Когда я бывал в том музее, меня не подпускали к потаенной его истории, а когда она перестала быть для меня тайной, попасть туда я уже не могу. Но - к делу!
          Перед тем, как захватившие власть большевики сняли его - "Граф Дмитрий Иванович Толстой, директор С.-Петербургского Императорского Эрмитажа, товарищ управляющего Русским музеем императора Александра III в Петрограде", с должности директора, граф Дмитрий Толстой сказал французскому корреспонденту: "Сообщите цивилизованному миру, что у России больше нет Эрмитажа." Он, как мы знаем, ошибся. Но не отвечает истине и распространенное мнение, что с большевиков началось распыление эрмитажных сокровищ: это, как и страстное, безудержное накопление, - давняя традиция Зимнего. Мало кому довелось прочитать в журнале "Старые годы" опубликованную в 1913 году статью барона Н.Врангеля (не того, который командовал белыми, а глубокого исследователя отечественной культуры) под названием: "Искусство и государь Николай Павлович". Статья начиналась так: "Нет ничего хуже культуры в зачаточном состоянии, "полуобразованности", которая мнит себя ...". Император затратил огромные средства на возведение Нового Эрмитажа (с Атлантами у входа), при нем вообще построили немало, и даже осталась легенда, что он любил искусство; в этой области, полагал Николай I, он являлся знатоком, "каким должен быть всякий в его положении". От деспота такого рода исходит величайшая угроза ценностям и деятелям культуры, потому что он не просто закабаляет общество своими пристрастиями, а стремится истребить неугодное.
          По приказу самодержца были сожжены многие драгоценные рукописи и мемуары членов царской семьи. Чтобы ничто не напоминало о декабристах, он повелел изгнать из Галереи героев 1812г. портреты всех участников восстания. Осуждая все, что было сделано Екатериной II, Николай Павлович стремился смести всякие следы этого, на его взгляд, "недостойного прошлого"; посему, в частности, было переплавлено свыше девяноста пудов редчайшего серебра времен его бабки.

          Однажды, идя по Эрмитажу, царь остановил взгляд на мраморной статуе Вольтера. "Истребить эту обезьяну", - сказал государь, и работа великого Гудона не погибла лишь потому, что, по тайному приказу графа А.Шувалова, она была спрятана в подвалах Таврического дворца. Расплачиваться за польское восстание пришлось не только самим мятежникам. Когда в ноябре 1832г. в столицу прибыли из Гродно коллекции, секвестрованные у князя Евстафия Сапеги, они были пущены с молотка или уничтожены. В 1834г. были сожжены 37 ящиков с художественными сокровищами, доставленными в Петербург из Варшавы. Исключение составил портрет Александра I, да и то потому лишь, оговорено в рапорте, что его "предполагается стереть пемзою".
          Среди всеобщего раболепия входили в обычай кощунственные распродажи. Включенные в отборочную комиссию профессора Бруни и Басин не перечили императору, который на "смотринах" 31 августа 1853г. оценил достоинства множества полотен, "...и изволил собственноручно сделать каждой картине назначение." Впоследствии специалисты пришли к выводу, что это "назначение" большей частью было пагубно. Но понимание пришло к ним слишком поздно: тысяча двести девятнадпать картин, почти половина сокровищ Эрмитажа, была продана на аукционах за гроши. В среднем по четырнадцать рублей платили за произведения Рембрандта и Рубенса, Тинторетто и Риберы, Ан.Каррачи и Гв.Рени, других выдающихся мастеров...
          Характерный эпизод. На аукционе 1854г. антиквар Кауфман за тридцать рублей приобрел творение знаменитого Лукаса Лейденского; оно было куплено Эрмитажем обратно при Александре II за 8 тысяч рублей.
          Наслаждаясь свободой от общепринятых нравственных запретов, Николай I затевал даже переделку некоторых старинных произведений по своему вкусу. Например, он распорядился послать 8 эрмитажных ландшафтов некоему г-ну Шварцу "для написания на означенных картинах фигур по его усмотрению".
          Занимались ли подобными делами при следующих Романовых? В таких масштабах - нет. Но и при императоре Александре II, отмечалось в упомянутой статье, как-то взяли и назначили к уничтожению 47 портретов из собраний Эрмитажа. Так что в этом отношении потомкам было с кого брать пример.

