Ни в коем случае нельзя, оставшись с разбитым корытом, сидеть рядом с ним, даже если вон там - удобная лавочка и светит солнышко. Если оно так уж необходимо или, если это действительно все, что осталось, то можно взять его подмышку и отправиться в какой-нибудь очередной путь. Особенно, когда есть попутчики или друг, у которого такое же корыто под боком.
Изменились вроде бы, выросли или, наоборот, стали младше - неясно, но все это неважно, если мы каждый раз возвращаемся к истокам, как разговоры людей, пьющих что-то крепкое. А так, наверное, и должно быть.

Когда жизнь начинает казаться никакой (такое бывает даже в моем мире), то теплый плед и книжка - не выход, совершенно точно. Если ты хочешь, чтобы она обняла тебя, и вы закружились вместе с ней в сумасшедшем танце, нужно просто открыть дверь, выйти на связь и, самое главное, улыбнуться тому, самому настоящему миру (то есть, всему, до чего можешь дотянуться).
Мне вручают коробочки со сладкой помощью, я вручаю барбариски, по мне проезжаются тележкой, я больше туда не возвращаюсь, держусь за стиль, как за последний рубеж, иногда становлюсь не собой, иногда влипаю в истории...живу.
Ко мне приходят бездомные друзья, мы пьем чай и смеемся. Говорят, что мне в пору открывать гостинницу, даже кошка уже относится к вечным гостям снисходительно. Становится понятно, что дом нужен хотя бы для того, чтобы в гости могли прийти твои бездомные друзья. Обычно будучи блуждающим огоньком, на время становлюсь маяком или фонарным столбом. Это даже забавно. Только без фонарщиков тяжеловато.
А потом все надоедает, и я выхожу на связь с миром, улыбаюсь жизни, задаю ей дурацкие вопросы...и она улыбается мне, превратившись в метель. Я снова блуждающий огонек.

А сегодня мы старательно пытаемся затеряться в городе с Оленем и, внезапно, натыкаемся на книжный. Уже собираемся уходить, сетуя на цены желаемых книжиц, как вдруг, будто из под земли, появляется бородатый дядечка, весь такой интересный, взбудораженный чем-то, с безуменками в слегка хитроватых глазах. Он обращается к нам: "Пойдем, откроете любую книгу Рубиной или Пелевина на любой странице и в любом абзаце поищете художественные приемы. Если найдете, то я вам вот, двести рублей дам! Да пойдем, пойдем." Мы подходим к стенду с новыми книжками. Открываем Рубину и читаем текст. Однажды встречаем инверсию и кое-где просторечные выражения. Заявляем, что это вот они, художественные приемы, вероятно. Он переспрашивает уверены ли мы и вручает нам деньги. И тут начинает говорить то самое, давно обдуманное. О том, что текст должен быть живым, что проза сама по себе должна быть образом, что она должна быть, в общем-то, почти поэзией, но никак не почти журналистикой, и о том, что в том абзаце, конечно, совсем никакие художественные приемы, и о чем-то еще. Я улыбаюсь, соглашаясь. А как он это говорил, боже. Даже тот очень питерский человек Виталий рассказывал что-либо не так вдохновенно. Мы возвращаем деньги, говоря, что не заслужили. Он не берет со словами: "Да ладно, вы же студенты, наверное" и, представившись как историк-филолог-писатель (надо было имя, что ли, спросить), куда-то уходит. Его вдохновение тут же перелетает к нам и теряться становится еще интересней.

...И вообще, здесь должна быть заметка о том, как я люблю мир.


Угрюмые сказочники, добрые бармолеи,
Я, кажется, вами, родные, чуть-чуть болею.
На лбу моем, видите, слово «привязан» алеет?
Не видите? Жаль. Оно прожигает кожу,
Поэтому ваши улыбки всегда со мною.
Неважно, где я: в пути, в борьбе с тишиною,
В неясной тоске или в коме, на мир ли ною…
Любой из вас в моей голове возможен.
От этого легче дышится и живется.
Да так, что солнце вместе со мной смеется,
И небо слышит звон моих колокольцев,
И ветер, бывает, шепнет «привет», пролетая.
И сердце мое стучит свои сбитые ритмы,
И иногда о чем-то таком говорит мне,
Что остается только теряться в рифмах,
Которые я неумело переплетаю.
И мы не исчезнем так просто, любимы Миром,
С которым - вечно на связи, в прямом эфире
Играем мелодии жизни на старых лирах
И, в общем, живем припеваючи (хоть и с грустью).
А я как-то раз закрою двери и ставни,
Примусь страдать, пока и правда не станет
Ужасно плохо-хочется, чтоб отстали,
И вы соберетесь… Но кто же вас тут отпустит?

