноко смотрящим подозрительным глазом. Сходство было поразительное: принц Лоэнгрин в образе лебедя. Я ещё раз издал клёкот, малыши замерли. И... под негодующий гогот матери порскнули прямо к лодкам. Настоящий папа-лебедь лишь глянул на шалунов и резвящегося принца… и нырнул за очередной рыбкой. Увидев реакцию главы, успокоилась и мать.
У лодок малыши засомневались, но я издал губами шипение и погрузил голову в воду. А когда голова вновь оказалась над водой, между губ трепетал хвостик рыбки! Всё, это была последняя капля! Мгновение, и самый шустрый уже тянул хвостик к себе, а я шутливо сопротивлялся: дразнил. Потом я кормил других осмелевших малышей с губ наподобие того, как кормил в детстве сизарей. Влах с другого борта таскал для царевен сачком малька, а те кормили им стайку – тоже с губ. Никола в сторонке жужжал камерой, и всем было, ну прелесть, как хорошо! Перекус затянулся, детвора вскоре уплыла на призывный клич матери, а девы всё не могли уняться, ахали и сюсюкали. Под эти ахи и охи я закинул мелкую блесну на щурёнка или окушка – в вечерний приварок к пакетному супу, как делали, и успешно, ещё на Ловозере. А вынул приличного хариуса, которого здесь просто быть было не должно: его место в стремнине и на порогах, а не на плёсе, пусть и не стоячем. Поскольку я только собирался половить эту волшебную северную форель при удобном случае, то воспринял происшедшее как маленькое чудо, а забавы с царскими птенцами - естественными и приятными. Девочки думали иначе, своего Лоэнгрина обожали, что не мешало иметь свою точку зрения: лебеди – вот чудо, а какой-то там «карась» – блажь. Впрочем божественную скоросолку из хариуса, натёртого солью и полежавшего четверть часа, – юные лебединые девы, сиречь будущие Валькирии, ели явно с удовольствием. Вдруг Ната умолкла на полуслове и подняла руку с браслетом. Глаза у змейки пульсировали багрянцем…

В парке за храмом дубрава, аллеи
Стайки берёз и журчит родничок
Грусно...Но нет этой грусти милее
Капелек с неба и песни...О чём?

А в канделябрах аллей опустелых
Свечи берёзок притихли грустны
Осень баюкает нянькой умелой
И бережёт их весенние сны

