Е.

Всякий На Свете Город ничтожно мал:
Если узнал его, то клади в карман.
Если в нем взгляд прохожего ты поймал,
Видишь, по краю вьется его кайма?

Всякий На Свете Город кишит людьми,
Даже в пустых проулках найдешь их знак.
Джин, зная это, вновь зажимает «ми»
(Было бы странно, если бы он не знал).

Здесь Джин играет утром, а там – в ночи.
Всякий На Свете Город к нему привык.
Люди звенят монетами: «не молчи»,
«Я завтра буду, если придете вы»…

Он ведь когда-то думал уйти совсем:
Всякий На Свете Город не отпустил
(Мол, ты же знаешь, как ты тут нужен всем.
Помни об этом, если не будет сил).

«Голос охрип, а он все равно поет.
Вот сумасшедший, сколько же можно петь?
Я здесь проездом, долог мой был полет,» -
Громкий нездешний голос звучит в толпе.

Джин с любопытством смотрит куда-то вглубь.
И, уловив нездешнего хмурый взгляд,
Видит, что тот серьезен и входит в клуб
Слишком усталых, и зажимает «ля».

После – домой по улице теплым днем,
Встретил того приезжего у крыльца.
«Что вы, приятель, тоже живете в нем?»-
Взмахом на дом. «Бессмысленно отрицать.

Вы там простите. Просто погряз в делах...»
Джин с интересом: «Что же во мне не так?»
Новый сосед молчит, вспоминая «ля»:
Мимо проходит заново красота.

Новоприбывший ночью сидит один
И не сказать, что чувствует он сейчас:
Легкую дрожь, звонкое «дилинь-динь»,
Будто бы жизнь бежит за ним, хохоча.

Будто бы, кожу сняв, он скользит по льду,
Будто бы слышит: рядом журчит вода.
«Больше я никогда туда не пойду», -
И, надевая куртку, идет туда.

Музыка заливает собой проспект,
Люди глядят на Джина, а он на них.
Тот, кто желал скорее домой поспеть,
Будет там только, если зажгут огни.

Новый сосед проходит вперед к толпе,
Резко склоняясь к Джину: «Ты мне скажи,
(Я же ведь тоже, знаешь, когда-то пел)
Как же теперь мне дальше-то, дальше жить?»

Человек не помнил своего имени, не знал, сколько ему лет и кто его родители. Он знал только то, что у него над головой потолок, а иногда даже небо. Он любил, когда было небо. Его можно было разглядывать часами, ведь оно менялось с каждой секундой, шепча человеку свои волшебные истории. У неба их было множество, и оно с удовольствием делилось ими.
Потолок свисал над головой намного чаще, пугая своим вечным молчанием.
Дело в том, что человек жил в чашке, между внешней и внутренней стороной дна, и был совсем крохотным. Если бы только Мэг смогла увидеть его! Тогда бы он объяснил ей, что очень хочет выбраться оттуда и что будет счастлив, если она подскажет ему какой-нибудь действенный способ.
Мэг каждый день брала чашку в руки, чтобы наполнить ее своей любимой темной жидкостью, неведомой человеку. Когда над ним склонялся странный сосуд с железной трубой на конце, выплескивая гадость в чашку, ему казалось, что она вот-вот заполнит пространство между внешней и внутренней стороной дна, и он будет долго барахтаться в ней, захлебываясь и пытаясь позвать Мэг на помощь; та, как всегда, не услышит его крики, и он утонет, так и не увидев мира за пределами своей фарфоровой тюрьмы. Человек ненавидел эти моменты, несмотря на то, что дно всегда приходило к нему на помощь, когда, казалось, оставалось совсем немного до прикосновения мерзкого напитка.
Мэг, в общем-то, была неплохой девушкой. Несмотря на то, что она не знала о существовании человека, он успел привязаться к ней, словно узелок на счастье к сумке путешественника. В ее серых глазах, если приглядеться, можно было заметить невиданные узоры, которые наверняка означали что-то особенное. К сожалению, никто кроме человека не замечал их, и потому они оставались не расшифрованными. Дело в том, что Мэг имела привычку долго и сосредоточенно следить за темными продолговатыми лепестками, которые она обыкновенно называла «чаинками». В это время человек внимательно вглядывался в ее лицо, строя догадки о том, что произошло с ней за день. Больше всего на свете он любил, когда на ее щеках появлялись милые ямочки, локоны светло-русых волос очаровательно выбивались из-за ушей, а краешек любимой синей шали периодически окунался в чашку, желая сделать пару глотков. Все это говорило человеку о том, что Мэг счастлива и что целая банка светлячков поселилась где-то внутри нее.
Несмотря на то, что человек умел находить в своей жизни интересное, привыкнув к роли наблюдателя, мысли о мире за пределами чашки не покидали его. Бывали дни, когда он не мог думать ни о чем другом кроме своей мечты. Ему хотелось хотя бы немного пожить в Большом Мире и использовать все свои наблюдения на практике. Жизнь в чашке ему осточертела, она прилипла к нему, словно жвачка к волосам, и он был готов отстричь ее вместе с ними, не видя другого выхода.
По началу, человек был полностью уверен в том, что все зависит от него самого. Он верил в то, что если он приложит все возможные усилия, то все обязательно получится. Но, что бы он ни делал, как бы ни пытался выбраться со дна, ничего не выходило. Долгое время он тонул в морях отчаянья, и только появление Мэг немного подбадривало его.
Тогда он, сделав над собой некоторые усилия, заглянул в глаза дурочки-правды, и понял, что ему никак нельзя справиться одному. Дело в том, что человек не любил в чем-либо полагаться на кого-либо кроме себя, ему казалось, что тогда он станет зависимым от помощника и попадет в долговую яму, грязную и глубокую. Но сейчас он не видел другого выхода, а мечта, вся такая чудесная и безумная, постоянно мелькала на горизонте. Он пробовал обратить на себя внимание Мэгги: он кричал, барабанил ногами по дну, свистел, что есть мочи, но она не слышала его. Девушка даже предположить не могла, что на свете бывают крохотные люди, живущие между внутренней и внешней стороной дна. Человек просто не мог быть внутри ее мира, аккуратно очерченного белым мелом по краям.

Друзья приходили к Мэг очень редко. Она их, почему-то, никогда не приглашала. Был, правда, один: рыжий, веселый, неугомонный, со странным именем Лент и веснушками, рассыпанными по всему лицу. Он не нуждался в приглашениях и просто однажды врывался в квартиру домоседки, словно вихрь, сдувал крошки со стола, требовал чаю, громко смеялся и рассказывал о своих приключениях.
В тот вечер веснушчатый после долгого перерыва зашел к ней на кухню с чайными вкусностями, шурша подарками с разных концов света и готовя для нее еще никому не рассказанную охапку историй. Несмотря на то, что Мэг была домоседкой, ее неотвязно преследовали бытовые проблемы: то прорвет трубу, то сломается кран, то отравится кошка. Вот и сейчас она разбила все чашки в доме кроме своей любимой, очень старой и даже слегка треснутой. Конечно, другу досталась именно она.

Человек без всякой надежды на то, что ему помогут, бездумно продолжал твердить о том, чтобы его выпустили на свободу. Вдруг он почувствовал, как она опять наполняется мерзкой темной жидкостью, внутренне сжался, переживая этот момент, а потом обнаружил над собой вместо лица Мэгги, кого-то рыжего и веснушчатого. Он настолько перепугался, что принялся кричать, требуя от Мэг объяснений происходящего, а затем, вспомнив, что это бесполезно, попытался хотя бы мысленно попросить ее о помощи, но все было тщетно. Никто не обращал внимания на чашку и ее содержимое. Внимание Лента было сосредоточенно на Мэг, внимание Мэг – на Ленте.
Вдруг рыжий, усердно размахивающий руками для того, чтобы придать своим историям побольше красок, задел чашку локтем так, что она оказалась на самом краю стола. Земетив это, он зачем-то дотронулся до нее еще раз, и она со звоном упала на кафельный пол. «Это же моя любимая чашка!»- воскликнула Мегги, побежав за веником, чтобы убрать осколки. Гость рассеянно скользнул взглядом по мокрому полу и увидел человека, который сидел с широко распахнутыми глазами, пытаясь осознать происходящее вокруг. Теперь помимо потолка его взгляду открылись стены, пол, рыжий бездельник, полотенце, Мэг с веником в руках и еще множество вещей.
«Посмотри! Это же крохотный человечек! Мэг! Крохотный и, как будто бы, нарисованный, но настоящий, живой!»- восхищался веснушчатый. «Ты там игрушку, что ли, нашел?»- улыбнулась девушка, зная бестолковые шутки друга о всяческих чудесах. «Нет, смотри, »- он посадил человека на ладонь, - «Видишь?». Он поднес человека к уху. Тот, оправившись от оцепенения, поздоровался с Лентом и тут же принялся задавать вопросы об окружающем мире. «Можно я потом отвечу, хорошо?» - попросил разрешения рыжий. «Главное – ответьте, » - засмеялся человек. Мэгги удивленно уставилась на друга. «Ты шутишь?» - спросила она. «Нет же, не шучу. Да ты сама все видишь, просто не хочешь верить, »- засмеялся он.

Чуть позже рыжий ответил если не на тысячу, то хотя бы на половину вопросов человека со дна чашки. Того это вполне устроило, и он, получив необходимую информацию, изъявил желание немедленно отправиться в путь, чтобы исследовать мир. Лент вовремя остановил его. «Ты же ничего не знаешь о нем, » - рассеянно сказал он. «Теперь кое-что знаю, » - улыбнулся человек. «Знаешь что, я – путешественник. Согласен ли ты идти со мной?»- осторожно спросил веснушчатый весельчак, - «Мы тогда и Мэг навещать будем. Ты же привязался к ней, словно узелок на счастье к сумке путешественника, ведь так?». «Я подумаю, »- ответил человек, и уже через пять минут согласился.

Ночью Лент долго ворочался: ему никак не удавалось уснуть. Он не мог понять, почему все же позволил чашке разбиться.

На следующее утро человек и рыжий путешественник уже уходили из дома Мэг навстречу приключениям.
«Значит тебя так и зовут – «Человек», так? – раздавался смеющийся голос рыжего, - И правда, Человек».

снова о старой ведьме

лирушные глюки, удаляющие половину текста, такие лирушные глюки. =_= теперьвродеполностный.-_-

--

Женечке

- «Я решил бросить музыку», - шепчет Джин молчаливой телефонной трубке, - Нет, не так. «Ты знаешь, я решил, что...» Ну, и что же ты решил?... Еще раз. «Я вдруг понял, что музыка - это не мое. Ты знаешь, я же только, можно сказать, начал жить, и всю жизнь рядом со мной...» И не так. Черт возьми, ты никогда не можешь сказать как надо, идиот!

Выкрикнув последнее замечание белой от равнодушия стене, Джин вышел из пустого подвала, в котором обычно проходили репетиции его группы, в холодный, только-только покрывшийся снегом город. Тот подвал был по-настоящему волшебным местом. Туда хотелось приходить только для того, чтобы посмотреть на замечательных людей с разноцветными душами, на время концертов выпадающими из их сердец и летающими по аудитории. Джину нравилось сидеть здесь в одиночку, принимая какие-нибудь важные или не очень решения или любуясь стенами, потолком и событиями, которые кружились вокруг него.
Он вышел к городу, пахнущему морозом, выхлопными газами и людьми. Вдохнул его привычную пыль полной грудью. А затем, сморщившись от своих мыслей и решений, пошел, повинуясь своим ногам, только для того, чтобы куда-нибудь, в конце концов, прийти.
Когда-то он, во что бы то ни стало, решил освободиться от невидимых и невыносимых оков этого мира, в которые был заключен. Неясно откуда в его голове появились подобные мысли, но он четко осознавал, что все эти оковы, границы, рамки мешают ему жить.
Джин запрокинул голову к небу. Рассвет над домами был потрясающим. С ним была связана целая вереница воспоминаний из жизни. Сочетание кораллового, фиолетового и серо-синего на небе казалось чем-то невероятным и волшебным, сколько бы раз он не любовался им.
Невидимые оковы Джина не давали ему взлететь в небо и познакомиться с другими мирами. Он пытался избавиться от них любыми способами: он, скрепя сердце, бросал более и менее близких ему людей, переезжал в другие города, менял домашних животных и интересы. Но ничего не менялось. Этот мир все так же держал его внутри себя, цепко вцепившись за волосы.
Совсем недавно мир даже вынудил Джина бросить Друга. Того самого, настоящего и единственного Друга, который попадается лишь однажды в жизни. Почти ничего не объяснив, Джин исчез из его кухни и записной книжки. Освободиться от оков было важнее. Эта навязчивая идея преследовала его по ночам, утрам и дням.
Сбежать от нее не получалось. Поэтому он сбегал от жизни.
Но даже когда он бросил старого друга, ничего не изменилось. Тогда Джин решил выбросить самое дорогое и главное, что было рядом с ним всегда, с раннего детства. Музыку. Дар к музыке был дан ему от Бога. Он научился читать ноты раньше, чем книги, уже в шесть лет побеждал во всех музыкальных конкурсах, в десять окончил музыкальную школу, в пятнадцать поступил в консерваторию. Музыка сопровождала его всю жизнь и была самыми тяжелыми оковами, мешающими ему взлететь. Раньше ему просто не хотелось понимать этого. Теперь же, он готов к последнему шагу.
«Я решил бросить музыку...» - он представлял, как скажет это, вернувшись к Другу, и извинится перед ним, вернув все на свои места. «Идиот,» - только и ответит тот, хлопнув Джина по плечу, и они отправятся в какой-нибудь бар, выпить по поводу последних событий.
Джин шел вдоль темных улиц, и каждый шаг казался ему печатью. Он сделал свой выбор.