Когда тебя, ненароком так, ударяют тяжеленным, пыльным, почти невидимым мешком по голове под предлогом каких-то общих дел, в голове отпечатываются самые страшные вещи. Среди них легко отыскать, например, то, что ты потерял друга, собаку, дом, рокэалву (и, вместе с тем, сестру), окончательно уронил крышу и приобрел головную боль и громкие перестукивания желающего оставить тело в покое сердца. После этого сидишь весь такой пришибленный, тщетно пытаясь вникнуть в умные книжки. А потом открываешь первую попавшуюся тетрадку с лекциями двухмесячной давности и читаешь на полях свой почерк: "На самом деле все не так, идиот. Дома ты просто никогда не находил, но, разумеется, найдешь. Друг не был другом, если потерялся. Собака, держу пари, обязательно вернется, если не окажется кошкой. Сестру советую отпустить и перестать писать ей письма в небо (это ужасно глупо). А перестукивания - это же чертовски мило. Напишешь множество вещей, из тех, которые нравятся девушкам". От этого сразу дышится легче. Ведь совершенно не помнил об этой заметке. Спасибо, Мир.

Эти недели смело можно назвать "неделями тупых шуток и случайно-нелепых переездок". В хорошем смысле, конечно же. Путешествовали по моей любимой Италии, смеялись с ветром, безумствовали до тех пор пока не станет плохо, ссорились до пересохших глоток. Теперь я безнадежно привязан к отвратительной компании. Ну, или хотя бы к ее части. Ну, или хотя бы к девочке по имени Аня.
Сначала, как всегда, лыжи-палки-снег, странный народ, оказавшийся чем-то средним между немцами и итальянцами (и при этом далеко не французами), сплошной ветер в ушах, отваливающиеся конечности, глупый, бессмысленный, но ужасно увлекательный риск. Ощущение себя особым, сугробным моряком. Ну, или жителем. Туманный день. И мое эпичное падение. Крису же не жить без этого. ("Он плачет?" "Нет, смеется. О_О". И где-то мой крик: "Я же жииив!!!х)").
Идешь по городу, глядя по сторонам, и вдруг замечаешь, что какой-то торговец на рынке вдруг взял и запел. Очень громко. Таким красивым, хорошо поставленным голосом. Люди, проходящие мимо, смотрят на это, как на нечто ну очень обыкновенное, но довольно милое."Это Италия. Белла Италия,"- шепчет девочка Аня. Я улыбаюсь. Нет страны прекрасней.
А потом мы едем дальше со всеми своими тяжеленными вещами, из города в город, называем друг друга Пикассо Вторым и Ильей Ильичем. Все так же не умеем по-человечески шутить. Травим глупые анекдоты. Проходим мимо двери с улыбающей надписью "марикьяре" и сотни людей и эмоций.
И вот, наконец, пережив всяческие приключения, приезжаем Туда. В Венецию. Венеция - самый лучший из других миров. В моих карманах кончаются слова, когда я думаю о ней. Поэтому не буду о ней. А буду о любимых нас в этом месте. Лодка-такси, волшебные фонари, гостинница, в которой жил Бродский. Мы гуляем по дождливому городу с интересным и, почему-то, очень питерским человеком по имени Виталий. Он хитро щурится из под своих круглых очков и стучит зонтиком-тростью по мостовой, внимательно и очень пристально смотрит одновременно на всех (и как ему это удается?), рассказывая о политических интригах.
Потом мы еще совсем чуть-чуть шляемся по городам, разглядывая небо и площади, а затем возвращаемся, каждый в свой, пыльный город.
В моем пыльном городе ждут. И не какой-нибудь конец света, а меня. И это чертовски приятно. Вернулся.

Совсем забыл же! Всех-всех-всех с наступающим Новым Годом! Волшебства вам и побольше. Подводить итоги - ужасно скучное занятие, да к тому же их будет столько, что я в них запутаюсь и, конечно же, тут же примусь грузиться. Поэтому просто поздравляю.