          Русская эмигрантская интеллигенция видела первое десятилетие СССР не только в черном цвете, а некоторое оживление культуры при коммунистах считала обнадеживающим признаком. "В середине 1920-х годов, - писал в одном из зарубежных очерков видный профессор-географ П.Савицкий, - Ленинград являлся подлинным городом-музеем. Наряду со всемирно известными коллекциями Эрмитажа, тогда еще не тронутыми распродажей, и коллекциями Русского музея... в городе (помимо окрестностей) имелось около десятка художественно-бытовых музеев." Но с 1928г., сообщал автор, советская власть начала систематический вывоз и распродажу за границей музейных ценностей, а вместе с ними пропала для страны значительная часть того, что вообще было сделано в ней в области искусства и собирательства. Чтобы его обвинения не выглядели голословными, Савицкий привел данные советской таможенной статистики. В 1928г. вывезены были: 1 тонна картин, гравюр и т.п., а в 1930г. - 9 тонн; за этот же период вывоз прочих предметов старины и искусства подскочил с 48 до 568 тонн. Но в официальные реестры попадало не больше половины уходившего за рубеж, статистика не показывала переброшенного дипломатической почтой и иными обходными путями. Как показали расчеты, за семилетие 1928-1935г.г. западным антикварам и коллекционерам продано было такое количество музейных предметов, которыми можно было бы оборудовать не менее сорока полноценных музеев.
          Но в искусстве главным критерием является не количество, а художественная значимость произведений, собранных и доступных для обозрения. Опубликовав свой очерк в 1936г., П.Савицкий привлек внимание мировой общественности к тому, какие последствия повлекла распродажа Эрмитажа. Музей лишился ряда основных шедевров. В новейших каталогах нет больше "Портрета жены" Рубенса, "Венеры с зеркалом" Тициана, "Св.Георгия" и "Мадонны Альба" Рафаэля, "Благовещения" Яна ван Эйка, портрета папы Иннокентия III кисти Веласкеса, - то есть наиболее знаменитых картин этого крупнейшего русского музея.
          Куда же попали шедевры? Первая большая распродажа русских музейных ценностей проводилась галереей Лепке в Берлине, вторая - там же, и почти одновременно организован был аукцион в Лондоне. Но Савицкому достоверно было известно, что важнейшие приобретения сделал американец Меллон.
          Какими сведениями располагал тогда автор очерка об обстоятельствах этой сделки, остается неясным, но, как бы там ни было, он проявил чрезмерную осведомленность и своими разоблачениями бросил тень на кремлевское руководство. Хотя и с запозданием, но расплата настигла ученого. Вступив в 1945г. в Прагу, где он тогда жил, советские органы отправили профессора на десять лет в мордовские лагеря. П.Савицкий умер в 1968г.
          А через два года после его кончины американский журнал "Horizon" опубликовал воспоминания бывшего директора Национальной галереи США Джона Уолкера (John Walker), которые пролили новый свет на борьбу за сокровища Эрмитажа. Думается, этот текст представит интерес и для современного читателя.

