Мы открываем раненых хит-парад:
Вот, посмотрите, этот всему не рад,
Этот, на вид живой, хромоват душой,
Этот – все время в поисках Хорошо.

Корчась в улыбках, глупый надев наряд,
Мы очень важно шествуем сквозь года.
Если суметь поставить нас в стройный ряд,
То этот ряд не кончится никогда.

В наших дефектах кто-то увидит свет,
Кто-то - кусочек собственной темноты.
Может быть, нас и вовсе на свете нет,
Может быть, ты не я или я не ты.

С вечным вопросом: «Те мы или не те?!»
Глухо кричим проклятия пустоте,
И, безоружно, слепо ведя войну,
Не замечаем, что мы уже в плену.

В маленькой комнате каждой душе тесно.
Я для себя – неизвестная местность.
Звуки. Они проходят сквозь эти стены,
Сквозь миллиарды стран, дорог, систем и
Сквозь миллиарды тел.

Цветом. Эта комната дышит цветом.
Я на свои слова налагаю вето,
Чтобы понять не мою, не людскую жизнь.
Красный кажется чем-то вроде «держись»,
Синий - большим, чем только «море».

Мята и перец, улица после дождя,
Утро из детства, которое вечно ждал…
Запах. Преследует запах твоих волос.
Я похож на ребенка с табличкой «Lost»
И со взглядом, ищущим, где ты.

Кожей. Либо чувствовать терпкость улыбок,
Твердость гитарной струны, мурашки, либо
Ни-че-го. Кроме «спрашивай» и «отвечай».
Тонкая пленка солнечного луча.
В маленькой комнате пусто.
Там нет меня.

Кто-то хотел бы сделать из нас людей.
Зная об этом, мы становимся злей,
Моем руки в чьей-то крови и золе…
Кто-то хотел бы сделать из нас людей.

Мы бы хотели не окунаться в грязь.
Только попробуй здесь в нее не упасть,
Эта дорога, как открывает пасть…
Мы бы хотели не окунаться в грязь.

Всюду веревки в этой густой траве.
Мы заплетаем узел, ускорив бег,
Прячем его где-то в самих себе…
Всюду веревки в этой густой траве.

Кто-то нашел нам повод не умирать:
Каждую жизнь выращивать мягкий свет,
Чтобы не сгнить от грязи и прочих… ведь
Кто-то нашел нам повод не умирать.

Тот, кто не слышал музыки, не бывал,
Не проходил сквозь нити туманных дней,
Не попадал под снежный немой обвал
И не лежал, как будто на самом дне.

Тот, кто дышал ей, думая ею стать,
И уходил в бессрочный ее запой,
Ну же, давай, вздохни, досчитай до ста,
Встань посредине улицы и запой.

Слышишь, как звон в ушах обретает звук?
Видишь, как воздух перед тобой дрожит?
Не научиться редкому мастерству
Быть этим звуком, и остается жить:

Чувствовать дождь и солнце, вести отсчет
Всех этих дней, похожих на светофор
(Думать с улыбкой: «Сколько же их еще?..»,
В сердце зарубки ставя, как у Дефо);

Снегом шурша, бежать сквозь застывший лес
И, задыхаясь, переплетать пути.
Если увидишь: где-то струится лесть,
Лучше прибавить шагу или уйти.

И ты узнаешь музыку в тишине,
В долгих раздумьях, в шепоте хмурых крыш,
И ты поймешь, что мы ежечасно в ней.
Слышишь? Послушай. Боже, прошу, услышь.