З.Ы. себе

снова о старой ведьме

А недавно была волшебная ярмарка. Мы шли на нее, поскальзываясь и со смехом падая на холодный и твердый лед. (Зима сейчас странноватая и менее захватывающая, чем в прошлом году, но все же с  ней можно найти общий язык.)

В сером и скучном здании находились цветные люди, и мы заговаривали почти с каждым о какой-то там ерунде. Там была девушка, пересказывающая сюжеты необычных и глупых книжек (в хорошем смысле этого слова), рыжий дядько, напомнивший мне одного моего знакомого и называвший все те места (мол, вдруг, мы виделись именно там), в которых я очень хотел бы побывать, но, конечно же, не побывал и ребята-буддисты, звавшие с собой в Индию и автостопом в Красноярск (от чего мы были вынуждены отказаться во имя учебы).

Это самые запомнившиеся.

У последних продавалось много цветного и теплого, на что у всех нас, даже если сложить, никак не хватило бы денег. И поэтому, мы решили выкупать подарок для одной девушки сказками. Хотя, конечно же, дело было не в подарке, а в том, чтобы хорошо провести время. Из обещанных сорока сказок рассказали только пять, в процессе узнав множество интересного. Например, что мы общаемся с настоящим Дедом Морозом.

(- А какая у вас специализация?

- Я Дед Мороз. А вы?

- Волшебник. Сказочник.

- А я так, мимо пробегала.

- Ну, а я - олень.

Мы же прекрасны, правда?)

Или, что прекрасной девушке маленький мальчик в шарфе может принести огромную коробку с драконом. Или, что елки бывают фиолетовыми. И еще чего только не.

Конечно же, об обмене контактами не могло быть и речи.  Ведь тогда в голове бы не возникало вопроса: " А увидимся ли еще?". В нем вся прелесть.

Мне не хватает не той, с кем делить постель.
Мне не хватает той, с кем делиться душами.
Чтоб не давала уснуть своими "послушай" и
Появлялась на вечно измятом моем листе.

Чтобы она на суше смеялась о море,
Чтоб я, бредя морем, чаще бывал на суше,
Если меня вдруг пуля собьет или сморит
Голодом и тоской отыскала б лучшего.

Чтобы волосы, словно шелк, и прекрасен смех.
(Кусочек от сердца я бы вплетал ей в венок,
Все вечера без нее заливая вином
И все безумства на свете свершить сумев).

Чтобы любовь, а не вновь перерезать глотки.
Чтобы без скучных и пошлых "люблю-скучаю".
Жаль, что такая вечность была б короткой.
Не захлебнись, идиот, своими мечтами.

Три идиота, бегающие посреди улицы друг за другом вокруг одного единственного задумавшегося о чем-то (видимо, не идиота) со снежками в руках, которые вовсе не снежки, а одно название - это, конечно, мы, кто же еще? Благо, до спихивания друг друга в сугробы пока еще не дошли. Но это пока.

А на следующий день, когда просыпаешься с больными горлом и головой, ничто так не радует, как идиотские песни, знакомый, радостно орущий в трубку: "Она сказала "даааа"!!!" и носки со спайдерменом, неизвестно откуда появившиеся у меня в шкафу, а затем и на ногах.

Я путаюсь в шнурках и лентах, соединяющих меня с миром, спотыкаюсь о проблемы и, как всегда, думаю о чем угодно, кроме художников, о которых нужно, вроде как, ужасно много писать.

Правда мое осточертевшее "ты знаешь" иногда хочется адресовывать живым, а так все в порядке.

лирушные глюки, удаляющие половину текста, такие лирушные глюки. =_= теперьвродеполностный.-_-

--

Женечке

- «Я решил бросить музыку», - шепчет Джин молчаливой телефонной трубке, - Нет, не так. «Ты знаешь, я решил, что...» Ну, и что же ты решил?... Еще раз. «Я вдруг понял, что музыка - это не мое. Ты знаешь, я же только, можно сказать, начал жить, и всю жизнь рядом со мной...» И не так. Черт возьми, ты никогда не можешь сказать как надо, идиот!