Он давно уже был один: ученики Храма знали это от его учеников, давно ставших Мастерами, или помнили сами.
- Учитель, ты так одинок, почему?
Молодость нетерпелива и порой бесцеремонна, а эта ученица была в него влюблена, как и почти все они: этой хворью тоже надо переболеть его детям-ученикам, как корью, и он не мешал им любить себя.
- У меня есть вы, - он приласкал и успокоил её взглядом, - значит я не одинок.
Ещё взгляд, уже пытливый. Личко её разгорелось, глаза блестят нервически: значит будет продолжение.
- Женщина. - Она выдохнула это слово с трудом и одновременно облегчением.
- Ты так хорошо знаешь любовь, любишь её и так глубоко чувствуешь, но женщины нет в твоей жизни. Ты не одинок, - раздумчиво поправилась ученица, - ты один. Так было всегда?
Сегодня днём была импровизация на мечах и с ней было непросто. Сейчас - тоже: она быстро исправляла ошибки, добираясь до сути. Вруг упала тишина, да такая звонкая, что стали слышны цикады на том берегу. Она ждала. Они все ждали и он гибко встал, разрывая дистанцию интимности. Снова урок, новый, а он - Учитель.
- Для меня любовь всегда была забота и нежность, красоту возлюбленной я отыскивал сам и приходила страсть. Я ваял нашу любовь, любимая помогала. Любовь приходила к нам жадная до впечатлений, терпкая и неопытная, а уходила мудрая, наполненная и благодарная. С ней уходила и любимая, чтобы жить и любить, потому что я хотел любить и жить.
- И не нашлось ни одной женщины, - её было трудно остановить, она должна была ПОНЯТЬ: он сам так учил их, - которая понимала любовь как ты?
Как будто клинок высвистнул из хитросплетения обманок, финтов и ложных атак. Прямо в сердце и уже не было времени отбивать или уклоняться: только вперёд. А он всё надеялся, что вопрос не будет столь разящ: растёт прекрасный Мастер. Из архаических глубин памяти выплыли и услужливо пронеслись перед его взором те времена.
- Была одна, - даже цикад не слышно, - интрига. Он горько улыбнулся, но горечь заметила только она и напряглась тростником на ветру.
- Самая прозаическая история из связанных с любовью: она тоже хотела дарить заботу и нежность. Это был тупик, как считали мы тогда и с сожалением расстались.
- Значит, сейчас ты так не считаешь, Учитель?
Ему вдруг стало страшно, её глаза смотрели прямо в душу и видели в ней всё.
- Не сейчас, только не сейчас, дай мне подумать, понять, что произошло, златоглазое чудо, - почти воскликнул он мысленно. А мысли скакали и путались, но урок должен быть закончен. Он резко осадил шальные свои мысли твёрдой рукой разума, как опытный наездник вдруг понёсшего коня: узда забрана в кулак, шенкеля, плеть.
- Забота и нежность нужна была не мне или ей - она была нужна любви. Мы должны были заботиться о своей любви, нежить её, а мы её убили, не дав даже минутки счастья!
Вздох, похожий на стон, вырвался у неё, или ему только показалось? Ему было страшно взглянуть на неё, но он посмотрел своим ясным и прямым взглядом, который буквально зазвенел, наткнувшись, как на меч, на такой же прямой взгляд - её взгляд. И его вдруг буквально затопила волна космической нежности к этому, буквально родившемуся на его глазах будущему цветку любви. О! как она будет любить, когда прийдёт её час! Он уже почти физически ощущал это, сердце перестало скакать: ещё один урок - для него. Он не расслышал, а расслышав, не сразу понял вопрос, её вопрос.
- И что дальше учитель? Ты открыл тайное, доверил его нам, а сам?
- Искать.
Слабость и пустота, - редчайшие для него гости, - вдруг окутали его вязкой, назойливой пеленой тихой безысходности. И как сквозь вату услышал он:
- Не надо.
- Что?!
А она уже стояла перед ним, вытянувшись струночкой.
- Не надо. Голос её звенел, глаза излучали нежность, любовь и ещё решительность. Она была знобко прекрасна, как сама любовь, волнующе прекрасна в своём целомудренном чувстве.
- Вот моя любовь, - её руки крепко прижались к груди, а потом вдруг мягко и нежно легли ему на плечи. Она снизу вверх ласково заглянула ему в глаза. Помоги ей, мудрый, давай поможем ей вместе, она ведь такая беззащитная пока. А мы сделаем её сильной твоей мудростью и нежной нашей заботой.
- Учитель любви, - она как бы выпевала каждую фразу своим, ставшим ломким от волнения, голосом.
- Так тебя назовут твои ученики и наши дети.
В тех краях и ныне много практикующих Учителей, Наставников и Мастеров. А Учитель любви - один.

Засветилася лампада

Засветилася лампада
Пред иконою святой.
Мир далекий, мир-громада,
Отлетел, как сон пустой.

Мы в тиши уединенной.
Час, когда колокола
Будят воздух полусонный,
Час, когда прозрачна мгла.

Ласка этой мглы вечерней
Убаюкивает взгляд,
И уколы жгучих терний
Сердце больше не язвят.

Помолись в тиши безмолвной
Пред иконою святой,
Чтобы мир, страданьем полный,
Вспыхнул новою мечтой.
Помолись со мной, родная,
Чтобы жизнь светлей прошла,
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.

Над пучиной неизвестной
Пусть мы склонимся вдвоем,
Пусть чудесный гимн небесный
Вместе Богу мы споем.

Константин БАЛЬМОНТ

Вот уж сегодня я тут отмечал разительное сходство в судьбе и творчестве Бальмонта и Грина, да как же мне не повториться?! Сколько прелестных миниатюр Грина так и заканчивалось: "Они жили долго и умерли в один день", хоть та же наилюбимейшая у меня "Сто вёрст по реке". И вот, нате, у Бальмонта:
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.
Бальмонт узнал про это счастье в Гиперборее, но Грин-то там и близко не был. Зато был в Крыму, чьи пещеры так и струяться мировым космическим знанием. К этому источнику припадал и Волошин - великий киммерийский маг. Многие черпали из него, только Чехов гневливо отвернулся от истинно вечного в вечной обиде на человечество и свою блудливую еврейку-жену Книппер. Бог простит...
А эти два певца любви, добра и красоты переживут века. Точно гипербореи...

Чашу с темным вином...

Чашу с темным вином подала мне богиня печали.
Тихо выпив вино, я в смертельной истоме поник.
И сказала бесстрастно, с холодной улыбкой богиня:
Сладок яд мой хмельной. Это лозы с могилы любви.

Иван БУНИН

Не-ет! Лучше и тоньше Бунина такие вот миниатюрки в поэзии и прозе не мог выписать никто в русской литературе. При этом законченность и утончённость их поражает: такое только у Фета ещё, но только в поэзии, а Бунин и в прозе подобные шедевры создавал несчётно. Прочтёшь,...и задохнёшься от нахлынувших чувств. Как? Всего-то десяток строк, а словно жизнь прожил! Нет, надо наверно быть настоящим барином, как и Фет, а не опереточным, как Тургенев, чтобы такое своему народу дарить со щедростью души истинно русской. Как же повезло России с "серебряными"...

