Стены мне шепчут «скажи» на пути в место, что называют домом, и, как будто хотят, чтобы и я, выйдя на сцену, воздушную, еле видимую сцену, которая мною вот-вот будет найдена, сказал что-нибудь. Но что говорить? Можно было бы сидеть, укрывшись книгами и альбомами, и все время молчать. Все это можно когда угодно, но не сейчас. Но, несмотря на это, я молчу в какой-то нерешительности.
Всегда, когда просят нести чушь, болтать, что вздумается, не хватает и вечности, и целой пустынной улицы, чтобы понять, что можно сказать этому миру и этому городу. Можно крикнуть: «Знаете, почему этот свет чудной?» Мне бы хотелось услышать «нет», но всё сковано молчанием. Прямо как я минуту назад. В таком случае можно продолжить: «На него вечно смотрят с разных сторон, не заметив солнечный луч или еще какую-нибудь такую мелочь вроде капли дождя, падающей тебе на ладонь». Всё вокруг не произносит ни звука. «А тут еще этот мальчишка. Знаете, вездесущий мальчишка, который знает обо всем, что живет в тебе? Это ужасно несправедливо, но это так.» Он сидит на троне (никто никогда не сможет его и мизинцем тронуть, потому что он там сидит). В пустой зале. И думает о том, сколько же вечностей прошло. Каждая минута для него вечность. А еще можно сказать городу и людям: «Почему вы все время жалуетесь? Почему вы такие? Почему?». И тут уж этот мальчишка только засмеется над тобой. И ты вернешься домой, позабыв о своем выступлении.