Вдруг в ушах отчетливо прозвенел донельзя знакомый звук, стук, звон стекла. Джин резко поднял голову и увидел гитару, летящую прямо на него. Отбежал чуть дальше, протянул руки, с трудом поймал ее и засмеялся, разрывая утреннюю тишину. Так смешно ему не было уже давно. Джин внимательно осмотрел инструмент, но нашел на нем только одну небольшую трещину. «Повезло владельцу,»-прошептал, ухмыльнувшись.
Джин вздохнул, все так же улыбаясь, отсчитал номер квартиры по окнам, зашел в подъезд и, поднявшись наверх, позвонил в дверь. Открыли не сразу.
- Чего вам? - за дверью прозвучал мальчишеский голос.
- Да вот, вы гитару...уронили, - ответил Джин, подняв бровь.
- Забирайте себе.
- Зачем? У меня есть. Может, возьмешь, а? Гитара - это женщина, ее нельзя просто так взять и выбросить. Тем более одну, на мороз и безо всяких средств к существованию. Это как-то...подло.

Спустя некоторое время, раздался щелчок открывающейся двери.

- Заходите.
Дверь действительно открыл мальчишка, лет шестнадцати на вид, тощий, как скелет. Джин осторожно зашел, протянул тому гитару, сел на какую-то табуретку, стоявшую в прихожей, ухмыльнулся и спросил, протянув руку:
- Ну, и зачем...? Как тебя зовут-то хоть? Меня - Джин.
- Рома.
- Как город, что ли?
- Как город.
- Ну, рассказывай. Зачем же, Рома...?
- Да все просто.
Джин вопросительно поднял бровь.
- У меня нет таланта, - продолжил мальчишка, - Бездарней меня не найти никого. Я ничего не умею, сколько бы сил не тратил, понимаете? А вы-то. Играете? - с горькой усмешкой спросил он.
- Я решил… - начал Джин, в его голове промелькнула мысль: «Бросить музыку – разве не то же самое, что выбросить гитару?» – Да, играю. Дай-ка… - он указал на инструмент.
Мальчишка неуверенно протянул его. Джин провел по струнам, небрежно взял аккорд и, из-под его рук, полилась музыка, затрагивающая все закоулки души. Да что там души, она захватывала всего мальчишку целиком.
Когда незваный гость начал петь, казалось, что он вот-вот взлетит. Даже стены и стулья внимательно слушали Джина. Этому человеку был дан талант от Бога.
Когда он закончил, наступило молчание. Спустя пару минут, Рома, оправившись от восторженного оцепенения, охватившего его с головы до ног, едва слышно проговорил:
- Я никогда так не смогу. В том-то все и дело.
- И это повод выкидывать гитару, беззащитную женщину? Ты сможешь лучше, - уверенно сказал Джин, а затем, подумав, спросил - Хочешь, научу?
- Это дорого?
- Ну, если чашка чая – это дорого… - засмеялся Джин.
Мальчишка помотал головой и улыбнулся.

Чуть позже, провожая своего неожиданного гостя, он сказал то, что хотел сказать, как только Джин начал петь:
- Знаете, когда вы поете, кажется, что вы и все вместе с вами – вот-вот взлетит. Смешно. Но так.

Джин шел по заснеженной улице, постоянно прокручивая в голове эти слова. Он решил остаться в этом мире только для того, чтобы посмотреть, что будет дальше. Мысли о том, чтобы бросить самую главную девушку в своей жизни, музыку, испарились. Музыкант шел вперед, улыбаясь новому дню.
Набрав номер на старом телефоне, он прошептал: «Привет, дружище. Пойдем, выпьем, а? Я решил не бросать музыку. Идиот, да?».
Оковы слетели сами собой, разбившись вдребезги.

Вообще, это нечто, что нужно сложить вместе. И поэтому пишется множество связок, которые, наверное, нереально понять, не прочитав миллиард предыдущего бреда (который еще и надо редактировать). Но все же Муз, Сказочник, Эли, дурак-Крис и все-все-все

О Фоне вроде там: http://www.liveinternet.ru/users/2556351/post128173023/


Мой Муз не умеет читать, наблюдать и писать (из-за этого я иногда смеюсь над ним), но зато он умеет слушать и рассказывать так, как не умеет никто. Он никогда не возвращается без истории. Когда он в очередной раз прилетает ко мне, я немного укоризненно смотрю на него, думая, что он, как всегда, собрался читать мне морали и говорить о том, что таким, как я, идти по своему собственному пути, по меньшей мере, неразумно. Но он слегка улыбается краешком губ, усаживается ко мне на плечо и начинает очередной рассказ.
- Я знал одну забавную семейную пару. В их доме все время царил ужасный беспорядок и, когда я спросил: «Не стоит ли вам хоть немного прибраться», они очень странно посмотрели на меня и, переглянувшись, начали рассказ. Оказывается,
--------------
На каком-то там свете жила Дама. Она была серьезной, умной и во всех смыслах правильной женщиной. Она радовалась, когда все было хорошо, и расстраивалась, когда все было плохо. Она пила кофе по утрам, не ела после шести и ужасно любила свою кошку (четырехцветную, с множеством прелестных полосочек). Она умела красиво одеваться, любила книги, яблоки и осень. Словом, она жила и жила очень даже неплохо, пока не обнаружила, что ей что-то стало мешать. Это что-то собиралось то в сердце, то в горле, то в голове, а то и вовсе в пятках. Она ходила по врачам и тратила все свои деньги на то, чтобы они обнаружили это что-то и убрали оттуда. Но они осматривали ее и, улыбнувшись, говорили, что с ней все прекрасно, что у нее удивительно крепкий организм, и, что жить ей еще лет сто… В общем, все то, что они обычно говорят здоровым людям. Дама долго думала о том, что же ей мешает. Она прочитала книг о медицине больше, чем любой врач, но ничего не приходило в голову.
Однажды ночью, думая о прожитых ею днях, она почувствовала невероятную тяжесть. То, что ей мешало, стало невыносимым и оттого понятным. Это был мусор. Весь тот мусор, который копится с каждой минутой нашей жизни и который иногда следует выносить во двор. Она встала, оделась, взяла огромную мусорную корзину, наполненную до краев, и уехала за город. Там она отыскала самую большую яму и, с огромным удовольствием, перевернула корзину. Мусор сыпался вниз, и ей становилось легче от самого созерцания этого процесса. Казалось, что, то самое, мешающее, оставляет ее. Дама смотрела на падающий мусор, а он все летел и летел вниз, даже не думая кончаться. Тогда она удивленно покрутила корзину в руках. Корзина была неприлично дырявой, а мусор все летел и летел откуда-то сверху.
«Эй, негодник! Что это ты вытворяешь?»- пронзительно закричала она своим звонким голосом, подняв голову вверх. Из-за облака робко выглянул Фоний. Та самая неудачная Птица Счастья, смешной грифон с синими перьями и пенсне в лапах.
- Я…- начал он, - вытворяю Счастье. Иногда.
- Видимо очень иногда, - сказала она, строго вскинув брови и, сама о том не ведая, попав в его самое больное место.
Он неуверенно замычал. Она уверенно продолжила.
- Зачем это ты мне лишний мусор подкидываешь?! Лучше уходи! – крикнула она, угрожающе взмахнув корзиной.
Она сказала это так, что робкий Фоня, почувствовав себя провинившимся школьником, испугался и улетел, забыв объяснить Даме, что мусор просто необходим и, что больше половины ведра вытряхивать ни в коем случае нельзя, а то на смену мусору прибежит холодная и колючая Пустота.
Дама с довольным видом вернулась домой. С тех пор корзина всегда оставалась пустой, и сначала это казалось прекрасным. Но, где-то спустя две недели, Пустота, помимо корзины, наполнила и сердце. Что бы Дама ни делала, всегда чего-то не хватало. Пустота стремилась целиком охватить тело женщины. С ней было очень трудно бороться. Казалось, что, как-то утром, Дама, посмотрев в зеркало, обнаружит себя ледышкой.


На каком-то там свете жил Джек. Он жил далеко на севере и пытался дарить людям тепло. Но у него это не получалось, так как его Пустота ему нравилась намного больше. Джек почти всегда носил серый свитер и джинсы, широко улыбался и глубоко заглядывал в себя.
Его Пустота была живой. Она была мягкой, теплой и приятной. Он уже родился с ней. Его Пустота всегда улыбалась ему и шепталась с ним о разностях. Все смотрели на него, словно на сумасшедшего. А ведь его пустота, на самом деле, была замечательной. Он совершенно неправильно смотрел на нее. Да и вообще, он был совершенно неправильным. Огороженный особенно крепкими стенами со всех сторон, доверяющий только своей пустоте, он пугал людей. Они его не очень любили. Они ему были не нужны.
Он ужасно любил путешествовать. И вот, изучая один из тех прекрасных городов, которые завораживают своим высоким небом и узкими улочками, случайно наткнулся на женщину с грустным, или даже тоскливым, взглядом. Она шла по одной из тех чудесных улиц, верно, о чем-то задумавшись. Она шла, а за ней тянулась дорожка из апельсинов, которые выпадали из порванного пакета один за другим. Он окликнул ее.
Чуть позже она рассказала ему о той Пустоте, что не оставляет ее. Он очень удивился и спросил «Чего же здесь грустного?». Тогда она рассказала ему всю свою историю с самого начала. Ему стало казаться, что мусор тоже необходим. Она посмотрела на него вопросительно. А он улыбнулся и рассказал ей о том, как прекрасна его Пустота, и как они забавно с ней разгадывали кроссворды на прошлой неделе.


С тех пор, в их доме ужасный кавардак.