Есть люди, которые умом создают себе сердце, другие - сердцем создают себе ум: последние успевают больше первых, потому что в чувстве гораздо больше разума, чем в разуме чувств. Петр Чаадаев

Снова размышляю об Ахматовой и её потрясающей судьбе. У неё было удивительное чутьё провидицы, недаром Гумилёв вполне серьёзно утверждал, что "взял в жёны колдунью..." В 1945 году, накануне очередной беды, когда в августе следующего 1946 года Анну Ахматову постановлением ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» приговорили к «гражданской смерти», она, прочитав в рукописи роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», написала такие провидческие строки:




Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима – все прошли
Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, —
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом священных роз.
Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное Слово.

В ситуации 1945 года такие стихи не только читать вслух, но и хранить было смертельно опасно, и она, никогда ничего не забывавшая, ... забыла их... Друзья тоже называли ее провидицей, она многое предвидела заранее, наперед, и приближение беды чуяла задолго до ее прихода, ни один из жестоких ударов судьбы не заставал ее врасплох, «на краю у гибели», она всегда была готова к самому худшему. И её книгам везло, они каким-то чудом успевали проскочить цензоров накануне очередного крутого поворота - либо в ее личной жизни, либо в судьбе России.
«Вечер» появился накануне рождения первого и единственного сына.
«Четки» – накануне первой мировой войны.
«Белая стая» – накануне революции, причем буквально накануне: в середине сентября 1917 года.
И так будет продолжаться всю её жизнь - ещё одна параллель судьбы Ахматовой и Сафо...

Говорят, что Сибирь и Дальний Восток получили рассылку: Валя Шрек напутал с часовыми поясами. Радуются, что я впервые в жизни попал в рассылку 3-мя постами, а это значит, что Волошин прорвался и МЫ С ВАМИ победили. Потому Валя Шрек и спутал пояса. При этом достигнув главной цели: ресурсы увидят Волошина к полночи и ему не придётся вешаться. Не исключаю, что при таком нашем дружном напоре этот случай станет не единственным и Валя пожелает сменить фамилию на Мариэтта или Иримед: не завидую этим его альтер-эго - я не бросаю дел на пол-Пути. А пока, друзья - ждём-с...