Выкрикнув последнее замечание белой от равнодушия стене, Джин вышел из пустого подвала, в котором обычно проходили репетиции его группы, в холодный, только-только покрывшийся снегом город. Тот подвал был по-настоящему волшебным местом. Туда хотелось приходить только для того, чтобы посмотреть на замечательных людей с разноцветными душами, на время концертов выпадающими из их сердец и летающими по аудитории. Джину нравилось сидеть здесь в одиночку, принимая какие-нибудь важные или не очень решения или любуясь стенами, потолком и событиями, которые кружились вокруг него.
Он вышел к городу, пахнущему морозом, выхлопными газами и людьми. Вдохнул его привычную пыль полной грудью. А затем, сморщившись от своих мыслей и решений, пошел, повинуясь своим ногам, только для того, чтобы куда-нибудь, в конце концов, прийти.
Когда-то он, во что бы то ни стало, решил освободиться от невидимых и невыносимых оков этого мира, в которые был заключен. Неясно откуда в его голове появились подобные мысли, но он четко осознавал, что все эти оковы, границы, рамки мешают ему жить.
Джин запрокинул голову к небу. Рассвет над домами был потрясающим. С ним была связана целая вереница воспоминаний из жизни. Сочетание кораллового, фиолетового и серо-синего на небе казалось чем-то невероятным и волшебным, сколько бы раз он не любовался им.
Невидимые оковы Джина не давали ему взлететь в небо и познакомиться с другими мирами. Он пытался избавиться от них любыми способами: он, скрепя сердце, бросал более и менее близких ему людей, переезжал в другие города, менял домашних животных и интересы. Но ничего не менялось. Этот мир все так же держал его внутри себя, цепко вцепившись за волосы.
Совсем недавно мир даже вынудил Джина бросить Друга. Того самого, настоящего и единственного Друга, который попадается лишь однажды в жизни. Почти ничего не объяснив, Джин исчез из его кухни и записной книжки. Освободиться от оков было важнее. Эта навязчивая идея преследовала его по ночам, утрам и дням.
Сбежать от нее не получалось. Поэтому он сбегал от жизни.
Но даже когда он бросил старого друга, ничего не изменилось. Тогда Джин решил выбросить самое дорогое и главное, что было рядом с ним всегда, с раннего детства. Музыку. Дар к музыке был дан ему от Бога. Он научился читать ноты раньше, чем книги, уже в шесть лет побеждал во всех музыкальных конкурсах, в десять окончил музыкальную школу, в пятнадцать поступил в консерваторию. Музыка сопровождала его всю жизнь и была самыми тяжелыми оковами, мешающими ему взлететь. Раньше ему просто не хотелось понимать этого. Теперь же, он готов к последнему шагу.
«Я решил бросить музыку...» - он представлял, как скажет это, вернувшись к Другу, и извинится перед ним, вернув все на свои места. «Идиот,» - только и ответит тот, хлопнув Джина по плечу, и они отправятся в какой-нибудь бар, выпить по поводу последних событий.
Джин шел вдоль темных улиц, и каждый шаг казался ему печатью. Он сделал свой выбор.

Вдруг в ушах отчетливо прозвенел донельзя знакомый звук, стук, звон стекла. Джин резко поднял голову и увидел гитару, летящую прямо на него. Отбежал чуть дальше, протянул руки, с трудом поймал ее и засмеялся, разрывая утреннюю тишину. Так смешно ему не было уже давно. Джин внимательно осмотрел инструмент, но нашел на нем только одну небольшую трещину. «Повезло владельцу,»-прошептал, ухмыльнувшись.
Джин вздохнул, все так же улыбаясь, отсчитал номер квартиры по окнам, зашел в подъезд и, поднявшись наверх, позвонил в дверь. Открыли не сразу.
- Чего вам? - за дверью прозвучал мальчишеский голос.
- Да вот, вы гитару...уронили, - ответил Джин, подняв бровь.
- Забирайте себе.
- Зачем? У меня есть. Может, возьмешь, а? Гитара - это женщина, ее нельзя просто так взять и выбросить. Тем более одну, на мороз и безо всяких средств к существованию. Это как-то...подло.

Спустя некоторое время, раздался щелчок открывающейся двери.