Я никогда не писал о ней, но если ты хочешь, я расскажу тебе, какая она. Шаги у нее неверные, робкие, никакой грации и изящества. Волосы тонкие и растрепанные. Одета в нелепые лохмотья. Вымазана сажею. Прохожие убегают, завидев ее, шарахаются, ищут глазами ее сестру (та красавица). Они сами сделали ее такой. Но среди них есть и те, к которым она все же притрагивается своей хрупкой запачканной рукой. Тогда их душа покрывается сединами. Они знают то, о чем не имеют понятия. Они боятся: в страхе пятятся назад, но обычно бывает поздно. И я,смелый, глупый, неосторожный юнга, хотел бы признаться кому-нибудь, что тоже боюсь.
Иногда она приходит страшной сморщенной старухой, иногда - ухоженной кокеткой, но на самом деле она девочка. Бедная, худая, измученная девочка, которую боятся, толкают, не видят или бросают в грязь. Находятся и те, кто жалеет ее и даже дотрагивается рукой до тонких длинных волос.
Вы думаете, что то, что она делает, красиво. Это прекрасно так же, как листок мятой бумаги с нарисованным на ней рукой ребенка корабликом, лежащий в луже и хранящий следы чьих-то грязных сапог. Так же, как бушующее море, с каждой минутой забирающее на дно моряков своей истерикой. Так же, как низкое небо, на котором виднеется дыхание огня, созданного человеческой войной. Это завораживает, но заставляет тебя чувствовать себя уродливым изнутри.
Я сижу на перроне, на зеленой скамейке, уставившись на московские поезда с облупленной краской. Она идет, волоча за собой маленький чемоданчик, худая, бледная, грустная, своим неверным, робким шагом. Одета в лохмотья. Вымазана сажею. Кивает мне, выдавив на своем запачканном лице извиняющуюся улыбку. Я мысленно глажу ее по тонким длинным волосам. Я почти привык к ней и, иногда кажется, что не могу ступить шагу без ее участия. Эта девочка уже выжгла из меня все то, что казалось ей лишним.
Она поднимается по решетчатым ступенькам старого вагона. Какой-то мужчина толкает ее колючим локтем, не замечая. Проводник смотрит на него сердито и с жалостью говорит ей: «Любочка, ну что же вы, милая? Любочка…». Хочет дотронуться до нее, но она успевает забежать в поезд быстрее.
Это все, что известно мне о любви.

Оловянное имя твое – печать,
Что хранится во рту, как какой-то клад.
Каждый день я учусь про него молчать,
Но внутри не всегда хватает заплат.

Прокричав о нем где-то под кожей, я
Сторожу его, будто бы верный пёс:
Только душу свою, словно кость, жуя,
Забываю про этот никчемный пост.

Твое имя бежит за мной через дни,
Через улицы, формулы, города…
Я, как будто под дулом, живу под ним
(Странно то, что не видит его радар).

Но зато оно цело. Смотри, вот здесь.
А бывает, что тихо лежит в пальто.
Так что слушай же, где ты сейчас там есть:
Оно будет в сохранности и потом.

По переломанным улицам босиком
Между домов и арок бежать вперед.
Низкое небо слишком уж высоко:
Хочешь дотронуться - странная дрожь берет.
Камень сегодня устал наконец молчать:
Город бесшумно шепчет свой тайный код.
Если увидел замОк, не ищи ключа.
Слушай (услышит даже дворовый кот).
С площади шумной в тусклый немой подвал
Ветер вздыхает, переправляя свет
(В воздухе, будто бы кто-то трубу прорвал,
Реки текут, прохожим журча совет).

Старый приятель вдруг говорит мне "вы", и
(Я не отсюда, в месте родном турист)
Город смеется (кажется, так впервые),
Город прекрасен (Боже, кончай дурить!).
Кто-то кричал, что просто - сегодня чудо.
"Небо, смотри, волшебное," - говорил, -
"Просто вдруг появилось из ниоткуда.
Вылетело из неизвестной двери."
Но за домами, лужами, грязью улиц
Город всегда такой же, каким он был.
Мы бы, если хотели бы, не вернулись.
Город не знает этого "если бы".

Е.

Всякий На Свете Город ничтожно мал:
Если узнал его, то клади в карман.
Если в нем взгляд прохожего ты поймал,
Видишь, по краю вьется его кайма?

Всякий На Свете Город кишит людьми,
Даже в пустых проулках найдешь их знак.
Джин, зная это, вновь зажимает «ми»
(Было бы странно, если бы он не знал).

Здесь Джин играет утром, а там – в ночи.
Всякий На Свете Город к нему привык.
Люди звенят монетами: «не молчи»,
«Я завтра буду, если придете вы»…

Он ведь когда-то думал уйти совсем:
Всякий На Свете Город не отпустил
(Мол, ты же знаешь, как ты тут нужен всем.
Помни об этом, если не будет сил).

«Голос охрип, а он все равно поет.
Вот сумасшедший, сколько же можно петь?
Я здесь проездом, долог мой был полет,» -
Громкий нездешний голос звучит в толпе.

Джин с любопытством смотрит куда-то вглубь.
И, уловив нездешнего хмурый взгляд,
Видит, что тот серьезен и входит в клуб
Слишком усталых, и зажимает «ля».

После – домой по улице теплым днем,
Встретил того приезжего у крыльца.
«Что вы, приятель, тоже живете в нем?»-
Взмахом на дом. «Бессмысленно отрицать.

Вы там простите. Просто погряз в делах...»
Джин с интересом: «Что же во мне не так?»
Новый сосед молчит, вспоминая «ля»:
Мимо проходит заново красота.