          Две пламенные страсти соединял в себе первый приобретатель, допущенный в эрмитажные кладовые: влечение к источникам нефтяного богатства и тягу к шедеврам искусства. Выходец из богатой семьи константинопольских армян Галуст Гюльбенкян преуспел на обоих поприщах: он взял под контроль ближневосточную нефть и собрал ценнейшую в мире коллекцию. Считанные люди, в их числе Уолкер, знали, при каких обстоятельствах были сделаны для нее главные покупки.
          К началу 1930-х г.г. Гюльбенкян сделался очень нужным советскому правительству, потому что он помогал СССР проводить демпинг, - продажу по заниженным ценам больших партий нефти, то есть зарабатывать валюту. Такая торговля сама по себе выгодна была Гюльбенкяну, так как ущемляла интересы конкурентов на нефтяном рынке. Довольные "комиссары" спросили его, чем они могли бы отблагодарить партнера за услуги. Тот не замедлил с советом: превратить в золото кое-какие из произведений искусства. И ему тут же предложено было стать почетным покупателем. Цены оказались для него приемлемыми, и сделка устроила всех, - кроме некоторых специалистов с советской стороны. По их мнению, правительство проявляло наивность в установлении цен как на нефть, так и на ее художественный эквивалент. Уязвленные этой критикой, кремлевские бонзы пошевелили коммунистическими контактами и вышли через Берлин на молодого дилера Маттисена. Его попросили секретно посетить Ленинград, обозреть коллекции и сказать что-нибудь внятное насчет цен. Однако консультант был предупрежден, что ни при каких обстоятельствах Эрмитаж не расстанется с принадлежащим народу достоянием, - даже с малой толикой его. Вдохновленный напутствием, Маттисен добросовестно исполнил то, что от него требовалось, и вернулся на родину.
          Очень скоро его затребовал к себе Гюльбенкян, чтобы узнать подробности русского вояжа. Учитывая секретность своей миссии, Маттисен возразил, что он вообще не ездил в Россию. Обозвав своего гостя обманщиком, хозяин пригласил его в смежное помещение и показал художественные произведения, закупленные им уже по новым, повышенным ценам, как только берлинский советчик покинул СССР. Маттисен был ошеломлен: он же говорил "комиссарам", что эти полотна невозместимы, но именно их начали распродавать! В утешение Гюльбенкян предложил ему сделку: за приличные деньги стать его, мецената, русским агентом. Заманчивая перспектива для оборотистого дельца... Судя по каталогу коллекции Гюльбенкяна, в феврале 1930г. Эрмитаж передал ему одну из лучших картин во всей истории мировой живописи: написанный Рубенсом портрет Хелены Фоурман, юной красавицы, ставшей второй женой художника, - вдохновительницы пелого ряда созданных им женских образов. Миллиардеру пришлось выложить круглую сумму, 753 тысячи долларов, но гораздо меньшую, чем стоила картина тогда, и несоизмеримую с ее баснословной стоимостью впоследствии. А ведь "впридачу" к Рубенсу, без дополнительной оплаты, покупщику вручили пятнадцать художественных изделий из золота и серебра.
          Унося рембрандтовскую Афину Палладу, нефтяной магнат позавидовал трепетавшему советскому продавцу: "Какой вы счастливый человек, что избавлены от этой страсти; она ведь подобна болезни." Насчет душевных терзаний тогдашних хозяев Эрмитажа сказать трудно, но они держали свое слово; потому и обещанный “Портрет старика” покинул насиженное место в музее. Владельцем гениального творения Рембрандта стал армянин по рождению, подданный Оттоманской империи, затем гражданин Великобритании, а также обладатель иранского дипломатического паспорта и многого другого, о чем он избегал давать интервью. Но если Гюльбенкяну так подфартило в отечестве мирового пролетариата, то зачем ему понадобился русский агент? Во-первых, обе стороны, и продавцы, и покупатель прекрасно понимали, что впутываются в неблаговидное дело, за которое могут и потребовать к ответу. Иначе какой смысл был бы засекречивать переговоры о продаже из Эрмитажа "Благовещения" Боутса, выдающегося голландско-фламандского мастера ХV столетия? И к чему бы включать в контракт с советским "Антиквариатом" особую оговорку, что на Гюльбенкяна перекладывается риск в случае, если какой-нибудь выживший собственник времен царизма поставит сделку под угрозу расторжения?
          Были и другие мотивы для приглашения на службу хотя и иностранца, но пользующегося доверием тех, кто распоряжался баснословными ценностями искусства в Советском Союзе. За первыми успешными сделками угадывались возможности последующих, в масштабах, превосходивших самое смелое воображение.
          Из мемуаров бывшего директора Эрмитажа Б.Пиотровского: "Изыскивая валюту для социалистической реконструкции СССР, правительство в начале 1930г. распорядилось пустить на продажу часть экспонатов музея. Отобрано было 250 картин, стоимостью в среднем не ниже 5 тысяч рублей золотом каждая, а также оружие из арсенала на 500 тысяч рублей, скифское золото из Особой кладовой. На эту же тему поступило письмо Главнауки об изъятии для распродажи предметов античного искусства, Ренессанса, Готики, в основном изделий из золота, драгоценных металлов, слоновой кости и т.п. Письмо подписал зам. заведующего Главнаукой "товарищ Вольтер". Сперва секретно, а потом в открытую помещения музея обследовались спецбригадами по отбору ценностей "экспортного значения".

          Итак, Маттисену была предложена работа, сулившая ему немалую выгоду. Почему же он от нее отказался? Давно перестало быть тайной, что уже во время разговора с Гюльбенкяном он понял, что овладел важной информацией и сообразил, что в другом месте ему дадут гораздо больше денег. О том, что последовало за его отказом, Маттисен и спустя годы вспоминал со страхом. Он был вышвырнут из дома, хозяин которого в приступе ярости поклялся, что не потратит ни гроша на покупки у Советов. Но всю оставшуюся жизнь миллиардер не мог простить себе, что так глупо проговорился и потерял такой шанс.
          Между тем Маттисен поспешил в Лондон, чтобы встретиться с дилерами Эндрю Меллона - банкира, министра финансов США, и, что особенно важно здесь отметить, виднейшего американского коллекционера. Оснащенный необходимыми сведениями, Меллон без промедления отправился в захватывающий поиск. К весне 1930г. из Ленинграда прибыли в Вашингтон щедро оплаченные шедевры Эрмитажа - 21, как указывает американский каталог, или 22, если следовать мемуарам Б.Пиотровского.
          Эти-то великие произведения, в 1937г. подаренные Э.Меллоном своему народу, и стали основой собрания Национальной галереи искусства.

Борис Самуилович Клейн - доктор исторических наук, профессор. Род. в Витебске в 1928г. Автор книг и статей по истории общественных движений и культуры России, Белоруссии и Литвы конца ХIХ - начала ХХв.
В середине 1960-х г.г. совместно с писателями Василем Быковым и Алексеем Карпюком основал в Гродно Клуб свободомыслящих интеллектуалов. Выступил с критикой политического курса руководства КПСС, осудил ввод войск Варшавского договора в Чехословакию. В 1970г. отказался принять участие в антиизраильской кампании советской прессы. Был лишен ученой степени и звания, с запретом печататься, участвовать в общественной деятельности и изменять место постоянного жительства.
Впоследствии временно был допущен к исследованиям, но после подготовки нескольких трудов в области промышленной социологии ему запретили заниматься и этим. Восстановлен в правах ученого в конце 1970-х.
Эмигрировал в США в 1992г. Публикует статьи в русско-американских изданиях, а также в Израиле, Москве и Минске.