- Заходите.
Дверь действительно открыл мальчишка, лет шестнадцати на вид, тощий, как скелет. Джин осторожно зашел, протянул тому гитару, сел на какую-то табуретку, стоявшую в прихожей, ухмыльнулся и спросил, протянув руку:
- Ну, и зачем...? Как тебя зовут-то хоть? Меня - Джин.
- Рома.
- Как город, что ли?
- Как город.
- Ну, рассказывай. Зачем же, Рома...?
- Да все просто.
Джин вопросительно поднял бровь.
- У меня нет таланта, - продолжил мальчишка, - Бездарней меня не найти никого. Я ничего не умею, сколько бы сил не тратил, понимаете? А вы-то. Играете? - с горькой усмешкой спросил он.
- Я решил… - начал Джин, в его голове промелькнула мысль: «Бросить музыку – разве не то же самое, что выбросить гитару?» – Да, играю. Дай-ка… - он указал на инструмент.
Мальчишка неуверенно протянул его. Джин провел по струнам, небрежно взял аккорд и, из-под его рук, полилась музыка, затрагивающая все закоулки души. Да что там души, она захватывала всего мальчишку целиком.
Когда незваный гость начал петь, казалось, что он вот-вот взлетит. Даже стены и стулья внимательно слушали Джина. Этому человеку был дан талант от Бога.
Когда он закончил, наступило молчание. Спустя пару минут, Рома, оправившись от восторженного оцепенения, охватившего его с головы до ног, едва слышно проговорил:
- Я никогда так не смогу. В том-то все и дело.
- И это повод выкидывать гитару, беззащитную женщину? Ты сможешь лучше, - уверенно сказал Джин, а затем, подумав, спросил - Хочешь, научу?
- Это дорого?
- Ну, если чашка чая – это дорого… - засмеялся Джин.
Мальчишка помотал головой и улыбнулся.

Чуть позже, провожая своего неожиданного гостя, он сказал то, что хотел сказать, как только Джин начал петь:
- Знаете, когда вы поете, кажется, что вы и все вместе с вами – вот-вот взлетит. Смешно. Но так.

Джин шел по заснеженной улице, постоянно прокручивая в голове эти слова. Он решил остаться в этом мире только для того, чтобы посмотреть, что будет дальше. Мысли о том, чтобы бросить самую главную девушку в своей жизни, музыку, испарились. Музыкант шел вперед, улыбаясь новому дню.
Набрав номер на старом телефоне, он прошептал: «Привет, дружище. Пойдем, выпьем, а? Я решил не бросать музыку. Идиот, да?».
Оковы слетели сами собой, разбившись вдребезги.

Приходишь в одно из любимых мест к крутым людям, с которыми только-только начал ощущать себя более и менее своим. Мы такие замечательные и смешные: варим пельмени, как зелья, учимся рисовать на потолках, пишем совершенный бред, иногда пытаемся что-то забыть или вспомнить, согреться или утонуть во льдах. Нас пятеро. В детстве, в моих мыслях, это "пятеро" казалось чем-то невероятно волшебным. Вообще, всегда казалось волшебным, когда какую-то небольшую группу людей связывает некая цель, занятие, мечта и больше ничего кроме этого. А потом, в процессе, они начинают узнавать друг друга, и понимают, что стали, если не друзьями, то чем-то неотделимо-незаменимым друг для друга.
Нас пятеро. Точнее, их четверо. А я просто когда-то пришел и спросил у одного из них: "Можно посидеть рядом (у вас потрясные руки)?" и остался на полтора года.

Человек с потрясающими руками, которого называют исключительно уменьшительно-ласкательно, потому что другие наименования ему попросту не идут (причем, он вовсе не милый. дело пахнет чем-то необъяснимым.), ужасно умный разговорчивый математик, ненавидящий очки и шоколадки, смазливый мальчег, за которым всегда толпа девушек (хотя бы морально, так точно) и странный молчаливый неизвестнокто с именем, которое почему-то ассоциируется у меня с вином и деньгами. И потерянный я со своими волшебствами где-то сбоку.
У нас было то_самое. Когда объединяет какое-то общее дело, вы смеетесь, хлопаете друг друга по плечу, иногда выпиваете вместе, рассказываете друг другу самое сокровенное. Ну, они так точно. Даже если не брать меня и это дурацкое "нас". Как же это...непередаваемо-замечательно, черт возьми.
 