Новоприбывший ночью сидит один
И не сказать, что чувствует он сейчас:
Легкую дрожь, звонкое «дилинь-динь»,
Будто бы жизнь бежит за ним, хохоча.

Будто бы, кожу сняв, он скользит по льду,
Будто бы слышит: рядом журчит вода.
«Больше я никогда туда не пойду», -
И, надевая куртку, идет туда.

Музыка заливает собой проспект,
Люди глядят на Джина, а он на них.
Тот, кто желал скорее домой поспеть,
Будет там только, если зажгут огни.

Новый сосед проходит вперед к толпе,
Резко склоняясь к Джину: «Ты мне скажи,
(Я же ведь тоже, знаешь, когда-то пел)
Как же теперь мне дальше-то, дальше жить?»

Я считаю ворон, синиц, воробьев, лебедей…
Одинокий художник рисует себе людей.
Дни проходят под окнами стаей глухих собак,
Он глядит, извиняясь, на дом их (мусорный бак),
Вот одна из них даже не воет: совсем слаба.
Закрывая глаза, он не видит, кто он и где.

Я сгоняю усталость, как муху, с чужой руки.
Одинокий художник на землю крошит мелки.
Он не чувствует, как колена полощут лужи,
Чья вода размывает лица, куда уж хуже,
Всех его невозможных. Он им больше не нужен.
Утонуть не получится: лужи слишком мелки.

Я снимаю сандалии, мокрые от тоски.
Одинокий художник снова наносит мазки.
Он никак не может поймать своей кистью ветер,
Он, измазанный в краске, пробовал все на свете,
Но все знают, что бесполезны любые сети.
Впрочем, кто это – все? На палитре сидит москит.

Я сжигаю остатки чьего-то прошлого дня.
Одинокий художник, москита к себе маня,
Задевает крыло и распахивает глаза.
Вспоминает все то, что когда-то не рассказал,
Видит город, и лето, и жизни своей вокзал…
Я рисую художника. Он рисует меня.

...И выплюнь горечь в дырявый полдень,
Кроши весну свою на асфальт,
Пой свои песни. Твоих мелодий
С кривыми нотами ниже «фа»
Пожалуй, хватит еще надолго.

Но нет, ты хочешь, чтоб кто-то спел
С каким-то чувством (ну, кроме долга),
Твоей души теребя конспект,
Смеясь над глупостью жизни ломкой,
Вдруг в первом такте узнав себя.
И ты сидишь, все дороги скомкав
В никчемной музыке сентября
(Апрель и май затаил в кармане),
И строишь планы на дальний путь.
Ты ждешь, что кто-то с собой поманит
(Какой-то странный смешной Нибудь),
Билет протянет в волшебный поезд,
Найдет попутчика помилей,
И вы отправитесь в Южный Полюс
На сотню долгих счастливых лет.

А ноты будут сидеть в тетрадях
И мерзнуть в грустной сырой пыли.
Пой свои песни. Чего же ради
Ты здесь вообще? Уж пора пролить
Десяток прыгающих мелодий
На этот грязный сухой асфальт:
Весна кончается и проходит.
Давай, быстрее же, с ноты «фа»…

Не в силах войти с сутулых усталых улиц
В чужие дома хотя бы дальше прихожей
Брожу по свету и называюсь «прохожим».
Вернулся «я». А «мы», как всегда, не вернулись.

В старых ботинках и в куртке, крылья расправив,
Идешь, как дурак, чихая от серых перьев,
И, спотыкаясь об них, задеваешь двери
Чьих-то ненужных тебе бесправий и правил.

«Давай же, глотай свободу. Ее искал ты?» -
Мир хитро щурится, мы с ним пока не дружим.
С тихим «заткнись» глотаю ее, обнаружив,
Что он вручает мне вдруг пистолет и карту.

Все вокруг дышит, а время скаталось комом,
Все говорят «первый шаг», а второй труднее.

Дорога моя нужна, чтоб лететь над нею:
Мелодия жизни моей вышла из комы.

Мы беззаботны до дрожи в пятках,
С весенним ливнем играем в прятки,
Смешны, кудрявы и неопрятны,
Глядим рассеянно сквозь толпу.
Мы души мятые вынимаем,
Они босые идут по маю,
Смотри, сейчас я твою поймаю,
Тогда она обратится в пух.

Ведь, как обычно, я все придумал.
Ты просто пыль, ну а я - придурок,
Который верит в твои "приду, мол"
И мнет бумагу, хлебая чай.
Ты октябрем вдруг весной приходишь,
Всегда одета не по погоде
И даже, если я не свободен,
Тебе плевать: "Ну, я здесь, встречай",

И, если я далеко, "Ребята, -
Кричу всем нужным-ненужным рядом, -
Ведь вы же справитесь без меня там?"
И снова - к мутным своим словам.
Слегка небрежно их собираю
И слышу сердцем: они играют,
Со мной играют и ближе к краю
Пододвигают, чтоб рисовал.

