И смыл свиней, и коров, и собаку, британскую овчарку, и пастухов, ее кормильцев. И стало мокро и пусто. И стала ночь. Деяние первое.

Я пришел на работу, как обычно, в пять до восхода, а мне говорят: "Самарканд, ты уволен". Я подумал тогда: "Будем жить на бабушкину пенсию". Это было окончательное решение.

Домой я шел понуро, без песни в глазах. Света играла моими шпильками и беззаботно мешала их с бабушкиными. Блаженные! Одни - в незнании своем, другие - в меди тупой и противной на вкус. Я вдумчиво просмотрел телевизор - орущие черные дети (грязные и негры), прилипшие обугленными руками к затылку уголовники, летящие хоккеисты, тяжелые самолеты, бабы с косами, бездомные хорьки, красивые люди с блестящими ногами и овальными черепами, - ничего. Ничего не отражало моей переливающейся тоски. Разочаровался в искусстве.

Только дождь похож на нее. Он так же мелко и незаметно покрывает весь край. Ты не заметил, а он уже блестит вдоль и поперек. И, вроде, красиво, а, вроде, и в магазин за окорочком уже не пойдешь. Неохота бабушку эксплуатировать. Семья моя ведь.

И сомкнул он веки свои. И потекли ручьи разноцветные вниз на подушку. И впитала она всё. И назад не выпустила. Сон. Деяние второе.

В колонках играет - Billy Idol - Rebel Yell

Убей не помню, как это случилось. Я свою семью знаю. Трое нас. Откуда вонючая сальная шкура лежит в развалку на рукомойнике и скребет лапой по дереву?

Если она не ест, - пускай лежит, ладно.

Слава пошел на площадь. А я сказал ему :"Пока".  Он одернул ногу, - так, пренебрегает мной как будто. И отдал мне свой билетик-встречу. Это я им пренебрегаю. Билетик я выбросил в ближайшую ржавую синюю мусорку. Я слышал, как он ударился о мокрое дно.

Одену новый галстук (цвета вы не вообразите) и пойду в театр с бабушкой. Она давно меня просила. Тут ей вода стынет. А по руке поднимается пар.

 

(Восьмерка - это сумма цифр на билетике)

В колонках играет - Dust Brothers - This Is Your Life

Мороженко потекло вниз по коленке. Я его чувствую, а значит, я живу.  Оставлю, не буду смывать. Потом кто-нибудь слизнет. Сегодня я ударил человека. Потому что он меня затрахал. Я тут первый стоял, говорит. А я ебу, кто тут первый стоял. Мне на звездного мальчика билет купить надо.

Я ведь не агрессивный. Скорее, наоборот - мягкий, застенчивый. Но темпераментный, знаете, со своим перчиком. Если его кто-нибудь высушит, то чихнет и - пиздец ему в глаза и ноздри посыпется крохотным огненным конфетти.

Воздух. Воздушно. Когда на улице минусовой градус перетекает за отметку 40, она превращается в музей. Самый надежный. А воздух - не дышится. Он тоже экспонат. Руками не трогать.

В колонках играет - Chemical Brothers "Hey boy, hey girl", Прокофьев, 7Б "Ветра"

Помню, как я забирался на крутую горку в осеннем сене, вместо зеленого. Не хотел показывать, что я слабее какого-то мальчика, который шел впереди и вел меня за собой. Там, на вершине, чернел глубокий естественный колодец. И мальчик через него перепрыгнул.  Мне что- сигать за ним? Ну, я сиганул. А я еще высоты боюсь, голова кружится. Когда, внутренне шатаясь, оказался по другую сторону - понял, что мамины украшения, которые я только что забрал починенными у ювелира и нес домой, - пропали! Боялся ему сказать, стыдно было, за то что так вот неумело. Я так наклонился у краешка,  стал вниз тоскливо-тоскливо смотреть, по крайней мере, чувство у меня было именно тоскливое. Мальчик это определенно понял, потому что остановился и тоже подошел к колодцу. Ну, пришлось связать все наши четыре шнурка, привязать к маленькому ржавому ведерку, и таскать наверх грунтовое болото, кило за кило. И в каждое кило нужно было погружать свою первоначально чистую бледную ручку, кило противно крякало от удовольствия, а мое воображение селило жирных коричневых насекомых на дне ведра. Пару раз оттуда действительно выбегало по маленькому муравью. Я передергивался и выжимал на лбу испарины.