Посвящается Алисе

Старая ведьма как всегда скучала, глядя на барабанящие по стеклу капли дождя. Она вспоминала о тех безумствах, которые следовали в её далёкой молодости одно за другим, не давая даже небольшой передышки. Но молодость прошла, и теперь она — сгорбленная старуха, которая сидит в этой своей лавке и тоскливо смотрит в окно в надежде на то, что приключения прибегут к ней сами. Да на самом-то деле, даже если бы эти самые приключения явились к ней и позвали за собой, она бы ответила, что уже старая и не располагает ни временем, ни желанием. Она бы ответила так даже не потому, что это пришло ей в голову, а потому, что так следовало бы ответить, вот и всё. Поэтому приключений ведьма уже не ждала. Разве что только историй, которые на время бы прервали ее упоительное, прекрасное, но жутко осточертевшее нахождение у окна. Рыжеволосая странница, появившаяся в дверях, сама по себе была историей. Она выглядела, как история, пахла, как история и даже очутилась в лавке, как самая настоящая история. Настолько настоящих странниц-историй старая ведьма не видела никогда. Нездешность ощущалась не только в её внешности, манере, улыбке... Она ощущалась во всём. Девушка была просто окружена ореолом нездешности и странной непонятности. Почувствовав всё это, ведьма поняла, что сегодня ночью ей не придется скучать. У девушки были огромные зелёные глаза, которые было нелегко разглядеть под огромной копной рыжих волос, и веснушки, рассыпанные по всему лицу. Она поздоровалась, купила немного целебных трав, и спросила, где находится ближайший трактир, в котором можно будет переночевать. Старая ведьма усмехнулась и великодушно предложила девушке остаться у неё, пообещав, что не возьмет ни копейки. Ей очень не хотелось упускать историю. Странница долго не соглашалась, но, в конце концов, всё же осталась. Старая ведьма внимательно смотрела на неё, наливая травяной отвар в чашку и поджаривая хлебцы в камине (как ей удавалось делать это одновременно – неизвестно). Девушка так же внимательно, не отрываясь, смотрела на ведьму. Они вели какой-то очень интересный молчаливый разговор. В этой девушке было что-то невероятно знакомое, как будто бы хозяйка лавки слышала о ней или даже видела где-то ещё. — Как тебя зовут, дитя мое? – наконец спросила ведьма, прищурив слегка левый глаз. — Эмили, — сказала девушка, и на её лице появилась робкая улыбка. — Совершенно точно. Эмили, — еле слышно прошептала ведьма, — та самая Эмили? Дело в том, что старая ведьма давно слышала о некой Эмили. Совершенно точно. Люди говорили, что на свете есть некая Эмили, и что она – ужасная дикарка. Говорят, что она совершенно не знает этикета, не умеет одеваться, вульгарна и вместе с тем чертовски мила. Также говорили, что Эмили была странной до путаницы в голове. Парой фраз и выраженьем глаз она могла сбить с толку, с намеченной цели или с пути. У неё, сказывают, прекрасный смех, огромные зелёные глаза и веснушки, рассыпанные по всему лицу. Она приносит лето в волосах, но, почему-то это никому не нравится. Эмили считают злой колдуньей, только взглянув на ее босые пятки и странноватую улыбку. Большинство людей после часа общения с девушкой хотят сжечь её на костре, — так, на всякий случай; или же испариться самим. Но никому этого не удаётся: ведь она никогда не бывает долго на одном месте. Все дело в том, что она умеет всё. Абсолютно всё и, кажется, даже не скрывает этого. Ее видели летящей рядом с Ветром, проходящей сквозь стены и гуляющей по крышам. Она может помочь почти в любом деле и удивительно быстро учится чему-то новому. — Та самая? – спросила Эмили, звонко рассмеявшись. — Рыжая Колдунья Эмили, — ответила старая ведьма, энергично кивнув. — Я не колдунья вовсе. Но рыжаяЭмили. — Значит, всё же ты – именно та, — на лице старой ведьмы читался восторг. Из-за него она даже столкнула кувшин с водой, стоявшей на столе, повернулась было, чтобы убрать осколки, как с удивлением обнаружила, что звона разбитой посуды не было, и что он висит в воздухе. Старая ведьма осторожно взяла его в руки и поставила на место. Тут она посмотрела на Эмили, слегка прищурившись. — И после этого говоришь, что не колдунья вовсе? – лукаво спросила старуха. — Нет. Так часто случается, — сказала девушка, растерянно опустив глаза, — И потому люди взялись за меня всерьёз, считают злой ведьмой, грозятся сжечь... Из-за этого я стараюсь нигде не задерживаться надолго. На рассвете уеду. Вы же меня не выгоните отсюда прямо сейчас? — Конечно, нет, моя милая. Так не пойдет. За сон и ужин ответь на мои вопросы, расскажи о том, что случилось: ведь это совсем несложно. Мы, старые одинокие старухи, очень любим, когда к нам в гости приходит кто-то молодой и красивый с интересными историями в карманах. А уж если к нам пришла сама история, то мы не можем упустить шанс послушать её. Старая ведьма уселась напротив девушки. — Я родилась далеко-далеко отсюда, — начала странница. — Я совершенно не помню своих родителей. Когда мне было где-то около десяти, меня начала воспитывать одна немая старуха-отшельница, жившая неподалёку. Ей было скучно и одиноко, и потому она была рада моему появлению в ее жизни. Спустя некоторое время старуха умерла, и я поняла, что мне больше нечего делать в тех краях. Тогда я решила, что нужно куда-нибудь улететь. Взлетела и отправилась в другие земли. Я совершенно не знала жизни. Старуха, конечно, многому научила меня, но почти всегда мои знания оказывались устаревшими и бесполезными. Тогда я почувствовала, что очень люблю учиться, и решила странствовать в поисках чего-то нового, неизвестного. Вскоре я научилась читать и писать. Иногда меня не хотели чему-либо учить. Так странно, но они почему-то боялись меня. Не все, конечно, но большинство. Я никому не желала зла, а просто странствовала по миру. Когда я однажды зашла в один трактир, люди, находящиеся там, повернулись ко мне и стали пристально разглядывать. Судя по шуму и возгласам, я поняла: их удивило, что я прошла сквозь стену. Я успокоила себя тем, что нахожусь в чужом городе и, быть может, в нём нигде не учат проходить сквозь стены. Но в других городах это тоже вызывало возмущение. То же самое было и с моим умением летать, быстро учиться чему-то, останавливать предметы на ходу – со всем. Люди стали говорить, что я колдунья. А я ведь не сделала ничего плохого и не знаю ни одного заклинания. Вот и вся моя история. — Ты просто обыкновенная девчонка, я верю, — удивлённо прошептала старая ведьма, — Но ведь обыкновенные девчонки не умеют летать и ходить сквозь стены. — Как? Почему? – удивилась Эмили. — Потому что этого не умеют даже многие колдуньи. Люди многого не умеют. Для этого нужен какой-то особый дар или заклинания. Скажи честно, дитя, ты — человек? — Человек, кто же ещё? – рассмеялась девушка. — А где же ты тогда научилась всему тому, что умеешь? — О, я научилась этому еще в детстве. И даже без помощи старухи, — просто сказала гостья. — Меня очень удивило то, что другие этого не умеют. Так странно. После того, как девушка покинула лавку старой ведьмы и отправилась дальше, та еще долго сидела у окна, раздумывая над услышанным. За всю свою длинную, насыщенную жизнь, преследуемую приключениями, она ещё никогда не слышала ничего подобного. Так и не найдя ответов на свои вопросы, хозяйка лавки поняла, что не может держать эту историю в себе, и что нужно непременно рассказать ее кому-нибудь. Кому-нибудь не очень болтливому. Когда она посвятила в эту историю здешнего лекаря, своего старого друга, он спросил, улыбнувшись: — А знаешь, почему все было так? — Ну и почему же? – недоверчиво спросила старая ведьма. — Да потому, что ей некому было сказать о том, что она чего-то там не может. Еще в детстве. Это всё из-за ее отвратительного, так сказать, воспитания. Нам говорят о том, что мы всего лишь люди, а не волшебники, и потому мы не умеем летать и ходить сквозь стены. А мы, дураки, верим! Ведь в детстве нет никого умнее и честнее родителей. Эта версия понравилась старой ведьме больше всего.

имеет право на существование только как связка

Ну а мы что?

Мы - пираты. Нет, мы, конечно, еще принцы, принцессы, драконы, ведьмы, бродячие музыканты, графы,герцоги, адмиралы, офицеры и все такое прочее... Но сегодня мы, прежде всего, пираты. Ты - огненно-рыжая, в юбке и цветных гетрах, с дерзким взглядом и гитарой за спиной вся такая капитан Каролина, а я в шляпе, в зеленой рубашке, с глупой улыбкой весь такой юнга-Гроза-Морей-Японец-Белоснежка. Мы из разряда тех самых пиратов, которые смеются, смотрят исключительно вперед и несут совершенную чушь. Мы из разряда тонущих и убивающих себя в глазах кого-то там, на суше. Но нам-то что? Они же на суше. Помимо гитары у нас собой еще флейта. Они тоже боевые и пиратские. А попугаев заменяют вороны (и всех поголовно зовут Тимофеями. А один даже звонил). Хотя они были раньше. Мы - пираты с огнем в глазах и знанием всего на свете (или же незнанием ничего, что почти одно и то же).
Где наш корабль - не очень ясно. Но, на самом деле, он спрятан, а где - большой секрет. Верить нам лучше не надо, но можно и интересно. Потому что я уезжаю завтра в Африку болтать о вечном за бутылкой рома с Бармолеем, а Каролина родом из Петербурга и приехала к друзьям (которые тоже, наверняка пираты или еще кто), и знает, где купить макароны за три рубля.
Сейчас мы плывем на чем-то вроде лодки. Но у этой вроделодки есть одна особенность - она не плывет без музыки. Но у нас, к счастью, есть флейта с гитарой. И потому мы поем и смеемся. Когда поем веселую песню - лодка плывет, словно моторная, грустную - она величаво и медленно движется по воде.
Мы - грозы морей, которые по правде - где-то в городе под названием... А, впрочем, важно ли?
Мы пираты. Из разряда тех, кто сначала допоет, а потом уже пойдет спасать мир.

Юнга-кот Базилио своей капитану-лисе Алисе.%)

P.S. А еще мы заработали шесть рублей шестьдесят копеек. =p Сработались, брат.;)

 

Ко мне, наконец, вернулся мой ворчливый и вредный (это я любя, конечно) Муз и привез вести от Сказочника. Рассказал, что тот ушел осваивать загробные миры, и рассказывать сказки их жителям, и еще одну историю.
***
Когда Сказочник был еще молод, как я, (Муз говорит, что он был намного приятней и понятней меня, но я надеюсь, что это он тоже, любя), то у него горшки с цветами стояли на полу, поближе к земле, а подоконники оставались свободными. А на подоконниках жили занавеско-жалюзи из книжек со сказками, плюшевый жираф, Муз (не удивлюсь, если он постоянно жаловался на то, что дует и что Сказочник о нем не заботится) и целый миниатюрный мир.

В этом мире жили два брата и две сестры. Звали их Один, Два, Три и Четыре. Один и Четыре, будучи единственными мужчинами в семье, чувствовали, что на них лежит ответственность за сестер, а Два и Три, будучи единственными разумными людьми (как они всегда говорили), разумеется, чувствовали, что должны заботиться о братьях. Ведь братья ничегошеньки не понимали в этом мире, а только целыми днями ловили птиц. Честно говоря, Два и Три тоже жуть как хотелось подключиться к этому важному делу, но им не было положено по статусу. Поэтому сестры ходили вокруг Одного и Четырех и только и занимались тем, что попрекали их за то, что те занимаются ужасными глупостями.
«Зачем же вы ловите птиц?» - все время спрашивали они.
«Затем, что они рассказывают нам о разных мирах и о нашем в том числе. С помощью них мы познаем мир. Ведь нас здесь только четверо и книг мы, все четверо, не пишем. А птицы говорят о книгах и Сказочнике (Собирателе Историй), который покорит миры, спустя несколько лет. А вы знаете, что такое книги? Книги - это...»- отвечал Один.
«Какая чушь!» - скептично замечала Два, перебивая его, и они с Три уходили сплетничать.
На самом деле, им тоже очень хотелось познавать мир, но птицам они не верили. «Птицы - крылаты. Крылатость дружит с ветреностью, а значит и с ложью.» - все время говорила Три. Два с ней не могла не согласиться.
Но сплетничать сестрам быстро надоедало и потому они возвращались к Одному и Четырем и продолжали их попрекать за увлечение ерундой. Они и сами не заметили, как увлеклись этим ворчанием на братьев. Ни дня не проходило без их упреков. Да и братья, признаться, привыкли.

И вот, как-то раз, прилетел в их края лев с крыльями и головой орла. Он был огромным (для братьев и сестер, конечно, а не для Сказочника), с добрыми глазами, с пенсне в лапах и ярко синими перьями. Присел он как-то рядом с Один, Два, Три и Четыре, которые как раз спорили по поводу птиц и стал наблюдать за ними. Через некоторое время он, кажется, понял сложившуюся ситуацию и решил помочь.
Он вежливо кашлянул, чтобы увлеченные спором жители миниатюрного мира Сказочника, наконец, заметили его. Они его заметили и по началу очень испугались, но увидев его добрые глаза и пенсне в лапах, умилились, а затем уже и успокоились.
- Что вам угодно? – резко спросила Два, которая все же еще была немного насторожена.
- Назовитесь! – приказал Один.
- Да-да, - поддакнули Три и Четыре.
- Можно ли повежливей? – возмутился пришелец, но спустя несколько секунд смягчился – Я – Грифон. Фоний. Можно просто Фоня. Я тут мимо пролетал. Вы, как я понял из данного разговора, Один, Два, Три и Четыре? – спросил он, указывая своим пенсне на каждого по очереди.
- Фоня, как мило! – тут же обрадовалась Три, - А давайте вы у нас в мире останетесь? Вы так милы, вежливы и необычны. А вы подарите мне свое перо?
- С удовольствием останусь. Я как раз искал место, где можно будет остаться и поразмышлять о вечном. Так вот, зачем я, собственно, попросил обратить на себя внимание, - вопрос о пере он решил проигнорировать, - Как я вижу, у вас тут какая-то проблема. И, кажется, я даже понял, в чем она заключается. Вы, – он указал на Одного и Четыре, - очень любите ловить птиц и общаться с ними. Ведь они побывали во многих местах и многое видели. А вы, - он указал на Два и Три, - против. Вы считаете, что это глупость и этой глупостью ваши братья, Один и Четыре, погубят себя, правда?
Все кивнули.
- Так вот, господа и дамы, я могу вам помочь.
- И как же? – опять немного резко спросила Два.
- Я могу съесть всех птиц. Вот и всё.
- Не нужно никого есть! – испугалась Три.
- Вы можете съесть всех-всех птиц на свете? – заинтересовался Четыре.
- Ну…Да, вы, пожалуй, правы, это проблема… Съесть всех птиц на свете…В моем желудке и правда не хватит места. Да и к тому же кого-то есть – это невежливо. А вы умны! Все это можно решить более интеллигентным способом. И как я первым не догадался? Я могу поселиться на окраине скалы и прогонять всех птиц отсюда, как только они будут подлетать, или поставить табличку о том, что птицам вход воспрещен. Я видел, все умные люди так делают! Согласны?
- Согласны. А то раздражают глупости этих. – сказала Два, пренебрежительно указав на Одного и Четыре.
- Но подождите, а как же мы останемся без птиц? Ведь они так интересны. Что будет, когда мы перестанем их ловить? Мы же умрем от тоски! С кем нам говорить об интересностях? Эти, – Четыре указал на сестер, подражая Два, - не умеют.
- Как что? – удивился Фоний, - начнете ловить звезды. Они прекрасней, интересней, да и повидали намного больше птиц. Я вас даже могу отправить туда. Вы выберете себе самую красивую, и она будет рассказывать вам обо всём, что повидала. Все будут счастливы.