И вас так много (не только ты же).
Не только шепчете что-то с книжек.
Вон тот, дурак и подлец, но рыжий,
Вон тот, смешон и нелеп, но мил.
Они приходят лучом рассветным,
Нетерпеливо сплетают ленты
И, если шляются долго где-то,
То я, как будто, теряю мир.

Такие есть, говорят, у многих,
Такие мы в голове у Бога.
Он обижается, смотрит строго:
Ну вот, опять, мол, мешают жить,
Опять, мол, что-то там просят, ноют
И нет бы просто болтать со мною.

Мы беззаботны. Мы здесь. Струною
Звеним внутри него. Нас кружит.

Новый мир стучится в мои оконца,
Барабанит в дверцы, уносит крыши.
И теперь мне солнце уже не солнце,
А живой непонятый друг, что слышит
Все мои сигналы к другим вселенным,
Входит в сны чужие, болтает с морем,
А оно смеется пушистой пеной...
Я смотрюсь на всем этом фоне молью.

Жизнь шуршит своей ярко-красной юбкой.
Не боюсь уже подойти поближе.
Только слишком странной, смешной и хрупкой
Она кажется. Мы стоим неподвижно,
А затем бежим, будто друг от друга,
Оставаясь рядом, никак не вместе.
Я пытаюсь вырваться с ней из круга,
Находясь, конечно, на том же месте.

Я в чердачных мыслях, пойди да вынь их,
С чудесами вечными по карманам,
Окунаюсь в гадкий холодный иней
И не вижу правды средь всякой рвани.
Между тем стараюсь не лгать, прощая
И выдумывая смешных и глупых,
Что всегда согреют, напоят чаем,
Позабыв взглянуть на тебя под лупой.

Новый мир заходит ко мне на кухню,
Выбив окна, двери открыв ногами,
И, небрежно на табуретку рухнув
И меня своей новизной пугая,
Отвечает сразу на все вопросы,
А потом хохочет над всеми нами.

Я лечу один в ледяную просинь,
Неготовый, ржавый. Привет, родная.

"Коль положишь ладонь на веки,
То останешься здесь навеки,
Непохожий на человека,
Странный мальчик пустых дворов.
Здесь смешливо и необычно,
Здесь нет тех, кто тебе привычен
И, кто ищет к тебе отмычку,
Твое сердце ножом вспоров.
Почему ты так хмуришь брови?
Здесь никто никого не вскроет,
Здесь тебе не придется строить
Этот наш идеальный мир.
Почему ты уже уходишь?
Здесь же все, как хотел ты, вроде…
Здесь нет «годен» или « не годен»,
Нет машин и воров, пойми."

Я проснулся, оделся, выжил,
Мне вдруг снились миры из книжек,
И как будто бы кто-то выжег
Приглашение навсегда
На одной из моих ладоней
В мир, в котором никто не тронет,
Нет луны, мотыльков, картона,
Не горит ни одна звезда,
Не смеются твои ресницы,
Нет рябины, чудес, лакрицы
И совсем ничего не снится…
Словом, серости пруд пруди.

Я сжимаю в руках луч света,
Я пропах этим «тут» и «где-то».
Этой терпкой зимой согретый
Бьется мир у меня в груди.

...И вообще, здесь должна быть заметка о том, как я люблю мир.


Угрюмые сказочники, добрые бармолеи,
Я, кажется, вами, родные, чуть-чуть болею.
На лбу моем, видите, слово «привязан» алеет?
Не видите? Жаль. Оно прожигает кожу,
Поэтому ваши улыбки всегда со мною.
Неважно, где я: в пути, в борьбе с тишиною,
В неясной тоске или в коме, на мир ли ною…
Любой из вас в моей голове возможен.
От этого легче дышится и живется.
Да так, что солнце вместе со мной смеется,
И небо слышит звон моих колокольцев,
И ветер, бывает, шепнет «привет», пролетая.
И сердце мое стучит свои сбитые ритмы,
И иногда о чем-то таком говорит мне,
Что остается только теряться в рифмах,
Которые я неумело переплетаю.
И мы не исчезнем так просто, любимы Миром,
С которым - вечно на связи, в прямом эфире
Играем мелодии жизни на старых лирах
И, в общем, живем припеваючи (хоть и с грустью).
А я как-то раз закрою двери и ставни,
Примусь страдать, пока и правда не станет
Ужасно плохо-хочется, чтоб отстали,
И вы соберетесь… Но кто же вас тут отпустит?

