В колонках играет - ТэмНастроение сейчас - одна домаИ вот когда он поднялся с земли и увидел, что крылья его сломаны, он понял – больше ему не летать. Крылья лежали в стороне. Они были как чужие. Но если болело – значит, свои? Небо тоже казалось чужим. Оно висело над ним – высокое и равнодушное. Но если он его видел и чувствовал – значит, оно было еще с ним?
Крылья были как чужие. Чужим казалось небо. И уходила все дальше и дальше та, которая отняла у него и небо и крылья. Она ушла и исчезла, словно ее никогда и не было. Но в воздухе плавали слова – пустые, как мыльные пузыри. Сквозь них просвечивало солнце. Он ткнул пальцем в один из них – пузырь лопнул со звоном, и в воздухе образовалась круглая дырка, сквозь которую можно было посмотреть на свое будущее. Будущее было ужасным – там ничего не было.
Как можно нарисовать пустоту?- спрашивал он, когда был совсем маленьким. Взрослые пожимали плечами. Пустота – это когда ничего нет, говорили они. Вот как эта белая стена, видишь, она совсем пустая. Да?- удивился он,- но она же белая! Значит, пустота – это что-то белое? Взрослые смеялись: конечно, нет. Значит, возражал он, пустота – это когда темно? Но я же вижу это темное, значит, пустоту можно увидеть? И значит нарисовать? Взрослые сердились – такой глупый мальчик!
Теперь он знал, что такое пустота. Он даже смог бы нарисовать ее. Он нарисовал бы мыльный пузырь, сквозь который просвечивает солнце. Или еще лучше: выдул бы через соломинку огромный радужный пузырь и ткнул потом в него пальцем. Палец сразу же стал бы мокрым. А в том месте, где только что был шар, образовалась бы дырка в будущее.
Можно нарисовать и пузырь, и солнце, и даже палец. Жаль, что нельзя нарисовать так же просто будущее. Прошлое вот можно: стоит человек, и у него вырастают крылья. Потом они его поднимают. И он начинает летать. Люди показывают пальцем – какой чудак! Он еще не знает, как легко падать с такой высоты и как больно ударяться о землю. Они знают, потому и не летают. И они, наверное, правы. Когда все говорят одно и то же, правда на их стороне.
И настоящее можно нарисовать. Ну хотя бы так: человек пишет о том, как он летал. Или о том, как он увидел, что у него ломаются крылья. И даже о том, как он их чинит.
Пока человек обо всем этом пишет, он надеется дожить до будущего, хотя и не знает еще что такое – будущее. Мыльных пузырей много, но стоит ли их все разрушать? Пусть летят себе, ведь сквозь них просвечивает солнце. Которое одно на всех.
Когда она уходила от меня по длинному светлому коридору, что-то должно было произойти. Ну, например, люди должны были перестать суетиться. Небо – померкнуть. Моторы – заглохнуть. Жизнь – остановиться. Вселенная – рухнуть. Ничего не произошло. Уходил, не оглядываясь, человек. Другой смотрел ему вслед. Два человека расставались навсегда – и ничего? И ничего. Небо не рухнуло. Вселенная продолжала раскручиваться по спирали. Нас поделило время. Ей досталось будущее. Прошлое осталось со мной.
Переполнен тобой до краев. И надо мной – ты, и вокруг – ты. А может, ты – это уже я? А может, любовь – это и есть то самое-самое, когда нельзя различить, где - один и где – другой? И тогда есть я, ставший тобой, или ты – ставшая мной?
Радуга сокращает расстояние; летать – некуда и незачем. Небо, круто изгибаясь, начинается у самых глаз… Вижу свое отражение – вытянутое эллипсом и сплюснутое. Где верх, где низ? Зачем мне одному столько неба? Звезды достались другим. Ползаю по кругу. Кричу. Но голос мой падает рядом, как камень, брошенный в потолок.
«Мелкий дождь веселит листву и проходит не оглядываясь». Так сказал поэт. Ему было грустно, и потому он мне сегодня – брат. Я его понимаю. Он увидел в мелком дожде то, что я увидел в длинном светлом коридоре.
Хватаюсь за воспоминания как за соломинку. Но разве удержат? Несу счастье свое как на коромысле. С одной стороны – радость, с другой горечь. Не расплескать бы, не дать смешаться. Мои – радость и горечь – вместе. На одинаковом расстоянии от сердца. И чем больше пью с одной стороны, тем тяжелее – с другой.
