Черный мужик с узкими глазами залил бензином бак. И машина покатилась под длинную хакаскую горку. С одного боку сияли радужные, по-советски счастливые облака. С другого - ничего не сияло. Там - небо нависало тяжелым грифельным одеялом, как будто придавленное сверху чугунным утюгом. Трезвый цвет распылял холодное английское утро.

Ветер сопротивлялся машине и скорости, с которой она ехала. Пространство отдавал им неохотно. Борьба высекала громкий и тревожный гул, который, в свою очередь, атаковал мою перепонку прямо через открытый люк.

Обжигали прохладой мокрые крапинки на затылке и голых руках, иногда - по ошибке занырнувшая волна дождевого воздуха. Прочие впечатления появлялись и исчезали не нарушая границы тела. Только зрительные проникали внутрь, и то, сразу подчиненные абсолютной монархии мыслей.

Если высунуть руку через люк, то ветер будет сопротивляться и ей. Сначала от его злости на свою руку станет страшно, но потом к ней привыкаешь, как и к злости на железную машину, которой все равно. Когда снова обретешь уверенность, ветер можно приручить, - например, отрегулировать ладошкой потоки и направить себе в лицо, на шею, на водителя.

Откроешь дверцу, встанешь на землю, потянешь застывшее мясо, хрустнешь воздухом между хрящами, и все это забудешь. Плоть! Потому, что надо кушать плоть чужую, жаренную, шашлык, например.