Когда мы нашли нужное кило и отделили драгоценности от грязи, по воздуху уже метались холодные и сердитые постаревшие листья, а солнце, тоже сенного цвета (такой цвет, когда сено горит), наклонилось и заглядывало нам прямо в глаза, как будто бы спрашивало: "А че вы загулялись?". Мы и сами удивились,а после даже испугались: вдруг стемнеет. Листья нас скувыркнули вниз, а мы побежали, командно с ними соревнуясь.

Моя бабушка, Валентина Кесаревна, была агентессой КГБ. В пятнадцать лет ее завербовали на Игарке, и она кипятила белье для заключенных какого-то лагеря. Она до сих пор кипятит белье, но ни с кем из заключенных больше не общается.

Вчера ночью она проснулась, зажгла ночник, и судорожно колыхала своей памятью, чтобы просеять ответы на кроссворд в аифе. Ответы лежали глубоко. Поэтому она позвонила Софье Карловне. Она знала, что та сейчас тоже просеевает.

Я открыл папку, где содержатся мои изображения тараканов из города Мадагаскар и стал чмокать - все равно делать было нечего: кафель я положил, Света спала, книга дочиталась, а бабушка будет допрашивать.

Пластов памяти у меня было гораздо меньше. И ни в одном не лежало того, что ей нужно. Пришлось сделать ей чай из шиповника, чтобы она, посетив туалет, успокоилась.

Когда бабушка успокоилась, я решил спеть ей колыбельную. Просто никто не слушает, как я пою, а бабушка уже лежала, встать ей было бы тяжело. Да и Господи, она почти не слышит. Ну в чем моя вина?! Вечно извращенцы крайние.

Я лагерей не строил. И бабушек кипятить белье не заставлял. Я вообще всю свою жизнь все для них делал. Да пошли вы.

Я угостил мартини всех мух, которые сидели на моем арбузе. На самом деле, это было не гостеприимство, а холодный расчет: все мухи умерли, утонув, а мое меню пополнилось мясом. Я питаюсь полноценно. Чтобы получать здоровье. Оно мне необходимо для ширева и папирос. И чтобы побеждать в конкурсе  "кто быстрее поставит палатку" еще десять лет. Так. Время пить остывший зеленый чай, в котором я сварил кусок банана. Удачи, тебе, Самарканд! Приятного аппетита! (Не буду же я делать это неблагославленный только потому, что доча с бабушкой спят)

Пух, с днем рождения. Ты очень клевый чувак, и я счаслив, что великий Иегова соединил наши взгляды однажды.

Черный мужик с узкими глазами залил бензином бак. И машина покатилась под длинную хакаскую горку. С одного боку сияли радужные, по-советски счастливые облака. С другого - ничего не сияло. Там - небо нависало тяжелым грифельным одеялом, как будто придавленное сверху чугунным утюгом. Трезвый цвет распылял холодное английское утро.

Ветер сопротивлялся машине и скорости, с которой она ехала. Пространство отдавал им неохотно. Борьба высекала громкий и тревожный гул, который, в свою очередь, атаковал мою перепонку прямо через открытый люк.

Обжигали прохладой мокрые крапинки на затылке и голых руках, иногда - по ошибке занырнувшая волна дождевого воздуха. Прочие впечатления появлялись и исчезали не нарушая границы тела. Только зрительные проникали внутрь, и то, сразу подчиненные абсолютной монархии мыслей.