Фоня, довольный своей сообразительностью и совершением доброго дела, поселился на окраине скалы и, на всякий случай, написал табличку птицам о том, что вход воспрещен. Вид со скалы был потрясающий. Да и о вечном здесь думалось лучше всего на свете.
А птицы больше не прилетали в этот мир. Даже тогда, когда Фоня прибывал в задумчивости и не отпугивал их. Ну а вы попробуйте не испугаться, увидев синего грифона с пенсне в лапах, который держит табличку с каким-то рисунком, словно нищий на обочине дороги, и думает о вечном.
Один и Четыре сделались невероятно счастливыми. Звезды, конечно, были не очень-то разговорчивыми, но знали множество невероятных историй, о которых птицы не имели ни малейшего понятия. Да и к тому же на звезды можно было просто любоваться, безо всяких историй.
Два и Три тоже были несказанно рады. Теперь Один и Четыре не мелькали перед глазами со своими глупостями. Теперь за ними не надо было следить. Их не надо было учить. И все было прекрасно. Можно было целыми днями заниматься Всякими Умными Вещами. И никто не мешал. Иногда они разговаривали с Фонием. Фоний был невероятно умен. Всякие Умные Вещи он тоже знал, что жутко радовало сестер. Иногда они думали о вечном вместе.
Шли дни.
Два и Три становилось всё скучнее и скучнее. Да и Одному и Четырем было как-то невесело. Звезды были слишком высокомерными и насмешливыми. Намного хуже и противней птиц, хоть и намного прекрасней. Со временем Два и Три стали сходить с ума от того, что им было некого поучить уму-разуму. А Один и Четыре жаловались друг другу на то, что их никто этому уму-разуму не учит. И те, и другие потеряли нечто очень важное: Таинство Жизни. И те, и другие поняли, что нужно всё возвращать на свои места.

Два и Три пытались дотянуться до звезд, а Один и Четыре спускались вниз. Так они и встретились где-то посередине, на Самой Высокой Горе.
- Мы решили…- начали все четверо одновременно.
- Возвращайтесь. – снова вместе.
Братья и сестры засмеялись и, взявшись за руки, начали спускаться вниз.
- Представляете, а мы там с этими звездами чуть не обезумели! У звезд звездная болезнь, представляете? Это просто невыносимо. Мы постоянно выслушивали их насмешки! – увлеченно рассказывали Один и Четыре, перебивая друг друга.
- А мы тут чуть не сбросились со скалы от скуки! Знаете, без вас мы будто бы потеряли само Таинство Жизни, которое, можно сказать, почти нашли и постигли – возмущались Два и Три.
- И мы!
А Фоня все продолжал сидеть на обрыве скалы и размышлять о вечном. Птиц по-прежнему не было в мире Сказочника. Фоня смотрел на небо и наслаждался мыслями о том, что он приносит счастье, пока не почувствовал шаги за спиной. Грифон повернулся и увидел, что к нему идут те четверо милых господ и дам, которым он так хорошо помог.
- Фоня! – крикнула Два.
- Фонюшка! Зачем ты так? – спросила Три.
- Мы вынуждены тебя прогнать отсюда. Ты нарушил наше Таинство Жизни. Убрал все со своих мест. – объяснил Один.
- Извини! Но пусть птицы по-прежнему будут здесь. Потому уходи, пожалуйста, куда-нибудь еще. – сказал Четыре.
Фоня, обиженный, улетел, не оставив синего пера для Три. В жизни Одного, Двух, Трех и Четырех все снова встало на свои места. Один и Четыре ловили птиц, а Два и Три упрекали их за это. Таинство Жизни было снова установлено.

Расстроенный Фоня улетал в другие края и искренне недоумевал, что он опять сделал не так.
«Я ведь доброе дело совершить хотел! Помочь! Сделать то, что они хотели, а они…!» - думал он.
«Они никогда не знают, чего хотят, - прошелестел Ветер и, помолчав, добавил, - к тому же ты нарушил их Таинство Жизни.»
«И ты туда же.» - вздохнул Фоня и отправился в другие края пытаться творить добро и приносить счастье.

***
Я достаю печенье для Муза и наливаю молока.
- Хорошо, что вернулся. Я уже соскучиться успел по твоему ворчанью. Может, ты тоже мое, это, Таинство Жизни, - смеюсь я.
- Нет, Крис. Это вряд ли. Твое Таинство – продолжать дело Сказочника. - говорит мне Муз, хрустя печеньем, - А в Фоне ты никого не узнал, дурачок ты наш?
- Синяя Птица Счастья? - недоверчиво спрашиваю я.
Муз усмехается. И, что-то бормоча себе под нос, начинает засыпать прямо с печеньем во рту. Это говорит о том, что теперь в ближайшем времени я ни-че-го от него не добьюсь. Ну и ладно.
"Недоделанная у них Птица Счастья какая-то." - думается, - "Наверное, тоже замена Настоящей. Как я Сказочнику."

Море переливалось на солнце, играя с оттенками цвета волн. Оно плавно подбрасывало их над дном, отправляя на берег. Волны мягко ложились на влажный песок, подобно шёлку. Море было спокойно и счастливо в этом городке. Оно наблюдало за тем, как дети строили замки из песка.
Почти все дети, конечно, хотя бы раз в своей жизни строили замки из песка. Иногда они даже проводили соревнования: чей замок красивее. И каждый рассказывал историю создания своего творения. Они говорили о принцессах с длинными косами и принцах на белых конях. Ну, это, конечно, девочки. Мальчишки же рассказывали о всяческих Королях Артурах и великих завоеваниях. Все хвастались друг перед другом своими историями и замками. Только Марина сидела в стороне. Марина тоже любила строить замки. Но если её сверстников интересовал результат, то ей больше всего на свете нравился процесс. Ведь так замечательно было возводить что-то волшебное, невероятное, песочно-воздушное. Если Ветер и Море снова затевали спор и начинался шторм, замки разваливались. Это странно, но такое случалось почти со всеми ее замками. Марина очень расстраивалась, но, в конце концов, дело же было в Ветре и Море, а разве можно их не простить? Потому она прощала их и начинала восстанавливать уже созданное (или даже придумывать новое). Дети восхищались красотой её творений и искренне недоумевали, почему она не участвует в соревнованиях. "Задаётся, верно!" — думали они и уходили играть без нее.
Иногда мимо ветром пролетал какой-то мальчик. Ви...Ве… Если честно, Марина никак не могла запомнить его имени. Но точно как-то на "В". Он сносил на своем пути всё, кроме разве что замков. Каким-то образом ему даже удавалось делать их лучше. Он частенько удивлял Марину. Ещё тогда, в детстве.
Выглядел он очень смешно. Обычно на нем было надето чёрт знает что. Иначе никак не описать. Всегда разное и смешное чёрт знает что. То это были какие-то рубашки, сделанные из цветных лоскутков разной ткани и красные брюки, то какой-то плащ, будто бы сшитый из маминой юбки, то еще что-нибудь этакое… Вид у него был, разумеется, на редкость растрёпанный, а иногда даже какой-то потерянный. В нем вечно что-то менялось. Каждый раз, когда он появлялся, Марина чувствовала, что на неё дует каким-то обновлением или изменением. Ни за что нельзя было заметить в нём каких-то определенных привычек, предугадать его действия или слова. Помимо чёрт знает чего, на нем всегда был большой вязаный шарф. Особенно Марина удивлялась, когда он продолжал носить его даже летом.
— Зачем? — спрашивала она.
— Я простужен. Если много болтать с Ветром – простудишься. Это же всем известно. Что за глупости ты спрашиваешь? Даже в чемодан им не уместиться.
— Кому?
— Глупостям.
— В чемодане же серьёзности!– удивлялась девушка.
— О, поверь мне, там – свалка, – говорил он и тут же исчезал.
Он не любил что-то кому-то объяснять.
А время продолжало идти, не останавливаясь (оно вообще очень выносливое, это время). Дети росли и уже переставали строить замки. И дело даже не в том, что они стали до жути занятыми или в том, что им это казалось неинтересным, а в том, что строить замки из песка – для них уже было "детским занятием", а кто же захочет, чтобы все смеялись над его "детскостью"?
Марина же продолжала. Она приходила к морю каждый день и возводила очередной воздушно-волшебный замок. "Когда я возвожу свои замки, — говорила она приятелям, — ко мне иногда приходит поболтать один юноша. На "В" как-то…" Ей, конечно же, никто не верил. А однажды даже решили устроить проверку. Тот, что на "В", испугался такого количества детей и просто решил не появляться. "Да придумывает она всё! – сказали дети. – Нет на свете никакого "В"!"
В конце концов дети выросли окончательно. Да и Марина стала взрослой деловой женщиной. Она уехала в другой город, далеко-далеко от Моря и мальчишки на "В". Она стала успешным архитектором и больше всего на свете любила свою работу. Она создавала прекрасные здания, но ни одно из них не могло сравниться с замками, которые она продолжала возводить у себя в голове.
Как-то раз Марина, вернувшись домой, включила телевизор и услышала что-то о "величайших современных зданиях на земле". Она заинтересовалась и, вдруг, увидела, что показывают какой-то небоскрёб, который был очень уж похож на один из ее проектов. Она смотрела передачу и с каждой минутой становилась все увереннее в том, что то "величайшее" здание сделано именно с помощью её идей. Она вгляделась в лицо архитектора, который изумительно врал по поводу того, как "к нему в голову пришла столь гениальная мысль", и с удивлением узнала в нем одного мальчика из детства, любителя устраивать соревнования там, на берегу моря.
Это выбило девушку из привычного жизненного русла. Она никогда бы не подумала, что кто-то поступит с ней таким образом. Никто не хотел верить в то, что это здание сделано именно по её чертежам.
Как-то ночью Марина прокручивала в своей голове детство. Она вспомнила замки из песка, того мальчишку на "В" и еще кое-что: мальчик, который очень любил устраивать соревнования, уходил с морского берега позже всех. А на утро все её замки были разрушены.От осознания того, что все её песочно-воздушные творения кто-то ломал, становилось невероятно больно.
Ничего не изменилось. Марина по-прежнему создает замки, а кто-то по-прежнему обращает их песком.
Расстроенная девушка купила билет на ближайший поезд в тот городок, в котором родилась, а приехав, села на берегу Моря и принялась создавать замки из песка, как раньше. Слезы катились по ее щекам, но она говорила себе, что это всего лишь "морские брызги", и ей становилось легче. Как только ей удавалось создать очередной замок, она тут же злилась и разрушала его.
А когда она в очередной раз разрушила созданное, за спиной послышался кашель. Марина обернулась и увидела того самого мальчика на "В". Он ничуть не вырос. И на нём было по-прежнему было надето чёрт знает что и теплый вязаный шарф.
Девушка была так расстроена, что даже не удивилась.
— Что-то случилось? – спросил мальчик.
— Да нет. Я хотела спросить…
— Да, это он рушил, – будто бы прочитав ее мысли, сказал этот "В."
— И ты тогда ничего не сказал мне? Было бы лучше, если бы я раньше поняла, что все эти мои замки бессмысленны! Зачем ты так? Зачем ты подал мне ложную надежду? Решил поиздеваться надо мной, да? – закричала она.
— Зачем ты так? – спокойно спросил он. — Тебе же нравился сам процесс? Неужели для тебя важнее то, что получилось? Ведь ты говорила мне о том, что возводить замки – прекрасно?
— Прекрасно.
— Что тебе мешает продолжать? Твои замки всегда будут рушить, но ты не слушай никого. А молча продолжай возводить новые. Ты слышишь? Продолжай. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей? – "В" улыбнулся. — Или ты устала?
— Никогда не устану.
— Вот видишь.
Девушка вытерла слёзы. Её глаза засветились счастьем. Марине вдруг стало все равно, кто и что скажет по поводу ее замков. "Можете рушить! Давайте. Ни за что не сдамся!" — хотелось объявить миру.
Вдруг Море забушевало, а Ветер завыл и принялся раскидывать песок в разные стороны. Видимо, опять что-то не поделили. Мальчик повернулся, сильнее закутался в шарф и собрался уходить.
— Подожди, а как тебя зовут-то хоть?! – крикнула она ему вслед.
— Ве… — окончание утонуло в споре стихий.
"Ве так Ве," — подумала девушка, посмотрев на получившийся замок, и засмеялась.

*кактодажесовершенностранноедляменя*

Старуха Марта даже не надеялась дожить до окончания Войны. Она вообще не надеялась на ее окончание. Война все шла, и шла, и шла, и никак не могла остановиться. Никак не могла уснуть если не навсегда, то надолго. Она все продолжала свой путь. Однажды она ненадолго остановилась где-то в центре мира и стала распускать вокруг свои сети. Когда сети охватили бОльшую его часть, она продолжила свой ход. Война шла с путами-веревками-сетями в руках и убивала. Она стирала с лица Земли (на котором мы живем) села, города и даже страны. Люди боялись ее, несмотря на то, что она – была их творением.
Марте казалось, что так будет продолжаться вечно. Она уже даже почти привыкла к тому, что в любую минуту может сгореть ее дом или исчезнуть навсегда какой-нибудь сосед, который еще вчера был цел и невредим.
Она и ее семья жили в маленькой деревеньке высоко в горах и надеялись, что до их мест Война не дотянется. Она дотянулась. Погибло огромное количество людей, а старуха все продолжала жить. Погибли соседи, муж, сын и дочь. Старуха продолжала жить. Жизнь была очень тяжелой. Настолько, что иногда смерть казалась наиболее лучшим выходом. Многие люди хотели выйти, наконец, из этого мира, но боялись признаться в этом даже самим себе. Марта признавалась, но это ничего не меняло. Зато она была в какой-то степени рада за близких людей. Ведь она точно знала, что те попали если не в Рай, то туда, где уж точно намного лучше живется или мертвится, чем здесь.
«Если я не умерла, то у меня есть какое-то предназначение. Хорошо если так,» - думала она, удивляясь своей живучести. А предназначение, действительно, было. В живых осталась маленькая внучка Майя.
Иногда Марте снилось, будто бы Война закончилась, а ее муж, сын и дочь – нет. Ей снилось, как она заглядывает в черные страшные бездны-глаза Войны и кричит: «Зачем?!», а Война не знает, что ответить, теряется и чудесным образом исчезает.
И вот, однажды, Войне все же наступил конец. И это ошеломило Марту. Она не знала, как дальше жить. Ведь она думала о таком исходе только во снах.
Она знала точно только о том, что у нее есть шестилетняя Майя, о которой надо заботиться.
- Баабушка, а где мама? – иногда спрашивала внучка.
- Как где? Конечно же, на небесах, - отвечала Марта, пытаясь улыбнуться.
Майя была рыжей, веселой и непонимающей. В этом была вся ее прелесть.
Дела пошли на поправку. Война ушла, началась Жизнь. Кажется. И Марте было горько от того, что она закончилось вместе с мужем, сыном и дочерью.