Итак, новая весна. А у тебя? Почему она началась здесь? Ведь если солнце идет оттуда, где ты, то почему же весна – наоборот?
С планетой что-то происходит. Планету, возможно, подменили. Или я случайно заблудился и попал в другую эпоху? Неужели это – та же улица? И эти люди – влюбленные? Им же нечего сказать друг другу. Они же умирают в объятиях друг друга, несчастные! К тому, что ты теряешься во времени и пространстве, привыкаю постепенно. Смотрю жизни вслед долгим сожалеющим взглядом, и снова возвращаюсь к своему, уже на ощупь знакомому горизонту. Завтра, возможно, я выпрошу у нее маленькую надежу и приделаю к ней большие крылья. Летать нельзя, но можно хлопать ими, разгоняя налетающие облачка из будущего.
Кто сказал, что ждать – трудно? Надо только суметь забыть о часах. И научиться пересчитывать секунды, тогда, когда они, приходя ниоткуда, уходят в никуда. Это очень сложно, но все дело в этом. Я – научился. Хочешь, я скажу тебе, сколько прошло секунд с того мгновения, когда видел тебя последний раз? Когда ты вернешься, время не остановится. Оно просто станет часами со стрелками.
Вечность – это время, которое нужно, чтобы дождаться твоего письма. Я – подожду. Многое успеет забыться, и все-таки что-то останется. И то, что останется, будет правдой. Я согласен на вычитание – пусть из меня вычтут тебя. Останутся стихи, которые о тебе. И наоборот. Так что я все равно ничего не теряю. Как бы ни вычитали, ты все равно остаешься со мной.
Когда в окне загорится одинокая звезда, обманутая расстоянием, когда дальние деревья растают в синем полумраке, когда смоет ветром со стекол прилипчивую дневную пыль, когда смолкнут быстрые одинокие шаги за окном, когда я наконец подумаю о себе как о другом,- наступит будущее. И я увижу, что в нем есть ты, но нет меня. И это будущее, которое уже прошло.
И человек, увидевший, что крылья его сломаны, и понявший, что полететь он уже не сможет, стряхнул с себя пыль, и зажмурился вдруг от того, что небо было голубым и высоким. И ни облачка не виднелось на нем. И ему отчаянно захотелось взлететь, потому что за этим небом он чувствовал другое – еще более голубое и высокое, и беда ли – сломались старые крылья, когда на спине, разрывая кожу, набухали новые, и земля уже бежала сама под ноги, и дрожали от нетерпения руки – взмахнуть бы, оттолкнуться бы, и туда – вверх! – сквозь мыльные пузыри – за солнце!- К тому далекому небу, где должно было быть другое солнце, которое тоже одно на всех, но каждому светит по-своему. И пусть люди показывают на него пальцем – опять летит, чудак! Летит потому, что у него крылья. Или: потому у него крылья, что он летает. Потому что иначе он не умеет. Потому что когда ему ломают крылья, он их не чинит, а отбрасывает. Он просто знает, что у него обязательно вырастут новые. Когда они перестанут расти, его уже не будет. Пока он есть, они растут всегда. Вот только объяснить, как это у него получается, он не умеет. Ему приходится показывать, и потому, должно быть, у него часто ломаются крылья. И он падает и больно ударяется о землю, но встает и летит снова. Такой это счастливый человек, о котором думают, что он чудак. Но если человек может нарисовать пустоту, разве он не заслуживает, чтобы его выслушали? Тем более что ему ничего особенного не надо. Он просто хочет, чтобы его поняли. Особенно те, которые всегда правы. Может быть, не стоит шептать? Может быть, надо однажды закричать? Но кто же услышит слабый человеческий голос – крик с той высоты, на которую поднялся этот чудак на своих крыльях? Оставшиеся на земле не услышат. Такая вот странная история.
А странная она – история, потому, наверное, что родилась однажды ночью на бумаге, которая лежала рядом с конвертом, где хранилась теплеющая льдинка, присланная по почте из далекой холодной страны. Оттуда, где солнце встает и заходит раньше на десять часов. И когда там человек спит, здесь другой человек уже забыл о том, что он видел во сне.
Расходящееся время – несходящиеся сны.
Можно нарисовать такую картину: люди бегут навстречу друг другу и пробегают мимо, потому что бегут они друг к другу в разное время. Но разве это важно? Важно, что все-таки бегут. И не куда-нибудь, а навстречу друг другу…