Проходит всего лишь год с чем-то.
И вы понимаете, что вас было пятеро. Их было четверо. А теперь вы все - по отдельности, по одиночке, разошлись по мирам, городам, квартирам и континентам (я тогда не знал, что писал о будущем, надо же). Потому что "выросли" и нужно выбирать жизненный путь, потому что время неустанно движется вперед и за ним не успеть, потому что "даже пробовать совмещать не стоит, только ты весь такой разрывающийся, идиот Крис". Я стою в углу и наблюдаю за их Важными Решениями. Автоматически превращаюсь в "необходимую мебель". Для меня теряется кусок чего-то ужасно важного, сердце бешено стучит, в голове только один вопрос: "Как?". Эти люди ужасно круты. Но вместе они гениальны.

Спрячем же гитары в чехлы, мы никогда ничего не добьемся на этом поприще, чо. Да, ребят?
Пора бы привыкнуть.

Периодическое осознание себя невидимкой, толкание всяческих выдуманных речей, снежное небо, каменные ступеньки, «Кактусовая пещера» с одним единственным потрясающе синим кактусом, знакомые, незнакомые и незнакомые знакомые, неожиданно Взрослая Чай, бесконечные поиски, неузнавания, волшебная книжица, суровые взгляды по поводу и без, горячий чай, спасение Д., полнейшая растерянность, называние меня Снежинком, который вроде теплый, но все равно холодный, а результат один - обожжешься.
Мне ли не успевать за Жизнью? Мне.

P.S. забавное заявление одной девушки почти шепотом: "Вы все такие сказочные с виду, а на деле - странные и жуткие." Интересно почему.

Составляем планы на будущее, если "случится не так, как мы хотим или задумываем".
Ну, например, те иногдашние мы-великие пираты всенепременно откроем чайную кондитерскую, главной фишкой которой будут имбирные пряники в виде клевера. Там будет особенно уютно зимой. Мы, честно говоря, не умеем готовить сладости, но когда начнем свой бизнес, конечно же, сумеем. Станем собирать истории, которые будут постоянно кружить вокруг нас, в какую-нибудь бумажную шкатулку. Однажды, конечно, истории уйдут. И тогда нам придется бежать за ними. Ведь они хуже курения или людей: мы просто не сможем без них жить. Или улетим в далекие страны и будем там пафосными сказочниками или исследователями. Или совсем заделаемся музыкантами. Будем путешествовать и отдавать частичку себя каждому городу. Или вообще будем восточными ковриками (коврики и тряпки - разные вещи!), которым не нужно ничего подобного. Словом, не пропадем, если не добьемся успехов в этих своих журналистиках и филологиях.
Нет ничего лучше, чем болтать о размытостях будущего, гуляя под сиреневатым светом всего вокруг. Но умные, закаленные жизнью люди ( с ужасно твердыми и тяжелыми душами) почему-то требуют точности.
Я ненавижу слово "мы", но постоянно его употребляю. Оно греет больше, чем "я с кем-то".

А гениальные диалоги "с кем-то" тоже имеют место.
- Мои окна выходят...
- Покурить? - с надеждой.
- Нет, к парку.
*обреченно вздыхаем*

Иногда меня окружают люди-конфеты. Когда их двое - это еще куда ни шло. Но если их пятеро, то внутри загорается острое желание застрелиться.

А еще, я тут на днях пришел к выводу, что у моего будильника есть одна забавная функция: "Внезапно не прозвонить, когда очень нужно не проспать." Я раздраженно ворчу на Мир, когда это случается в очередной раз, и вспоминаю ночные разговоры с душой, вроде:

- Пиши, - говорит она,
- У меня мало того, что без мыслей, так еще и без души выходит! - жалуюсь я.
- Но я же здесь! - недоумевает она.
- Действительно, - вздыхаю и принимаюсь что-то печатать.

Вот так.
Успеваю все так же не высыпаться (из пакета!) и разбираться по пуговицам и косточкам.

У нас тут весело и иногда ужасно безнадежно. Стараемся оставаться радостными придурками. Поезда-призраки пролетают мимо нас, гнутся шляпы и чинятся зонтики, происходит осознание того, что я не вхожу в некоторые планы Мира, прелестная англичанка рассуждает о Хаусе.

Круговороты, перевороты, странные слова, недопонимания и прочая ерунда. Но самое главное - я снова вижу моих любимых музыкантов, хотя бы иногда. Нам безумно вместе, мы много пьем, танцуем, горланим песни и разрисовываем стены. Я каждый раз открываю их по-новому, и, если честно, чувствую себя тем Кристофером среди тех сказочников. Наша зима будет горящей.

У меня все сочетается и совпадает, значит я собираю правильный пазл.