Ты сползаешь с кровати, ловко попадая обеими ногами в глубокие меховые тапочки с помпонами: они сделпны его руками в виде улыбающихся смайликов. Не радуют, как раньше... Ты тащишься на кухню, игнорируя душ: тебе нужен кофе, очень крепкий и горячий. Ты совсем перестала ощущать боль от горячего кофе и его горечь: всё это жжёт тебя изнутри - боль, которая разрывает сердце, и горечь, которая отравляет душу. Ты знаешь об этом, многолетний друг-одноклассник, так и не ставший ничем больше. Потому и ушёл сразу и бесповоротно, когда ты расслабилась на миг... Он сохранил нашу красивую дружбу, но... Несостоявшаяся любовь…Она сводит с ума… Почему, почему, почему-у-у?
Слёзы капают в чашку - всё равно: пустота и равнодушие, вялость и бездумнось.
Ты пытаешься разорвать этот порочный круг весельем с новыми приятелями, ты становишься неразборчивой в общении и однажды в твоём доме оказывается нагловатый отрок с вечеринки. Всё! Это всё...всё..., но смайлики на тапочках так не думают и ошарашенный парень, разом растерявший свой апломб, собирает одежду на лестничной клетке.
- Дура! - Он нелеп и смешон в одном носке, он не сразу попадает в штанину, а её охватывает неудержимый смех.
Она валится на кровать, уткнув голову в подушку и смеётся.
- Дура, дура, дура!!!
И снова смеётся, хохочет, захлёбывается и не может остановиться. Это - истерика. Потихоньку слёзы находят путь из сухих и гневных глаз, увлажняют их, не выливаясь в бурные потоки, делают глаза её глубокими и изумительно красивыми. Если бы он видел сейчас, но его нет. Нет не здесь, совсем нет, он истаял в её измученном сознании с последней слезинкой. Совсем...
Утром совсем больная и разбитая плотью, но с облегчением души, идёшь ты к причалу и маяк дружески подмигивает тебе.
- Надо пёсика завести, гулять будем и разговаривать. Вон такого дурашку, что лезет в прибой и тотчас улепётывает от набегающей волны.
Ты совсем молодцом, спинка прямая, походка вспоминает былую упругость, а мысли, как и полагается, вырвавшись из порочного круга дум о нём, порхают сами по себе. Как-то незаметно оказываешься ты рядом с пёсиком, давеча развлекавшим тебя своим озорством. Он теперь стоит, чуток склонив голову набок и с любопытством смотрит на тебя. Ты опускаешься на корточки и он тотчас к тебе подбегает. Шершавый язычок его...и вдруг слёзы...предательские слёзы одиночества, застилают глаза.
- Вам одиноко?
Голос приятный. Ты делаешь усилие над собой, чтобы встать медленно и с достоинством. Пёсик, конечно, его. Ты готова повернуться и тут вспоминаешь про слёзы. И вдруг отчаянный разворот во фронт, навстречу, чтобы...
Обычный парень, худощавый, чуть выше её ростом (у неё метр семьдесят пять), ямочка на подбородке и чуть сдвинутые лёгкой морщинкой брови выдают характер, а серые глаза смотрят с пониманием и участием. Прямо в душу. Если бы ты знала, как хороша сейчас...Язвительные слова, защитная реакция, так и не произнесены.
- Да, - просто и доверчиво.
- Его зовут Тошка и кажется ты ему понравилась.
Ты удивлённо, еле скрывая вдруг вспыхнувшую в душе радость, бормочешь, красиво опустив ресницы:
- Мы уже на "ты"?
- Ты такая красивая сейчас, - он слегка, совсем слегка, касается твоей руки и тебя пробивает током. Это так незнакомо, так болезненно приятно, а он смотрит прямо тебе в глаза. Свершилось! Ты ничего не боишься: обжечься, разочароваться, потеряться. Пусть исчезнет прямо сейчас, он уже есть и будет, даже если ураган унесёт тебя за край света.
- Почему ураган, зачем, - мысли путаются слегка, но его понимающий взгляд не даёт заскакать им вприпрыжку. Крепкие руки на плечах, нежное касание губ, не переходящее в поцелуй. Как хорошо! У тебя растут крылья и это новое ощущение, потому что это - любовь, настоящая, большая и красивая.
- Ты хочешь полетать прямо сейчас, - его глаза смеются, но не скрывают лёгкого ошеломления. Для него всё тоже так ново. Эта девочка...
Ах! Оставим их и пусть взлетают так высоко, как позволяет им их любовь: у него тоже выросли крылья!
А я посижу с их пёсиком, переживая их любовь как свою.
Любовь терпелива, добра и милосердна к своим детям, надо только уметь ждать. ОБЯЗАТЕЛЬНО ЖДАТЬ...

* * *
И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,

И что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! —
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?

А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза,
И одна в пустоте острожной
Подорожная нам дана.

Анна АХМАТОВА

Марина Цветаева довольно спокойно встретила первый ахматовский сборник, ведь ее собственная первая книга вышла двумя годами ранее, разве что подивилась совпадению названий: у нее – «Вечерний альбом», и у Анны – «Вечер», зато «Четки» привели ее в восторг. Она влюбилась! И в стихи, и, заочно, в Ахматову, хотя и почувствовала в ней сильную соперницу:

Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти.

Тогда же, после «Четок», Цветаева назвала Ахматову «Анной Всея Руси», ей же принадлежат и еще две поэтические характеристики: «Муза плача», «Царскосельская Муза». И что самое удивительное, Марина Ивановна угадала, что судьба выписала им, таким разным, одну подорожную:

И одна в пустоте острожной
Подорожная нам дана.

ДВА ЦВЕТА

Прекрасен рот, как роза, припадая
К другому рту. Прекрасен дар богов.
Румяность крови в рденье лепестков,
Страсть смотрит в вечность, в сердце расцветая.

Из капли счастья - океан без края,
Огонь залил все грани берегов.
Но есть костры, чей огнь белей снегов,
Где дух поет, в отъятости сгорая.

Красив в веках тот звонкий сазандар,
Что сплел ковер из облачной кудели,
Струна любви, пронзенный Руставели.

Красив расцвет лилейно-белых чар,
Снежистый лотос в водной колыбели.
Луна - вдали, как далека - Тамар.

Константин БАЛЬМОНТ

И снова любовь будоражит душу, превращаясь в "серебряных" строках её мага то в вечность пылающей страсти, то в чистоту недостижимого горного снега поднебесных вершин, тоже вечность. Как трепетно-прекрасно играют грани этого вечного благостного волшебства, имя которому - любовь. Как бережно и страстно доносит это тихое сказочное мерцание великой красоты и тайны Бальмонт, заставляя то полыхать любовным пожаром каждую твою клеточку, то истекать, истаивать твоё дыхание в экстатическом восторге на звенящей струне неземного чувства! Такие они - "серебряные"...