Если высунуть руку через люк, то ветер будет сопротивляться и ей. Сначала от его злости на свою руку станет страшно, но потом к ней привыкаешь, как и к злости на железную машину, которой все равно. Когда снова обретешь уверенность, ветер можно приручить, - например, отрегулировать ладошкой потоки и направить себе в лицо, на шею, на водителя.

Откроешь дверцу, встанешь на землю, потянешь застывшее мясо, хрустнешь воздухом между хрящами, и все это забудешь. Плоть! Потому, что надо кушать плоть чужую, жаренную, шашлык, например. 

 

В колонках играет - Fridge "Lost time", Mozart "Symphony No.40 im G minor"

Я ходил гулять в лесок. Черный ветер, как песок. Пробираясь между строк. В землю мокрую утек.

Дважды два четыре.

Мне воздух пальцы гладил бархатом тепла. Голые ноги устало лежали на камне. А я на них смотрел. Еще смотрел на деревья и дорогу внизу.  Иногда по ней проезжали машины. По коленкам ползали жуки, маленькие, еще не раскормленные жирной зеленью лета - но только начинающие полнеть.

Потом я спустился с горки и пошел на остановку - ехать домой и кушать.

Я не толстый.

Я люблю овощи. Почему они сейчас не со мной?

Моя дочурка уехала в лагерь "Радуга". Я тоже там когда-то был. Помню, что после порции бензинного дыма из выхлопной трубы фургончика "Хлеб", мир и вправду становился чуточку радужнее. Так забавно: радужный мир в лагере "Радуга". Ох уж это волшебное детство.

Я ненавижу лето. Все хорошее, что в нем есть - это совершенно не-воображаемый вкус холодных овощей, сока со льдом... И все. Все остальное сопряжено либо с жарой, либо с грязью, либо и с тем, и с другим одновременно.

Я прилетел. Стула он мне не подарил ни одного.

Зато я ему сказал, что, например,в том же Эрмитаже такие стулья стоят на пять евро дешевле. По-моему, его скрючило))))

Бабушка жарит котлетки. От них отвратительно несет жиром. Если бы рядом еще и Жиль стоял со своими стульями, я бы точно их запачкал.

Что-то с моим позвоночником. Хрустел три раза из пяти, когда я смотрел в окошко через спящую женщину, которую нельзя было задевать. И как будто бы не хотел, чтобы я пил вкусную кока-колу, потому что, когда я глотал в себя даже маленькую порцию, он как-то вроде ныл. Но ничего. Я приехал и сделал зарядку. Хорошая зарядка. По-моему, она называется "Для позвоночника".

Жиль, мой французский друг, купил пять французских стульев. Они из дерева, они обиты зеленой бархатной тканью. Он попросил меня заценить.

А как я могу заценить, когда я здесь, а стулья там, ни потрогать, ни понюхать их нельзя, я уже не говорю об остальном...

Как известно, в вопросах интерьера я абсолютно незаменим. Это без хвастовства, а чистейшая правда.

В общем, Жиль выписал мне приглашение и купил билет на Марсель через Петербург. Друзья, я еду во Францию! Кому что надо, мыльце, открытки, футболки с Жорж Санд, Людовиком XIV, пишите сейчас. (Кстати,  дошла информация о том, что в Париже сейчас новый завоз метроскопических втулкок-перевертышей). это такие... не важно.

Я... рассекречен. Зато я нашел свой Винстон. И маленького друга Вильяма, который сегодня сказал, что я милый.

Моя кровиночка сидит и что-то вырисовывает. На бумаге - большой, плотной. На ее полке, над компьютером, тухнут яйца с Пасхи. Я хочу их съесть. Я хочу погладить ее кота, но боюсь - вдруг это ей не понравится. Я выкурю весь Винстон, и ничего ей не оставлю. Надо в Тайгу. И Вильям будет петь мне под гитару.

Кровиночка устала. Сейчас она что-то скажет. Я больше не хочу быть трансвеститом. Я хочу быть настоящим. Я хочу банан и яйца с полки. И курить. И чтобы кровиночка меня любила. Хочу в Тайгу, в общем.