Кто-то настойчиво дергал Марту за фартук. Конечно же, это была внучка. Вид у нее был такой счастливо-гордый, будто бы она изобрела что-то невероятное.
- Я придумала! – воскликнула она.
- Что ты придумала, детонька?
- Ты же говорила, что мама на небесах? А я ее давно не видела и соскучилась. А ветер не доносит мои записки к ней. Или она не отвечает. Давай я слетаю на небеса по-быстрому, и…Бабушка, что с тобой?
Марта заливалась слезами. Она была сильной женщиной и никогда не позволяла себе плакать. Особенно перед другими людьми. Особенно когда эти «другие люди» - ее внучка. А сейчас слезы текли по ее щекам и, казалось, что их невозможно остановить. Майе даже подумалось, что бабушкиными стараниями, тут, в горах, появится море. Его как раз здесь очень не хватало.
- Бабушка, не плачь. Я же тебя не брошу. Я слетаю туда и обратно. Я только с мамой увижусь и тут же вернусь. Мы с ветром договоримся. Он донесет… - пыталась успокоить девочка бабушку.
- Оттуда не возвращаются, дорогая. Туда только смотрят с тоской и думают о чем-то…

«Когда-нибудь я точно слетаю туда и обратно.»- подумала Майя и даже записала это невидимыми чернилами на руке.
– И будьте уверены, - сказала она игрушечным палочкам-солдатикам и кукле из кукурузы, - уж я-то точно вернусь!

Так она впервые бросила вызов миру.

Вокруг нас – застеночные люди. И не только вокруг нас, но и внутри. Ведь и мы, на самом деле, тоже – застеночные.

Шепот узнал об этом еще в детстве. Но, занявшись другими важными делами, завертевшись в кутерьме дней, закружившись в круговороте чудес, в которые удачно, удачней не бывает, влипал, совершенно об этом забыл. А такие вещи забывать не стоит, коль уж узнал (вообще, их лучше не знать, разумеется). Если не удается зарисовать в голове, непременно нужно записывать. Записывать можно, например, на руках. Ведь если записать что-то на руках, то это никогда не забудется, всем известно.

Но Шу у нас редкостный удачник. Ему не могли не напомнить при случае.
Шел он куда-то по своим делам: может в какой-то очередной дальний путь, может в Библиотеку, может опять ловить Удачу за ленты-колокольцы (он так и не понял, что он удачник, увы) – не знаю, и тут вдруг увидел нечто совершенно невероятное и…даже пугающее, хотя трусом он не был. Все люди вокруг были отгорожены стенами. Идет по улице человек, а вокруг него – четыре стены, ну и небо - крышей. А иногда даже встречались люди, у которых для неба оставалась маленькая щелочка. Но это уже были не застеночные, а коробковые люди. Таких было мало. Стены – совершенно разные, как и люди. Как и каждого человека, каждую стену можно было бы занести в Красную Книгу, если бы такие существовали для стен и для людей (наверное, у Мира есть; для людей так точно). Есть тонкие, как паутинки, а есть железобетонные, на которые смотреть, наверное, страшней всего. Причем, тонкие, «паучьи» стены было невероятно трудно преодолеть, а железобетонные – с легкостью. Зато через тонкие можно было хоть видеть людей. Хотя и через толстые…

Рассматривая окружающих, Шу совсем позабыл о себе. Он моргнул и увидел, что вокруг него – четыре стены, а небо – крышей, все как положено. То есть, как это положено? Что это вообще значит, и каким образом он видит все, что происходит вокруг, если перед ним – стена. Совершенно непонятно, какими органами чувств. Это же нелогич…

Ну конечно, чудеса! Ну конечно, Библиотекарь, Эли, ну конечно… Нет, все же нет.

И тут живо вспомнился вчерашний день. Вчера, среди толпы, случайно встретилась одна то ли торговка, то ли цыганка. Было шумно и хотелось поскорее уйти (опять, то ли бунт башмачников, то ли незапланированный праздник). А тут она, цыганка эта, прицепилась и звенит каким-то странным инструментом вроде бубна. Идет сзади и звенит, что-то напевая. Глаза – черные, хитрые, веселые, сумасшедшие, притягивающие, улыбка – чуть насмешливая, волосы – длинные, темные, растрепанные, кожа – загорелая . А песня - нечто невероятное. Напев нездешний, ни на что непохожий, но волшебный, манящий, такой, что хочется слушать и слушать, а в сочетании с голосом… Словом, заговорил он с ней. Представилась она, как Черта. Последнее, что он помнит – это какой-то трактирчик и странные разговоры. А, еще помнит, что решил подарить ей какую-то ерунду на память, а она сказала, что отдаст взамен умение кое-что уметь видеть, и…

Стены. Совершенно точно, все эти стены – ее проделки. Хотя, если она говорила об умении видеть, то, быть может, вовсе и не ее. Шу решил, что к Эли лучше не обращаться, потому что он ей не доверяет со времен той странной шутки. Да и вообще лучше никому не доверять, он же себе обещал когда-то.
Как только Шепот подумал об этом, стены, кажется, стали тоньше и еще более «паутинистей», запутанней. Захотелось выбраться из них самому, он искал разные способы, но вылезти за пределы стен почему-то не получалось. Он ударял по ним кулаками. Он пытался распутать паутинки. Он даже упрашивал их выпустить его. Но ничего не получалось. «Чертовы чудеса!»- прокричал он, - «Я же знаю, что вас не существует!». Перед Шу появился еще один слой стен. Стало страшно. Он очень не хотел, чтобы эти стены закрыли ему все и всех. Он не хотел жить в подобной коробке.

Все бы так и продолжалось, если бы Шепот не услышал голос Эли. Она говорила:
«Выбирайся давай. Сделай шаг вперед и выберись. Это совсем не трудно. Просто представь, будто бы ты дух и можешь проходить сквозь стены. Не думай о том как. Просто выбирайся. Просто выходи.»

Не получалось. Никак. Эли не стоило верить, он был прав.

- Способность видеть-то к утру пройдет, конечно, но…Ты самостоятельно создал себе два слоя стен. Причем один из них из-за того, что ты у нас, кажется, от чудес отказался.
- Отказался? – удивился Шу.
- Я перестаю понимать вас, людей! Вы так часто отгораживаетесь от чудес, а потом страдаете из-за того, что вам их, видите ли, не хватает, и что ваши миры – серые и тусклые. Но чудеса на редкость терпеливы. Они до сих пор никуда не исчезли. И они до сих пор просачиваются через ваши преграды. Мне все время кажется, что когда-нибудь настанет момент, когда они соберут вещи и уйдут, исчезнут.
И ведь действительно. Она говорит правду. И это ведь Эли. Не доверять, ну да. Чудес нет, ну да.
- Я вовсе не думал от них отказываться. Как тут откажешься, если я притягиваю их, словно магнит. И это просто невыноси…То есть, выносимо, конечно. Но…странно.
Эли усмехнулась:
- Этот пафос мне определенно надоел. Пойдем, что ли. К старику-библиотекарю.

Шу оглянулся вокруг. Стен не было, люди все так же спешили по своим делам.

- Я уже перестал видеть это. Скажи, мои стены рухнули?
- Будем надеяться. Разве можно перестать верить в чудеса, находясь со мной рядом? – засмеялась она.
- Не-воз-мож-но.
- Аккуратней со словами. Маловероятно, может?
- Не-воз-мож-но, - повторил он, смеясь.

***
Недалеко от дома Библиотекаря какая-то бабка продавала котят. Там, кажется, остался последний котенок. Один-одинешенек он сидел в коробке. Вокруг - четыре картонные стены, и небо – крышей.

- Посмотри, вокруг котенка тоже стены. Это касается не только людей? – спросил Шу у Эли.
- Без этих «стен» он сбежит. А если сбежит, то некому будет о нем заботиться и неизвестно, что случиться с ним. А тут он защищен… Наверное, - задумалась она.
- А вы думаете, что вокруг людей нет стен, без которых их жизнь невозможна? Что есть только стены, возведенные ими самими? - встряла в разговор бабка, - Я не сказала, что позволю тебе увидеть все. Я говорила про «кое-что».

Шу остолбенел.

- Простите, вы что-то сказали?
- Я? – ответила бабка – Купите котенка. А то видите, он один остался.

«Совсем уж поехала крыша,» - подумал он, покупая пушистый комочек. Пусть хоть простора ему будет больше. В Библиотеке, или в доме Эли места побольше, чем в коробке.

***
Что я еще могу сказать? С этого момента Шу был точно уверен в том, что «черта» и «черт», непременно как-то связаны.

P.S. Котенок, к слову, замечательно прожил вместе с Шу. У Эли оказалась самая простая, вовсе не волшебная, аллергия.

- Какая она? – спросили как-то Шу, - Злая, добрая? Красивая или не очень?

Он задумался. Все дело в том, что это был очень сложный вопрос. Какая Эли? Умеют же спросить.

***
Все застыло, и на секунду мирам и даже межмирью показалось, что ветра исчезли навсегда. На самом деле они замерли. Но только на секунду. Затем снова ожили, к всеобщему облегчению, тяжело вздохнув, распахнув двери и окна, растрепав волосы и опрокинув важные (и не очень) бумаги на столе Библиотекаря. Ветра останавливаются на секунду, как правило, чтобы разглядеть человека, который зашел в Библиотеку. И, правда, как раз в этот момент туда, вместе с ветром, ворвался злой, как черт, Шу. Вид у него был усталый и измученный.
- Где Эли?! – закричал он.
- Тут, - осторожно отозвалась та, вылезая из-под кипы книг, - Чего это ты такой…расстроенный?
Она тогда еще с демонами в игры не играла и не спорила даже. Да и вообще демонов не знала, наверное. Ну, по крайней мере, она так говорит. Как оно на самом деле, я не знаю.
- Ты сказала о том, что если я пройду долгий-долгий путь, выдержу множество испытаний и все такое прочее, то найду Удачу. Я истоптал сотню сапог, я устал, я потратил черт знает сколько времени и на что? На то, чтобы найти вот это?!
Он протянул ей медальон, на котором было написано «Удача». Эли внимательно его изучила.
- «Удача». Слушай, а что тебе не нравится-то? Хотел удачу – нашел удачу. Так что удачи, Шу. Эта вещь действительно приносит удачу. Неужели ты мне не веришь? – спросила она, выпихивая его за дверь.

Он, конечно, мало что понял. На самом деле, он не Шу вовсе, его зовут Шепот. Но имени своего он не оправдывает. Скорее наоборот. Будто бы кто-то над ним посмеялся, решив так назвать. Шу все время бежит вместе с ветром. Он вообще почти летит, не угнаться. Но летит так, как и положено, наверное, человеку: сшибая деревья, прохожих, опрокидывая все вокруг, всячески создавая шум. Его появление - это звон колокольчиков, громкие шаги и неуклюжесть, которая беспокоит его самого настолько, что ему кажется, будто бы она беспокоит и всех вокруг.
«Значит, эта вещь приносит Удачу,»- подумал Шу и решил как следует повеселиться. Ведь он, черт возьми, на редкость удачливый! Почему? С чего он вообще это взял? Да с того, что не мог же он пройти такой долгий путь ради бессмысленности. И Эли говорит к тому же… И неуклюжесть пропадет, совершенно точно. Ведь теперь он – удачник. Удивительно, но в это поверилось с легкостью.

И вот, новый, совсем другой уже, не прежний вовсе (ведь прошло столько времени после его длинного и долгого пути!) Шу отправился гулять по свету, похваляясь своей удачей. Он смеялся и от ощущения собственной силы, собственной неуязвимости ему становилось невероятно легко. По началу. Потом, когда он выиграл целое состояние в карты, когда он познакомился с множеством интересных людей, ему, отчего-то, стало скучно. Но жизни без его медальона, приносящего удачу, он уже не представлял. Привычка.

Спустя некоторое время, прошел слух, будто бы Шу настолько удачлив только благодаря медальону, который носит в кармане. Каждый захотел заполучить эту вещицу.
А Шу забыл про сон, еду и веселье. Он находился в полной растерянности. Целыми днями он не мог думать ни о чем кроме сохранности медальона. Ночью он просыпался каждый час, чтобы проверить на месте ли тот. Ведь если его украдут, то как же он, Шепот, будет жить дальше.

Жить без сна, только с мыслями о сохранности всего лишь одной вещицы было просто невыносимо. Каждый раз Шу говорил себе, что все в порядке, но не верил. Опускал руку в карман – и на мгновение успокаивался. Медальон был на месте. Но спустя секунду все начиналось сначала.