Мне не хватает не той, с кем делить постель.
Мне не хватает той, с кем делиться душами.
Чтоб не давала уснуть своими "послушай" и
Появлялась на вечно измятом моем листе.

Чтобы она на суше смеялась о море,
Чтоб я, бредя морем, чаще бывал на суше,
Если меня вдруг пуля собьет или сморит
Голодом и тоской отыскала б лучшего.

Чтобы волосы, словно шелк, и прекрасен смех.
(Кусочек от сердца я бы вплетал ей в венок,
Все вечера без нее заливая вином
И все безумства на свете свершить сумев).

Чтобы любовь, а не вновь перерезать глотки.
Чтобы без скучных и пошлых "люблю-скучаю".
Жаль, что такая вечность была б короткой.
Не захлебнись, идиот, своими мечтами.

***
Потерянные друзья прилетают ко мне во сны,
Садятся на край постели, смеются, что-то поют...
А мне бы вспомнить остатки давно прошедшей весны,
А мне бы вспомнить их песни, слова и прежний уют.
Они лишь буквами смотрят на пожелтевших листах,
Забытой гитарой молчат в старом пыльном углу.
Я поздней ночью пытаюсь овец сосчитать до ста,
Досчитываю до тысячи и все равно не сплю.
Ищу телефон, набираю номер и жду гудков,
Мне отвечают забытым голосом, мол, это ты?
Я в момент понимаю, что с ними не будет легко
(Впрочем, и сложно не будет тоже). В ряду запятых
И многоточий мы тонем, хоть и умеем плавать.
В кучу мешаем новости, прошлое и обиды.
Мы понимаем что, конечно, не время для правды.
Ты говоришь, что меня не видишь. И мне не видно.


***
Мы платим за романы с жизнью, знал?
Все так банально и ужасно просто:
Ты ищешь только свой волшебный остров,
Ну а находишь яд или кинжал.

Она прекрасна, я не спорю, но
Плати за каждый неслучайный взгляд,
Тогда, быть может, попадешь не в ад,
А даже в книгу или, вдруг, в кино.

Она пообещает приключений,
Потом привыкнешь, и уже живой.
И нет души дороже ничего.
А ей она не стоит даже пенни...

Прости, я, верно, брежу. Просто,знаешь,
В ее глаза влюблен до немоты,
Но не услышать мне ее мотив
И не догнать. Ведь я за ней
хромаю.

***
Ветер, прошу, отдай мне его, ну отдай, а?
Хочешь, душу, шляпу, жизнь, гитару продам я?
Хотя этот хлам тебе-то как раз не нужен.
Я не безумец, мне просто бы с кем-то ужин
Делить кроме разве что кошки и табуретки.
Мне б просто стрелять [словами не в стену] метко.

Скучно с нами, влюбленными идиотами,
Которые бредят своими "кого-то" и
Раны старые, догоревшие бередят.
Всё приходят-уходят-просят и, уходя,
За собою уносят в сумках частицы тебя,
Душу - вывернут, сердце - растеребят,

Сор от него бросив по ветру. Ну а завтра,
Проснувшись пораньше и приготовив завтрак,
Им подавай другого (ну, или другую),
Поэтому зря я, верно, с тобой торгуюсь.
Мне бы хоть шепот, шорох, да хоть бы жест.
Ветер, прошу, отдай, если ты, друг, есть.

Ветер, прошу, ответь, если ты, вдруг, здесь.

***
Волоку за собой пыль городов,
Детский смех и звон колокольцев.
Я не знаю ключей, я не знаю кодов,
Чтоб случайно не расколоться,
Не разбиться, не сделаться чешуей,
(Покрывающей мир и кожу)
Но суметь донести до тебя эту соль,
Эту пыль или счастье прохожих,
Что поймал в кошелек или в карман
И закутал в кусочек шелка.
И отправиться дальше. В дождь и туман.
Не волнуйся. Я ненадолго.
 

Я говорю тебе правду, не веря правде. Это так тяжко-назойливо, словно простуда. Но я ведь "честен". Меня никто не осудит.Только внутри звенит: "Верный путь не найден." Значит, я прав, что правды не существует. Значит, я зря искал некий выход в небо, которое, может, услышало обо мне бы и, может, сказало бы: "Пусть над тобой поживу я."Тошно настолько, что можно кричать втихую. Или смеяться безумным и страшным смехом."Лжец" - отзываешься ты в голове, словно эхо. Нет, я не лжец. Я просто красиво рисую.