Так я выгляжу только без косметики. Хотел пооткровенничать. Но в жизни я всегда раскрашенный, в жизни я красивее.Так что, если кто-нибудь хочет отвезти меня в Тайгу, но смущен моим обликом, прекратите заблуждение.

Первый в этой весне комар только что укусил меня за ногу. Так приятно...

Очень хочу сходить на Петра Мамонова. Он сказал как-то: "Я плохой. Я хуже тебя. Но зато я умею летать."

А я до сих пор об этом помню.

Моя ванная, керамическая, облупленная, с тонкими фигурными ножками вот уже два дня не функционирует. Приходится мыть бабушку вручную. А самому вообще не мыться. Не приятно... Заходишь внутрь, закрываешься, подходишь к белой блестящей стене, встаешь на цыпочки и, держась за батарею, чтобы не поскользнуться, вдыхаешь сигарету вместе с летними запахоми. Тоже круто, но не по делу.

Я тут сфотографировал несколько крыш, они мне приглянулись тем, что на них не было голубей и железных палок. Может, потом вывешу.

Спокойной ночи, бабушка. Я обязательно постираю твои тапочки завтра.(Просто ты уже спишь, и я не успел тебе это сказать)

В колонках играет - PJ Harvey "Grow grow grow"

Утром я для лошадей. А вечером для себя. Утром я вычесываю, расчесываю, причесываю, глажу, мою, вытираю. Вечером я впитываю неоновые огоньки и пыль, и грязь, и музыку, всматриваюсь, вращаюсь вокруг, вечерею вместе со временем.

Ну вот. Ждала-ждала свою кровиночку, захотела спать. Она не пришла. Иду спать. Надо почистить апельсины на салат и воду подогреть, а то бабушке будет не в чем ноги купать: водопроводцы воду не проводят. Пара конфет из белого шоколада, и одна сигарета вызывают хороший и крепкий сон. Если их употребить.

Я вчера выписался. Написал два рассказа, которые под именем своей младшей дочери отправлю на детский литературный конкурс. (Мне нужно поработать со своей самооценкой; и дети, кстати, не такие уж и дети лет 18-20 уже есть некоторым,во-первых, а во-вторых, они там все умные. Возраст тела вообще не главное. Главное-зрелость таланта) Так вот, я выписался, но все равно я здесь. Меня сюда тянет - больно удачная у меня здесь фотография получилась. напечатать денег нет.

Сегодня говорил со своим бывшим другом - еле решился. Вошел во вкус, начал с ним спорить, и тут, прямо по среди красивого пламенного слова как рухну на землю, и ударю ногу. До сих пор очень больно. Нога онемела, и кровища лить не прекращает. Он ведьма.

Я знаю, почему мы расстались. Мы похожи своими уродствами. Я их ненавижу! Я не могу от них избавиться! А они - бац - еще и рядышком снаружи тебя хороводами пляшут, как будто издеваются, мол, конечно, они неискоренимы. Еще боишься, что этот человек-клон увечный опозорит тебя, оболжет, в смысле, расскажит всю правду, ведь он ее знает.

Ведь людям должно быть фиолетово на промахи братьев своих, до тех пор, пока не махнет по их шкуре. а вот к своим недостаткам относятся, как веки к слизистой глаза: чуть пылинкочка - сразу больно, неудобно, беспомощно, скорей стереть, стереть, стереть.

Этот мой друг. Слишком такой, как я. И слишком не такой, какой, я думал, он был.

 

Моя музыка играет тихо. Уже поздно, мне надо спать, я думаю, как там живет мой большой художник и маленькая девочка...Если бы только не музыка... я бы не смогла о них думать так, как мне хочется.  Я сейчас пошел сделаю себе бутерброд с яйцом.

Как вкусно пахнет у меня во рту, слюна заворачивается. Все, пошел ее использую.

Найду того, кто прочитает то, про что я сплю.