Однажды он не выдержал. Выкинул медальон в окно. И только на утро осознал, что Удачи с ним больше нет. Разумеется, всем вокруг и даже себе он говорил: "Его украли. Я найду того, кто сделал это!" И все верили ему. Каждый прохожий, казалось, пытался сказать: «Удачи больше нет». Даже ветер шелестел деревьями: "Удаччи большше нетт". Ее больше не было. Казалось, что в сердце закрылась какая-то самая волшебная на свете дверь. Досады Шу и его сердца не описать.

В полном отчаянии он опять пришел в Библиотеку.
- Я не знаю, что мне делать и как мне жить без Удачи, - закончил он рассказ. (Рассказывал он Библиотекарю.)
- Без какой удачи? – спросила Эли, заходя в помещение.
- Ну, без медальона, приносящего Удачу.
- А, ну…я пошутила тогда. Неужели ты воспринял всерьез? Вот забавно-то.

Это поставило Шу в тупик. Даже вывестись из себя он толком не успел.

- Нет, стоп. Ты не понимаешь. Мне и правда чертовски везло. Это было совершенно удивительно. Понимаешь, при любых обстоятельствах мне везло. Теперь – не везет.
- Ты уже проверял?
- Нет, но медальона же не…
Он резко сорвался с места и побежал проверять наличие Удачи. Перебежал улицу, распихивая всех вокруг, и даже ни разу не ударившись лбом о дерево. Столкнул по пути какого-то молодого человека, с которым они разговорились, и тот уже хотел было принять Шу на работу, о которой тот давно мечтал. Растерял все монеты, упал, полюбовался небом. Встал и…решил сыграть в карты, чтобы проверить.
В карты он, конечно же, проиграл. Но почему-то стало понятно, что Удача его и не покидала вовсе. В этом-то вся и странность. Почему ему не кажется что все плохо, когда все плохо? Боги, неужели он сошел с ума?
«Или покидала, сволочь этакая? Хотя почему сволочь? Если покидала, то значит дело в нем, в Шу? А что она первоначально с ним делала рядом? Если дело не в медальоне, то выходит что…» - все думал, и думал, и думал Шу.

- А у него талант, а? – спрашивал как-то Библиотекарь у Эли.
- Да. Он будто бы притягивает Удачу. Какой же он дурак, если не понимал этого, - задумалась она.
- Трижды дурак. Он и сейчас не понимает. Весь мир в его и в твоих руках.
- В наших?
- Нет, это же ясно всем. Весь мир в твоих, и в его, и в моих руках. И в руках воон того прохожего, и того, и того. Весь мир в руках каждого. Ведь мир – совсем крохотный. Меньше песчинки. Существует только твой мир. Все до чего ты можешь дотронуться хотя бы краешком души. Пыльная истина, между прочим.
- Может. Вам, людям, даешь бумажечку и говоришь: «Это удача» или «Это смерть». И все. Перед вами удача и смерть. Забавные вы.
- Если _эта_ удача или смерть войдут в наш мир. У вас, кто ты там у нас, не так?
- Человек я. - улыбнулась она.
- Ну-ну...- засмеялся старик.
***
- Так что? – слишком уж долго Шу молчал, - я спросил. Какая она? Злая, добрая? Красивая или не очень?
- Она – удивительная. Могу точно сказать, что она даже не меняется. Всегда – удивительная и разная.
- Да уж. Не меняется, - засмеялись в ответ.

отрывко-зарисовочно

Он был тяжело болен. Ему поставили такой страшный непроизносимый диагноз, знаете, как любят врачи? Прочитать его тоже было трудновато, знаете же, верно, как врачи пишут. Мальчик заболел, когда ему было два. И весь его мир состоял из белых стен, запаха лекарств, приятного голоса врача, периодических визитов матери и еще нескольких мелочей. А еще в его палате было Окно. Большое. Белое. С широким подоконником, на который ни в коем случае нельзя было залезать. Это было окно в новый мир. Огромное Окно в огромный Мир За Окном. Он очень любил окна. Любые. Окном могла быть какая-нибудь книга, или рассказы врача о том, что происходит там, за той белой дверью, или…Мирта.
Он был тяжело болен.
Ему постоянно твердили об этом. Его мать, каждый раз глядя на него, не могла сдерживать слезы. На нее, бледную и измученную, ему было невыносимо больно смотреть. Поэтому он не любил ее визиты.
Шли годы. Ничего не менялось.
Но, вдруг, внезапно в его жизни появилась Мирта. И теперь-то он точно знал, что не один. Теперь-то у него был самый настоящий друг. Теперь, когда мать навещала его, он отвлекал ее разговорами о ней.
« Ко мне снова приходила Мирта. Она смеялась и рассказывала мне о своей жизни… А еще от нее пахнет замечательными духами. Она носит цветные юбки и звонко смеется. И взгляд у нее такой..лукавый-лукавый. Когда я выздоровею, то женюсь на ней. И мы будем счастливее всех счастливых,» - восторженно рассказывал он.
Мать лишь бледнела и тихо шептала: «Когда ты выздоровеешь…»
Она очень хотела познакомиться с Миртой, но ей все никак не удавалось ее застать.
«Да у нее дел всегда невпроворот. Она не может здесь долго задерживаться. Но когда-нибудь вы обязательно встретитесь,» - уверял ее он.
«А гостинцы она не приносит?»
«Да она рассеянная просто очень. Все время либо забывает, либо что-то случается с ней по дороге…» - отвечал он, уже со вздохом.
А затем выпроваживал мать, садился к окну и продолжал рисовать на нем Мирту, своего самого лучшего друга. Была одна замечательная девушка с именем «Мирта» в одной из книг-окон. А раз персонаж такой книги замечательный, то, значит и имя замечательное, а это значит, что и та девушка, которую он нарисовал тоже замечательная. И вот, каждый раз он рисовал ее на запотевшем стекле. И она оживала прямо на глазах. Нарисованная Мирта приходила к нему, звонко смеялась и рассказывала истории о своей жизни. Он рассказывал о ней тем немногим людям, которые навещали его: врачам, медсестрам и матери. Он вообще очень любил о ней рассказывать. Врач и медсестра не верили ему, но понимающие кивали, так, что, казалось, будто бы они верят и все понимают. Ведь он чуть ли не со слезами на глазах рассказывал им о ней. «Он врал» скажете вы. Но разве можно назвать враньем то, во что он искренне верил? Для него – это была самая настоящая правда. Хорошо, почти_правда. Совсем немного «почти».
Он всегда ждал зимы. Для того, чтобы каждый день рисовать ее на стекле и разговаривать с ней. И слышать ее звонкий смех. И Зима, конечно же, была его любимым временем года. Он вспоминал свои два года, когда он делал снежных ангелов на снегу и, казалось, будто бы это было сто лет назад. Но мечтать о том, как он сделает снежного ангела еще раз, было бы бессмысленным. Он и не мечтал. Ведь он был тяжело болен.
Врачи уже опустили руки, поняв, что не в их силах вылечить его. Совсем скоро он должен был умереть. Его об этом, конечно, предупредили. Честно говоря, он был даже немного рад. Рад тому, что все это томление взаперти вскоре закончится. Обязательно закончится. Ведь он тяжело болен. И вот, наконец-то, умрет.
И вот, ему оставалась последняя ночь жизни. А он? А он просто уснул или же, может у него началась лихорадка, он не помнил. Он видел только лишь какой-то чудесный парк, зеленые лавочки, тепло, солнце и Мирту рядом. И все было прекрасно, только совсем чуть-чуть болела голова.
«Мы больше никогда с тобой не увидимся,»- говорил он ей.
«Почему?»
«Потому что я умираю.»
« Почему ты умираешь?»
«Я тяжело болен.»
«А…Точно. Совсем забыла. Ты хочешь выздороветь?»
«Конечно же, хочу.»
«Не похоже. Ты уже смирился с тем, что умрешь. Ты попросту не хочешь жить.»
«Я хочу.» - упрямо повторил он.
« Ты говоришь так потому, что так хочет твоя матушка. Так хочет врач. Так хочу я. Ты говоришь это потому, что любой нормальный человек ответил бы именно так, а ты хочешь казаться таковым. Ты ответил так только поэтому. Ну же, побудь эгоистом! И ответь. Прошу, ответь мне! Ты. Хочешь. Жить?»
«Ради чего?»
«Ты хочешь жить просто так? Ради чего-то. Ради бессмысленности. Хочешь?»
Он никогда раньше не задумывался об этом. Но, чтобы еще раз увидеть Мирту…Чтобы вдохнуть полной грудью весь этот Мир За Окном. Пробежать босиком по зеленой траве. Долго изучать облака. Сделать снежного ангела. Попробовать всю-всю-всю еду на свете. Прочитать миллион книг! Поболтать с ветром за жизнь. Найти себя. О да, он хотел этого. Он безумно этого хотел. «Неужели нет никакого шанса? Почему, почему они говорили мне так часто о том, что меня нельзя вылечить, почему они не кормили меня иллюзиями хотя бы иногда? Почему они не верили в меня? Как могли они в меня не верить? Я. Хочу. Жить.» - только подумал он.
«Ну вот и все.»- засмеялась она.
Перед глазами – туман. В голове – сумбур. В ушах – сердце. Душа – в пятках.
Он открыл глаза. Мать. Врач. Медсестра. Все, со слезами на глазах…Глаза широко распахиваются. Мать обнимает его так крепко, как не обнимала никогда. «Жив! Жиив!» - кричит она, рыдая.
Спустя неделю, врач удивленно говорит о том, что совершенно не понимает в чем дело и что, по всей видимости, их лекарства все же помогли. Они выбрали правильный метод лечения, несмотря на то, что не было никакой надежды. Это какое-то чудо. Он почти здоров и… может. Жить.
***
Спустя три года какой-то молодой человек, который провел все свое детство в больнице, шел по улице и вдыхал запах весны. Кто-то брызнул на него холодной водой. Он обернулся. Какая-то девушка прыгала по лужам, пускала мыльные пузыри и звонко смеялась. От нее пахло какими-то замечательными духами. А цветная юбка вся была заляпана в весенней грязи…
«Ой, простите, я не хотела, правда. Простите, прошу, простите. Это все весна.»- и засмеялась.
Какие-то винтики вдруг повернулись у него в голове, как будто бы он вспомнил что-то, как будто бы увидел какую-то цветную картинку в альбоме «Воспоминания».
«Да нет, ничего страшного. Да. Это все весна. Вы любите весну? Простите, а как вас зовут?»
«Меня? Мирта. А вас?»
«Я вас нарисовал.»
«Нарисовали?»
Они еще долго стояли посреди улицы, по уши в весенней грязи, болтая о разностях.

В это утро каждый житель маленького городка почувствовал, что пришла Весна. Рыжие лучи солнца осветили дома людей, прокравшись сквозь сотни занавесок и стекол, добравшись до их обитателей, разбудив их и, будто бы шепнув на ухо, согревая теплым дыханием, «Пришла весна. Вставаай. Ведь пришла веснаа.» Весна пришла только в середине апреля, ночью. Это было первое, настоящее, весеннее утро в этом году. Об этом говорило, нет, не говорило, кричало все. В том числе и улыбки, появляющиеся все чаще на лицах прохожих. Город пах весной. Наконец, пришла та, кого так долго ждали. Пришла она не одна. За спиной стояла ее старая приятельница - Безумье. У нее были легкие шаги, тонкие руки и тихий-тихий, почти прозрачный и незаметный, смех. Весна разбудила огромное количество духов. И, кажется, именно в этот день, а может даже и в ночь, Безумье проходила мимо них, и у них появлялось острое желание побеседовать с людьми.

Рыжие лучи солнца светили и в окна дома, в котором жил Джоуи. Джоуи не очень-то любили, ведь он очень-то любил совать свой нос в чужие дела, да так, что не всегда удавалось его за этим занятием поймать. Нос у него был длинным и, как это ни парадоксально, незаметным.

- Очень странно… Этот парень переехал в соседний дом только вчера, а уже уезжает. О, погляди-ка, да в его доме выбиты все стекла, даже на чердаке. Нет, ну странно же, правда? – Джоуи делился своими впечатлениями с большим рыжим котом, допивая свой утренний чай и наблюдая за происходящим в этом милом городке через кухонное окно.
- Кто бы говорил - протянул Кот, потягиваясь, - ты повсюду за собой возишь говорящего рыжего кота и нередко беседуешь с ним о всяком… вечном. Думаю, этот молодой человек тоже бы посчитал это странным, оч-чень странным. Не понимаю я вас, людей. Если с вами произошла одна странность, то вы ни за что не поверите в существование какой-нибудь другой. Ну, не странно ли?
- Вот как ты думаешь, что могло с ним произойти? – лучше не вникать во все эти замечания, которые этот кот просто обожает делать всем и всегда, дай только повод.
- Ничего я не думаю. Феи, духи и какая-нибудь прочая ерунда. Спроси у него сам, коль так интересно. Весна пришла. Вот я сейчас усну, во сне узнаю немного о будущем и спрошу у начальства о том, с чего это весна вдруг опоздала. Всегда опаздывает. Ну сколько можно уже, прямо сил нет. Я, конечно, понимаю, она девушка, девушкам положено опаздывать, но, сколько лет она уже девушка, спрашивается? О, и не счесть. И постоянно опаздывает. Мне уже кажется, что это она от старости и вообще, а Зима лишь отвечает «Да ничего, я сам позже пришел», а ведь всегда приходит раньше. Ишь ты, вежливый сыскался!.. Мяууу, что-то я увлекся. Не отвлекай, в общем,- немного сердито пробормотал Кот, сворачиваясь клубочком.
Джоуи вздохнул и вышел во двор. «Феи, духи и прочая ерунда». Не признаваться же Коту в том, что он никогда не встречался с этой самой «ерундой». А то даже стыдно как-то. Понять бы еще о чем Кот говорит… Вот всегда бы понимать. Весна. Веснаа. Да, должно быть, это просто весеннее, и у соседского парня поехала крыша, вот и все.

Джоуи как бы незаметно прошел мимо дома нового жителя.

- Доброе утро… День, то есть. Вы уже уезжаете? – вежливо осведомился он.
- Я-я?…Да, пожалуй, уезжаю.

Парень выглядел на удивление счастливым. Особенно для человека, у которого в доме внезапно кто-то выбил все стекла и, по всей видимости, заставил уехать.

- Мне показалось или в вашем доме выбиты все стекла? Должно быть, вы хотите их поменять, а затем и вернетесь? – Любопытство разрывало на части. Ах, черт, только бы не выдать себя! Парень вдруг пристально взглянул на Джо.

- Пойдемте, умоляю, пойдемте куда-нибудь выпить.

Они сели в самый дальний угол какого-то кафе.
Он сам решился на разговор. Вот везет так везет! Джоуи казалось, будто бы он повесил Удачу на шею, словно ожерелье.

- Вы точно хотите услышать мою историю?
- Рассказывайте – в глазах Джо блеснул огонек.

Тот самый огонек, который появляется в глазах человека, который давно жаждет приключений и новых историй. Человека, изголодавшегося по событиям. Тут уж любопытство, сжигающее дотла, (того и гляди будет тут, напротив этого парня, сидеть один уголек) просто невозможно было скрыть. «Феи, духи и прочая ерунда». Что бы это могло значить?

- Должно быть, вы посчитаете меня сумасшедшим, но я ничего не могу с собой поделать, – сосед вдруг резко побледнел, - Мне кажется, что если я не расскажу это кому-нибудь, то уж точно, по-настоящему, свихнусь. Еще вчера я переехал в новый дом и был ужасно тому рад. Это был дом моей мечты. Огромный, просторный, очень мило выглядящий снаружи, да и в ваш городок я просто до безумия влюбился, не передать словами как. Но вот что меня удивило, продали мне его удивительно дешево. Я сначала было подумал, что что-то здесь явно не так. Приехал первый раз осмотреть и все, абсолютно все, в нем мне нравилось, даже хотя бы малейшего подвоха найти не удалось. Но, в конце концов, этот дом мне продал дряхлый старик. Должно быть, он совсем отстал от нынешней жизни или на покой собрался, а наследство некому отдавать, вот и продал по дешевке.
Джоуи задумался. Вроде бы дом пустовал всегда. И никакой старик даже не навещал свои владения. Ну да ладно.

Поймав удивленно-задумчивый взгляд Джо, рассказчик побледнел еще больше, но все же продолжил:

- В последний момент, когда мы уже подписали все нужные бумаги, когда дом стал уже целиком и полностью моим, старик с усмешкой шепнул что-то вроде «Только бережно обращайтесь с ними». «С кем?» я спросить не успел. И вот я, совершенно счастливый, распаковывал вещи, переставлял мебель, словом, превращал свое новое обиталище в по-настоящему _свое_. И все было чудесно, пока не наступила ночь. Проснулся я от странного звона колокольчиков. Открыл глаза. Никого нет. Решил, что послышалось. Прошелся по комнате. От одного угла к другому. Глубоко вздохнул и выдохнул. Потоптался немного на одном месте и снова прилег. И опять этот звон. «Но не звенит же у меня в ушах?!» - подумал я. Звон не прекращался. Он жутко напоминал злобный смех. Да, да, точно. Злобный дьявольский смех! Казалось, что какая-то неведомая дьявольская сила насмехается надо мной! Кричу в пустоту: « Кто вы? Где вы? Покажитесь!». И снова этот звон. «Что за чертовщина!» - кричу я, кричу, задыхаясь, кричу, чтобы не было так страшно, так непонятно, так необъяснимо.
Решил выглянуть в окно, посмотреть, может, это там, средь ночи, кто-то ходит и звенит. Какие-нибудь мальчишки. Поворачиваюсь к окну. Вижу лишь осколки. Стекол нет. Нет, не вынули, а именно выбили. И как я не услышал? Захожу в другую комнату, и замечаю, что и там окна разбиты. По дому гуляет ветер. Холодно, черт, как же было холодно! Звон колокольчиков становится все громче и громче, - Он говорил быстро, сбиваясь, слегка задыхаясь. Видно было, что он очень волнуется. Переживает все заново будто бы.

Слегка успокоившись, сосед, или уже бывший сосед, продолжил.

- Оборачиваюсь и вижу маленький светящийся огонек. Кажется, живой. И с крыльями, очень похожими на кружева.
«Эти стекла очень чувствительны к неверным словам, фразам, обидам, и нечего тут черта упоминать. Мы с ним поссорились недавно. Поспорили, разошлись во взглядах… Ну, знаешь, как бывает? Слово за слово и… Так что, это ты сам виноват. Нечего тут было кричать, и вообще… Кто просил тебя мебель переставлять? Здесь все было так, как должно быть,» - сердито пропищал он. И тут я, вдруг, вместо того, чтобы спрашивать, кто он, этот огонек, в чем дело и все такое прочее, как последний дурак, спросил:
« Из-за чего поссорились-то?».
«Он сказал, что вы, люди, окованы цепями. Что за вздор! Странно, да?»
«Ты, удивительный, как там говорится…волшебный огонек…»
« Я фея. Фи. Волшебный огонек! Подумать только!» - немного обиделось оно.
«Ты, фея, очень странное существо само по себе, заявляешь, о том, что что-то там странно? Странно. И говорил он правду.»
« Чтоо?!» - возмутился огонек.
«Люди окованы цепями. Не существует бесконечно свободных людей. Нас ограничивают, в любом случае.»
«Вы сами придумываете себе границы. Вот скажи, что тебе мешает, да хоть завтра утром, отправиться в кругосветное путешествие? Это же твоя мечта, не правда ли?»
И тут-то я понял, что да, что действительно ничего меня не держит. Да даже друзей здесь нет. Кто-то женился, кто-то уехал, кто-то еще что-то… И от этого стало невероятно тоскливо, но я не о том. Так мы долго еще разговаривали с феей, или как там ее. Я сидел, прислонившись к стене, оно сидело у меня на ладони, и мы беседовали обо всем, о чем только можно. И тут фея мне сказала, что мы все, люди, можем выбросить из своей жизни абсолютно все, ну, разве что, кроме памяти. И тут я решился. Утром же сяду в поезд и уеду… а, куда-нибудь! В эту ночь я как будто заново родился.

Джоуи усмехнулся:
- Просто сегодня весна началась.
- А, знаете, зря я все это вам рассказал. Глупо все это.
- Вовсе не зря.
- Просто теперь у меня нет этого чудесного ощущения тайны. Я выложил вам все. Считайте, рассказал о начале своей настоящей жизни…
- Спасибо вам. Я вам верю.

Джоуи, совершенно довольный, вернулся домой.

- Что? Как? Мрр? – Кот потянулся.
- Дурдом, -вздохнул Джо.
- Мрр, - довольно мурлыкнул он, - Весна, конечно, очень поздно пришла, но _как_ пришла. Не описать.

На самом деле, этот/эти мир(/ы) захватило волшебство. Бойтесь.

- Расскажи, расскажи еще немного о городах, в которых побывала?
- Отпустить слова на волю? Стоит ли?
- Стоит. А я запишу. Раз уж начали играть.
В такие минуты, когда она рассказывала истории о городах, о которых я даже не слышал, ее душа сияла сиреневатым цветом. И ей приходилось пересказывать эти истории множество раз, ибо, конечно же, я заслушивался голосом, интонациями и засматривался на цвет ее души.
***
С самого начала Чарли был рожден будто бы не для этого города и звали его Рихардом. Надеюсь, вы позволите мне называть его здесь "Чарли"? Должно быть, где-то там, на небесах, боги допустили какую-то ошибку, и он оказался жителем именно этого места, Города Без Относительности.
И, правда, все в этом городе было донельзя понятно. На все вопросы были найдены определенные ответы. Все дорожки были устремлены в нужную неведомо кому сторону. Кажется, еще чуть-чуть, и запахи с цветами тоже подчинятся серости этого города, что вся волшебная дымка, весь этот чудесный туман, которым окутана наша жизнь, исчезнет. Но нет, что-то все же оставалось непонятым. Например, о чем шелестит трава и отчего небо голубое, и.. Словом, у почемучек вопросы найдутся всегда и везде. Они – народ изворотливый, а Чарли был ярким представителем этого чудного народа. К сожалению, а, быть может, и к счастью, он был такой один в этом городе.
Все жители Города Без Относительности жили по четким правилам, ведь так было принято испокон веков. Их судьбу можно было четко предсказать. Нет, не увидеть одну из линий вероятностей, а предсказать все как нельзя точно. Никакого тебе запутанного клубка из линий вероятностей или расплывчатости. Моря в этом городе тоже не было. Ведь оно имеет привычку волноваться, портить идеальное состояние покоя. Пророк, забредший сюда, по случайности… (что я такое говорю, здесь не бывает случайностей.) Если бы какой-нибудь пророк забрел сюда, то он бы увидел прямые, ровные, гладкие, просто удивительно распрекрасные, без всяких кочек и ямок, дороги жизней. Прекрасно, правда? Люди чтили традиции, восславляли это место, подчинялись его законам, а, взамен на это, их жизнь была прямой, гладкой и понятной.
Но Чарли с детства, отчего-то, было душно здесь. Он совершенно не чувствовал себя живым. И, когда он чувствовал острую нехватку воздуха, или, когда ему казалось будто бы из-за пресности и безвкусности его жизни сердце начинает биться медленнее, он уходил шептаться с травами, читать запретные книги, которые удивительным образом находились в траве, и мечтать о том, чтобы выбраться хотя бы на минутку за пределы города. И иногда, очень редко, Чарли удавалось убежать за границу города и смеяться там, самому с собой, не боясь, что кто-то увидит его улыбки, или же представляя, будто бы герои тех волшебных книг, что он читает, совершенно настоящие, и рядом, и что их даже можно потрогать. В основном, это были деревья.
Дело в том, что жители города очень не любили, когда что-то было «слишком» или «чересчур». Ведь так было не принято, а они чтили свои традиции.
« У тебя слишком сильно сверкают глаза. Ты слишком счастлив. Отмени то, что так радует тебя, дорогой. Улыбаться и не опускать глаза – неприлично. Так не принято»,- частенько говорили они Чарли.
«Иногда мне кажется, будто бы мы не живы», - шептал он как-то стрекозам.- «Разве-разве это жизнь? В чужестранных книгах все совсем по-другому».
Чарли был удивительно счастливым и любопытным. Он радовался почти всему. Когда он вдыхал запах леса и слушал его разговоры, когда он чувствовал прикосновение солнечных лучей к его коже, он тут же начинал улыбаться. Он возвращался домой ужасно счастливый. У него сверкали глаза, на щеках появлялся румянец, и широкая улыбка не могла никак спрятаться, слететь с лица. Она рвалась на губы, не удержать. Улыбаться, смеяться, сверкать глазами, выдыхать волшебство, создавая на скорую руку чудеса на нитках, попросту было не принято.
«Чудеса на нитках» - это чудеса «сделай-сам». Они – самые волшебные на свете. Самое главное, это успеть их найти и поймать в ладонь, в карман, в левое ухо…да куда угодно.
Семья Чарли, да и другие жители города, были очень обеспокоены им и его поведением. Особенно улыбкой, рвущейся наружу. Он не подчинялся принятым нормам, он ничего не мог с этим сделать, то есть он был не таким как все, то есть сумасшедшим. Утешали они себя лишь мыслью о том, что это пройдет. Но года шли, он не менялся.
- Синего неба не бывает – уверенно отвечали люди, твердо глядя в глаза юноше.
- Не бывает, – отвечал он, и люди уже было набирали воздуха в легкие, чтобы облегченно вздохнуть, подумать, что это все действительно было возрастное, что все прошло и… а он продолжал, - зато бывает такое невыносимо прозрачно-голубое, и сиреневое, и фиолетовое, оранжевое, а иногда даже и красное, а еще оно бывает совершенно разным, цветным… Разве это плохо?
«С этим надо что-то делать» - думали люди, вздыхая, но вовсе не облегченно.
Когда он стал старше, то начал задумываться о том, что говорят те люди, что вокруг. Ведь он был очень одинок, из-за того, что просто любил смеяться, из-за того, что просто любил жизнь и хотел приключений и даже трудностей.
Как я уже говорил, Чарли звали Рихардом. Но это имя ему же вовсе не подходит, верно? Она звала его Чарли. Дух трав. Та, что шептала о чудесах и дарила книги.
Как-то раз, он, совершенно расстроенный, отправился за границу города и услышал чей-то звонкий смех. Именно _смех_. Самый настоящий. Боги, как же давно он его не слышал! «Чааарли» - звал кто-то. Юноша побежал на зов. И увидел черноволосую девушку, сидящую в траве. Бросались в глаза ее хитрые взгляды и улыбка. Такая же настоящая, как и смех.
- Меня зовут Рихард, - поправил ее он, как будто бы она перепутала букву или ударение в его имени.
- Даа? А как ты тогда понял, что я звала именно тебя, Чарли? – спросила она чуть насмешливо.
Чарли не нашел, что ответить.
- Время пришло. Завтра тебя выгонят из города. Или убьют. Ты нарушаешь покой, – лениво протянула она, - Не возвращайся.
- Но ведь…
- Города, что в книгах, существуют. Все это существует. Если попросишь помощи, тебе не помогут. Здесь. Тебе, так нарушающему покой своими улыбками. Да и что тебе здесь делать? Что тебя держит здесь?
- Так это ты…?
- Цветная нитка, прилипшая к черному строгому пальто. Она так нелепо выглядит, находясь там. Так и хочется снять, верно? Но отдельно – она чудесна. Радужна.
- А почему бы…
- Что тебя держит?
От внезапного осознания того, что ничего, стало не по себе. Невероятно тоскливо.
- Ты прямо как буква «Б»!- рассмеялась она. И холодный твердый тон сменился невероятной мягкостью. Верно, ветер подул в другую сторону
- Почему?
- Буква «Б» стоит второй в алфавите и даже не стремится стать первой. Смиряется с судьбой.
- Глупо так рассуждать.
- А что не глупо?
Он вновь не нашел ответа.
С ней он продолжал не находить ответов на миллионы вопросов. Это было так… интересно. Что его держит здесь?
- Что вообще сдерживает нас? Ни-че-го. Только подумай.
- Зачем…Зачем продолжать идти по пути других?
- Отправляйся в путь. Только в свой путь, Чаарли. Уверенно иди вперед. Пускай все будет как можно не правильнее, – прошелестела она и исчезла, - я всегда там, где шелестят травы.

Напоследок, она подарила ему еще пару звонких мелодий, называющихся смехом.

Он стоял и улыбался. Такой цветной, одетый во все серое.

Август, бери в руки карандаш.
И это тебе, да.Хх

***

- Чудесный денек, не правда ли? – поинтересовался Вы-Ага.
- День подходит к концу. – констатировал Вы-Эхх, закуривая какие-то на редкость противные сигареты с невыносимым запахом.
- Но был-то он чудесным?
- Быть может.
Завтра старые почти_друзья должны были отправиться в разные города. Хотя, наверное, и почти_друзьями их трудно назвать. Вы-Эхх выходил во двор покурить и повздыхать о несовершенстве мира сего, Вы-Ага - полюбоваться закатом. Так и стояли они часами, молча, глядя в небо, насвистывая какую-нибудь известную мелодию и периодически перекидываясь парой фраз. Вот уже лет десять так продолжалось. Вы-Ага называл это дружбой. Ведь ему больше не с кем было о чем-то вот так помолчать. Вы-Эхх, погруженный в свои мысли, даже приятелем соседа не считал. Они не знали друг о друге ни-че-го. Но, так или иначе, они вошли друг другу в привычку. А это – их последний такой закат.
- Куда ты? – спросил вдруг Вы-Эхх.
- В Париж.
- Зачем же?
- Просто так. Может, попробую заработать там…. Просто хочу уехать куда-нибудь, я уже продал почти все.
- То есть, рискуешь?
- Дурная привычка – рисковать. – ухмыльнулся Вы-Ага. – А ты?
- В Рим. За Ней.
- Ммм? За ней? А она?
- А Она не знает.
- Зачем?
- Дурная привычка - видеть Ее хотя бы иногда.
Оба рассмеялись.
- Ну что ж, прощай. – сказал Вы-Ага, хлопнув соседу по плечу. Он уже хотел было зайти в подъезд, но вдруг какая-то идея постучалась к нему в голову (залетела, видимо, из других измерений) и заявила повелительным тоном: «Пока не выскажешь, не исчезну, так и знай!», – Хотя нет, погоди. – остановился он по пути к двери, - Давай, скажем, лет через пятьдесят, если доживем, снова полюбуемся здесь на закат и просто поделимся друг с другом тем, что пережили. Уж до жути интересно мне – знать о ней.
- Идет. – протянул руку Вы-Эхх. – Прощай.
- До встречи. – ухмыльнулся Вы-Ага.
Разумеется, они дожили.

Вы-Ага никак не мог найти себе цель, никак не мог сидеть на месте. Каким-то образом ему удавалось как-то жить, каждый раз рискуя. Каждый раз чувствуя вкус жизни. Он желал попробовать все. И ему это удавалось. Все рывками, все быстро, ничего не успевая. Его увлечения менялись одно за другим. Его целей было не сосчитать. И ни одной Настоящей. И каждый раз он занимался любимым делом. Ловил волшебную пыль и ветер. И страдал от того, что не может найти что-то единственное, что-то свое. Тот камешек, который будет сверкать по-особенному только для его глаз. Только, разве что – рисковать. А все ради того, чтобы играть всем, чем только можно в этом мире. Хотя, это было скорее необходимостью. А, быть может, и необходимой привычкой.
Вы-Эхх повсюду следовал за Ней, что бы ни случилось. Она – была его привычкой. Только, когда он видел Ее, он мог почувствовать, что жив. Только тогда мир расцвечивался для него тысячами красок, когда Она улыбалась ему. Ей было приятно. Но вот ведь как бывает. Он – вовсе не был ее привычкой. Позже Она просто стала необходимостью, воздухом и небом. А, быть может, и необходимой привычкой.

Спустя ровно пятьдесят лет Вы-Ага пришел на то волшебное место встречать закат. Вы-Эхха не было. Вы-Ага, тяжело вздохнув, хотел уже уходить, но вдруг услышал шаги. Перед ним стоял его старый почти_друг.
- Прости, опоздал, - извинился бывший сосед, доставая противные сигареты, так ненавидимые Вы-Ага.
- Но их же больше не прода…
- Потому и опоздал, – усмехнулся Вы-Эхх. – Так что? – спросил он, закуривая.
- Я объехал весь мир…- начали они одновременно.
Рассмеялись. Их голоса уже были хриплыми, глаза – усталыми, жизнь – почти пройденной.
- Ты знаешь, я…я оказался не нужен Ей. Но жизнь была не так плоха. Привычка – на редкость глупая вещь.
- Я не нашел своего сверкающего камня…Зато блеск в глазах, и цветной мир, и вкус жизни… Да, я чувствовал все это.
- Я тут подумал, что твое «рисковать» – было вовсе не привычкой.
- А чем же?
- Безумным увлечением.
- Безумным увлечением? А это забавно. Хм. Точно. Скорее уж, твоя Она – была безумным увлечением. Не привычкой.
- Люди бывают безумными увлечениями?
- Уж вероятнее, чем привычками.
- А знаешь, мы ведь неплохо провели свою жизнь, не правда ли? Предаваясь безумным увлечениям, а?
- Да уж. А я-то думал, будто бы провел жизнь зря. Всего лишь по привычке…
- И я, признаться.
- «Безумное увлечение» - как звучит!
- Это точно. Теперь можно умирать со спокойной душой.
Они опять рассмеялись. Все-таки эти люди всегда были настоящими, самыми понимающими друзьями.

Просто. ^^

---

 

«В одном чудесном саду росла Вишня. У этой вишни была замечательная особенность: если ты к ней прикоснешься зимой, то согреешься на несколько зим вперед. Ты будешь загораться безумными огоньками, и ничто не будет тебя страшить (ведь безумных огоньков обычно страшатся, те, что боятся огня), перед тобою откроется тропинка, по которой можно смело шагать вперед, ни в чем не сомневаясь. Прекрасная особенность, не правда ли? Но кто же будет обращать внимание на вишни зимой? Зимой деревья должны спать, это только эта, непоседа! Да и что, в конце концов, подумают остальные люди!?

Дерево стояло, устремившись в небо, и наблюдало за людьми. Ей было немного одиноко и немного скучно, и поэтому она старалась разглядеть людей как можно лучше. Если бы деревья несколько столетий назад не разучились говорить по-человечески, обидевшись на пугливость людей с вечной занятостью неподалеку, то тогда бы и Вишня научилась этому. И тогда бы она кричала вслед особенно грустным прохожим: «Вы проваливаетесь в свои несчастья как во-он в тот сугроб! Ну же! Вытаскивайте, выдергивайте себя из этой пучины! Посмотрите только на небо. Была бы я человеком, так задыхалась бы от счастья, глядя в такую прекрасную синь-серь-бель (а иногда даже серень, красень, желтень и фиолень)!» Но, к сожалению, говорить она не умела. Ей оставалось только стоять и смотреть. Оставлять свои мысли внутри себя.»

 

 

На другом конце города жил один чудаковый юноша. Когда хотелось идти вперед, и он чувствовал всем сердцем, что этот путь предназначен для него, все начинали его отговаривать, и просили подумать, продумать все до последних мелочей. Тогда в нем, конечно же, зарождались сомнения. Но он умел смахнуть лишние мысли и сомнения, словно крошки со стола, и осуществлять то, что задумал. Например, улыбнувшись, отправиться расцвечивать мир миллионами ярких радуг и красок. Такое уж у него призвание. «Город, улыбнись!» - так и хотелось воскликнуть. Он иногда даже пробовал, и, иногда, город даже слушался его.

У этого молодого человека на другом конце города, конечно же, время от времени появлялись Проблемы. Он смеялся над ними, что-нибудь придумывая на ходу, и они исчезали, будто бы испугавшись. Понимали это далеко не все. Вот, например, серьезная и умная, какая-нибудь Д. совершенно не понимала.

- И что ты будешь делать? – озабоченно спрашивала она, когда Проблема посмеивалась над ним.

- Ну, для начала я допью этот чай, затем возьму палитру с краской и отправлюсь расцвечивать город…

- То есть, ты ничего не будешь делать?

- Ты о чем?

- О Проблеме.

- А…Проблемы боятся таких как я. Понимаешь, все дело в том, что я не отношусь к ним должным образом. Не откликаюсь на них. Ну, знаешь, это как в детстве на обидные прозвища.

- Чудо! – вздыхала все та же какая-нибудь Д.

 

Однажды зимой, Чудо забрел в чудесный сад. Дело в том, что какая-нибудь Д. так и не научилась его понимать. Она твердила ему «Посмотри правде в глаза!». А он отвечал ей: «Правда сама прячет от меня свои глаза. Я не виноват. Стесняется должно быть…» «Не глупи. Такое ощущение, будто бы ты не знаешь что такое правда!» « А ты будто бы знаешь?» Какая-нибудь Д. не смогла ответить. И, конечно же, обиделась.

А у него начался его рабочий день, а точнее, вечер. Обычный вечер обычного расцвечивателя города.

В тот вечер ему как-то не расцвечивалось.

Он бродил по городу, забрел в чудесный сад и увидел Вишню. Внезапно он понял, что это та самая Вишня, о которой он когда-то рассказывал непонимающей какой-нибудь Д. Он сел напротив дерево и начал рассказывать о своей жизни, играя словами и эмоциями. Ведь какая-нибудь Д. не хотела слушать его истории. Она ведь не верила. Вишня верила и улыбалась вместе с ним (не улыбалась, конечно, вишни и этого не умеют делать, но если бы могла, то обязательно.) Это стало такой странной привычкой иногда приходить к Вишне и мечтать, сидя напротив.

«Расцвечивать город – это чудесно! Но как бы мне еще хотелось расцвечивать мир или даже миры! Но я не могу оставить какую-нибудь Д., а она со мной не отправится. Ах, вылезти бы за пределы нашей круглой Земли!»- мечтал он однажды.

Но на самом деле вовсе не только какая-нибудь Д. не давала ему уйти. Ему все же очень нравился его мир и его город. Они были самыми любимыми на свете.

«Пока еще не время.» - прошептала ему Вишня так, чтобы услышал только он.

«Скажи хоть что-нибудь погромче! Скажи хоть что-нибудь еще!» - обратился он к Вишне, которая выучила совсем немного из языка, на котором говорил мечтатель. Но Вишня молчала. Вместо нее он услышал знакомый голос за спиной:

 

- С кем, с кем ты разговариваешь? – удивленно спросила какая-нибудь Д.

- С Вишней. Я рассказывал тебе о ней.

- Та, что согревает?

- Ну да.

- И ты не дотронешься? Вдруг и правда согревает?

- Нет. Не имею ни малейшего права, даже если и согревает.

 Пауза.

- Я вдруг поняла, что ты всегда отдаешь всем свое тепло…И что..я так никогда не смогу.

 

Внезапно стало понятно, что она слушает его истории вместе с Вишней и уже не в первый раз. Усмешка.

 

- Во мне нет ни сколечки. Но это так невероятно здорово: дарить тепло. На самом деле его нет ни в ком, оно, оно как воздух, вдохнул и выдохнул. Оно общее, понимаешь? Но люди его не всегда видят, они проваливаются в сугробы своих несчастий. Тепло надо уметь чувствовать…Им надо уметь управлять. Его не поймаешь, не заберешь и не отдашь.

- Кажется, я начинаю понимать! – улыбнулась какая-нибудь Д. (она очень давно этого не делала), - Должно быть, это очень интересно. Все это. Можно, можно и мне расцвечивать город? – уже рассмеялась она.

- Конечно. Вот видишь, нас уже целых трое! А если еще и поискать…